Текст книги "Т-34. Выход с боем"

– Arsch[4]4
  Задница… (нем.)


[Закрыть]… – донесся до них обрывок разговора.

Второй танкист с сочувствующим видом протянул коллеге откупоренную флягу. Гауптман благодарственно кивнул и сделал большой глоток. На пленных оба не обратили ни малейшего внимания.

– Привязался же к нам… – негромко обронил Ветлугин в адрес гауптмана, когда их проводили мимо.

Терцева и трех его спутников втолкнули в небольшую группу военнопленных, зябко жавшихся у обочины.

5

А потом был лагерь. Сначала пересыльный. До него они добирались большую часть пути пешком двое суток сквозь снежную пелену. Правда, сразу после прорыва немецкой группировки из окружения всех советских пленных сначала пригнали на разбитую узловую станцию железной дороги. Отделили раненых, в том числе и майора-артиллериста, которому по очереди, сменяя друг друга, подставляли свои плечи на марше до станции Терцев, Ветлугин и солдатик в шинели без хлястика. Больше майора они никогда не видели. Здоровых загнали в несколько платформ с высокими бортами. Крыши над головой не было. Сверху падал мокрый снег, во все щели задувал ледяной ветер. Как успел заметить Ветлугин, платформы прицепили отчего-то к санитарному поезду, разделив немецких раненых и советских пленных теплушкой с пулеметом на крыше. Меняясь каждые полчаса, прямо через проделанный в крыше люк из теплушки на крышу лазили дежурить у пулемета солдаты охраны. Паровоз, быстро набирая ход, пошел прямиком на запад. Стиснув зубы и прислонившись лбом к выпуклому железу стенки платформы, Терцев от досады сжал кулаки – их спешно увозили прочь от линии фронта в неприятельский тыл. Ночью ударил сильный мороз. Пленные простояли в платформах до утра, прижимаясь друг к другу, в такт движению эшелона обмениваясь слабыми толчками локтями и плечами, чтобы хоть как-то согреться. Утром остановились на маленьком разъезде. Отцепили от санитарного поезда платформы с пленными и теплушку с охраной. Поезд пошел дальше, а их сгрузили прямо в снег. Несколько человек за ночь замерзли насмерть. Остальных погнали бегом по дороге. Терцев оглянулся – подошедший другой паровоз зацепил теплушку с бортовыми платформами и потащил их обратно на восток. Видимо, за новой партией пленных. Следующие полтора суток их путь состоял из чередовавшихся команд двигаться то шагом, то бегом. Лишь ночью на несколько часов пленных заперли в большом сарае. Наутро снова кое-кто не поднялся. Остальных построили, пересчитали и опять погнали по дороге в западном направлении.

В пересыльном лагере застряли надолго. Терцев с Ветлугиным прикинули – до фронта отсюда было километров сто. Конечно, мысли о побеге не оставляли их ни на один день. Но два ряда колючей проволоки и пулеметные вышки по четырем углам периметра пока что не давали даже теоретического шанса на его осуществление. За периметр их не выводили. То ли хваленая немецкая система лагерей начинала давать сбои во второй половине войны, то ли последние события на относительно недалеко фронте наложили свой отпечаток. Так или иначе, можно было сказать, что эта партия пленных оказалась в каком-то заброшенном состоянии. Прежде всего, не отделили от общей солдатской массы командиров. Это была, наверное, самая большая странность, сразу бросавшаяся в глаза. Командиров было немного, но тем не менее они имелись. Терцев, размышляя об их положении в том лагере, не мог ни тогда, ни потом дать однозначный ответ, хорошо это было или плохо. Если вообще, конечно, категории хорошего и плохого можно было отнести к их тогдашнему лагерному существованию. С одной стороны, их пока не расстреляли, не перевели на какую-нибудь фабрику смерти с конвейерным производством. Даже не выводили ни на какие работы. Лишь только утром и вечером устраивали переклички. Держали несколько сотен человек в двух гнилых полуразрушенных холодных бараках. Кормили через день, а то и через два. Происходило это следующим образом: под охраной нескольких солдат в лагерь въезжала телега с бочкой. Пулеметы с вышек демонстративно наводили в центр внутреннего лагерного круга. В бочку, видимо, были слиты отходы с местных кухонь. Иногда это были просто остатки пустого супа. Чаще – вперемешку с картофельными и овощными очистками и слипшимися кусками макарон. Иногда попадались шматки каши, а то и вываренные кости. Бочка опрокидывалась прямо посередине лагеря. Выбранные из числа самих же пленных «дежурные по кухне» первым делом касками и имевшимися в небольшом количестве котелками набирали жижу из грязи и растопленного снега. Остальное месиво сгребалось в отдельную кучку. Выстроившиеся в очередь пленные – результат их внутренней самоорганизации – по очереди подходили за парой глотков жижи и получали в ладони свою порцию месива. Телега сразу же уезжала, немцы в процесс такой кормежки не вмешивались.

