Текст книги "Выше Бога не буду"

Александр Литвин
Выше Бога не буду

© Литвин А.

© ООО «Издательство АСТ»

Не относитесь к этой книге серьезно, думайте, что это фантастика, тогда вам легче будет поверить

Автор

Моей первой жене Наталье посвящается

2008 год. Осень

Мы строим планы. Планы строят нас.

В одно мгновенье моя жизнь и жизнь моих детей изменилась. Никогда не будет, как прежде. Никогда. Ужасное слово.

Все было расписано. Не пунктик к пунктику, но в целом программа была ясна. И что теперь?! Мне было тяжело. Бывший шеф по таможне предложил вернуться на работу. Но я отказался. Сейчас уж точно надо быть рядом с сыновьями. Но оставаться здесь нельзя. Надо возвращаться в Москву. Теперь однозначно. Мы молча сидели на кухне и пили чай. «Ну, что делать будем?» – я взглянул на сыновей. «А что тут поделаешь, папа, надо ехать».

Я не знаю, как теперь работать. Как показывать то, что я умею. Я много что чувствую, но сейчас меня просто отрубило. Да и умею ли я что-то делать вообще? Я не почувствовал смерть… Или не хотел себе в этом признаться? Смогу ли я собраться и выдать результат? Хорошо работать, когда все хорошо. В тот момент мне казалось, что ничего положительного в моей жизни уже нет и не будет.

Уход Натальи перечеркнул все. Я вспоминал нашу жизнь день за днем. Память обострилась и выдавала то одну, то другую картину из прошлого, наши радости и печали, и это было невыносимым. В любом случае надо действовать. Парни мои еще очень молоды, и они должны знать и видеть, как надо держатся. Собралась вся моя родня. Настроение у всех было подавленное. Крутой поворот моей жизни не мог не отразиться на жизни моего рода. Все были в ожидании перемен. Я сказал, что мы улетаем в Москву. О настоящей своей цели я так никому и не сказал. Секрет есть секрет.

Мы вернулись в столицу. Несмотря на то, что у младшего сына было место в университетском общежитии, я не отпустил его туда. Пока будем все вместе, а потом посмотрим. Нам втроем будет легче, а там, в общежитии, с малознакомыми людьми, он останется один на один с горем. Да и мне будет спокойней, когда он на глазах.

Новый город, новые люди. Мы стали жить по-новому, и я совершенно забыл, что мне 48 лет. Впереди очень много дел. Надо только собраться и успеть сделать как можно больше.

Марина позвонила поздно ночью. Голос ее был не такой веселый, как всегда. Она была предельно вежлива и лаконична: «Испытание завтра». В назначенный срок я приехал в условленное место. Обычно шумные участники проекта и сотрудники съемочной группы вели себя тихо. Ко мне подошла девушка по имени Ольга, какой-то главный администратор. Она говорила слова соболезнования, она волновалась. Похоже, у нее не было такого опыта. И хорошо, что не было. А у меня он был, и мне от этого было плохо. Она еще что-то говорила, я кивал ей, а сам думал об этом опыте. Ну зачем он мне? Такое жестокое испытание, зачем оно моим детям? Я знаю, что в мире все устроено справедливо, просто по времени эта справедливость порой не укладывается в рамки-сроки жизни одного человека. Но тогда это были мысли, всего лишь мысли, которыми я пытался как-то собрать себя. Ольга спросила, готов ли я к работе. Я не знал. Моя готовность будет определена там, на испытании.

Испытание. После ухода Натальи это слово, так часто употребляемое в проекте, уже не казалось мне столь серьезным. Испытание – это когда твои дети страдают от того, что потеряли маму, и ты не можешь им ее заменить. А здесь – работа. Моя работа, которую я должен сделать. Стимулов – более чем достаточно. В названии проекта есть слово «битва». Для меня она будет самой настоящей. Я буду бить свое сомнение, я буду его уговаривать, я буду подсылать к нему шпионов и разведчиков, но я его сломаю. Я обещал.

1.

Мне пять лет. Мы стоим с мамой на автобусной остановке на улице Ленина. Через дорогу – огромный храм. Михайловский собор. Он просто до неба, он невероятно красив и он очень печален. «Мама, а почему там наверху крестик, это что, антенна?» Мама улыбнулась: «Может быть, и антенна…».

