Текст книги "Судьба русского солдата"

– Как ты на работу завтра пойдёшь? – участливо поинтересовался Рязанцев.

– А… – отмахнулся Алексей и снова скривил в улыбке на этот раз другую половину рта.

– Ну? – Олег поставил стакан на стол. – Вижу, что нашёл. Не томи – говори.

Профессиональный восторг Златкова было не унять. Забыв про разбитую губу, он расплылся в улыбке до самых ушей:

– Не спрашивайте, как нам это удалось…

– Ну! – в шутку замахнулся на друга чайной ложкой Олег.

– Короче: 145-й пехотный Новочеркасский императора Александра Третьего полк, вольноопределяющийся Кровлев Фёдор, награждён знаком отличия военного ордена за участие осенью 1914-го в отбитии у австрийцев захваченной в Галиции под деревней Залешаны нашей батареи из 37-й артиллерийской бригады. Награждение последовало в феврале 1915 года.

– Георгиевский крест… – протянул Рязанцев.

– Он самый, – Златков торжествующе щёлкнул ногтем по крышке табакерки. – Ты представляешь, у новочеркасцев даже казармы на Малой Охте по сей день сохранились. Заневский проспект, сразу через мост Александра Невского…

Глава 6

Лето 1914-го выдалось в Петербурге и его окрестностях чрезвычайно жарким. Все пляжи на озёрах под Красным Селом были переполнены. Напряжённая международная обстановка пока что никак не сказалась на планах отдыхающих. Обыватели в разнообразных и подчас весьма забавных купальных костюмах расположились на прибрежном песке под широкополыми зонтиками. Впрочем, мало спасавшими от палящих лучей полуденного солнца.

– Кваску? – молодой человек в накинутой на плечи, несмотря на жару, студенческой тужурке остановился около лотка рядом с большой дубовой бочкой на одной из улиц, спускавшихся вниз прямиком к воде. Усы и бородка клинышком лишь на первый взгляд придавали ему солидности. Если приглядеться повнимательнее, то становилось понятно, что ему едва ли больше двадцати лет.

– Пожалуй, – отозвался его спутник в белой косоворотке навыпуск, подпоясанной тонким кожаным ремешком и таких же белых парусиновых брюках. Открытое лицо и зачёсанная назад копна тёмно-русых волос – молодые люди явно были ровесниками. Экзамены в Технологическом институте остались позади. Теперь их ждал непродолжительный отдых и после него очередной учебный год. Пригородным поездом они приехали в Красное Село скоротать на озере погожий летний денёк. Вот только события этим летом назревали, похоже, очень серьёзные…

– Извольте-с, господа студенты, – наполнив из бочки, поочерёдно протянул им две большие деревянные кружки уличный торговец в надетом на рубаху жилете.

Кивнув и расплатившись, они отошли под тень раскидистого дерева, росшего неподалёку.

– Чудные стоят погоды, друг Федя, – отхлебнув квасу и разглаживая усы, проговорил молодой человек в тужурке. И, сощурив один глаз, добавил с заговорщицкой интонацией:

– Только сдаётся мне, что на этом чудеса скоро и закончатся…

– Ты во многом прав, друг Мартьянов, – проговорил Фёдор Кровлев, задумчиво рассматривая оседавшую в кружке пену. Пригладив ладонью волосы, он кивнул в сторону деревянного столика рядом:

– Присядем, что ли…

Они расположились за столом на деревянной лавке. Несколько сидевших на другом краю мужчин среднего возраста – типичные жители столицы, выехавшие на целое лето на съёмные дачи, – прихлёбывали что-то явно крепче кваса из высоких бокалов и вели оживлённую беседу. Тема её не оказалась оригинальной для последних нескольких недель – в центре внимания было недавнее убийство в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда, реакция европейских держав, ультиматум Сербии… До них донеслись обрывки разговора:

– Да что вы, господа, в самом деле – это невозможно…

– Большая война? Крайне сомнительно…

– Господа, на дворе двадцатый век. Вы можете представить, чтобы цивилизованная Европа ввергла бы себя добровольно в подобный хаос?

