Текст книги "Т-34. Выход с боем"

Александр Лысёв
Т-34. Выход с боем

© Лысёв А.В., 2018

© ООО «Издательство «Яуза», 2018

© ООО «Издательство «Эксмо», 2018

1

Утреннее февральское солнце осветило хутор, небольшое озеро и синеватые верхушки деревьев, еще покрытые коркой инея. Снег заискрился множеством разноцветных огоньков. Солнечные лучи падали на уже некрепкий лед озера, и вода, появлявшаяся у берегов вместо талого снега, ярко блестела. Вокруг полыньи, проделанной еще в январе, темнело по всей окружности большое пятно талого снега и подтаявшего льда. Тропинка, проложенная зимой через озеро, теперь тоже превратилась в темную мутную полосу. Вокруг лежали просевшие, ноздреватые сугробы. В лесу появились первые проталины, под которыми желтела прошлогодняя трава. Ночные заморозки уже ничего не могли сделать в этих краях с освобождающейся из-под снежного покрова землей. Приближение весны чувствовалось все явственнее. В воздухе носились и громко перекликались между собой удачно перезимовавшие птицы, оставшиеся здесь осенью. А на хозяйском дворе, лохматые и взъерошенные, чирикали и плескались в предвесенних лужах воробьи, старавшиеся все время держаться как можно ближе к человеческому жилью.

Стояла середина февраля 1944 года. Совсем скоро должна была вступить в свои права бурная украинская весна днепровского правобережья. А пока оттепели чередовались с заморозками. Дороги то превращались в непролазное месиво, то вновь покрывались за ночь твердым панцирем из раскатанной грязи вперемешку с ледяным настом. Лишь только ударял мороз, как все тут же приходило в движение – по одну сторону линии фронта, пользуясь любой возможностью перемещения, с надрывным гулом, издалека похожим то на всхлипывания, то на завывания, катились панцеры, как их называли там. И то же самое повторялось по другую сторону – грохоча дизелями и расшвыривая во все стороны комья земли, молотили траками танки. К полудню солнце осаживало остатки грязного снега в размягченный чернозем дорог-направлений. И тогда любая техника, не успевшая за утренние часы добраться до пункта назначения или просто отползти в лес, безнадежно вязла – по крыши, по борта, а то и по башни. Если ее не уничтожал противник днем, за ночь ее либо вытаскивали, либо бросали, отчаявшись. Третью неделю шло упорное сражение в районе Корсуня.

Капитан Терцев обнаружил себя лежащим на прелом сене. Пахло сыростью и мышами. Дверь наружу была открыта, но ее проем загораживали две планки и верхние ступеньки приставной лестницы. Сквозь них виднелся клочок бездонного неба, поражавшего своей чистотой и синевой. Вот лестница поползла вниз, остановилась, заскрипели ступеньки, и через мгновение дверной проем загородила чья-то фигура. Прошуршали осторожные шаги, тихонько брякнуло металлическим звоном, и перед Терцевым обрисовалось настороженное лицо сержанта Ветлугина, механика-водителя одной из машин их танковой роты.

– Очнулись, товарищ капитан? – склонился ближе Ветлугин.

– Где мы? – тихо, но внятно спросил Терцев, пытаясь приподняться на локте. Все тело нещадно ломило, а голова будто раскалывалась на тысячи кусков одновременно.

– Лучше лежите. – Ветлугин осторожно уложил капитана обратно.

– Где мы, Ветлугин? – повторил свой вопрос Терцев.

– На чердаке, – просто ответил сержант. – В сарае.

– Это я догадался, что на чердаке, – попытался усмехнуться, но вместо этого лишь болезненно поморщился Терцев, опять делая попытку приподняться. – Что за дом, куда попали?

– Уж попали… – неопределенно утер нос Ветлугин. И посмотрел на Терцева, теперь уже пристально и недоверчиво: – Что, вообще ничего не помните?

– Дай воды, – вместо ответа проговорил Терцев, разглядев в сумраке, царившем в глубине чердака, блеснувший в руках сержанта котелок с водой.

