Текст книги "Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма"

Глава четвертая
Сгоревший снег

 
Ломят танки широкие просеки,
Самолеты гудят в облаках.
Невысокое солнышко осени
Зажигает огни на штыках.
 

«Суоми-красавица»

1

Командиром 76 танкового батальона капитан Рязанцев стал пятнадцать минут назад. После того, как застрелился комбат майор Игнатьев. Вчера застрелился батальонный комиссар. Позавчера послали себе пули в висок оказавшиеся вместе с батальоном в окружении начальники бригадного комсостава: полковой комиссар Нетонюк и начальник особого отдела Дробышев. Их тела легли к телам других погибших в общую могилу. Могилу красноармейцы рыли ночь напролет, сменяя друг друга. Промерзлую землю сначала отогревали, поливая разложенные на ней дрова бензином из канистры, потом долбали ломами и ковыряли лопатами.

Капитан Рязанцев в отличие от них не торопился выносить самому себе приговор. Пусть вынесут другие, когда и если они все-таки пробьются к своим. Да, он, как и те, кто застрелился, понимал, что его обвинят в трусости и предательстве и расстреляют. Наверное, правильно. Командир, который позволяет врагу отрезать свое подразделение от других частей бригады, позволяет врагу окружить вверенный ему батальон, не может не считаться трусом и предателем. Кто же он еще? Ты загубил то, что тебе доверила страна. А тебе доверили людей и боевую технику, над созданием которой трудились тысячи рабочих по всему Союзу. Твое неумение и нерешительность в нужный момент – это и есть трусость и предательство.

И не может послужить оправданием то, что при постановке задачи не сообщены были сведения о расположении финских войск, то, что бригаду в тылу врага неразумно было дробить и разбрасывать по большой территории. Если ты действительно командир, а не выскочка или слизняк, ты не допустишь гибели своего подразделения, как бы ни складывались обстоятельства. И капитан Рязанцев не собирается успокаивать и оправдывать себя тем, что не он командовал батальоном, когда они попали в финскую ловушку и оказались запертыми со всех сторон в этой деревушке из четырех домов. Весь комсостав батальона в ответе за судьбу своего батальона.

Так думал капитан Рязанцев, который пятнадцать минут назад стал комбатом. А десять минут назад принял нелегкое решение и приказал собрать комсостав батальона, чтобы довести его до подчиненных.

В доме, оставленном финскими кулаками (или как они у них зовутся, Рязанцев точно не знал, но дом-то добротный, кулацкий, и хозяйство при нем не бедняцкое и даже не середняцкое), было тепло. Финн-кулак приготовился к зиме, забив под завязку дровяной сарай сосновыми поленьями. Хоть что-то в их положении могло радовать: красноармейцы, вваливаясь в эту и другие три дома с сорокаградусного мороза, могли отогреться. И другая смена выходила в караулы нормально отдохнувшей, чтобы засесть в засадах и окопах, вырытых вокруг деревушки. Вот еды от кулака, собаки, не перепало: то ли с собой вывез до последней крошки, то ли финские войска выскоблили все кулацкие закрома. А жаль. Еды у них было в обрез, приходилось строго нормировать и экономить, новую взять неоткуда.

Комсостав батальона рассаживался за столом, за которым не так уж и давно восседал финн-хозяин со своей семьей, может быть, с батраками, и наворачивал за обе щеки наваристые щи и жаркое. «Мысли о жратве – гнать», – приказал себе Рязанцев. И заставил себя думать только о той задаче, которую он поставит перед младшими командирами. Новый комбат ждал, когда соберутся все, сидя над разложенной картой и обхватив затылок руками. Иногда он поднимал голову и оглядывал молчаливых и уставших командиров. Они садились на лавки. Те, кто пришел с мороза, не снимали полушубки и шинели, только стаскивали буденовки, танковые шлемы, рукавицы и трехпалые перчатки, укладывая рядом с собой на скамьи – может быть, уже через минуту предстоит возвращаться на боевые позиции. Комната заполнялась кашлем, запахами овчины, гари, мазута, бензина и табака. У младшего комвзвода Лехи Мельникова перевязана голова – дурацкий рикошет от танковой брони. У старшего лейтенанта Иловану висит на перевязи прострелянная рука. Раненых тоже прибавляется каждый день. В другом доме, в самой большой из его комнат устроен их полевой лазарет. Скоро его придется расширять и на вторую комнату. Йод, бинты, спирт еще есть. Пока еще есть.