– Это было бы самоубийственно…

– Помяните моё слово – войны вообще остались в прошлом! Европа стремится к объединению. Культурные народы совершили за последние десятилетия качественный рывок. Нам надо равняться на них…

– Это тост, тост!

По соседству зазвенели бокалы. Кровлев откинулся на спинку лавки. Сделал большой глоток кваса и, поставив кружку на стол, в раздумьи поглядел на Мартьянова. Тот в очередной раз огладил усы, легонько усмехнулся и произнёс внезапно очень серьёзным тоном:

– Война будет. Законы исторического развития неумолимы.

– Боюсь, ты в очередной раз прав, друг Мартьянов, – так же серьёзно ответил Кровлев. – Но дело не только в законах истории. Дело в каждом из нас.

– Что ж, поглядим, друг Федя, – лицо Мартьянова приобрело неожиданно жёсткое выражение. – Только когда начнётся, вряд ли кто-то сможет представить себе последствия.

– Ты и в третий раз можешь оказаться прав, – Кровлев допил квас и отодвинул от себя пустую кружку. Повторил, глядя прямо товарищу в глаза: – Но только всё равно всё будет зависеть от каждого из нас.

Мартьянов усмехнулся скептически, залпом опрокинул кружку и стукнул ею о стол:

– Вот и поглядим!

И снова лицо его приобрело спокойное, добродушное и чуть насмешливое выражение.

– Что ж, поглядим, – отозвался Кровлев.

Выкупавшись и проведя на пляже целый день, они не спеша шли на Красносельский вокзал к вечернему поезду. Нужно было возвращаться на квартиру обратно в город. На перекрёстке перед вокзалом пришлось задержаться – пропускали колонну солдат. Все были ростом выше среднего, в походном снаряжении. Взятые на плечо винтовки с примкнутыми штыками почти не колыхались, составляя прямые линии, и только гулкое эхо разносило по окрестным переулкам чёткую печать шагов. Шли молча. Чуть сбоку рядом ехал на лошади офицер, правя одной рукой, а другую уперев в бок. По всей видимости, с маневров возвращалась рота какого-то гвардейского полка. Колонна уходила по улице вниз, исчезая в пыльном мареве заходящего солнца. Кровлев провожал их задумчивым взглядом. Искоса глянув на приятеля, Мартьянов проворчал:

– Милитаризм.

– Отчего ж? – отозвался Кровлев. – Здоровый патриотизм.

– Идиотизм… – чуть слышно буркнул себе под нос Мартьянов и первый перешёл улицу.

…Спустя несколько дней в Петербурге на Дворцовой площади звучал манифест об объявлении войны. Единение и подъём всех присутствующих были необычайные. Площадь была заполнена народом, насколько хватало глаз. Кровлев стоял в огромной толпе у серого крыла здания Главного штаба, выходящего на Невский проспект. Он мог видеть за возвышающейся посередине площади Александрийской колонной только далёкие очертания балкона с гербом, на котором стоял царь. За спиной в дымке угадывались купола Исаакиевского собора. Возвращаясь назад через центр города, он постоянно встречал колонны запасных – уже шла мобилизация. Несколько раз попадал в людские водовороты. У Гостиного Двора на углу Невского и Садовой, перекрыв движение, развернули огромный бело-сине-красный флаг. У всех на устах – царский манифест. И полная поддержка принятого решения. Будто бы и не было никогда тех, кто выплёскивал своё недовольство властью на улицы. А ведь они были – Фёдор хорошо помнил события 1905 года и последующие неспокойные времена, хоть и был тогда мальчишкой.

