Текст книги "Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2"

Наутро, как условлено, в девять часов в дверях появились аппаратчицы Глушицкая и Белозёрова. Они жались друг к другу и были не похожи на себя.

– Что такие скукоженные? – как можно бодрее спросил Ковальский. Он уже решил про себя, что распоряжение менять не будет. Мало ли, кто и что не может. Блажь. Всего-то перевод из одной смены в другую. – Садитесь.

Женщины сели. Начальник цеха молод. Они – ещё моложе…

– Слушаю.

– Мы, конечно, понимаем, но мы не можем…

– Да объясните толком! – не выдержал Ковальский.

Глушицкая решилась:

– В смену «В» не пойдём, в любую другую – согласны.

– В другие нельзя, есть причины.

– Мы не пойдём!

Наступила тишина. Начальник молчал. Молчали и женщины. Не выдержала Белозёрова.

– Там начальник смены пристаёт…

– Что? – не понял Ковальский.

– Ну, пристаёт. Подкараулит ночью меж аппаратов и давай лапать, зажмёт… Не отстанет…

– О чём вы говорите? Как такое может быть? Придумали?! – В памяти его всплыл худенький низкорослый начальник смены «В».

– Если бы… – вступила Глушицкая. – Ниночка Белова перевелась в другой цех, измучилась…

Зазвонил телефон. Ковальский поднял трубку. Все услышали голос начальника смены Плешакова:

– …диспетчер завода, ссылаясь на Захарычева, требует перевести две печи с газового сырья на жидкое. Конец месяца, они просчитались с заявкой на сырьё, теперь выворачивают руки.

«Началось! – с азартом отметил Ковальский. – Не соскучимся…»

Он поднял глаза на женщин, не понимая, зачем они здесь, потом, вспомнив, произнёс:

– Что же будем делать?

После звонка они стушевались ещё больше, понимая, в какой ситуации сейчас их начальник.

– Не сдавайтесь, – сказала Глушицкая.

– Не сдамся, всё рассчитал… Вот с вами что?.. Петрович, подожди секунду, – бросил он в трубку.

– Миленький наш, – жалобно и распевно произнесла Глушицкая, – защитите нас, мы вас так все полюбили. – Лицо её заливала краска.

– Она правду говорит, – подхватила Белозёрова. – Все за вас переживают. Особенно теперь. Это распоряжение…

– Ладно, – махнул расслабленно рукой Александр. – Идите, что-нибудь придумаем. – У Плешакова в трубку жёстко спросил: – Моё распоряжение читали? Если подчинитесь кому-то со стороны, завтра же переведу в рабочие. Точка! Ссылайтесь на меня и стойте насмерть. Вы видели, в каком состоянии печи?

– Да. Трогать нельзя.

– И я так думаю, – отозвался Ковальский и положил трубку.

Минут через десять позвонил Захарычев.

– Послушай, чего добиваешься? Всё равно заставим выполнить распоряжение!

– А я и не возражаю. Переключусь, но только по письменному распоряжению главного инженера. И так будет всегда.

– Ты что, думаешь, не докажу главному необходимость переключения? Так наивен?

– Не тяни время, начальник, – твёрдо закончил Ковальский.

«Этот Захарычев сам лезет в петлю. Печи сегодня же выйдут из строя. Резервных нет. Начнут разбираться – упрутся в большие проблемы не только нашего цеха. Это-то нам и надо! Говорят, нет помощников в заводоуправлении. Вот они! Завтра набегут. Наверняка комиссию создадут. Тот случай, когда чем хуже, тем лучше».

Вновь позвонил начальник смены Плешаков.

– Диспетчер передал телефонограмму за подписью главного инженера о переводе печей.

– Распишись и валяй, исполняй. Только осторожненько. Всё – по инструкции, никаких отклонений. Сам проконтролируй! Отвечаешь лично!

– Понял, – по-военному бодро откликнулся Плешаков.

* * *

…Печи аварийно остановили как раз к директорской утренней планёрке.

Когда очередь дошла до Ковальского, на хмурое «докладывайте» Александр ровным голосом отозвался:

– Согласно распоряжению главного инженера вечером из-за нехватки сырья произвели переключения на двух печах. Обе под утро вышли из строя.

– Сколько нагрузки потеряли? – спросил Белецкий начальника производственного отдела.

– Одну треть от общей, – глуховато ответил Захарычев…

В тот день Ковальского никто никуда не приглашал. И на следующий день – тоже.