– Вам и принес, – ухмыльнулся краешком рта Ветлугин, осторожно приподнимая голову Терцева и поднося к его губам край котелка.

Сделав несколько глотков, Терцев подбородком оттолкнул котелок. Перед глазами плыли красные круги, в голове бродили какие-то картины воспоминаний, никак не желавшие становиться связанными. Зато где-то внутри крепло очень нехорошее ощущение. И происходило оно отнюдь не из-за физического самочувствия.

– Ну что? – буквально просверлил очередным взглядом Ветлугина капитан.

Ветлугин повертел головой, поскреб растопыренными пальцами стриженый затылок и быстро выпалил, глядя в другую сторону:

– В плену мы…

– Вот… – буквально выдохнул крепкое русское словечко из пяти букв Терцев и откинулся на спину. И настолько это было уместно, созвучно их ситуации и настроению, что Ветлугин только пожал плечами и подпер щеку ладонью. Попытался пошутить:

– Ну да, собственно, вот и вся история…

Нет, не вся. Терцев закрыл глаза и усилием воли заставил себя вспоминать.

…Лязг, грохот разрывов, пулеметная пальба, и вдруг этот страшный удар, а потом взрыв… Стоп! А что было до этого? Было до этого…

Терцев напрягал свою память, ища ответа.

…Что было до этого? Не помню… Небо, где-то он уже это видел. Небо и… что же там еще было? Ах да – снег, как же он мог забыть. Небо и снег. Он видел это через смотровые щели танка. Бескрайнее снежное поле до самого горизонта. Так, по крайней мере, ему казалось. И небо вдали, такое же синее, как сейчас. И немецкие танки, ползущие по этому снежному полю прямо на него. Так… Что же дальше? Что потом? Потом сигнал к атаке, этот громкий лязг гусениц, давно ставший привычным, вибрация башни… Он видел сквозь смотровые щели то небо, то снег. Потом стрельба, бой. Он что-то командовал, его экипаж тоже стрелял. Потом у них заклинило башню… Нет, это позже. А до этого? Он точно помнил, что они подбили один танк – сам четко видел, как тот загорелся. Вот после этого у них заклинило башню. И что-то еще очень важное произошло. Что же?.. Важное-важное… Рация! Точно! Вышла из строя рация, и он не смог переговариваться с другими машинами. Ведь он командир танковой роты. Хорошо, что дальше? Дальше-то что?.. Кажется, еще один удар, взрыв, машина загорелась, и тут… Нет, позже. Это позже… А тогда убило механика-водителя со стрелком-радистом. И дым. Полная башня тошнотворного, удушливого дыма. Он разъедал глаза, Терцев исступленно кашлял. Что-то истошно кричал заряжающий. Удивительно, что уцелели они – чаще бывает наоборот. Потом… Как же он оказался на сиденье механика-водителя? Не помню… Этого он не помнил. А затем открыл передний люк. Навстречу в лицо метнулся с порывом ветра колючий холод. Терцев тянул рычаги, крутил машину из стороны в сторону, пытаясь сбить пламя наверху. Ничего не выходило. Зато он увидел, что на их вертящуюся «тридцатьчетверку» полным ходом идет с небольшого взгорка немецкая самоходка. Натренированным взглядом капитан моментально опознал низкий силуэт «штуга» и тут же сообразил, что противнику не хватает расстояния и угла наклона, чтобы стрелять. По стремительному сближению Терцев скорее даже не понял, а спинным мозгом ощутил – германец решил идти на таран. Терцев зажал правую гусеницу, их танк развернуло. Прямо перед глазами возник белый крест на черной броне и чужой бортовой номер. Какой же там был номер? Ах, впрочем, к чему он сейчас… Дальше? Дальше все это мгновенно приблизилось, в последний момент он еще раз увидел этот крест из четырех прямых углов, и вот потом этот страшный удар. Что потом – как ни старался, он припомнить не мог.