В восьмилетнем возрасте, незадолго перед японской войной он был отдан в обучение своему дядьке. Брат отца – он же одновременно и крёстный – владел небольшой портняжной мастерской на Лиговском канале. К нему в Петербург и привезли племянника из родной деревни в Тверской губернии. Вскоре при мастерской открылось маленькое собственное производство по выделке и окраске тканей. Именно к производственному процессу, а отнюдь не к портняжному ремеслу, проявил наибольший интерес крестник. Будучи человеком опытным и мудрым, дядька не стал ломать парня и делать из него портного при отсутствии склонностей к этой профессии. Он решил поддерживать и развивать в крестнике то, к чему тот проявлял наибольший интерес. Днём Фёдор учился, а вечерами помогал в работе с тканями. В основном возился со станками и механизмами. Стал всерьёз интересоваться механикой, химией, математикой. Крёстный вложился в его образование, не раз повторяя, что именно оно и есть настоящий капитал. Он внезапно умер в 1912-м, успев отправить племянника продолжать обучение в институте. Дела в мастерской враз пошатнулись, оставшаяся родня с трудом поддерживала производство. Теперь уже Фёдор помогал им, чем мог, всё так же частенько приходя вечерами работать на Лиговский канал. Однако, не желая стеснять и обременять родственников, из их дома съехал. Вместе с другом и однокурсником Мартьяновым они вскоре наняли небольшую комнатку под самой крышей за Измайловским проспектом в доме на улице 12-й роты. Подрабатывали репетиторством и любыми случайными заработками. И продолжали ревностно учиться.

Сейчас, после оглашения манифеста, решение пойти добровольно на войну у Фёдора Кровлева созрело ещё до того, как он вернулся на квартиру, в которой они делили комнату совместно с Мартьяновым. Видимо, не отдавая себе в полной мере до этого отчёта, он уже давно вынашивал это решение. И сейчас оно просто оформилось окончательно.

Мартьянов был дома. Он никуда в этот день не выходил.

– Н-да, друг Федя, не знаю, что тебе и сказать…

Обращение «друг Федя» и «друг Мартьянов» возникло ещё на первом курсе. Как-то недавно они оба вспоминали, откуда оно взялось, да так и не смогли вспомнить. Однако прижилось основательно.

– Точнее, сказать-то я тебе могу много чего, – продолжал свой монолог Мартьянов. – Да ведь только ты не будешь слушать. Ты ведь у нас упрямый…

– Отчего ж, – невозмутимо чуть улыбнулся Кровлев и присел на кушетку. – Говори, пожалуйста.

Мартьянов замялся.

– Ох уж эта твоя манера, друг Федя…

Кровлев снова улыбнулся, на сей раз широко и обезоруживающе. В тот раз разговор у них так и не состоялся.

День спустя они шагали по Измайловскому проспекту. За плечами у Кровлева была одна небольшая котомка. На ходу он размеренно говорил Мартьянову:

– Половину мою за занавеской занимай – не стесняйся. Книги, чертёжный набор, принадлежности – словом, всем пользуйся, не стесняйся. Квартирной хозяйке я заплатил за три месяца вперёд…

– Ну, это ты зря, – вскинулся Мартьянов.

– Снимали мы комнату на паях. Не могу же я тебя подвести.

Лицо Мартьянова стало серьёзным и озабоченным. Когда они проходили мимо скверика у Троицкого собора, он указал на скамейку в небольшой аллее:

– Давай-ка присядем…

В сквере было безлюдно. Мартьянов спросил, вслух произведя несложные вычисления:

– Заплатил за три месяца вперёд за нас двоих. Стало быть, рассчитываешь через полгода вернуться? Ты всерьёз веришь тому, что говорят о войне? Что она закончится за полгода?

Ответ Кровлева был лаконичным и приземлённым:

– Просто на большее у меня сейчас денег нет.

И, смущённо пожав плечами, поспешил добавить:

– Если понадобится, я пришлю. Жалованье мне полагается.

– Что же ты за человек, Федя! – всплеснул руками Мартьянов. – Да разве ж я о деньгах!