За стенами время от времени раздавались винтовочные хлопки. За ними следовали ответные выстрелы, иногда трещала очередь, и все вновь смолкало. Такая у них сейчас идет война. В светлое время финны носу не кажут из леса, но оттуда работают их снайперы. Неуловимо перемещаясь в белых масхалатах за деревьями, зарываясь в снег, они выцеливают красноармейцев, производят выстрел и уходят, чтобы вновь подползти. Редко, но получалось истребить снайпера, обнаружившего себя выстрелом. В основном, случайно, шальной пулей. Особо лес свинцом не прошьешь – патроны настрого приказано экономить, боеприпасов никто не подвезет. А как темнеет, финны пробуют подползать к окопам и забрасывать их гранатами. Иногда им удается добросить гранаты до танков и других машин. Однажды финны отважились на ночной штурм, но были отбиты и больше подобных попыток не предпринимали, отдав предпочтение излюбленной партизанской тактике.

Комнату освещала керосинка несмотря на то, что на дворе еще не стемнело. Но пришлось заколотить все окна досками. Нельзя подносить финским снайперам таких подарков как возможность стрелять в окна.

Наконец пришли последние, кого ждал Рязанцев – отделенный командир Якуба и помкомвзвода Петрунин. Новый комбат опустил руки с затылка на карту:

– Товарищи командиры! – Рязанцев дождался, чтобы все глаза были подняты на него. – Я как командир батальона принимаю решение прорываться из окружения. Подготовку начинаем немедленно. Прорыв осуществляем двумя группами. Первая – танковая. Колесные машины бросаем. Танковая группа отвлечет внимание и даст возможность уйти второй группе. Вторая пойдет на лыжах, с санями. Прошу внимания на карту…

Комбат взял в руку карандаш, подвинул карту ближе к середине стола, но показать ничего не успел.

– Да ты что, капитан! Что несешь! В своем уме, спрашиваю! – вскочил со своего места уполномоченный особого отдела Полевой. – Товарищи! – он уткнул разведенные пальцы обеих рук в березовую столешницу, навис над столом. – Вы же знаете, вчера пришла радиограмма от товарища Штерна[7]7
  Г. М. Штерн – командующий 8-ой армией.


[Закрыть]. «Держитесь, помощь идет»! Ты, капитан, отказываешься исполнять приказ?!

– Когда она придет? Откуда она придет? – Рязанцев стиснул кулаки, в одном из которых оказался зажат карандаш. Говоря, он постукивал кулаками о стол. – Дорога Лавоярви-Лемети перерезана, дорога Уома-Кяснясоляя перерезана. Тридцать четвертая «элтэбээр»[8]8
  ЛТБР – легкая танковая бригада.


[Закрыть] в кольце. Сто семьдесят девятый «эмэсбэ»[9]9
  МСБ – мотострелковый батальон.


[Закрыть] вот уже неделю безуспешно пробивается к ним, несет потери и сам может быть окружен. Раньше чем через две недели помощи не будет. Эх, кабы знать, что две недели! А то и месяц! Что тогда останется от батальона?