Около суток назад ночью танковая рота капитана Терцева разметала немецкую колонну. Накануне с вечера крепко подморозило. Их Т-34—76, пополнив боекомплекты и залив полные баки зимнего дизельного топлива, разбавленного ввиду низких ночных минусовых температур тракторным керосином, изготовились к ночному рейду. Ситуация сложилась на их участке фронта довольно своеобразная. Собственно, участка как такового не существовало. Окруженная в ходе Корсунь-Шевченковской наступательной операции немецкая группировка отчаянно сопротивлялась. Внешний фронт ушел далеко на запад. Бригада, в которой служил Терцев с товарищами, держала внутренний фронт окружения. Этот фронт не существовал в качестве привычной оборонительной линии. Он постоянно двигался, менял конфигурацию, то создавая очаги ожесточенного сопротивления, то открывая большие, ничем не прикрытые бреши. Везде шли маневренные столкновения.

В ходе начавшегося в конце января 1944 года наступления 1-го и 2-го Украинских фронтов после упорных встречных боев была окружена значительная группировка противника, по разным оценкам, насчитывавшая от сорока до шестидесяти тысяч человек. В том числе в котел угодили подразделения 5-й танковой дивизии СС «Викинг» и 5-й добровольческой штурмовой бригады СС «Валлония». Руководство всей окруженной группировкой принял на себя командир немецкого XI армейского корпуса генерал Штеммерман. Противник сражался грамотно и упорно. Один за другим следовали согласованные удары, как со стороны внешнего фронта окружения, так и со стороны внутреннего. Брошенные в прорыв танки гвардейской 5-й танковой армии постоянно подвергались контратакам. Немцы не оставляли попыток отрезать советские подвижные соединения от своих тылов. Иногда это получалось, иногда нет. Обе стороны действовали смело и решительно. Советское командование ставило задачей ликвидацию окруженной группировки, мешавшей удержанием своих позиций на Днепре дальнейшему наступлению к Южному Бугу. Не менее амбициозную задачу преследовал и специалист по деблокирующим ударам, на тот момент командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн, прорывавший внешнее кольцо окружения. В планы немецкого командования входило не только вызволить Штеммермана, но и нанести решительное поражение советским войскам на всем южном участке советско-германского фронта. Игра шла по-крупному. Каждая из сторон была настроена решительно, уверена в своих силах и надеялась на полный успех.

За спиной у танкистов Терцева в последние дни остались десятки километров дорог Центральной Украины. Марши совершались главным образом в ночное время. Остались позади прорыв фронта в районе Оситняжки, встречные фланговые удары по ним с двух сторон частей 8-й германской армии от Ташлыка и Липянки. Затем был бросок на Толмач. Так и не дойдя до него, танки повернули севернее, на город Шполу. Город прошли совместно с 5-м гвардейским Донским казачьим кавалерийским корпусом генерала Селиванова. Расширяя прорыв, часть танков кинули вперед, в западном направлении на Звенигородку. А их опять развернули на север, в район Ольшаны, где образовался очаг ожесточенного сопротивления противника.

Ориентироваться было трудно. Грязь, темень, непрерывный рев в ночи своих и чужих двигателей со всех сторон. И промозглый дневной сон, тревожный и короткий. В который раз при свете карманного фонарика получивший очередную задачу капитан Терцев водил по карте пальцем. Ага, вот населенный пункт Ольшана, а вот речка с похожим названием – Ольшанка. Роту направляли вокруг города с задачей блокировать подходы к реке. Вдоль нее ожидался подход немецких танков со стороны котла на помощь обороняющимся в городе.

– Против нас «викинги», – доложили разведчики мотострелкового батальона. Накануне ими были замечены здесь эсэсовские танки. Как минимум всего около десятка. В основном «четверки», видели «пантеру», плюс самоходки. Сейчас расположились на дневку в лесу – по дорогам все равно не проехать в светлое время суток.

Присутствовавшие при постановке задачи командиры танковых экипажей настороженно переглянулись. После начала наступления их рота насчитывала всего пять машин: по две в первом и третьем взводах, одна во втором…

– Наплевать – умоем, – проговорил командир взвода старший лейтенант Малеев. И зло добавил: – Недочеловеки!