– Хочешь поговорить о войне? – напрямую в лоб спросил Кровлев.

Мартьянов, как и вчера, опять несколько растерялся. Видя его замешательство, Фёдор, повернувшись к нему и глядя прямо в глаза, рубанул несколькими короткими фразами:

– Ну скажи, что заступаться за сербов было глупо и непрактично. Что судьба карпатских русинов – сплошь имперские спекуляции. Что единоверцы наши – разменная монета в международной политике. Что вся наша тысячелетняя история – полный мрак. Эдакая чаадаевщина. А славянам вообще лучше обратно разбиться на племена. И желательно враждующие. Добавь про казённую пропаганду, религиозный дурман и оболваненное общество. Да, про Турцию не забудь – если она тоже определится воевать против нас, то я непременно увижу во сне проливы и крест на Святой Софии. Такой в случае победы будет Российская империя, ещё более огромной и страшной, чем сейчас. Если, конечно, не произойдёт что-то неизбежное по твоим неумолимым законам исторического развития. Ничего я не забыл?

Мартьянов тяжело сопел, широко раздувая ноздри. По всем темам, затронутым Кровлевым, он не раз именно в таком ключе высказывался в институте среди однокурсников. Сухо рассмеялся, попробовал отшутиться:

– Ну не подерёмся же мы с тобой, в самом деле.

– Не подерёмся, – спокойно и уравновешенно отвечал Кровлев. – Потому что ты мой друг.

Мартьянов нервно огладил несколько раз бородку клинышком, попытавшись улыбнуться.

– Про самое главное я забыл, – закончил Фёдор уже совсем другим тоном. – Люди простые со всех сторон. Из них никто войны не хотел. Но раз завертелось – им страдать. Никого не сужу, но в стороне оставаться при таком деле не по мне.

– Посмотрим, надолго ли хватит этих людей, когда с фронтов пойдут гробы, – проворчал Мартьянов. И тут же спохватившись, обнял Кровлева за плечи:

– Тебе лично желаю только удачи, друг Федя.

Фёдор Кровлев был зачислен вольноопределяющимся в 145-й пехотный Новочеркасский императора Александра Третьего полк, стоявший в Петербурге. Полк ускоренными темпами готовился к отправке на фронт. Ввиду краткости мобилизационного периода было необходимо как можно скорее обучить запасных и влить их в состав подразделений. Обучение происходило чрезвычайно интенсивными темпами. Однако весьма успешно и эффективно. Вскоре в полном составе, целиком укомплектованный полк уже готовился выступить на фронт. Новочеркасцы входили в состав 1-й бригады 37-й пехотной дивизии XVIII армейского корпуса Петербургского военного округа. Дивизии были приданы артиллерийская бригада из 6 восьмиорудийных батарей, сведенных в два дивизиона лёгких 76-миллиметровых орудий, а также 32 пулемёта. Кроме того, непосредственно в дивизию входили казачья сотня дивизионной конницы, саперная рота, дивизионный лазарет, дезинфекционный отряд и дивизионный обоз. Всего на Юго-Западный фронт в составе дивизии убывали эшелонами более двадцати тысяч человек, до 4300 лошадей, огромное количество военного имущества и всевозможных припасов. Весь же XVIII армейский корпус поддерживали саперный батальон, мортирный артиллерийский дивизион из двух 6-орудийных батарей 122-миллиметровых гаубиц, казачий полк 2-й очереди корпусной конницы, корпусной авиаотряд из 6 самолетов, отдельная телеграфная рота, продовольственный транспорт, подвижная хлебопекарня и корпусной полевой госпиталь. Вся эта масса людей и огромное хозяйство были отмобилизованы, укомплектованы и приведены в движение в самые кратчайшие сроки.