– Товарищи! – уполномоченный особого отдела Полевой выпрямился, завел большие пальцы под ремень, с силой провел под ним, оправляя гимнастерку. Медленно обвел взглядом комсостав, его губы дрожали. – Налицо пораженчество и паникерство. Я уверен, причиной тому элементарная трусость капитана Рязанцева. Он хочет спасти свою шкуру ценой нарушения приказа, любой ценой. Мы – советские люди, мы не можем бежать от врага…

– Садитесь! – перебил Полевого комбат. – Выскажете особое мнение в штабе, когда каждому из нас дадут оценку, а сейчас будете подчиняться.

– Я запрещаю выход из окружения! – громко и размеренно сказал особист.

Рязанцев врезал обоими кулаками по столу.

– Я командир батальона и мои распоряжения выполнять!

– А я здесь поставлен партией и народом, чтобы не допустить предательства, – уполномоченный особого отдела опустил руку к кобуре, расстегнул ее. – Чтобы заставлять исполнять приказы командования, – Полевой вызволил из кобуры наган, направил его на Рязанцева. – Пресекать измену.

– Отвечать перед партией и народом за судьбу батальона буду я, командир батальона, – капитан смотрел в направленное на него подрагивающее дуло. – А ты, Полевой, будешь мне подчиняться. Опусти оружие и сядь на место!

– Именем Союза Советских Социалистических Республик, пользуясь вверенными мне особыми полномочиями, – рука особиста перестала дрожать. Командиры взводов и отделений превратились в камень и перестали дышать. Неизвестно, что творилось в голове каждого их них, на чьей стороне они были. Вмешиваться они не имели права и не вмешивались.

– За трусость и предательство я приговариваю капитана Рязанцева к расстрелу.

– Не делай глупости, Полевой, – устало проговорил Рязанцев.

Выстрел оглушил собравшихся в комнате, окутал пороховым дымом. Уполномоченный особого отдела Полевой быстро обошел стол, на ходу возвращая наган в кобуру, приподнял навалившегося грудью на столешницу расстрелянного им комбата, вытащил карту, на которую уже начала натекать кровь.

– Командование батальоном как старший по званию я беру на себя, – сказал Полевой, бросив карту на другой край стола. – Заместителем назначаю старшего лейтенанта Иловану. Товарищ Якуба, распорядитесь, чтобы капитана перенесли… Хотя, может, и не должен он лежать рядом с теми, кто не дрогнул, не испугался врага, а до последней капли исполнял свой долг бойца и советского человека. Но особую могилу ему рыть много чести, а бросать, как собаку, в снег – это все-таки не по-человечески…

2

Капитан услышал, как заговорила пушка, когда полз под брюхом грузовика к заднему борту. Танковая! Значит, уцелел один. Это здорово. Но он мог уцелеть, только если добрался до того берега. Значит, бьет оттуда. Минометы, минометы надо накрывать, должны сообразить.

За задними колесами лежали и вели винтовочный огонь выпрыгнувшие из кузова люди. И продолжали спрыгивать. Шепелев увидел среди них Тимофея и Омари. Капитан выскочил из-под грузовика, уцепился за задний борт, подтянулся и нырнул под брезентовый полог. Он сразу наткнулся на сержанта Когана. Лева рвал зубами упаковку бинта, стоя на коленях перед стонущим человеком. Раненый, уже снявший даже гимнастерку, пытался сам стянуть свитер, рукав которого пропитался кровью.

– Ящики с консервами! – закричал капитан тем, кто находился в кузове. – Выбрасывайте вниз, ставьте по обе стороны и ложитесь за них!

Капитан знал, что в грузовике не было ящиков с оружием, там были продукты.

– Товарищ! – Шепелев ухватил за рукав шинели заместителя политрука. – В какой машине огнемет?

Об огнемете, что везли на позиции, капитан слышал от погибшего комиссара. Тот с юношеским восхищением говорил об огнеметных танках, самом страшном оружии для вражеских дотов, с их помощью мы должны сломить противника.[10]10
  Танки ОТ-26, принимали активное участие в Финской войне.