Малеев был известен в батальоне своими высказываниями, состоявшими из применяемой к противнику его же собственной идеологии. Даже удивительно, где и когда он успел с ней так подробно ознакомиться. Дежурно кивая на собраниях фразам об освобождении, которое несет Красная армия на своих штыках народам Европы и всему миру, старший лейтенант имел свое особое мнение о расовой неполноценности противника. И был непримирим в его отстаивании повсюду. Даже как-то получил замечание о том, что так рассуждать нельзя. Что не все немцы нацисты и что мы должны освободить от Гитлера в том числе и обманутый германский народ.

– Унтерменши! – презрительно бросил Малеев, выслушав замечание.

Вряд ли на такую трактовку событий Малеевым подействовали только статьи Ильи Эренбурга и карикатуры Кукрыниксов. Скорее вид родного села, которое ему довелось освобождать и где на окраине в большом амбаре были сожжены все жители, включая его семью. С тех пор старший лейтенант Малеев отличался в боях особой дерзостью и безрассудной, отчаянной смелостью. А еще, пожалуй, жестокостью. И крайним цинизмом в высказываниях. Не было ни одного случая, чтобы взвод Малеева приводил пленных. Противник мог быть оставлен им в покое только в одном виде – мертвом. Все это в батальоне отлично знали и с Малеевым не спорили. Причины такой патологической ненависти были всем ясны. Да, по большому счету, он был прав. Без всяких идеологических сглаживаний коротко и ясно рубил то, что было на душе у всех. Правда, замполита беспокоило, что идеологические аспекты в текущей войне Малеев заменял исключительно противостоянием славян и тевтонов. Считая последних исторически ниже и примитивнее первых. Как-то это попахивало панславизмом для тех, кто был в курсе, о чем идет речь. Это не совсем укладывалось в официальную версию. Хотя, безусловно, имело под собой весомые основания и уж точно было полезно в разрезе текущего момента. Одним словом, Малеев воевал именно так, как было необходимо здесь и сейчас. И даже, пожалуй, более того. И это перекрывало собой все остальное. Об остальном придет время поговорить после войны…

Что в настигнутой ими колонне вражеских танков нет, поняли не сразу. Черт ее знает в таком случае, откуда на их пути вообще взялась именно эта колонна. Видимо, проскочила мимо наших порядков и осталась не замеченной разведкой какая-то немецкая часть, искавшая маршруты выхода из окружения. Грузовики с пушками на прицепе, пара бронетранспортеров, какие-то обозные телеги – вот все, что встретилось им той ночью на размолоченном гусеничной и колесной техникой шоссе в направлении Ольшаны. Никто даже толком не успел оказать сопротивления выскочившим из темноты «тридцатьчетверкам». Бронетранспортеры сожгли двумя выстрелами башенных орудий. А дальше работали только гусеницами и пулеметами. В пляшущем свете от горевших факелами грузовиков метались обезумевшие фигуры германских пехотинцев. Кто-то пытался поднимать руки, но свинец танковых пулеметов беспощадно выкашивал всех без разбора. Взвод Малеева еще и включил фары. Немцы лишились разума вконец. Как итог в сереющем рассвете – сваленные на обочину танковыми корпусами обломки неприятельской техники, десятки трупов, темневших на снежной целине. Уйти не удалось никому.

Когда все закончилось, Терцев отдраил люк. Оглядел с высоты картину учиненного побоища. Все пять танков роты стояли вдоль дороги, развернув стволы орудий в сторону леса, к которому двигалась колонна. Напротив молотила на холостом ходу машина Малеева, по самую башню забрызганная грязью и кровью. Через открытый водительский люк был виден Ветлугин. Сидевший за рычагами сержант пил что-то горячее из дымящегося трофейного термоса, подобранного на дороге, наскоро перекусывая сухарями. Сам старший лейтенант выбрался на шоссе и присел на корточки рядом с раненой лошадью. Животное лежало у обочины, бока его вздымались от прерывистого дыхания. Оно выгибало длинную шею и время от времени безуспешно пыталось подняться, судорожно ударяя передними копытами по замерзшей земле. Малеев погладил лошадь по голове, достал из кобуры пистолет и вложил животному в ухо. На дороге прозвучал последний одинокий выстрел. Встретившись глазами с Малеевым, капитан Терцев кивком указал ему на башню и сам спустился в боевое отделение. По рации прозвучали очередные распоряжения для танков роты…