Ветлугин поначалу пытался шутить про трехразовое питание – телега в среднем заезжала раза три на неделе. Потом совсем осунулся и умолк. Берегли силы по совету капитана. Хорошо хоть можно было выползать иногда по очереди погреться снаружи у черных, прогнивших стен. Мартовское солнышко так хорошо пригревало. В такие минуты снаружи бараков было намного теплее, чем внутри, где царили вечные промозглость, вонь и грязь от гнилой соломы вперемешку с человеческими испражнениями. С другой стороны, все это напоминало ожидание того, чтобы пленные передохли сами. Зная немцев, это как минимум было не логично. В бараках среди пленных самой распространенной была версия, что немцам действительно просто сейчас не до них. Что ж, это и впрямь очень походило на правду…

Так прошло почти два месяца. За это время из относительно небольшого по численности состава пленных в лагере умерло около трети. Остальные, изможденные, грязные, одетые в завшивленные лохмотья, едва волочили ноги. Наконец, в апреле их – оставшихся в живых – все-таки подвергли регистрации. Допросили, на каждого завели карточку. Но почему-то нескольких выявленных командиров пока так и не перевели в специальные места содержания – офлаги. А в первых числах мая по уже просохшим дорогам погнали дальше, в северо-западном направлении. До начала лета проработали на лесоповале: заготовляли деревья для оборудования запасной линии обороны в немецком тылу. Противник ожидал с началом летней кампании очередного крупномасштабного наступления Красной армии на советско-германском фронте и усиленно готовился к его отражению.

– У самих наступать уже кишка тонка, – тихонько заметил Ветлугин, когда они хлебали баланду из мятого котелка самодельными деревянными ложками в перерыве между работами.

Вкалывали от зари до зари, по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Уставали смертельно. Зато значительно улучшилось питание. Выдавали хлеб, брюкву, картошку. Иногда в баланде даже попадались тонкие волокнистые прожилки мяса. В дополнение к этому теплое время года объективно помогало выживанию. Снова начали обдумывать возможности побега. Глухие темные леса в округе притягивали взоры пленных как магнит. Но усиленная охрана, патрули с собаками на всех дорогах и тропинках пока все так же не оставляли шансов на побег.

В середине июня внезапно прямо после завершения очередных заготовительных работ в лесу их не вернули на огороженное колючей проволокой поле, где пленные ютились в норах-землянках, вырытых своими собственными руками. Погнали куда-то по дороге дальше. Ветлугин все озирался на поле, где они прожили почти полтора месяца.

– Чего случилось? – негромко окликнул его шедший сзади в колонне Терцев.

– Да хлеб у нас там припрятан был, – с отчаянием проговорил сержант. – Под лежаком в соломе заначил…

Шагавший рядом солдатик в шинели без хлястика, услышав про хлеб, беспокойно завертел головой по сторонам.

– Идите смирно! – бросил им капитан, все так же мерно двигавшийся в своем ряду. – Теперь уже ничего не поделаешь…

– Эх, Ветлуга! – бессильно сжал худые кулаки солдат.

– Сам знаю! – зло огрызнулся сержант.