[Закрыть]

Только вот жаль их мало, еще бы надо. И сказал, что везет колонна один фугасный огнемет на подмогу нашей армии. Но недостаточно этого, ох, недостаточно, просто мало. Больше нужно, нужно собрать по всей стране, мобилизовать промышленность на их выпуск. Капитан вполуха слушал его восторги и пожелания, думал о своем, а нет, чтобы спросить, в каком грузовике едет огнемет.

– Не знаю, – замотал головой замполитрука. – Не знаю.

Политработник плохо слушающимися руками прилаживал к «Маузеру» деревянную кобуру-приклад.

– Я знаю! – крикнул раненый, которому сержант Коган помогал стягивать свитер, и застонал, закатив глаза от боли. Но справился и договорил: – В Анохинский грузили… Второй после топливных машин…

Пулеметная очередь прошла по кузову, доски вздрагивали и трещали, в брезенте добавились новые отверстия. Капитана сбил с ног повалившийся на него замполитрука, так и не сумевший прикрепить к «Маузеру» приклад. Выбравшись из-под упавшего, Шепелев наклонился над ним и увидел, что помочь ничем нельзя. Из простреленного виска замполитрука толчками выплескивалась кровь и расползалась по грязной наледи досок черной лужицей, над которой поднимался пар. «Если смерти, то мгновенной…» Это правда. Сейчас так лучше. Даже, если все быстро закончится, спасти все равно удастся только легкораненых. А как скажите сделать так, чтобы закончилось быстро?

Капитан быстро расстегнул ремень и полушубок, бросил его на лавку, идущую вдоль борта кузова, остался в стеганой ватной фуфайке. Ремень, кобуру и в ней ТТ он с собой брать не собирался. Пистолетом сейчас много не навоюешь. Потом он распустил на шапке уши и связал их внизу. Мина ударила где-то перед кабиной грузовика, встряхнув машину ударной волной. Ее осколки приняла на себя кабина, лишь некоторые долетели до кузова, разорвав брезент наверху. Артиллерийские снаряды рвались далеко в лесу. Значит, танк нащупывает минометы. Правильно.

Капитан помог скинуть вниз один из дощатых ящиков с консервами и спрыгнул следом. Какое никакое, а можно из них соорудить полевое укрытие, затолкав под грузовик. Сверху закрывает машина, спереди ящик, сзади поставить такой же. Продукты, конечно, попортятся…

Шепелев пробежал расстояние между машинами со спринтерской скоростью и прыгнул под кабину. Передохнул за колесами пару-тройку секунд и пополз, огибая бойцов, ведущих стрельбу из-под грузовика, огибая трупы. Кругом разрывалось, трещало, стучало, свистело и просвистывало, хлопало, лязгало, падало, вскрикивало, вопило и материлось. Через эту симфонию капитан полз, бежал и снова полз. Ему требовалось преодолеть больше половины длины колонны. Если раньше не подстрелят…

Кабины были изрешечены пулями, водители убиты. Засевшие в лесу стрелки никого не подпускали к тракторам, сразу переводя огонь на тех, кто пытался все-таки добраться до них и попробовать отвести машины до безопасного участка. Пули щелкали и по бронелистам двух волокуш, прицепленных к одному из тракторов. Оружие добровольцам должны были выдать в прифронтовой зоне. Только старшина оказался при винтовке, единственный на две волокуши с бойцами. Когда колонну атаковали, он вытащил ее из плащ-палаток, наваленных на днище саней.

– Расступись, – старшина протиснулся к борту, передернул винтовочный затвор. Когда затрещала длинная пулеметная очередь, старшина приподнялся над бортом, повел стволом, выстрелил и мгновенно нырнул обратно под защиту брони.

– Попал? – спросил Жох.

– Дайте мне, старшина, – вдруг пополз по плащ-палаткам и через ноги тот, кто во время стоянки, бегал вокруг саней. – Я – ворошиловский стрелок. Я занимался. Из ста выбивал девяносто восемь. С двухсот шагов, а тут меньше. Дайте!