Позже пришёл приказ о создании комиссии по расследованию, которая работала в цехе целую неделю.

Печи без согласования с начальником цеха больше уже никто переключать не решался…

– Крепко ты проучил их. Я не ожидал, – сверкнув глазами, проговорил директор, когда Ковальский попался ему в коридоре.

– Если бы ещё щёлочь убрать из сырья! – успел ввернуть Александр.

– Вы все там помешались на щёлочи. Начальник лаборатории доложил, что в тех экскрементах, что вы им передали, щёлочи нет.

– А хрома с никелем?

– У них нет пока методики для таких анализов.

– Пусть разрабатывают.

– Вот когда щёлочь найдёте и принесёте мне, тогда и поговорим серьёзно. Ты скоро всех моих специалистов перессоришь меж собою.

И хотя директор говорил сурово, Ковальский чувствовал в его взгляде скрытое одобрение.

* * *

В руках Ковальского информационный листок с незнакомой ему конструкцией горелки. И хотя предназначается она для сжигания не газового, а жидкого топлива, он загорелся:

– Вы понимаете: горелка вечная, хотя из простой стали. Объёмы засасываемого в печь воздуха так велики, что она надёжно охлаждается и не сгорает со временем. А настил пламени на выходе так велик и равномерен, что можно наши сто двадцать восемь грелок заменить четырьмя либо шестью. Но надо её переделать под газообразное топливо.

– Если выложить из огнеупорного кирпича ровную стену, можно обойтись двумя горелками: по одной на стороне, – загорелся Долгов.

– Нет, так не пойдёт, – возразил тут же Мошков. – А если поломка? Надо пару на сторону. Одна – в ремонте, другая остаётся в работе.

Глаза у обоих блестят. Уж больно заманчиво освободить целых две бригады, постоянно занятые изготовлением быстро выходящих из строя горелок.

«Кажется, попал в цель, – думает Ковальский. – Загорятся, дружнее будет коллектив. Если даже не получится с горелкой под наше топливо, всё равно польза от совместной дружной работы несомненна».

– Тут токарные работы нужны, а в ремонтно-механический цех не набегаешься. Оформление заказов замучает, – с досадой проговорил механик цеха Поспелов.

– У нас токарное помещение есть. И фундамент под станок цел, где сам станок?

Поспелов, глядя в стол, ответил:

– Прежний начальник цеха настоял отдать ремонтникам.

– Зачем?

– Считал, мороки меньше. Сделал заказ – и всё.

– И много раз вовремя ваши заказы выполняли?

– Через раз, не чаще…

– Так зачем передали тогда?

– Команда была.

* * *

– Борис Борисович, – обратился Ковальский к своему заместителю, – я приглашал без вас Долгова, Мошкова, Поспелова. Договорились попробовать сконструировать новую горелку. Такую, каких ещё не было! Вас не нашли.

Они стояли в операторной у стола начальника смены. Тот что-то помечал в журнале.

– Во-первых, задержался в лаборатории. И не по своей вине. Начальнику лаборатории неясно, чего там наковырял «профессор» Долгов из труб и принёс к ним…

– Я не возражаю, но и после обеда вас не было в цехе…

– А во-вторых: изобрести свою горелку? Вы знаете, что этим занимаются целые институты? И только в одном из них – киевском – под руководством Гориславца, которого лично знаю, создана более или менее надёжная горелка. А до этого десятилетиями работали бахшияновские. Всё!

– Ничего не всё! Надо заняться! Я прошу вас подключиться.

– Это механические дела – оборудование. Не моё. Я – технолог.

– Как? – опешил Ковальский. – Ведь система горения на печах – это технология! И от неё зависит очень многое.

– Не своим делом заниматься не буду.

Под пристальными взглядами рабочих начальник цеха вынужден был разговор прекратить.

* * *

Наконец-то Ковальский прорвался к директору. Едва Белецкий, приехав из города, вошёл в приёмную, Александр напросился на приём.

– Проходи, раз не терпится, – буркнул тот.

…Ковальский, повинуясь жесту директора, сел к столу. Белецкий скрылся в комнате в торце кабинета. Быстро вернулся, уже без пальто и шапки.

Он был в синем с едва уловимыми мерцающими блёстками костюме и белоснежной рубашке. Нарядный тёмно-красный галстук придавал ладной фигуре в сочетании с сине-белым неуместную, как показалось, парадность.