В бои окунулись с ходу. Ещё до прибытия новочеркасцев на фронт боевые действия с первых дней приобрели характер маневренной войны. Разворачивалось огромное встречное сражение. По первоначальному замыслу XVIII корпус планировалось направить в 1-ю армию генерала П. К. Ренненкампфа. Однако планы Ставки были изменены. В районе Варшавы разворачивалась 9-я армия под командованием генерала П. А. Лечицкого. Перед ней была поставлена задача в случае благоприятных условий наступать через Познань на Берлин. В состав этой новой армии и вошел XVIII корпус, который стал срочно перебрасываться под Варшаву. Решение об этом было принято 4 августа, а уже спустя две недели части 37-й дивизии эшелонами выдвигались к новому месту назначения. Несмотря на то что русские войска здесь ещё не закончили полного сосредоточения, 5 августа 1914 года штаб Юго-Западного фронта отдал приказ о переходе в решительное наступление против австро-венгров. Началась знаменитая Галицийская битва. Она развернулась в Галиции и Польше на фронте свыше 400 километров и стала одним из крупнейших сражений Первой мировой войны между русскими и австро-венгерскими войсками. С обеих сторон в нём участвовало около 2 миллионов человек и до 5 тысяч орудий. 4-я русская армия генерала А. Е. Зальца от Люблина нацеливалась на Перемышль. Одновременно перед ней ставилась задача отрезать австро-венгров от Кракова. 5-я русская армия генерала П. А. Плеве, поддерживая соседей, выводилась из южной Холмщины и занимала линию Мосциска – Львов. Благоприятные новости поступили и с Северо-Западного фронта. Разбив германцев под Гумбинненом, русские части вторглись на территорию Восточной Пруссии.

Главные же силы Юго-Западного фронта, которые представляли 3-я армия генерала Н. В. Рузского и 8-я генерала А. А. Брусилова, успешно наступали и вскоре заняли Галич и Львов.

Австрийцы ответили на Люблин-Холмском направлении. Используя численное превосходство, они после боёв под Красником и Томашевом заставили 4-ю и 5-ю русские армии отойти на Люблин, Холм и Владимир-Волынский. Это вынудило Ставку в очередной раз изменить планы и направить 9-ю армию генерала Лечицкого им в помощь. Полки 37-й дивизии были срочно направлены в район Ивангорода. Вскоре завязались тяжёлые бои в районе реки Ходель. Теперь уже австрийцы отчаянно оборонялись. 17 августа весь XVIII корпус перешёл в наступление и занял плацдармы на южном берегу реки. Больше недели шли упорные бои за переправы у Будзыня и Комешице. Подтянув тылы и сосредоточив артиллерийские склады в Ивангороде, Вонвольнице и Люблине, 22 августа все русские армии Юго-Западного фронта вновь перешли в общее наступление. Русские войска стремительно продвигались вперёд, сбивая с позиций уже деморализованного противника. Число захваченных пленных исчислялось десятками тысяч. Сделав более чем тридцатикилометровый рывок, корпуса русской 9-й армии продвинулись к рекам Висле и Нижнему Сану. 30 августа 145-й пехотный Новочеркасский полк перешёл австрийскую границу у деревни Лонжек-Закликов. В ходе этого сражения русскими были заняты Галиция и часть австрийской Польши. К 8 сентября была осаждена сильнейшая австрийская крепость Перемышль, а полевые армии неприятеля отступили к Карпатам. Русские таким образом угрожали вторжением в Венгрию и Силезию. Галицийская битва была выиграна. Всё это означало провал стратегических планов австро-германского командования и свело на нет успехи немцев второй половины августа в Восточной Пруссии…

Фёдор Кровлев шагал в составе полка с винтовкой на плече по пыльным дорогам Галиции. Равнинные пейзажи перемежались с невысокими холмами, поросшими редколесьем. Вдалеке по сторонам небольшими группками лепились белёные хаты. Издалека видны были только в основном их соломенные крыши. Будто стога сена на горизонте. Пехотную колонну на рысях обошёл уланский эскадрон. Резко ударили в нос запахи конского пота и навоза. На какое-то время поднятая множеством копыт песчаная взвесь затмила садившееся за макушки деревьев солнце. Когда она чуть осела, впереди замаячили пики ехавших навстречу шагом казаков. Казаки вели военнопленных.