Доброволец ухватился за цевье винтовки.

– Держи, – уступил старшина, – только прячься сразу, как пальнешь. Понял?

– Ага, – парень сбросил рукавицы, снял «буденовку» и взял оружие. Под прикрытием бортов приложил приклад к плечу, задрал ствол вверх и посмотрел на небо сквозь прицел. Затем опустил винтовку на колени и принялся вслушиваться в трескотню выстрелов, поворачивая голову. Потом вновь приставил приклад к плечу, положил палец на спусковой крючок, держа ствол опущенным к днищу. И вдруг поднялся в санях в полный рост.

– Ложись! – заорал старшина, встал на колени, протянул руку к поясному ремню стрелка, чтобы втащить его обратно.

Но ворошиловец выстрелил раньше. Раньше, чем старшина успел схватить за ремень. И раньше, чем пулеметная очередь прошла над бортом и одна из пулеметных пуль угодила стрелку в горло. Он упал на руки Жоху. Парень изогнулся и застонал.

– Ты слышишь меня? – закричал ему в ухо Леонид. – Ты попал, понял?! Замочил гада, попал!

Парень умер, Жоху показалось, что перед последними судорогами тот улыбнулся. А пулемет, действительно, замолчал. Он заговорил чуть позже, кто-то другой из тех, кто ползал по лесу, добрался до него и продолжил стрельбу. Это случилось тогда, когда начался минометный обстрел. А до этого в бронесанях Жох заставил всех слушать себя:

– Да что тут просто так сидеть в консервной банке! Как скотине! Вникай сюда! Не вагон же пуль у этих фраеров с собой…

Когда капитан нырнул под первую из пяти автоцистерн, ни одна из них не горела. Везет, что еще скажешь. Шепелев полз под машиной, под которой не было прячущихся бойцов и сильно воняло бензином, полз со всей возможной быстротой. Минометы, по крайней мере, с одной стороны леса целенаправленно подбирались к топливным емкостям. Мины ложились близко, осколки звякали по толстым, круглобоким топливным резервуарам. Вопрос времени. Приходилось лишь удивляться, как цистерны еще не взлетели на воздух. Вот, увидел капитан, на землю из простреленного или пробитого банка течет светлая бензиновая струйка. Еще проползти под двумя машинами. Пули уже не так беспокоили как эти струйки от дремлющих над его головой тысяч литров горючей жидкости, способных сжечь телесную оболочку в звании капитана за какие-то смешные по сравнению с прожитыми им тридцатью тремя годами мгновения.

Последняя автоцистерна. Пройдено, проделано на брюхе полпути. До задних колес десять раз оторвать локти от дорожного снега, десять раз выбросить вперед согнутую в колене ногу, десять раз оттолкнуться ребрами подошв.

Разбитая колонна

То, что услышал капитан за спиной, не походило на звуки, к которым он уже стал привыкать. Какой там разрыв мины или даже снаряда. Оглушительный хлопок, словно лопнул воздушный шар размером с дирижабль. Не успел! От попавшей ли мины или всего лишь от пули, выбившей искру о стенку цистерны, вспыхнули бензиновые пары, и мощь, заключенная в тесные топливные емкости, разорвав их в клочья, вырвалась наружу. Одна из задних цистерн. Сейчас наступит очередь остальных, тоже пробитых (скорее всего, бронебойными пулями). Оставалось, что называется, спичку поднести. Веселую цепную вакханалию подхватит и та гигантская бочка с жидкой смертью, что находится у него над головой.