Ковальский невольно отметил: «Они тут с главным, как артисты, разодеты». Посмотрел мельком на свою спецовочную куртку и пожалел, что не переоделся. Там, в цехе, у него и костюм, и пара рубашек, и галстук. Но пользовался он ими редко.

«Интересно, они с главным хотя бы раз в печь при ремонте заглядывали? Я в спецовке оттуда чумазый весь выбираюсь. Надо затащить их обоих. Коли бытие определяет сознание, вдруг, поможет?»

– Давай быка за рога. Сейчас гости наедут. Двадцать минут в запасе. – Усевшись в кресло, Белецкий начал деловито причёсывать свои густые жёсткие волосы. Потом вдруг показал пальцем в грудь Ковальскому: – Убери!

– Что? – не понял Александр.

– Убери авторучку из нагрудного кармана. Так, как у тебя, носят только колхозники. А ты – начальник цеха. Заводская интеллигенция. Соответствуй!

«Дурит? Или всерьёз?» – пытался понять Александр, пряча авторучку.

– Давай вопросы.

«То, что торопит и ссылается на гостей, – тоже игра? Не хочет обстоятельно говорить?» – думал Ковальский. Сказал как можно спокойнее:

– В цехе хаос. И в технологии, и в дисциплине.

– Знаю, – быстро согласился директор. – Не успели руки дойти. Всего год проработал главным. Потом этот взрыв… Доберусь…

Наступила пауза. Ковальский решал, что лучше: бухнуть сейчас всё, что думает, либо дождаться, когда сидящий напротив совсем непростой и непредсказуемый для него человек «доберётся»?

– Слишком торопишься, – прервал паузу директор.

– Это оттого, что те, кому вы передали мои предложения по улучшению работы цеха и кому надо решать, слишком медлительны.

Директорское лицо побагровело.

– Вот угол опережения и беру, – продолжил Ковальский. Где-то на втором плане сверлила мысль: «Пришёл для конкретного разговора, а идут ужимки с обеих сторон».

– Угол опережения, – повторил раздумчиво Белецкий и стал смотреть мимо Ковальского в окно. – Смотри, не напорись на этот свой угол. «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал» – это и твой девиз?

«Я его не понимаю, ведь о деле пришёл говорить. Чего шаманить? Так ничего не изменишь… Совсем не доверяет, не принимает всерьёз?»

– У меня есть один кадровый вопрос, – начал Ковальский. Левая директорская бровь чуть надломилась в серединке.

Ковальский продолжал:

– Мне некогда и не хочется терять время, чтобы заставлять своего заместителя Бузулукского нормально работать. Он мне не помощник.

После продолжительной паузы, которую Александр расценил как намеренную, Белецкий спросил бесцветным голосом, показавшимся ему неестественным:

– А остальные инженеры в цехе?

– Устраивают. Соскучились по нормальным отношениям.

Дверь в кабинет открылась и секретарь, извинившись, чуть ли не прошептала:

– Московские гости выехали с химкомбината…

– Ну, вот, видишь, – директор встал из-за стола и вышел на середину кабинета. Широко развёл руками. Ковальскому он сейчас показался похожим на циркового фокусника Кио. Белозубо улыбнувшись, директор сказал: – Давай чуть позже… Не сейчас.

Когда Белецкий остался один, на лице его появилась улыбка. Он был не из тех, кто позволял себя понять. Редко кому удавалось такое.

«Вот кого надо бы ставить главным инженером. Но больно молод. Начальником цеха всего ничего работает. Уберечь бы его от наших. Подставят – некуда будет деваться, придётся снимать. Однако посмотрим ещё…

За стеной в коридоре послышались голоса. «Теперь ещё разной хренью с министерскими заниматься надо. Нянчиться. Поить, возить на Волгу манерных бабёнок. А куда деваться? Иначе понапишут такое в свои протоколы проверок, с год чихать будешь… – Когда гости зашумели уже в приёмной, подумал: – Главный постоянно в стороне от проблем, с которыми воюет Ковальский. Он и Ковальский явно несовместимы. Масштаб характера у Ковальского другой. – Усмехнулся кисло: – Главный – рохля. Но я сам хотел тихого, чтоб не мешал… Теперь глотаю пилюли… Надо что-то делать… Эта болячка, Бузулукский, на мою голову. Со стороны думают: директор всесилен, а тут повязан со всех сторон…»

* * *

… На лестничной площадке Ковальский наткнулся на секретаря парткома Новикова.

Обменялись рукопожатием. Секретарь спросил:

– Почему не заходишь? По старой дружбе мог бы…

– Вот по старой-то дружбе и неловко.