«Лемберг, Лемберг!» – лопотали поравнявшиеся с Кровлевым пленные в серых щучьих мундирах с большими карманами. И что-то ещё неразборчивое, но явно по-немецки.

– Це австрияки с пiд Львiва, – громко сказал шагавший рядом вислоусый солдат.

– Да, австрийцы из-под Львова, – прислушавшись к гомону голосов проходивших мимо вчерашних неприятелей, подтвердил кто-то.

Несколько минут шли молча. Колонна пленных всё не заканчивалась.

– А ну, швыдче! – наезжая боком на загребавших пыль посередине дороги австрийцев и оттирая их конским крупом обратно на обочину, покрикивал молодой казак с длинным чубом. Чуб выбивался из-под лихо заломленной набекрень бескозырки. Поигрывая нагайкой, казак белозубо скалился во весь рот.

– А це с Угорщины, – некоторое время вслушиваясь в речь очередной кучки пленных, уверенно определил вислоусый. Фёдор не знал венгерского языка, а потому лишь пожал плечами.

– Мадьяры, верно, – подтвердил рядом другой голос.

Очередная группа пленных махала встречной русской пехоте снятыми головными уборами. На их лицах сияли весёлые улыбки, что показалось Кровлеву весьма странным для их положения.

– Глянь, братцы, чехи! – разглядел кто-то липовые ветки на серых кепи приветствовавших их пленных.

– А вот спорим, что ни хрена не будут против нас воевать братья славяне! – выкрикнули из строя.

– Ой ли? – понеслось в ответ. – То-то они переправы держали намедни…

– Вавилонское столпотворение, прости господи, – послушав разноязыкий гвалт, закрестился немолодой солдат с длинной бородой.

К вечеру втянулись в небольшое местечко. На улицу высыпало местное население и выстроилось вдоль палисадников прерывистой цепочкой. Фёдор Кровлев с интересом смотрел на вышитые рубахи, меховые безрукавки, высокие шапки мужчин и платья женщин с пёстрыми узорами. В глазах у взрослых не было неприязни, скорее читались вполне понятное для развернувшихся событий беспокойство и ещё какое-то затаённое ожидание. Только улыбающийся малыш с пухлыми щёчками, раскачиваясь при каждом шаге, настойчиво тянул ручки в сторону бряцавшей снаряжением русской пехоты. Мать выбежала на середину улицы, подхватила карапуза на руки и скрылась вместе с ним в ближайшей калитке. В хвост колонны пристроилась босоногая детвора, отчаянно маршировавшая, подражая солдатам. На доброй половине мальчуганов, наезжая на глаза, красовались австрийские кепи с приколотыми к ним блестящими значками – эхо совсем недавно прокатившихся по округе больших боёв…