Они так и держались втроем еще с самого февраля 1944-го. Солдатик в шинели был из той самой партии военнопленных, которую немцы выводили из котла. Точнее, держались вместе Терцев с Ветлугиным, а солдатик везде к ним испуганно жался. Поначалу они не обращали на него особенного внимания.

– Тебя как зовут? – через некоторое время наконец все-таки спросил его Ветлугин.

– Цапа, – шмыгнув носом, проговорил солдатик.

– Как-как?

– Ну, Цаплин Васька, – пояснил боец. – Цапа…

На коротком привале, улучив момент, Ветлугин подошел к Цаплину и сгреб его в кулак за шинель на груди. Проговорил тихонько на ухо:

– Вякнешь где про побег – придушу.

– Да я не в жизнь!.. – испуганно заморгал глазами Васька.

– Ну смотри…

Цаплин тогда бежать в лес от разбитого «Опеля» попросту испугался. Как оказалось, это спасло ему жизнь. Присел за бортом грузовика, да так и сидел, пока его за шиворот не вытащили проходившие мимо другие немцы и не притащили к бронетранспортеру. Туда же пригнали и взятых на поле Терцева, Ветлугина и раненого майора-артиллериста. Остальные пленные, по-видимому, погибли в том лесу, который казался спасительным…

На вид Цаплин был совсем мальчишка. Так и оказалось впоследствии – Цапе едва исполнилось восемнадцать. Мобилизовали его с недавно освобожденной территории. Определили в минометную часть. Не провоевав и недели, Васька угодил в плен.

– Плиту от миномета на себе таскал, – рассказывал им потом Цапа. – Ох, тяжеленная! На марше нас и застукали. Как начали долбить из орудий – я в канаву. Плитой накрылся. Она меня от осколков спасла – остальных насмерть посекло.

Терцев с Ветлугиным слушали, поглядывая на тщедушную фигурку рассказчика.

– Как стихло, из-под плиты нос высунул, а на дороге немцы стоят. Ходи сюда! Вот и вся моя война!

Цапа договорил и, шмыгнув носом, утерся рукавом шинели. Ветлугин украдкой протянул ему кусочек хлеба.

– Спасибо! – тут же запихнув его целиком в рот, поблагодарил солдат.

Удивительно, что Цапа оказался в числе тех, кто выжил в пересыльном лагере. А потом еще и справлялся с нормами на лесозаготовках.

– Жилистый ты, – оглядывая его худенькую фигурку, замечал Терцев, стараясь приободрить. Все они были истощены, но Васька даже на их фоне выглядел скелетом. Казалось загадкой, в чем у него душа держится.

– Ага, жилистый, – шмыгая носом, соглашался Цаплин. И поворачивался к сержанту: – Ветлуга, есть чего пожрать?

Сейчас они оба досадовали за промашку с хлебом. Проносить в лагерь еду было запрещено – могли обыскать. Если найдут продукты – расстрел на месте. Рискуя, они делали все-таки некоторые «сбережения», как выражался Ветлугин. Но каждый день их с собой через охрану не носили. Никто не предполагал, что их сдернут из лагеря так неожиданно. Теперь все накопленное пропало.

– Ладно, сами живы, – успокоил огорченных товарищей Терцев. – Шагаем дальше…

И они шагали. Затем долго ехали по железной дороге на запад. Привезли их в район польского города Сувалки. В его окрестностях располагалась целая сеть шталагов – постоянно действующих стационарных лагерей. Многие из них были созданы немцами еще в самом начале Второй мировой войны. Число пленных из воевавших против Германии стран и просто неугодных гитлеровскому режиму лиц, нашедших свой конец в этих местах, вряд ли когда-нибудь будет учтено полностью…

Они стояли в колонне вновь прибывших. Терцев угрюмо рассматривал бараки в глубине территории. Добротные вышки, два ряда колючей проволоки, керамические изоляторы на массивных бревенчатых столбах – через периметр был пропущен электрический ток. Мелькнуло сожаление, что не попытали еще раз счастья бежать раньше. Теперь из такого места побег представлялся совсем маловероятным.

– Глядите, – тихонько проговорил Цапа и, как ребенок, испуганно взял Терцева за локоть.