– Да ладно. Шесть лет проработали вместе. Пойдём ко мне!..

В парткоме Ковальский решился заговорить о Бузулукском.

– Был у директора. У меня куча проблем, которые надо обсудить, а не получается.

– На заводе ситуация сложная. И директор новый, и главный. Более того, Белецкий главным совсем мало работал. Но вот захотелось в директора… Кипучая натура! А для Ветрова, хотя он и главный инженер, твой цех тяжёл. Вот и не суётся. Разумник… Не отчаивайся. Уже все заметили, что ты многое сделал. Твой академизм сказывается. Я в тебя верю, как в никого.

При слове «академизм» Ковальский усмехнулся, невольно вспомнив своих аппаратчиц – Белозёрову и Глушицкую.

– Там крепкая метла нужна. Завалы во всём. Когда работали вместе, и не подозревал, что есть на заводе такие запущенные цеха. Как заводь у быстрой реки.

– Держись, не перегибай палку. Делай так, чтобы никто и не заметил, что свершил революцию. Через колено не ломай… – советовал секретарь.

Чувствуя, что разговор уходит от конкретного, Ковальский попытался удержать нужный крен:

– Мне надо, чтоб в цехе не было Бузулукского.

– Неисправим? – быстро спросил Новиков.

– Но я не в качестве Макаренко шёл в цех, – ответил Александр. – Человеку сорок пять, разве перевоспитаешь? Либо надо убирать, либо перевести в заводоуправление. Здесь чудаков таких… Одним больше, одним меньше… Всё равно мотовило будет крутиться. А в цехе каждый инженер на счету.

– Ты так и директору говорил?

– Почти.

Новиков покачал головой, помолчал, потом медленно, с расстановкой проговорил:

– Видишь ли, скажу тебе только оттого, что доверяю по старой памяти: Бузулукский – общая головная боль. Мы знаем, что он не работник.

– Не понял?! – удивился Александр. – Выгнать! И все дела! Я не могу, у меня прав нет. Но вы-то – сила!

– Сила-то сила, но не всегда.

– Как так? – недоумевал Ковальский.

– Подождать надо, понимаешь, рановато ещё…

– Почему рановато? Кто определил?

– Александр, не горячись. Всему своё время. Больше пока ничего не скажу…

…Выйдя из заводоуправления и попав под лучи вечернего солнца, Ковальский, зло щурясь, произнёс:

– Тря-си-на!

Если б кто это услышал, ничего бы, разумеется, не понял. Да и сам Александр признавался себе, что часто отказывается понимать то, к чему давно уже многие привыкли.

…Пытаясь выяснить причину неприкосновенности Бузулукского, Александр через неделю узнал, что его заместитель и секретарь горкома партии женаты на сёстрах. Стало ясно – кроме него, Ковальского, никто Бузулукского пока пальцем не тронет. Он решил действовать самостоятельно.

* * *

После ужина Настя протянула Александру лист бумаги.

– Вот, смотри!

– Что это?

– Стихи Киплинга.

Александр прочёл вслух:

 
Умей поставить в радостной надежде
На карту всё, что накопил с трудом,
Всё проиграть и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно всё пусто, всё сгорело,
И только воля говорит: «Иди!».
 

– Отличные стихи! Откуда они у тебя?

– Уехали Саша с бабой Катей и забыли. Он мне говорил, что это Руфина ему прислала.

– Замечательно! Киплинг!

– Но, Саша, парню всего двенадцать лет. Он и так серьёзный очень. Серьёзней тебя. Смеяться громко не умеет.

– Ну и что?

– Не засушит она его? Сделает из него буку. – Посмотрев на мужа своими зелёными раскосыми глазами, под взглядом которых он становился мягче, продолжала: – У семи нянек один. Никто ведь его воспитанием серьёзно не занимается.

– Занимается!

– Кто?

– Среда, быт, в котором живёт. Так и я воспитывался. И – ничего.

– Хочешь сказать, что этого достаточно? Не пора ли его забрать к нам в город?

– Пусть как можно больше возьмёт от сельской жизни. Ему скоро жить и учиться в Москве.

– Вот поэтому ему надо быть поинтеллигентнее.

– А разве запрячь лошадь или проскакать галопом на Буланом, уметь косить сено, стрелять из ружья – мешает интеллигентности? Он – не Маугли.

– Саша, я не об этом.

– Тогда о чём?