Шепелев выкатился из-под днища автоцистерны. Краем глаза ухватил разрастающиеся в его сторону черные клубы, из которых выглядывали пионерскими галстуками красные языки. Оттолкнувшись двумя ногами, «ласточкой» капитан нырнул, как в воду, в сугробы. Ухнув в холодную, забившую глаза белизну, почувствовал, как над головой пронеслась волна невероятного жара. Виляя телом и по-кротовьи работая руками, капитан зарывался в снег как можно глубже…

3

…Горящие автоцистерны, под которыми таял дорожный снег и ручьями стекал на обочину, поделили колонну надвое. Из одной половины в другую перебраться было невозможно. Тогда придется огибать огонь и жар по сугробам, подставляясь под пулеметный, автоматный и винтовочный огонь финнов. За подожженными автоцистернами во второй, задней, части колонны находились три грузовика, трактора и волокуши. Над бронесанями вырастали головы и силуэты по пояс бойцов в белых масхалатах. Пули, вылетавшие из лесных сугробов, проходили сквозь головы, заставляя их вздрагивать, пробивали грудь. Иногда целые очереди прошивали белые маскировочные балахоны. Над бронелистом волокуш через равные паузы появлялось винтовочное дуло и звучал одиночный винтовочный выстрел.

– Мой уже никуда не годится, – сказал Жох, рассматривая выданный вчера на складе вместе с остальным обмундированием масхалат, верхняя часть которого сейчас была плотно набита тряпками. Сквозные пулевые отверстия разодрали грудь и спину чучела в лохмотья.

– Ну, ты и ловчила, парень, – сказал старшина, достававший из подсумка патрона и заряжавший винтовку.

– Ты, прав, старшина, жох я. Натурально, – согласился вор, расправляя кукле плечи. – Сколько свинца мы на себя оттянули, а, старшина?

– Хилая радость, парень, – старшина снарядил пятизарядный магазин, заслал патрон в патронник.

– Хоть такая, старшина.

Недалеко от санного борта разорвалась мина, подняв тучу из снега и дорожной земли. По бронелисту застучали осколки, волокушу встряхнуло, старшину, стоявшего на колени, бросило на Жоха. Но больше всего пострадали куклы, которых выставили в этот момент над санным бортом. Одной из них голову снесло начисто.

– Сиди и жди, ат тебя так, прилетит в санки, не прилетит, – толчком в спину возвращая старшину в прежне положение, проворчал Жох.

– Так это и есть война, парень. Попадет – не попадет…

…Черные клубы бесновались над дорогой. Пламя жадно пожирало кислород карельского леса и сыто рыгало черными клубами во все стороны. Под прикрытием дымовой завесы капитан пробирался по придорожным сугробам. Выдергивал ноги, выбрасывал их вперед, утопал, падал, зарывался в снег головой, когда его накрывало удушливое облако, полз в снегу, что твоя землеройка. Выбирался из сугроба и снова уходил в него с головой, когда обдавало выхлопом жара. Но капитан продвигался. Выбравшись на дорогу, добежал до машины, прыгнул под нее и продолжил свой путь.

Наконец он добрался до нужного грузовика. Дорожная земля перед его кабиной была изрыта воронками. Оказавшись за передним колесом, Шепелев увидел, что живых под грузовиком не осталось. Еще вели стрельбу из кузова. Очередное попадание из леса пришлось по центру бокового борта, капитан услышал, как трещат его доски. Попадание гранатное. Финны, суки, лупили еще и из гранатометов…

А сержант Лев Коган в этот момент отбросил «Маузер» с присоединенным – доделал Лева начатое замполитруком – деревянным прикладом, из которого сержант вел огонь по лесу. Вел огонь под прикрытием заднего борта. Лева отбросил «Маузер», когда мина выбросила снежный фонтан из-под этого самого заднего борта, разметала доски ящиков и консервные банки. Лева тогда прыгнул вниз и попал точно в центр небольшой минной воронки. Он поднялся на колени и закричал. Закричал, когда увидел, во что превратились два его друга, Тимофей и Омари.

– Ложись, твою мать! – навалился на него откуда-то капитан Хромов, валя на землю. – Зашибет!..