Из-за колючки на них равнодушно смотрели живые скелеты в полосатых робах. На робах были нашиты прямоугольники с двумя большими буквами «SU», означавшими Sowjet Union – аббревиатуру, присвоенную советским военнопленным. Везде, насколько хватало глаз, у бараков и в проходах между ними копошились эти полосатые фигуры. От них веяло смертельной тоской и безнадежностью.

Терцев сам едва не поддался этим же чувствам, как вдруг сзади раздался дружный топот множества ног. Оглянувшись, они увидели как по соседней дороге с другой стороны к воротам лагеря подводили группу советских моряков, человек тридцать. Замелькали разорванные форменки, перепачканные глиной брюки, обожженные бушлаты и, конечно, полосатые тельняшки со всех сторон. Многие были ранены и наспех перевязаны, абсолютно все в синяках, порезах и ссадинах – следах рукопашной схватки. Но шли не понуро, а на удивление бодро, даже с вызовом. Моряков конвоировал со всех четырех сторон удвоенный караул эсэсовцев с овчарками. Выбрав разрыв между конвоирами, кто-то негромко окликнул поравнявшегося с ними на развилке мускулистого парня с голым торсом, крест-накрест перевязанного грязными бинтами с запекшимися бурыми разводами крови на них:

– Откуда, ребята?

– Днестровский десант, – не поворачивая головы, негромко, но четко ответил моряк.

– Немного не срослось с высадкой, браток, – так же глядя в другую сторону, добавил шедший следом морпех.

Конвой, однако, услышал разговоры. Раздались угрожающие гортанные выкрики.

– Заткнись, сука, не с тобой разговаривают! – прозвучал из флотских рядов чей-то громкий голос.

К пленным тут же подбежали эсэсовцы. На обе колонны без разбора обрушились удары резиновых дубинок. Надрывно залаяли собаки. Пришла в движение охрана на вышках за пулеметами. Колонну, в которой были танкисты, оттеснили от ворот подальше на обочину. А моряков продолжили лупить палками и дубинками со всех сторон, загоняя через лагерные ворота в глубь огороженной территории. Ветлугин разглядел, как эсэсовцы попытались выдернуть кого-то из строя моряков. В ответ бушлаты и тельняшки сомкнулись сплошной массой. Никаких слов больше сказано не было, но над лагерем прошелся такой низкий угрожающий рык, что конвоирующие моряков эсэсовцы отступили, оттягивая назад собак. Да те и сами, заливаясь отчаянным лаем, казалось, не особенно стремились рваться дальше вперед. Нанеся беспорядочно еще несколько дежурных ударов дубинками, моряков в полном составе прогнали за ближайший барак.

Терцев быстро оглянулся. Успел заметить, как у многих рядом заблестели глаза. Перевел взгляд за колючую проволоку – полосатые робы безучастно копошились с прежним равнодушием. И капитан понял, что у них всех осталось очень мало времени…

6

Они пробыли в этом лагере несколько дней. Половину из их партии уже переодели в полосатые робы. При выдаче лагерной одежды делали какие-то пометки – видимо, в личных карточках. Сегодня должна была дойти очередь до них.

– Сгнием мы здесь, – безнадежно проговорил Цапа и по привычке утер нос замызганным рукавом шинели.

Ветлугин угрюмо молчал. Капитан с хмурым видом играл желваками. Пленных выгнали на построение перед бараками. На плацу валялся ворох полосатой одежды и громоздилась куча деревянных башмаков. Видимо, оставшееся от умерших и убитых и теперь подлежащее повторному употреблению.

– Практичный народец, – буркнул про немцев Ветлугин, бросив быстрый взгляд на кучу тряпья.

Розовощекий немец в больших очках с роговой оправой раскрыл папку. Рядом на вынесенном во двор столике лежали карточки и еще какие-то бумаги. Двор окружала охрана с автоматами наперевес. По всему было видать, что лагерное делопроизводство давно и качественно поставлено на поток. В это утро, однако, от комендантского домика подошло несколько военных в общевойсковой форме. Терцев разглядел на мундирах красные выпушки. Насколько он разбирался в униформе противника, это были артиллеристы. Удивился – интересно, что понадобилось в лагере им? Артиллеристы обменялись несколькими фразами с розовощеким. До слуха капитана донесся обрывок фразы:

– Ja, wir brauchen Panzersoldaten…[5]5
  Да, нам нужны танкисты… (нем.)