Остановились в перелеске. Терцев сверился с картой. Впереди должна была быть река и еще одна дорога вдоль нее. Выслали разведку пешим порядком проверить проходимость пологих косогоров, чьи скаты были наполовину занесены неглубоким снегом. Через полчаса разведчики вернулись, доложив, что местность впереди вполне доступна для движения танков. Все машины исправны. Горючего в баках оставалось еще более чем на две трети. Орудийные боеукладки почти нетронуты, боекомплекты к пулеметам израсходованы наполовину. Капитан посмотрел на небо – было пасмурно, облачность низкая. Занимался новый день. Нужно было продолжать выполнять задачу. Терцев отдал приказ на движение.

Они заметили друг друга одновременно. На открывшемся после косогора изгибе дороги стояли немецкие танки и самоходки. Как раз около десятка. Вероятно, те самые.

«Викинги», – мелькнуло в голове у Терцева. Он приник к триплексу.

Противник стремительно развернулся веером и без выстрела пошел на них в атаку. Расстояние до появившихся на косогоре «тридцатьчетверок» быстро сокращалось. Понимая, что у них остаются секунды, Терцев приказал роте остановиться. Наступавшего снизу противника было отлично видно. В принципе, опытным экипажам и нужны были только эти несколько секунд, чтобы осмотреться. Они еще успели проверить связь, перед тем как перевести радиостанции во всех машинах, кроме командирской, «на прием». В шлемофоне привычно раздались позывные и уставные фразы: «Слышу хорошо».

– Бронебойными. С коротких. Нумерация целей слева направо, – переключившись на передачу, распорядился капитан.

– Понятно, командир, – весело отозвался в наушниках Малеев. – Как обычно.

И бросил свое неизменное:

– Пошли, смертнички!

Их ругал за это комбат, требовал прекратить засорять эфир, после называл это суевериями. А потом махнул рукой – мол, делайте, что хотите. Так или иначе, но в роте Терцева крепко прижились эти две фразы, неизменно произносимые по рации перед каждым боем. Ритуал, суеверие – кто знает? Но им отчего-то было это необходимо. Уже и не вспомнить, где и когда это повелось. Но не особо веселая реплика Малеева, произносимая со свойственным только ему задорным цинизмом, приносила до сих пор им удачу. Впрочем, на эту реплику должен был последовать ответ.

– Раньше смерти не помру! – спокойно и уверенно прозвучал в эфире голос второго командира взвода.

– Огонь! – скомандовал Терцев.

Перемещаясь по косогору, танки роты открыли огонь по противнику. Умело маневрируя, тот начал ответную стрельбу. Оглядев сквозь смотровые приборы поле боя, которое быстро заволакивало дымом, Терцев подал общую команду:

– Атака в линию! Интервалы пятьдесят!

Танковые двигатели взревели на максимальных оборотах. Следуя распоряжению своего командира, сержант Ветлугин бросил машину с косогора вниз. Их «тридцатьчетверка» оказалась как раз в центре атакующей роты.

– Стой! Короткая! – крикнул во внутреннее переговорное устройство танка старший лейтенант Малеев. И продублировал команду водителю толчком сапога сверху в плечо.

Ветлугин рванул тормоз, машина качнулась и застыла на месте. В смотровую щель по-боевому задраенного люка Ветлугин ясно увидал на снежной целине низкий профиль немецкой «четверки» в зимнем камуфляже.

– Готово! – прозвучало в шлемофоне.

– Выстрел!

Рявкнула пушка над головой. Ветлугин увидел, как буквально за секунду до выстрела «четверка» резко развернулась, уходя от попадания. Разрыв снаряда пришелся у ее гусениц с правого борта, не причинив, впрочем, вреда. Ветлугин слегка удивился – старший лейтенант Малеев промахивался редко. Вернувшись на прежний курс, противник увеличил скорость и пошел прямо на них. Зрачок неприятельского орудия грозно шевелился, указывая на них будто пальцем – германец наводился, чтобы выстрелить по ним с ходу.