– Сама толком не знаю, о чём. Сын растёт без отца и без матери. Без театра, хорошей библиотеки! Это ведь не очень нормально, правда?

– Настенька, у нас не хватит сил и на него, и на Соню. Мне тебя жалко. На твоих плечах и так немало. И потом, я верю в Бочаровых и Любаевых. Около них он вырастет и будет лучше, чем при нас. Мы задёрганы. Ты работу бросать не хочешь.

Говорил так, а сам радовался разговору… Настя с Соней и Ковальским-младшим успела уже съездить и в Сызрань к своим родителям. Пожили неделю и приехали посвежевшие. И у Любаевых побывала, и у Бочаровых.

– Признаться, я эту «Заповедь» Киплинга впервые сейчас увидел, а он в двенадцать лет уже прочёл. Молодец, Руфина! Надо вовремя подсказать, что человеку уготована с рождения не физиологическая, а духовная стезя… Важно уметь терпеть поражения… В этом – залог побед!..

На этом разговор закончился. У Александра он не сразу выпал из памяти. Когда сказал «молодец, Руфина!», в лице Насти что-то еле заметно дрогнуло. Он подумал, что Настя обиделась. Ревностное чувство в ней всё же потихоньку живёт. Поразмыслив, решил не обращать на это особого внимания: живой человек, все сойдёт на нет… Настя – умница!

* * *

…На второй день после полного останова цеха на капитальный ремонт Ковальский обратился к Мошкову:

– Давай обязательно вместе спустимся и обследуем боров печей.

…В тот день, когда боров был вскрыт, подписывая ремонтникам наряды-допуски к работе, Ковальский задержался в операторной. Мошков дважды подходил, напоминая, что всё готово к осмотру, но Ковальский просил подождать.

В третий раз Мошков появился в операторной сам не свой.

– Станиславич, в борове – скелет…

– Какой ещё скелет?

– Человеческий… Я не утерпел и спустился один… Он там… лежит себе…

Ковальский отложил в сторону бумаги и они отправились в боров – длинный подземный туннель, через который отводятся дымовые газы от печей.

Боров местами завалило обрушившейся кладкой и сечения его явно не хватало, чтобы обеспечить полную нагрузку печей. Вот он – резерв!

– Когда в последний раз проводили ревизию?

Мошков неопределённо пожал плечами.

– При мне не было, а я уже пять лет в цехе.

– Тогда неудивительно. То у нас лошадь лишняя оказывается, то человек…

– Какая лошадь?! – обернувшись, спросил Мошков.

– Буланый мерин трёхлеток, – сверкнув насмешливо глазами, пояснил Ковальский, – с белым чулком на передней левой…

– Не понял, – растерянно ответил Мошков.

…Поднявшись наверх по металлической лестнице, приставленной к кирпичной стене и перегораживающей дымоход перед самым входом в дымовую трубу, Александр увидел в полутьме у стены на ровном и голом полу камеры скелет.

…Когда выбрались наружу, Ковальский тут же о злополучной находке доложил по телефону Белецкому. Через час появились работники уголовного розыска.

…Около скелета нашли связку ключей, по ней и определили хозяина квартиры, бесследно пропавшего лет десять назад.

Бедняга страдал манией преследования. Но как и когда он мог незаметно забраться в трубу, если она одиннадцать месяцев в году работает и температура в ней триста градусов, не менее?

Никто не мог вразумительно пояснить, почему так захламлены дымоходы.

…На следующий день в цеховой курилке обычно сдержанный Мошков рассказывал:

– Это, конечно, ещё та находка. Но со мной вот какая история случилась. Только закончив техникум, приехал в Уфу. Смонтировали мы такой же вот боров и решили с мастером, здоровенный такой у нас был Иван Фадеич, напоследок проверить кладку. Спустились и пошли. Метров шестьдесят стены осмотрели с фонарём и вернулись назад, а там ремонтники лаз закрыли огромными плитами. Попробуй сдвинь. Автокраном укладывали. Мы оказались в клетке. Ни подкопа нельзя сделать, кругом железобетон и огнеупорный кирпич, ни вылезти через трубу – не за что изнутри держаться. Сначала кричали. Но дымоход далеко и от пешеходной дорожки, и от операторной. Охрипли и перестали надрываться. Решили поберечь голоса до обеда. Начнётся движение наверху, вновь закричим. Ремонтники обедали в цеховых столовых и ходили недалеко от дымохода. Шансов мало, но мы надеялись. Обеденный перерыв прошёл. Нас никто не услышал. Фадеич сел на пол дымохода и порадовал: «Завтра начнут перед пуском просушку, зажгут печи часов в десять утра. Если до этого времени не докричимся – сгорим. Температура дымовых газов будет выше трёхсот градусов».