[Закрыть]

Началось переодевание в лагерную одежду. Артиллеристы, однако, остались. Пленные по очереди подходили к столу. Очкарик делал пометку в карточке, охрана подталкивала подошедшего дальше к куче тряпья. У каждого было ровно десять секунд, чтобы ухватить себе башмаки, полосатую робу и такие же штаны. Еще полминуты отводилось на переодевание. Рядом росла куча сброшенного советского обмундирования, в большинстве своем почти у всех тоже обветшалого и разваливавшегося на части. Когда к столу подошел Ветлугин, его неожиданно оттолкнули в сторону. Сержант бросил беспокойный взгляд на Терцева и тут же опустил глаза. Через пару минут точно так же в другую сторону от стола оттолкнули самого капитана. А следом за ним и Цаплина. Остальных пленных из их партии переодели в робы и бегом погнали в барак. Тяжко застучали по утоптанному песку плаца деревянные башмаки.

– Panzersoldaten? [6]6
  Танкисты? (нем.)


[Закрыть] – деловито осведомился у лагерного очкарика (так еще вчера успел окрестить розовощекого Ветлугин) один из военных, заглядывая в карточки.

Очкарик кивнул утвердительно и подал на подпись какие-то бумаги. Полминуты старательно скрипели авторучки. Затем подписавший бумаги артиллерист поднял глаза, оглядел пленных и снова обратился к розовощекому:

– Nicht mehr? [7]7
  Больше нет? (нем.)


[Закрыть]

– Die anderen brannten in den Panzern[8]8
  Остальные сгорели в танках (нем.).


[Закрыть], — осклабился очкарик, обнажая ряд золотых зубов.

В ответ весело заржали немецкие артиллеристы, довольные шуткой. Терцева, Ветлугина и Цаплина повели в сторону лагерных ворот. Где-то за их спинами, распрощавшись с очкариком, неспешно шагали следом артиллеристы. Искоса глянув на двигавшегося чуть в отдалении лениво зевавшего конвоира, Ветлугин шепотом быстро спросил Ваську:

– Ты что, танкистом назвался?

– Ну да, – как о само собой разумеющемся отозвался Цапа и привел весомейший, на свой взгляд, аргумент: – Мы же вместе.

– Святая простота, – отвел глаза в сторону сержант.

– Тихо, ребята! – оборвал их Терцев.

Он, конечно, не мог знать, что и зачем сейчас происходило. Но нюхом почуял, что в их судьбе только что произошел неожиданный и, возможно, отнюдь не безнадежный поворот…

Их погрузили в тентованный грузовик. Сзади в кузов забралась охрана. Терцев отметил, что это были уже не эсэсовцы, а обычные солдаты вермахта. Артиллерийские офицеры уселись в легковушку. Поднимая пыль, обогнали грузовик и с ходу рванули вперед. Грузовик неспешно двинулся следом.

Один из немцев в кузове жестами приказал пленным сдвинуться подальше к кабине. Те исполнили приказание. Немец морщил нос, указывая на пленных, и что-то недовольно говорил своему товарищу. Тот поглядел в их сторону и согласно кивнул.

– Не нравится, что воняет от нас, – шепнул Терцеву сержант.

– Да уж, выглядим как последние бичи, – тихонько проговорил Терцев, проводя ладонями по обритой голове.