– Стоим-стоим. Короткая… – раздался в переговорном устройстве ровный голос Малеева, продолжавшего давить на плечо водителя сапогом.

– Готово!

– Выстрел!

«Четверка» вильнула. Их снаряд, высекая снопы искр, срикошетил от ее башни и с гулом ушел в сторону. Было ясно, что перед ними опытный и чрезвычайно умелый противник.

– Право тридцать, полный ход! – толкнул обеими ногами в спину Ветлугина командир.

Сержант и сам ждал распоряжения, понимая, что теперь с линии неприятельского огня нужно было отпрыгивать им. Поднимая вокруг себя снежный вихрь, «тридцатьчетверка» рванула в сторону. Через секунду на месте их стоянки уже разорвался вражеский снаряд.

Старший лейтенант Малеев между тем не терял времени даром. Развернув орудие влево и воспользовавшись изменившимся расположением машин, влепил противнику снаряд под основание башни. «Четверка» вспыхнула, но все еще продолжала движение. Они разминулись на противоположных курсах и не видели, как полминуты спустя от второго попавшего снаряда, выпущенного другой машиной их роты, у вражеского танка внутренним взрывом сместило набок башню – сдетонировал боезапас. С этим противником было покончено – грудой исковерканного металла объятый пламенем немецкий танк застыл посреди поля перед косогором.

А на самом поле, ближе к реке, уже вовсю кипел встречный танковый бой. Танки кружились, казалось, в каком-то диковинном хороводе. Рык двигателей, клацанье гусениц, отрывистые выстрелы орудий – все это воспринималось уже прилично оглушенными и угоревшими экипажами будто сквозь вату. И над всем этим мутной пеленой стояла грязная снежная взвесь, пропитанная запахами пороха и выхлопных газов, оседавшая на вывороченные комья земли, которые оставались вслед за танками. Горела одна из машин их роты. Приткнулась к косогору немецкая самоходка с проломленным бортом. Яростно отстреливалась обездвиженная «четверка» с размотанной перебитой гусеницей. А хоровод из уцелевших танков, издавая низкие, какие-то утробные звуки, продолжал вертеться, будто бы состоял из огромных живых существ. Отчаянная танковая схватка продолжалась. Получившие попадания, но сохранившие боеспособность «тридцатьчетверки» Терцева теснили танки противника к реке. На командирской машине заклинило башню. Тем не менее все отчетливо слышали распоряжение капитана:

– Отжимать к реке! Уступом назад!

– Сшибай их вниз, ребята!

Это уже Малеев, яростно и весело, как всегда. Удивительно, как из башен они еще умудрялись что-то различать в происходящем вокруг. Ветлугин только рвал рычаги, ориентируясь на толчки сверху. Все было отработано – влево, вправо, остановка, вперед, назад. Причудливой морзянкой гуляли командирские сапоги по плечам и спине механика-водителя. Только подошвы торчали из удушливой пелены отработанных пороховых газов, наполнявших боевое отделение. Так было в каждом танке.

Потом пропала связь с Терцевым.

– Горит, сука! – успел довольно проорать Малеев после очередного выстрела с короткой остановки. – Утрись, викинг!

Ведя машину вперед, Ветлугин не мог видеть, как справа неожиданно полыхнула и встала «тридцатьчетверка». Не видел он и как спустя какие-то мгновенья вспыхнула командирская машина.

– Право сорок, за косогором! – хлестанул по ушам Малеева голос второго взводного. – Справа он, справа, – бей!!!