Я стоял и смотрел на этот храм, и от его высоты у меня закружилась голова. Это было очень интересное ощущение, и я постарался его запомнить. Много позже я стал это делать осознанно: запоминать свои эмоции и периодически вызывать их в памяти, а пока я просто стоял и впитывал это новое для меня ощущение.

Подошел автобус. Мы сели в него и поехали в центр города. Автостанция находилась возле центрального рынка. Автобусы были переполнены, они приходили и отходили строго по расписанию. Вот в таком битком набитом людьми автобусе третьего маршрута мы подъехали к своей платформе.

Мы стояли в центре салона, я держал мамину руку – это я точно помню: не меня держали, а я держал. Мама направилась было к передней двери, но я, вцепившись в маму, уперся ногами в пол, покрытый черной рифленой резиной, и изо всех сил потянул маму назад. Она в недоумении посмотрела на меня, поняла, что уступать я не собираюсь, пожала плечами, и двинулась за мной.

В тот самый момент, когда мы выходили из задней двери автобуса, в переднюю на огромной скорости врезался грузовой автомобиль. Я был маленьким и за спинами взрослых не видел, как он летел. Что-то голубое мелькнуло над толпой. Одновременный крик множества людей и… гробовая тишина. Кто-то из стоявших на платформе мужчин подбежал к кабине «Эмки», открыл дверь – и из нее выпал абсолютно пьяный водитель. Он не был без сознания – он был просто невменяемым. «Мама, он сумасшедший?! Так выглядят сумасшедшие люди?!»

Что-то голубое, мелькнувшее над толпой, оказалось маленькой девочкой, завернутой в голубую пеленку. Ее папа выходил из передней двери автобуса и, оказавшись прямо перед мчащимся автомобилем, сумел спасти свое дитя, бросив его в толпу. Ему тоже повезло, он остался жив, только получил перелом бедра и ребер. Я знаю этого мужчину, он живет недалеко от моих родителей.

Уже будучи взрослым я пытался анализировать, что именно почувствовал, когда уперся в пол салона автобуса. Я никогда не был капризным, я всегда слушался старших, я не закатывал истерик, но здесь со мной случилось нечто необычное – я стал главным. Главнее мамы! И смог утащить ее в правильном направлении. Не помню сейчас тех моих ощущений – катастрофа вытеснила все, став доминантой, но то, что решение было принято спонтанно и мгновенно, я помню хорошо.

2.

Мои самые первые воспоминания относятся к 1963 году, то есть к трехлетнему возрасту. Я прекрасно помню день, когда мама купила стиральную машинку «Заря». Это было первое слово, которое я прочитал в своей жизни, и помню это.

Мама привезла машинку на телеге. Телега была самая настоящая, деревянная. Кучер или извозчик, не знаю, как и назвать этого непонятного возраста мужичка в брезентовом плаще, помог маме занести машинку в дом. Не знаю почему, но я решил, что его зовут Кузьма. Так и оказалось. И он очень удивился, откуда я его знаю. А я просто сказал и все, совершенно не задумываясь почему. Сейчас-то я понимаю: это имя ему шло!

Я помню мамино лицо. В те времена стиральная машинка была воплощением настоящего маленького счастья, и я тоже был в этом счастливом облаке. Вероятно, поэтому и запомнил. Так что мое первое воспоминание связано со счастьем! И пусть оно вызвано тем, что мама купила стиральную машинку – особого значения не имеет! Счастье есть! Счастье есть здесь и сейчас!

3.

Почему ботинок называется ботинком? Этот вопрос я задал себе в 5 лет. Почему именно так, а не иначе?

Взрослые не смогли мне ответить. Обычный детский вопрос. Почему тому или иному предмету дают одно или другое название понятно, но почему именно это сочетание звуков – мне было весьма любопытно! С таких вопросов, в сущности, я и начал познавать мир.

Детство мое не отличалось насыщенностью событий. Как говорят мои родители, я их особо не напрягал, и мой дед иногда поражался тому, что я рос, не создавая проблем.

– Вы когда-нибудь берете этого ребенка на руки? – спрашивал он моих маму и папу.

– Нет, не берем. Он не плачет и не просит. Он занимается своими делами.

Я действительно занимался своими делами, и мне никогда не бывало скучно. Я не любил обращать на себя внимание взрослых. Я любил слушать. Я слушал все, что говорят люди. Что-то понимал, что-то не понимал, но каким-то образом догадывался о смысле. Я редко задавал вопросы. Их некому было задать. Тогда я знал меньше, чем сейчас, но одно знание было у меня с рождения и навсегда: никто не ответит мне на мои самые главные вопросы. Но тем не менее я пытался найти ответы.