Фёдор Кровлев хоть и учился в техническом институте, но всегда с удовольствием прочитывал исторические книги или просто заметки. Если, конечно, выпадала такая возможность и позволяло время. И сейчас, двигаясь в походной колонне по отбитой у австрийцев территории, ему на ум сама собой приходила история Галицко-Волынского княжества. Вспоминался даже и ещё более ранний период – войны Святослава, идея перенесения столицы Руси в Переяславец-на-Дунае. Кажется, так до сих пор и не выяснили точно, где находился этот город. Вроде бы где-то в Болгарии. Но всё равно в голове с трудом укладывалось, каковы же были владения русского князя, если он сам считал болгарский город их центром. И это с учётом того, что совершенно точно уже тогда на востоке русским принадлежали земли в нижнем течении Волги! Впрочем, за давностью лет доподлинно утверждать, что всё было именно так, весьма сложно. На этих землях сменили друг друга разные племена и народы. Да и сама история переменчива. Как говорил Мартьянов, она развивается поступательно по определённым законам. Он же упоминал, что какой-то учёный немец ещё в прошлом веке придумал даже сменяющие друг друга общественно-политические формации. В студенческом кругу они не раз обсуждали подобные темы. За всеми этими разговорами Кровлев неизменно отстаивал одну главную для себя точку зрения – дело не в правителях и формациях, а в людях. Если они могли жить относительно спокойно и безопасно, то это и есть самое главное в любом историческом периоде. Мартьянов смеялся, называл такие рассуждения друга наивным идеализмом. Конечно, ничего идеального не бывает. Но бывает баланс, некое равновесие, не позволяющее переходить определённые границы, за которыми лежат война, большая всеобщая беда и обесценивание человеческой жизни. Конечно же, Мартьянов был прав, когда утверждал, что вряд ли кто-то сможет до конца представить себе все последствия запущенных этим летом событий. Одни лишь первые приграничные сражения этих нескольких недель разом затмили собой все войны прошлого. Но на брошенный вызов нельзя было не ответить. Хоть этот ответ и пытались до последнего дать любыми мирными средствами. К сожалению, все они оказались исчерпанными. Случилась война. Чтобы она закончилась побыстрее, Фёдор Кровлев и оказался добровольно сегодня здесь…

Вертевшийся в голове хоровод мыслей прервала передаваемая по колонне команда:

– Сто-о-ой!

Переночевав в большом селе, утром двинулись дальше. Впереди был фронт. Перегруппировав силы, в сентябре 1914-го Ставка вновь стала готовить вторжение в Германию. На сей раз предполагалось нанести удар по Верхней Силезии – важнейшему военно-промышленному району второго рейха. Это заставило противника перебросить 1-ю австро-венгерскую и 9-ю германскую армии в район Ченстохова и Кракова для нанесения контрудара на Ивангород во фланг и тыл Юго-Западного фронта. Планы австро-германцев стали известны русскому командованию. С реки Сан на север к Ивангороду и Варшаве Юго-Западный фронт перебросил 5, 4 и 9-ю армии. Арьергард русской 9-й армии – XVIII армейский корпус – был оставлен в Галиции с задачей обороны этого края по реке Сан. Части корпуса проводили по всей линии соприкосновения сторожевую охрану и разведку сил противника.

Стояла середина сентября. Батарея приданной их дивизии 37-й артиллерийской бригады занимала закрытую огневую позицию у деревни Залешаны. В прикрытие батареи была назначена полурота пехоты. На этом участке фронта установилось временное затишье. Пользуясь им, солдаты из пехотного прикрытия выбрались из своих окопов и разбрелись по полю возле деревни, чтобы накопать картошки к обеду. Как выяснилось позже, около двух рот австрийцев незаметно пробрались по заросшей густым кустарником лощине. Наблюдение за лощиной установлено не было, и австрийцы стремительно атаковали батарею, вынырнув перед ней на расстоянии менее километра. Пехотное прикрытие сообразило, что происходит, лишь когда у них за спиной разыгрался короткий, но отчаянный бой. Побросав картошку и подхватив свои винтовки, солдаты кинулись обратно к окопам. Но было уже поздно – противник устремился к орудиям. Зато батарейцы не растерялись.

– Хобота вправо! Трубка постоянная! Картечью! – раздались громкие команды.

Повисая на стволах орудий, артиллеристы отчаянно разворачивали орудия прямо на бегущего к ним неприятеля. Залп дать успели. Русская шрапнель накрыла австрийцев в пятистах метрах от пушек. Следующие два залпа заставили противника залечь на опушке у кустарника, откуда он открыл по батарее плотный ружейный огонь. Перегруппировавшись под его прикрытием, австрийцы накопились на другом фланге за шоссе и, подобравшись по канаве на несколько сот метров к батарее, принялись расстреливать из винтовок прислугу орудий.

– Первый взвод, хобота влево! – понеслось по батарее.