Нормально они не мылись уже полгода. Хорошо хоть на прежнем месте пленных остригли ручной машинкой. В кармане капитан прятал осколок зеленого бутылочного стекла, найденного на дороге. Им они регулярно скоблили щетину на щеках. Про то, чтобы постирать одежду, не приходилось и говорить…

Ехали долго. Терцев по дороге прикидывал направления, повороты и скорость движения, пытаясь сообразить, куда их перемещают по отношению к Сувалкам. По его расчетам выходило, что ехали они сначала на юг, потом резко повернули на запад. Как удалось разглядеть сквозь щели в тенте, один довольно большой город проехали, не останавливаясь в нем. От бывших предвоенных границ в этих местах между Польшей и Германией сейчас не осталось и следов. Уже во второй половине дня грузовик притормозил на окраине какого-то населенного пункта. Конвоиры выпрыгнули за борт. Жестами приказали пленным следовать за ними. Когда те выбрались на землю, указали им место у глухого дощатого забора. Танкисты опустились на траву с краю пыльной обочины. Подъехала легковушка. Показывая на наручные часы, что-то сказал своим солдатам артиллерийский офицер сквозь опущенное стекло. Легковушка укатила, а солдаты, достав свои пайки, устроились обедать около грузовика. Приглядывая за пленными, свесив ноги в канаву, на обочине уселся невдалеке солдат с автоматом…

– Пожрать не дадут? – с надеждой тихо спросил Цапа.

Ветлугин посмотрел на жующих вдалеке немцев, сглотнул слюну и молча отвернулся в другую сторону.

– Интересно, куда нас везут? – не успокаивался Васька, теперь уже глядя на Терцева.

Капитан пока что только пожал плечами. Они огляделись по сторонам. Чистая, ухоженная улица с высокими деревянными заборами поднималась вверх и скрывалась за поворотом. Пригревало июльское солнышко. Терцев прислонился к забору и прикрыл глаза…

– Пани, пани! – вернул его из дремоты голос Ветлугина.

Капитан открыл глаза. Напротив них через дорогу стояла девушка в цветном платье и босоножках, надетых на белые носочки. Это было так неожиданно и удивительно, что Терцеву в первый момент показалось, будто он еще спит. Капитан тряхнул головой и протер глаза. Девушка, однако, никуда не исчезла. В руках у нее была плетеная корзинка, из которой торчали закупоренные свернутыми газетами горлышки стеклянных бутылок с молоком.

– Пани, млеко, – просительно проговорил Ветлугин.

Цапа рядом с ним, затаив дыхание, замер без движения, гипнотизируя взглядом корзину.

Девушка испуганно посмотрела на немца с автоматом и осторожно потянула из корзинки бутылку. Конвоир демонстративно повернул голову в другую сторону. Девушка быстро поставила на песок у обочины бутылку и сделала шаг назад. Немец снова посмотрел в их сторону и опять отвернулся.

Бутылка моментально перекочевала в руки Ветлугина:

– Спасибо, пани.

Терцев в упор глянул на девушку. Быстро спросил, почти беззвучно, одними губами:

– Город? Мисто?

Девушка бросила взгляд на немца. Тот продолжал смотреть в другую сторону. Произнесла тихонько:

– Элк.

Не говоря ни слова, Терцев молча указал пальцем в ту сторону, откуда они приехали.

– Августов, – последовал ответ.

Капитан перевел палец в направлении их предстоящего движения.

– Арис. То Ожиш.

Конвоир развернулся в их сторону.

– Дзенькую, пани! – подняв в руке бутылку с молоком, громко сказал Ветлугин.

Терцев благодарственно моргнул глазами и сделал девушке знак уходить. Она поспешила прочь.

– Weg! – бросил окрик охранник, впрочем, скорее для порядка.

Девушка благополучно скрылась за поворотом улицы. Бутылку у них не отобрали. Пустив ее по кругу, пленные быстро выпили молоко.

На место прибыли уже поздно вечером. Когда один из охранников откидывал полог тента и что-то говорил встречавшему их солдату, Терцев успел заметить полосатый шлагбаум, будку часового и отрезок обнесенного колючей проволокой периметра.

«Какой-то новый лагерь?» – мелькнуло у капитана в голове.

После того места, где они так удачно раздобыли молоко, больше остановок не было. Логично было предположить, что приехали именно в Ожиш или его окрестности. По прикидкам Терцева, в общей сложности отмотали от Сувалок по дорогам больше сотни километров.