Укрывшуюся в засаде «пантеру» они увидели слишком поздно. Да ее бы и никто вовремя не увидел. Впрочем, от этого было не легче. Теперь противник точно и быстро расстреливал их в борта из засады. Первая подбитая им «тридцатьчетверка» оказалась обездвиженной сразу. Машина Терцева, хоть и объятая пламенем, вскоре ожила и пришла в движение. Было видно, как, кидая танк из стороны в сторону, с него пытались сбить пламя. Пошедшего с небольшого взгорка полным ходом таранить Терцева «штуга» ни Ветлугин, ни Малеев уже не видели. Ветлугин тянул рычаги, а старший лейтенант отчаянно разворачивал башню, чтобы успеть открыть огонь по «пантере» – туда, куда уже била «тридцатьчетверка» второго взводного. Малееву не суждено было разглядеть, откуда прилетел выпущенный в них снаряд. Перед тем как откатиться за косогор, «пантера» выстрелила еще раз. Слились воедино чудовищный удар, яркая вспышка и смертоносные осколки брызнувшей внутрь брони, ломавшие и корежившие все внутри, включая человеческие тела. Двигатель заглох. Голову оглушенному Ветлугину, которого резким толчком приложило о бортовую стенку, спас танкошлем. Иначе бы она разлетелась вдребезги, как сыпанувшие со щитка осколки контрольно-измерительных приборов, поранивших руки и лицо. Потрескивающие языки пламени лизали башню изнутри, добавляя к удушливой вони пороховых газов сладковатый и отвратительный запах горящей человеческой плоти. Ветлугин попытался развернуться на своем месте, дернул старшего лейтенанта за сапог. Только эту безжизненно болтавшуюся у него над спиной ногу в сапоге и можно было разглядеть сквозь сизые клубы валившего из башни во все стороны дыма. Сержант дернул еще раз – сверху посыпались клочки тлеющего обмундирования и, кажется, куски горелого мяса. Понимая, что вот-вот потеряет сознание от стремительно хватавшего его за горло удушья, Ветлугин толкнул водительский люк от себя. На его счастье, люк распахнулся легко и свободно. Понимая остатками мутившегося разума, что в башне уже никому не поможешь, Ветлугин отчаянным усилием вытолкнул свое быстро слабеющее тело из бронированной ниши наружу и, едва подставив руки, упал лицом в неглубокий снег.

Он не видел, как рядом отчаянно маневрировала, выписывая невероятные пируэты на закопченном снегу, последняя машина их роты. Танк второго взводного, дважды уклонившись от выстрелов «пантеры», показавшейся было опять из-за косогора, заставил огнем своего орудия вражескую «пятерку» на время снова убраться с линии огня. Затем, прикрываясь дымом и корпусами чадящих «тридцатьчетверок», описав дугу, взводный попытался подойти к ним вплотную. Башенные люки на машинах Терцева и Малеева были задраены и так и не открылись. Только с третьего подбитого танка соскочили две фигуры в темных комбинезонах. Выпущенная откуда-то из дымно-снежного марева пулеметная очередь заставила их бухнуться в снег. Секунды спустя одна фигура быстрой тенью метнулась к медленно сдававшему назад советскому танку. Вторая так и осталась лежать ничком на оплавленном насте. Запрыгнуть на броню удалось только одному из членов экипажей всех подбитых машин. С огромным риском откинув в разгар боя верхний люк, его за две секунды втащили в боевое отделение. Люк тут же захлопнулся. Подняв голову, Ветлугин увидел отходившую от него «тридцатьчетверку». Рывком встал на колени, прислонился спиной к каткам своей машины. Его заметили, попытались снова подать вперед. С диким визгом со стороны поля в башню машины взводного прилетел снаряд и, срикошетив, снопами искр взметнулся, казалось, в самое небо. Ветлугин моментально распластался вдоль гусеницы, вжимаясь в оттаявшую грязь. Там, в поле, продолжали по ним вести огонь уцелевшие вражеские танки. Будто оглушенная, «тридцатьчетверка» покачалась на тормозах. Затем огрызнулась в сторону противника пушечным выстрелом. Попыталась еще продвинуться вперед и едва увернулась от очередного разрыва, прогремевшего у нее за кормой.

– Уходите! – отчаянно закричал Ветлугин и, понимая, что никто не может его слышать в этом грохоте и лязге, снова приподнялся и ожесточенно замахал руками у себя над головой. Через секунду ему пришлось опять вжиматься в грязь, буквально зарываясь во вспаханный траками чернозем.