– …Ломай! Быстрее, быстрее! – торопил капитан двух оставшихся в живых бойцов из тех, что ехали в этой машине. Капитан тоже открывал защелки, откидывал крышки, заколоченные ящики разламывал ударом винтовочного приклада, брался за следующий. В открытом ящике капитан нашел новенький «ручник» Дегтярева.

– Почему у вас в машине пулемет, а вы с винтовкой?! – Шепелев понял, что он изливает сейчас на солдат свою нервозность: а вдруг огнемета здесь не окажется? Если лейтенант перепутал машины или обманулся комиссар, тогда его, капитана, бег под обстрелом – напрасная трата времени.

– Мы не знали, – оправдывался красноармеец в шинели и буденовке. – Нам не говорили.

Патронные и гранатные, легко узнаваемые по толщине ящики просто отставляли в стороны. В трафаретные надписи не вникали. Если не имеешь с этим дела каждый день, то не сразу вспомнишь, что означают буквенные сокращения и цифры.

– Осторожно, – Шепелев, ухватившись за шинельное сукно, оттащил бойца от огромной дыры в брезентовом пологе. – Под снайпера подставляешься.

– Товарищ капитан! – радостно позвал другой боец. – Кажется, нашел.

Из оберегающих от глаз и влаги досок, из фиксирующих реек и стружки выглядывала серебристая округлость бака, похожего на водогрей «Титан». Но в безобидном с виду баке дремала не вода, а горючая помесь керосина с мазутом.

– Ставим на попа! – скомандовал капитан, запуская руки в ящик. К нему присоединились еще две пары рук.

– Осторожно, беремся только за бока, не хватайтесь ни за какие штуки! Поднимаем!

Подняли. Резервуар с красной надписью на боковой выпуклости «ОФ-120» напоминал бак самогонного аппарата, к которому еще не присоединили змеевик. От горлового отверстия отходила длинная труба огнетушительного типа в виде неширокого раструба. Капитан окрестил ее для себя наконечником и сразу отвел наконечник от бака, направив горизонтально. Вверх-вниз водить струей можно, значит, перемещением одного наконечника, а вправо-влево – крутя вместе с трубой и бак. Понятно.

Принцип действия комиссар давеча пояснил, хотя капитан его об этом и не спрашивал. Значит так. Струя горючей смеси выбрасывается из резервуаров при помощи газов от сгорания порохового заряда. Огнемет однозарядный, то есть струя пошла и, нравится тебе-не нравится, передумал-не передумал, а жги, пока все до конца не спалишь. Комиссар пообещал, что длина выброса сто-сто двадцать метров. То, что нужно. Теперь его врубить бы.

Так, с батареями и проводами понятно – выбрасываемая смесь загорается от накаляющейся на выходе металлической нити. Накалить ее, вдавив черную кнопку, можно хоть сейчас. Но рано.

Капитан скомандовал:

– Толкаем ящик к прорехе!

На лицах бойцов читалось уважение к хитрому баку и надежда, что это сверхоружие выручит. Хорошо бы так…

Они вытолкали ящик к дыре в брезенте.

– Увеличивай! – скомандовал капитан и рванул брезент с одного края, увеличивая дыру и сектор ведения огня.

– Садись за борт! – И сам сел. Раньше времени высовываться нечего.

– Снимайте рукавицы, – приказал он ближайшему бойцу.

Как накаляется наконечник неведомо, может, и не повредит лишняя защита. Приготовив рукавицы, капитан протянул руку к горловине бака, вытащил страхующий шплинт. А теперь, если он правильно понял, эта штуковина приводится в действие, как обыкновенная граната. Выдернуть кольцо, отвести рукоять и начинает гореть запал. Не забыть дать накал на металлическую нить – может быть, просто полить врага вонючей жидкостью не так уж и плохо, должно подорвать боевой дух, но капитан хотел большего. Ну, поехали.

Капитан встал в полный рост, обхватил наконечник, поднял его повыше. «Ну, давай же, работай! Так ведь и пристрелят, как пацана».