Вопреки ожиданиям, их поместили не в барак, а всех троих заперли в каком-то чулане. Заводили через большие и высокие ворота высокого то ли пакгауза, то ли ангара, насколько можно было разобраться в темноте. Грохнула за спинами тяжелая металлическая дверь. Провернулся снаружи несколько раз ключ в замке. Огляделись – чулан был каменный, под потолком маленькое окошко с решеткой. Ветлугин с ходу заскочил на кучу ветоши в углу, попробовал рукой прутья решетки. Они были стальные. Соскочил обратно на пол.

Шаря глазами по помещению, Цапа проронил свое обычное, ни к кому даже не обращаясь и не прекращая осмотра:

– Жрать-то дадут?..

Капитан с сержантом переглянулись и усмехнулись.

– Кто спит, тот обедает, – процитировал Терцев фразу, вычитанную в детстве из зарубежных приключенческих романов.

Цапа посмотрел на капитана совсем с расстроенным видом. Вспомнив встречу в Элке, Терцев поинтересовался у Ветлугина:

– А как ты угадал, что та девушка полька?

Насколько Терцев помнил географию, после Сувалок их везли и высадили уже на территории Восточной Пруссии.

Ветлугин улыбнулся с довольным видом:

– Так ведь красивая. Значит, точно славянка.

Сержант поддел локтем Ваську:

– Красивая была девушка? А, Цапа?

– Пожрать бы для начала, – шмыгнул носом минометчик. И закончил вполне резонно: – После этого можно и о девушках поговорить.

Танкисты тихонько хохотнули. Ветлугин с улыбкой развел руками:

– Молодец! Возразить нечего!

– Арис, Арис, – снова с серьезным видом произнес Терцев вслух название городка, в окрестностях которого они, по всей видимости, оказались. – И он же, получается, Ожиш.

– Арис – немецкое название. Ожиш – польское, – неожиданно блеснул знаниями Цаплин. – Эти земли сотни лет кочевали по разным государствам. Тут поляков и немцев вперемежку.

Танкисты уважительно покачали головами. Минометчик уверенно закончил:

– Арис, он же Ожиш, был в Германии. А Сувалки и Августов – в России. Это когда еще все нормально было.

– Это когда же все нормально было? – прищурившись, поинтересовался Ветлугин.

– До 1914 года, – без запинки отвечал Васька.

– Где тебя так учили? – быстро спросил Терцев.

– В школе.

– И где такая школа?

– Город Локоть, – снова потер нос Цаплин. – Брянские мы.

И, чуть смутившись, пояснил:

– Я вот только школу закончил. Потом опять наши пришли и меня в армию забрали.

– Погоди, это ты так при немцах учился? – переглянулись танкисты.

– Да, но только не совсем, – принялся объяснять Цаплин. – К нам немцы в наших краях особо не лезли. Мы там сами управлялись. Но учили интересно. И жили хорошо.

– Давайте спать! – резко оборвал разговор Терцев.

Свалили на пол ветошь, бросили на них шинели и ватник. Проспали до самого утра. Так хорошо они не отдыхали, пожалуй, много месяцев.

Дверь снова громыхнула часов в шесть. Снаружи уже давно рассвело. Под конвоем их вывели во двор. За спиной было здание ангара, в котором располагался каменный чулан. На дворе стояло несколько грузовиков, половина явно неисправных – на приколе. Им разрешили умыться водой из шланга, длинной змеей тянувшегося из соседних ворот. Надо полагать, там находилась автомобильная мойка. Жестом показав, что у них минута, конвоир включил воду. Быстро скинув верхнюю одежду, с наслаждением окатили друг друга из шланга. Благо на летнем солнышке их видавшее виды истрепанное обмундирование сохло почти моментально. Затем охранники уселись рядом с забором завтракать. Когда пленным бросили краюху хлеба, Цапа, прижимая ее к груди и не веря свалившемуся на него счастью, пролепетал:

– Да это ж курорт…

– Интересно, в чем подвох? – отломил себе корку Ветлугин.

– Скоро узнаем, – поглядел на товарищей Терцев.