– Что же, когда спускались, не оставили дежурного у лаза? – проговорил один из рабочих. – Мастер должен понимать.

– Никто не собирался закрывать в тот день дымоход-то: планировали на следующий. Но у ремонтников забирали автокран после обеда. Они поторопились.

– Ну, и как же не задохнулись? На шашлык не попали? – спросил тот же кудрявый смуглый парень.

– Как? А так. Фадеич выдохся, ему уже под шестьдесят было. Я стал обследовать по всей длине кладку и плиты перекрытия. Несколько раз возвращался к нему усталый ни с чем.

«Брось, – говорит он мне, – не суетись. Мы в склепе. Посиди. Жизнь подытожь. Хотя… тебе сколько лет-то?» – «Восемнадцать», – отвечаю. Покачал он головой: «Я-то, – говорит, – пожил хоть немного, а ты – нет. У тебя девчонка-то была?» – «Нет, – отвечаю, – не было». – «Так ты ни разу и не того?..» – «Чего?» – спрашиваю. «Самого главного в жизни и не попробовал?.. Жалко мне тебя… У меня-то трое внуков». Я пытался его заставить что-нибудь делать, он махал рукой: брось, зря. И продолжал сидеть, прислонившись к неприступной каменной стене. «Помолись, легче будет», – советовал. Потом уже я не мог говорить – так надорвал голос, пока кричал. И сдался: стал молиться. Не грехи замаливал, а просил помощи. И так я сильно просил, что у меня заболела голова. Упал и даже не пытался подняться. Лежал в полусознательном состоянии. Фадеич меня отыскал в темноте и растормошил. Фонарь у нас разрядился. В этот ужасный канал-склеп едва-едва через отверстие между плитами сверху проникал лучик с того света. С этого света, вернее. Я ещё немножко полежал. Потом поднялся и стал ходить, пытаясь просовывать руку в щели. Надеялся, сам не зная, на что. Кричать не могли оба. Ждал какого-то чуда, вдруг обнаружится отверстие. Худенький был. Мог, как ящерица, залезть в любую щель.

– Вылез всё-таки? – нетерпеливо спросил парень, сидевший рядом с кудрявым.

– Нет, – ответил Мошков. – Помогли! Рабочий день закончился. Наш цеховой электрик возвращался с проходной, где его не пропустили, – забыл пропуск. – И увидел между плитами мой указательный палец. Я совал руку, где только мог, вот и пролезла она, вернее, палец. Этот электрик Рахимов и не должен был там проходить. Он торопился и пошёл напрямую. Шум поднял, нашли технику. Нас с Фадеичем спасли.

– Спас обоих ты, – проговорил наставительно из дальнего угла кудрявый.

– А помогал тебе твой ангел, – добавил сосед кудрявого. – Услышал он тебя тогда… Обоих… И Фадеича услышал… раз и он молился…

– Не знаю, кто нас спас. Вот, – Мошков тронул свои густые седые волосы, – белявым стал после того случая. Никогда больше в дымоход по своей воле не спускался. Вчера был второй раз – и опять с приключениями.

Тихо вошедший в курилку Ковальский слышал последние слова Мошкова.

– А всё-таки инструкцию надо выполнять, как следует… Там записано: осмотр дымохода должен производиться не реже одного раза в два года, верно? – обратился он к Мошкову. – И с особыми мерами безопасности, так?

– Так точно, – с готовностью согласился тот.

…После находки, о которой вскоре узнал весь завод, Ковальского за глаза стали называть «дотошный». Он только усмехался. И держалось это прозвище долго, пока не стали называть самого молодого на заводе начальника цеха с легкой руки того же Мошкова – «Станиславич». Открыто выражали и доверие, и невольное уважение. Обычно так, по одному отчеству, называют рабочие многоопытных мастеров.

…Дефектную ведомость на ремонт дымохода они составили добросовестно. Одна треть огнеупорной кладки была заменена. Причём большая часть – на «скорлупы» из железобетона, которые сконструировали сами.

Ещё одно «узкое» место в цехе было «расшито», и в папке Ковальского появилась запись: «Как и следовало, прочистили дымоход. Всего-то. Но производительность цеха возросла на 15–20 процентов. Неплохо!».