4.

С возрастом чувство понимания мира стало меняться: я расту, и получаю все больше и больше информации, но этот объем все дальше и дальше отодвигает меня от знаний. Чем больше я узнавал – тем больше было вопросов! В детстве меньше сомнений, и я думал, что чем больше узнаю, тем меньше будет белых пятен. Я ошибался. Теперь я понимаю, что ошибался, а тогда я просто изучал этот мир. Вероятно, из-за этого начал рано читать. Я вдруг понял, что эти маленькие значки – буквы – позволят мне получить необходимую информацию.

Читать меня научила мама. Как-то незаметно буква за буквой к пяти годам я уже неплохо читал, и мне было страшно скучно в первом классе. До сих пор помню: скорость чтения у меня была сто восемьдесят слов в минуту – на уровне школьника 5‑го класса, и не было большого смысла повторять эти бесконечные «а-а… бэ… вэ…», которые бубнили мои одноклассники, для которых «Букварь» был настоящим открытием. Моя соседка подняла руку, учительница обратила на нее внимание: «А Шурик – читает!» Учительница подошла ко мне: «Что ты читаешь, Шурик?» Я достал из-под парты книгу Фенимора Купера «Последний из могикан». Я не испугался, я огорчился – книга была очень интересная, и мне оставалось дочитать всего три-четыре страницы до конца. Учительница спросила, на каком месте я остановился, я показал.

– Интересно?

– Да, очень.

– У тебя сейчас есть кто-нибудь дома?

– Да, мама. Она сегодня во вторую…

Мама работала на заводе посменно. Но слово «смена» никогда не говорилось. В первую или во вторую – и всем все было ясно.

– Иди домой!

Я шел и пытался сообразить: меня выгнали с урока или отпустили, потому что мне не надо учить этот предмет? В голове у меня не укладывалась сама возможность не ходить в школу, потому что я знал: все должны ходить в школу и сидеть там определенное время. И я решил, что меня выгнали! Когда мама спросила, почему я так рано пришел, я ответил, что у меня заболел живот. Мама заволновалась, но я сказал: «Не волнуйся, пока я шел домой, все уже прошло». Я не считал, что не прав, не сказав маме правду. Мне казалось, что если я начну рассуждать и требовать для себя каких-то преференций, я заставлю родителей волноваться по пустякам, а у них и без меня забот полон рот. Поэтому, собственно, я и придумал больной живот.

От урока чтения меня так и не освободили, и я продолжал страдать от безделья, так как читать на уроках я практически перестал. А на переменах мне очень хотелось бегать. Я бегал и периодически во что-то или в кого-то врезался, но однажды врезались в меня. Так врезались, что я оторвался от земли, пролетел не меньше метра, и с размаху влепился в стенд «Пионеры-герои». Каждая фотография юного героя была закрыта стеклом. Так как героев было много, то и стеклышек было много, и все они разбились на мелкие осколки. Таран, закинувший меня на стену, благополучно проследовал по школьному коридору, сшибая всех и вся, а я, от удара потерявший контроль над собственным дыханием, присел на корточки прямо в эпицентре разрушения героического стенда.

Моих родителей вызвали в школу. Меня никто и не спросил, как произошло столкновение. Никто меня не слушал.

– Завтра с родителями в школу!

– С обоими?

– Нет, достаточно одного!

И я поплелся домой. Дома я рассказал маме и папе о приглашении.

Утром я шел в школу с папой, и я был очень печален. Я думал, что получу по полной программе ни за что, и мне было страшно обидно, хотя я, собственно, еще ничего и не получил, но мое воображение работало по максимуму. Я ожидал какого-то наказания от папы, и самым страшным наказанием было бы сидеть дома, а не играть с друзьями. Мы шли по улице и догнали директора школы. Этого человека уважала и боялась вся школа! Он был с одним глазом, а второй скрывала черная повязка. Свое ранение он получил на фронте, в тяжелейшем бою, и для нас, пацанов, был непререкаемым авторитетом. Позже, когда он вел у нас историю, мы мгновенно становились очень взрослыми, когда наш учитель вдруг прерывал свою лекцию, опускался на стул и сидел, как роденовский мыслитель, а из-под черной повязки выкатывалась слеза. Мы знали, что ему больно, и нам становилось его так жалко, что мы боялись потревожить его даже дуновением своего дыхания. Директор был нашим соседом. Он спросил: «Что случилось?» Ведь просто так папы с детьми крайне редко ходят в школу. И спросил он не папу, а меня! Пока мы шли, я объяснил ситуацию. Он понял и сказал, что в визите моего папы необходимости нет. Папа пошел на службу, а мы с директором – в школу.