Их определили работать в мастерской. За ними пришел однорукий немец-старик с длинными бисмарковскими усами, одетый в рабочую куртку и берет. Он немного говорил по-русски. Назвался главным механиком. Имени его танкисты не разобрали и не запомнили. Зато позже, по шутливым разговорам охранников между собой, скорее догадались, чем поняли, что за стариком прочно закрепилось здесь прозвище Гец. Терцев усмехнулся: о подобном персонаже – рыцаре с железной рукой – из эпохи позднего германского Средневековья, кажется, он тоже когда-то читал. Правда, никакого протеза у старика не было и в помине. Зато он заведовал всеми видами работ в ангаре, так или иначе неизменно связанными с металлом. Отсюда, видимо, и прозвище.

Началась ежедневная работа. Они прибирались внутри ангара, таскали ящики с какими-то использованными запчастями, выкатывали наружу и грузили в машины бочки с отработанным маслом. Разгружали новые запасные части и горюче-смазочные материалы. Ангар был разделен на несколько больших секций. Поначалу они трудились в ремзоне для грузовиков. Машины пригоняли в нее своим ходом и буксировали на прицепах. Осуществляли как текущий ремонт, так и восстановительные работы после боевых действий. По углам ангара стояли во множестве двери, крылья, капоты со следами пулевых отверстий. Грудами были сложены изрешеченные осколками доски, снятые с бортов. Из военнопленных были только они втроем. Остальные рабочие происходили из местных – поляки. Видимо, гражданские. Почти все возрастные, лет за сорок. Явно квалифицированные слесари и механики. Их приводили утром через КПП и так же строем уводили по завершении рабочей смены. Находясь как-то вечером во дворе, Терцев заметил, что, пройдя шлагбаум, дальше поляки расходились без конвоя. Можно было предположить, что они вольнонаемные. Заправлял всем однорукий немец – Гец. У него было несколько помощников-немцев, таких же пожилых, как и он сам. Эти производили впечатление опытных практиков-производственников с инженерным образованием. Внутри за ними всеми присматривали двое солдат с винтовками. Пленных никуда с территории не выпускали. На ночь запирали в каменном чулане. Кормили похлебкой и хлебом. Скуднее, чем на лесозаготовках, зато регулярно. Снаружи периметр был обнесен колючей проволокой. Вдалеке маячили по всем углам вышки с пулеметчиками. Обычная картина, к которой пленные уже успели привыкнуть. Со двора они успели заметить одну особенность – снаружи вдоль рядов колючки были выкопаны большие рвы, похожие на противотанковые, а местами зачем-то понатыкали надолбы.

Чуть поодаль от их ангара стояло еще несколько аналогичных. Их охраняли гораздо строже – часовые маячили на каждом углу. Ворота ангаров располагались с другой стороны, так что пленным было не видно, какая техника там въезжает и выезжает. Гец частенько брал туда по очереди бригады поляков. Целый день с того направления издалека раздавался дежурный стук молотков, шум сверлильных станков и мерцали под характерный звук яркие вспышки отблесков электросварки.

На второе же утро пленных разбудила артиллерийская канонада. Проснулись моментально. Ветлугин снова по грудам ветоши подскочил к решетке, жадно впился взглядом в кусок двора, который можно было видеть в окно. Все были взволнованы, пытаясь разобраться, что происходит. К их удивлению, по двору спокойно передвигались немцы, на своих местах маячили часовые, не проявляя ни малейших признаков беспокойства, несмотря на то что совсем рядом лупила артиллерия. Затем за танкистами пришли и, как обычно, повели на работу. Они видели из своего двора, как по дороге вдоль ангара двигалась обратно к шлагбауму колонна бронетранспортеров с противотанковыми пушками на прицепе. Подкатила легковушка с уже знакомыми артиллерийскими офицерами. Как ни в чем не бывало офицеры проводили колонну за пределы периметра. Ближе к обеду все повторилось: внутрь снова заехали, на сей раз грузовики с артиллерийскими орудиями. Расчеты сидели в кузовах. Уехали за холм. А через четверть часа канонада повторилась вновь. Не оставалось сомнений в том, что у немцев здесь располагался артиллерийский полигон.