Каким-то чудом последняя «тридцатьчетверка» вырвалась из череды разрывов вокруг себя и, петляя и набирая ход, стала удаляться, развернув башню на сто восемьдесят градусов. Порыв ветра сдернул завесу дыма с вражеских танков в поле. Улучив момент, взводный ухитрился точно угостить снарядом высунувшийся вперед «штуг». Тот завертелся на месте с перебитой гусеницей, загребая снег со стороны неповрежденного борта. Вновь выкатившаяся из своей засады «пантера» дважды безрезультатно стреляла вслед уходящему русскому танку. И каждый раз он умудрялся увернуться, резко меняя траекторию движения буквально почти одновременно с проблесками вражеских выстрелов. Неприятельские машины кинулись следом, окончание боя смещалось в сторону. У подбитой «тридцатьчетверки», за которой укрывался Ветлугин, от жара начал плавиться резиновый бандаж на катках. Нырнув в шлейф едкого дыма, черный, словно негр, в поисках нового укрытия он перебежал к машине капитана Терцева. Там языки пламени лениво лизали моторное отделение. Стоявший чуть в отдалении еще один «штуг» с искореженной от таранного удара ходовой частью признаков жизни не подавал. Ветлугин собирался нырнуть под днище подбитого танка – самое надежное на данный момент убежище. Был вполне реальный шанс отсидеться там и, дождавшись, когда все закончится, попытаться пешком выбираться к своим. Голыми руками против железных монстров противника все равно ничего не сделаешь. Конечно, сверху могло рвануть в любой момент. Но тут уж выбирать было не из чего – укрытие было жизненно необходимо. Он слышал еще один орудийный выстрел невдалеке, но не видел, как выпущенный «пантерой» снаряд все-таки достал почти у самого уходившего вниз косогора «тридцатьчетверку» взводного. Загоревшись, она тем не менее огрызнулась выпущенным напоследок снарядом и, не сбавляя хода, скрылась из вида за холмом.

Ветлугин осторожно обогнул танк, зачерпнул пригоршню снега, растер им закопченные веки и поднял голову. Из люка механика-водителя свисала высунувшаяся по пояс фигура. Распластавшись на спине, вперед ногами заныривая под танк, сержант на мгновение увидел над собой лицо танкиста. Губы у того дрогнули в секундной гримасе боли, но глаза оставались закрытыми. Ветлугин задержался и сквозь сажу в палец толщиной узнал лицо капитана Терцева. Быстро вылез обратно, оказался над люком. Осторожно и бережно стал вытаскивать ротного командира на снег. Тот был без сознания, и лишь по иногда раздававшимся еле различимым стонам можно было судить, что он жив. Сержант уже был готов затащить Терцева под танк, когда совсем вплотную с ними раздались клацанье гусениц и рев двигателя. Затем клацанье резко оборвалось, и только двигатель молотил на холостом ходу прямо в уши. Как тут же машинально определил по слуху Ветлугин – чужой двигатель…

Согнувшись и продолжая держать под мышки бесчувственного Терцева, сержант медленно повернул и поднял наверх голову. Рядом с подбитой командирской «тридцатьчетверкой» громоздилась махина подъехавшей и остановившейся «пантеры». Пару секунд Ветлугин, не шевелясь, смотрел на две устремившиеся друг к другу большие черные кошачьи лапы с длинными когтями, нарисованные на грязно-белом камуфляже борта неприятельского танка. Затем буквально сантиметр за сантиметром поднял голову выше. Прямо из распахнутого башенного люка их с любопытством рассматривал германский танкист. Не отрывая своего взгляда от взгляда немца, Ветлугин потянул руку к висевшей на поясе Терцева кобуре. Немец молча продемонстрировал ему из люка автомат и так же молча отрицательно покачал головой. Только тут Ветлугин сообразил, что вокруг уже некоторое время совершенно не слышно ни звуков орудийных выстрелов, ни пулеметной стрельбы. Делать было нечего – под наведенным на него автоматом Ветлугин опустил руку и с досады крепко сжал ее в кулак…