Потом он еще раз спас меня, когда меня выгнали с урока математики. Я не хулиганил, я сидел спокойно, но мальчик, сидящий сзади, доставал меня тем, что тыкал металлической линейкой в спину. На слова он не реагировал, и мне пришлось повернуться и просунуть кулак в его сторону. Учительница математики была на восьмом месяце беременности, и ей было явно не до нас. Она, не сомневаясь, отправила меня за дверь.

Я сел на подоконник и скучал: книга осталась в портфеле, урок был не последний, а до следующего урока было еще полчаса. От нечего делать я стал прислушиваться к голосам. За закрытыми дверями шли уроки: русский, история, ботаника, в каких-то классах было шумно, а в каких-то тишина. Я увлекся, мне уже не было скучно, и я не заметил, как ко мне подошел директор.

– За что тебя выгнали с урока?

– За шум.

– Пойдем.

Он открыл дверь в класс, строго посмотрел на учительницу и сказал мне: «Иди, садись на свое место».

У меня не было ни обиды, ни досады. Я смотрел на учительницу, лицо которой было сплошь покрыто пигментными пятнами, и я знал, что с математикой у меня не сложится. Не от того, что учителя плохие попадались – нет! Просто я точно знал: математика мне в жизни не понадобится. С точки зрения школы, это знание могло быть существенным тормозом в моей правильной реализации, но, что более существенно, это знание спасло меня от ненужной мне способности мыслить логически. Позже, эта свобода от логики стала очень важным для меня видом свободы!

5.

С идентификацией у меня была проблема.

Проблема возникла после того, как я вышел за незримую границу своей семьи. Мои родители были настолько сильны, что у них даже мысли не возникало о том, что у меня могут быть какие-то сложности, что я не смогу что-то самостоятельно решить. По сути, специального воспитания, связанного с разбором каких-то ситуаций у меня не было. Ни нотаций, ни рекомендаций. Решай проблемы по мере поступления, и при этом полагайся на свои силы. Наверное, именно это и была самая главная установка, которая потом неоднократно помогала мне в жизни. У меня возникло твердое убеждение в том, что я сам, только сам найду ответы на свои вопросы, просто нужно ждать подходящего момента в жизни. Иногда мне казалось, что такая привычка существенно снижает мои способности к адаптации и подстройке к системе, но события, происходившие позже на основе принятого мной решения, говорили, что все правильно. Надейся на себя и не иди на поводу у большинства. Я очень рано понял, что большинство чаще всего не право.

Сложно признать факт своей индивидуальности, когда все вокруг говорят о том, что мы едины, мы вместе, мы коллектив, у нас общая ответственность, мы одинаковые, должны носить одну и ту же одежду, делать то, что делают все, ходить строем, любить и петь одни и те же песни. Я и сейчас знаю, что ничего никому не должен, кроме своих родителей и детей, а тогда слово «должен» просто загоняло меня в тупик и тоску. Да, это очень удобно, когда есть единообразие, когда мысли и желания одинаковы. Когда не надо подбирать слова, и быть в постоянном поиске баланса. Когда не надо подстраиваться под разных людей, имеющих свой взгляд на жизнь. Проще всех сделать большинством, придумать систему ценностей для этого большинства, поощрять тех, кто смог максимально встроиться в систему, и назвать эту саму способность встраивания – ценностью.

Мне повезло, мне очень повезло: мой протест против единообразия – детский и совершенно наивный – был воспринят мамой и папой как объективный. Просто он не рассматривался как протест. Их даже порадовало принятое мной решение. Решение, ставшее одним из главных в моей жизни!

Меня, как и большинство детей в моем маленьком городе, определили в детский сад. Я пошел в детский сад станкостроительного завода, на котором в то время работала мама. Мама отвела меня в сад и сказала, что там будет весело. Будет много детей и вообще – дети ходят в детский сад, а взрослые ходят на работу. Я пошел без капризов, любопытство было сильным, и мне хотелось взглянуть, что же это такое – детский сад.