Попытка развернуть огневые взводы в обе стороны и продолжить отбиваться артиллерийским огнём успеха не принесла – противник был слишком близко и хорошо укрылся за складками местности и толстыми стволами дубов, росших вдоль дороги. Артиллеристам катастрофически не хватало пехотного прикрытия. За короткое время скоротечного боя были убиты все офицеры батареи и большая часть орудийной прислуги. Короткий бросок – и австрийцы захватили русские орудия. Растерявшееся прикрытие, так и не добежав до своих окопов, залегло на поле и вело редкий винтовочный огонь с его середины по австрийцам. Помощь подоспела внезапно. Оказавшийся в составе пехотной роты, проходившей мимо по этому же шоссе со стороны нашего тыла, Фёдор Кровлев не сразу понял, что случилось впереди. Зато моментально оценил обстановку ротный командир. Остановив подразделение на дороге и оглядев в бинокль за несколько секунд поле боя, он вытащил из ножен шашку и, разворачивая роту в цепь, повёл её за собой в контратаку на захваченные неприятелем орудия. По полю не бежали, а будто летели. Подняли с земли и увлекли за собой опростоволосившееся пехотное прикрытие батареи. В штыки ударили дружно и яростно. Всё произошло так быстро, что австрийцы даже не успели испортить орудия, как потом выяснилось. Половину противников перекололи, другую половину взяли в плен. Но схватка вышла жаркой. Вражеский офицер в светло-серой накидке и чёрном габардиновом кепи на твёрдой основе с кожаным верхом выстрелил в Кровлева с расстояния метров в десять. Он, без сомнения, застрелил бы его, не споткнись в последний момент о станину орудия. Пуля сбила с головы Фёдора фуражку. Это Кровлев обнаружил уже позже, подобрав свой продырявленный головной убор за орудием после боя. А в тот момент на бегу сделал выпад винтовкой, как учили. От удара штыком офицер ловко увернулся, но второй раз выстрелить ему Кровлев не дал – навалившись, с хрустом прижал винтовкой к колесу орудия. Пистолет полетел в грязь. На голову посыпались удары кулаками с двух сторон, но Фёдор, не обращая на них внимания, давил противника винтовкой поперёк груди, всё сильнее и сильнее вжимая в спицы орудийного колеса. Наконец австриец захрипел и, прекратив сопротивляться, судорожно вздёрнул обе руки в коричневых кожаных перчатках кверху.

– Хорош, хорош! – легонько потащили сзади Кровлева за плечи товарищи.

Он поднялся и, сделав шаг назад, тяжело дыша, наставил на неприятеля винтовку.

– Наша взяла, – проговорил кто-то рядом.

Не опуская винтовки и обведя глазами окрестности, Кровлев увидел развёрнутые в разные стороны орудия, застывшие вперемешку, будто обнявшиеся в разных позах фигуры убитых в серых мундирах и зелёных косоворотках, кучку испуганно жавшихся к канаве австрийцев с поднятыми руками и наставивших им в грудь винтовочные штыки русских пехотинцев.

– Батарейцев жаль, отчаянные ребята были… – повисла в установившейся вдруг тишине чья-то фраза.

За спиной возник ротный командир. Фёдор приставил винтовку к ноге, а австриец угрюмо отстегнул свою саблю, которую так и не успел обнажить в бою, и протянул её русскому офицеру.

– Как фамилия? – весело улыбнувшись, повернулся к Фёдору ротный.

– Вольноопределяющийся Кровлев!

– Молодец! – и бросил возникшему как из-под земли ординарцу с прицепленной к поясу полевой сумкой: – Запиши…

Кто-то из подоспевшей на выручку роты отчитывал рядом молодого солдатика из пехотного прикрытия, прохлопавшего атаку австрийцев:

– Как вам, маромоям, теперь эта картошка только в глотку-то полезет…

Солдатик виновато молчал, шмыгал носом и размазывал ладонью грязь по щекам…