Наконечник чуть не вырвало из рук. Тогда б сгорели они вместе с грузовиком, а не враги. Но Шепелев удержал. А раструб рыгнул черно-красной мешаниной.

Скрученная из черного дыма и огня струя пронеслась над белой поляной и ворвалась в лес. Принявшие удар огня деревья испуганно вздрогнули, сбрасывая с себя снежный пух, вспыхнули ветви, затрещала хвоя. Огненные капли оседали на ветках и вместе с каплями растопленного снега сползали вниз, отрывались и летели в сугробы, чтобы прожечь себе путь до земли. Капитан опустил наконечник. Послушанный его воле огненный рукав нырнул к стволу. Смесь шипела, плавя снег на деревьях и земле.

Метров восемьдесят открытого пространства, что пролегли между дорогой и лесом, огнеметная струя преодолела без труда, показывая, что это не есть ее предел. Ее предел скоро выяснится.

Капитан повел наконечником в сторону. Жидкий огонь послушно сдвинулся, облизывая стволы там, где они уходили в снег, сбивая снежные наносы, оставляя полыхающие на коре и на снегу мазутно-керосиновые пятна.

Сначала показалось, будто часть пламени отделилось от черно-красной скрутки, и зажило само по себе, понеслось в лес, размахивая огненными руками. Потом стало ясно – горит человек. Вот он упал, стал кататься, потом зарылся в снег и снова выпрыгнул из него. Пламя сбить не удавалось. Запоздало осознав, что его может спасти, человек принялся срывать с себя пожираемую огнем одежду.

Но капитан давно не смотрел в ту сторону. Он увел огненную руку дальше, ощупывал ее кистью укрытия за стволами и в снегу. Еще один финн, пытавшийся, видимо, отползти вглубь леса, не выдержал надвигающегося шипения и треска, вскочил. Огненный выплеск дотронулся до низа его штанов, зажигая на них полукружья. Финн панически метнулся в сторону, упал, поднялся, молотя руками по штанам. И снова упал, но уже от вошедшей в тело винтовочной пули. Огнеметную атаку поддержали огнем из стрелкового оружия бойцы, лежавшие за колесами машин и прятавшиеся за бортами кузовов.

Наконечник дрожал в руках капитана, сотрясал их давлением, под которым резервуар выплевывал закаченную в него смесь.

А потом финская засада с этой стороны леса пришла в движение по всей ширине. По засаде, как искра по бикфордову шнуру, побежала паника. Никто не хотел гореть заживо. И мало кто хладнокровно уползал, большинство вскакивали и неслись, раскрывая себя и подставляясь под винтовочный и пулеметный огонь. Спасались, уже не думая, достанет до них струя пламени или нет, хватит на них запасов горючей смеси или не хватит. Бежали, а их догоняли пули.

С одной стороны финская засада была отброшена и частично уничтожена.

Станет ли дожидаться вторая сторона засадных тисков, когда их позиция подвергнется огненному поливу? Капитан надеялся, что не станет. Ведь не могут они знать, что нет второго огнемета в колонне.

А огненно-черная рука укоротилась вдвое и продолжала укорачиваться, словно усыхая, бесполезно поливала сейчас снег между лесом и колонной. Жидкость закончилась. Однозарядный огнемет отхаркнул остатки смеси на обочину дороги и затих.

Капитан свесил наконечник на ту сторону борта и прислонился к борту по эту сторону, устало опустившись на пол. Руки дрожали от запястий до плеч. Пальцы скрючило судорогой. Не пошевелить. В кузове припахивало керосином.

Руки отходили, а капитану только оставалось ждать и слушать.

Сначала замолкли минометы. Их могли переносить на другое место, могли подвозить боезаряды или их запас мог закончиться, но вот перестали бить два пулемета. Потом замолчали все пулеметы и реже стали автоматные и винтовочные выстрелы. Наконец лес затих. Стало ясно – финны отошли.