Уют детского сада был каким-то казенным, но не смущал меня, как не смущал запах хлорки и еще чего-то кислого. В первый же день в детском саду я понял, что это место не для меня: мне крайне не понравилось то, что надо спать днем. Зачем мне спать днем? Светит солнце, на улице тепло, а я почему-то должен спать. Спать надо ночью, когда свет от солнца не мешает! К тому моменту мне было 4 года, и меня уже год как не укладывали спать днем, это я помню точно!

Решение сбежать из детского сада пришло ко мне на четвертый день. Я не до конца уверен, что это было результатом недоработки взрослых. Скорее всего, при любом воспитателе я бы принял это решение, и в тот период моей жизни все случилось именно так, как случилось.

До этого момента я не встречал неискренних людей. Меня все любили, а если и сердились, то совершенно без злости, скорее делали вид, что сердились. Но то, с чем я столкнулся в детском саду, привело меня в неописуемый ужас. Симпатичная воспитательница с ослепительной улыбкой мило разговаривала с детьми. Но мне она не понравилась. Она улыбалась, а я понимал, что она – злая! Злая, как соседская собака, которая периодически облаивала прохожих. У собаки была совершенно свирепая морда. И это было правильно: собака злая, морда злая – все сходится. А здесь не сходилось. И я просто кожей ощущал эту внутреннюю угрозу. Мне было сложно понять одну простую вещь: люди бывают неискренними. Раньше я с такими людьми не встречался! Родители никогда мне не говорили, что люди могут говорить одно, думать другое, а делать третье.

Воспитательница проявила себя на четвертый день моего пребывания в детском саду, видимо, решив, что уже достаточно понянчилась со мной. Был тихий час. Я, как и в предыдущие три дня, лежал в какой-то не моей железной кровати, смотрел в потолок и мечтал о чем-то своем. Мечтать я умею с детства. Уже тогда я понял, что мои планы реализуются в первую очередь потому, что я очень красиво, сочно мечтаю. Одни могут красиво рисовать, другие великолепно играть на музыкальных инструментах, а я умею мечтать! Вот и в тот раз я мечтал. Я не баловался, не приставал к другим детям, не ворочался. Но не спал! И это было нарушением правил.

Она подошла ко мне, схватила за пижаму и швырнула в угол. Вот теперь был баланс: злое лицо – злые эмоции. Я не испугался, я отстоял положенное время в углу, а на первой же прогулке нашел дырочку в заборе, пролез через нее, и пошел на работу к папе. Я знал, где он работает.

Я пришел на КПП воинской части и попросил огромного солдата, дежурившего там, позвать моего папу. Тогда все солдаты мне казались огромными и очень взрослыми. Боец спросил, как зовут моего папу. Я сказал, что его зовут Богдан. Этого было достаточно. Из тысячи человек личного состава полка мой папа был единственным Богданом.

Это был последний день, когда я посетил детский сад в качестве воспитанника. Потом еще много раз я приходил в детский сад, но уже в качестве папы, и всегда очень внимательно смотрел на воспитателей моих сыновей, чтобы не допустить их раннего контакта с человеческим лицемерием. Я объяснял им, что люди в своей массе слабы, поэтому лукавят, лгут, лицемерят, играют какую-то роль, но именно из-за того, что это их слабость, нужно быть снисходительным.

Сейчас, когда я слышу, что дошкольное детское учреждение необходимо для всестороннего развития личности, мысленно улыбаюсь. Во-первых, сам критерий не корректен: всестороннее развитие невозможно. Мы все, все без исключения, чертовски талантливы, но наши таланты весьма ограничены в сферах применения. Стремление к постижению всего, что есть на планете, мне нравится, но это должно быть стремление общества, а не отдельного человека. На то мы и люди, чтобы быть разными, потому, что в нашей разности, в нашем многообразии и есть наша сила. На уровне планеты, ее строения, это очевидно: есть вода, земля, горы, леса, холодные и жаркие материки, и многообразие животного и растительного мира. Природа поддерживает совокупный талант – планету, но не сможет оказать поддержку одному человеку, чьи интересы будут безграничны. Я не исключение и, конечно, не всесторонне развит, но то, что я имею и умею делать – это, скорее, вопреки системе и благодаря семье.