Текст книги "Бен и Руби. Сказка о друге"

  Руби и Ами  

Маленькая рыжеволосая, несносная девочка по имени Руби любила мечтать. Обычно, девочка коротала свое время лежа на крыше своего дома, – мечтательно мечтая, глядела на луну… О чем же она мечтала? О том как стала совсем маленькой, размером с маковое зерно, о том как она стала межгалактическим пиратом и, даже, завоевала для себя Марс, о том какакая она будет глупая и некрасивая в старости… Мечталось ей о новых шнурочках для ее старых башмаков, о кружке, из которой можно было бы вечно потягивать какао (и оно бы не кончалось), о дне, на протяжении которого все смогли бы летать, о Маме, которая, вдруг, стала Королевой, и подарила Руби целый замок и… обычно засыпала на какой-то очередной красочной мечте.

  Но особенно, больше всего на свете, она любила мечтать о Друге. Руби воображала, как Он, ее друг, бьет палкой по голове каждого из тех глупых мальчишек, которые вечно бегали за ней, сыпали в глаза песком, дразнили и обзывали, о том, как бы они вместе встречали первую звезду на крыше ее домика, как бы они вместе играли в смотрелки до первой слезы, лазили бы по старой груше, топили бы друг дружку в озере, соскребали подгоревшую лапшу со дна котелка и.... обычно засыпала на очередной воображаемой шалости, которую бы они выдумали.

  Однажды, поздним вечером, Руби сидела на окне (крепко приобняв коленками подоконник) и слушала, как капельки воды с неба «тукают» о крышу домика, и время от времени высовывала свою мокрую, со слипшимися волосами головку, чтобы полакомиться самыми вкусными капельками. И в одно мгновение так, с протянутым длинным красным языком, и замерла – в комнату заглянула мама. Руби охнула, на секунду испугавшись ночной кремово-огуречной маски на ее лице.

– Детка, слезь с окна, ты же простудишься! – воскликнула мама. Затем завернула Руби в одеяло и уложила на кровать. – И в кого ты у меня такая выдумщица…

– В папу? – с надеждой спросила Руби.

– В папу, в папу… – нежно прошептала мама. – А теперь спи, милая.

Мама нежно поцеловала дочурку в лобик и вышла, притворив за собой дверь.

Руби некоторое время просто лежала с открытыми глазами. Затем ей стало скучно. Она присела на кровати и стала покачиваться в разные стороны. И вдруг замерла, замечательной идеей, как громом пораженная. Прошло некоторое время, и тщательно обдуманная мысль заставила Руби широко, по детски дерзко улыбнуться. Она сбросила с себя одеяло, тихонько, как слон соскочила с кровати, заледенела на месте, прислушиваясь, не шаркает ли старыми потертыми тапочками с заячьими ушками в соседней комнате ее мама, и в одно мгновение оказалась возле старого, видавшего виды, молчаливого шкафа. Мечтательно закрыла глаза, прикрыла их для верности двумя маленькими ладошками, нащупала ногой дверцу шкафа и нетерпеливым рывком ее отворила. Открыла глаза, убрала ладошки, заглянула в шкаф и от радости завизжала. Завизжала так, что в двух кварталах от места действия в паническом припадке, от этого сумасшедшего, душераздирающего, нечеловеческого радостного детского визга, открыла глаза старая, сварливая, потасканная мадам Иф. Дрожащими руками она упилась смертельной, привычной дозой валерьянки, и с явно неприличными, древними как она сама, ругательствами провалилась обратно в кому.

  Руби же обнимала и тискала небольшое существо, имевшее в наличии четыре очаровательные, изумрудно-зеленые лапки, густо-зеленый уютный пушистый хвостик, зеленёхонькое маленькое костлявое тельце, и в довершение, к безграничному веселью Руби, глупо-наивную мордашку, с двумя светло-зелеными ушками и глубокими черными глазами. Счастью Руби не было предела, ей казалось, что она сейчас просто-напросто лопнет от радости. Она назвала своего друга очень просто – Ами. Она говорила всякие милые глупости своему маленькому новообретенному другу, целовала его лапки, таскала по комнате за усы, укусила за хвост, душила в своих объятиях, когда тот, внезапно покраснев, низким сдавленным голосом прохрипел: "может, хватит?''.

  Забавную сцену застала мама Руби, когда рывком открыла дверь, – немое красноречивое недоумение на лице девочки, отчаянно обнимающей зеленого плюшевого кота, сидя на деревянном, облупленном полу. Мамина кремово-огуречная маска сонно нахмурилась:

– Руби, милая, ты бы не могла играться потише? Мне завтра так рано вставать на работу…

Мама мягко хлопнула дверью, и сонным шагом зашаркала потертыми тапочками с кроличьими ушками к своей пружинистой, скрепящей кровати.

  Руби же засыпала с блаженной улыбкой на лице, буд-то только что погуляла по лесу, где растут шоколадные деревья, даже без охоты о чем-нибудь помечтать, ведь она прижимала к груди свою мечту – своего маленького, изумрудноцветного, говорящего друга.

  Бен и Эп

  Жизнь маленького Бена очень изменилась за последнее время. Еще месяц назад у него имелись в наличии всевозможные приятности и неприятности присущие всем маленьким детям. А именно: личная комната с любимыми игрушками, живой черепахой и набором юного подрывника, мама, хоть и не особо заботливая, но за то внешне потакающая мелким капризам, друзья, в количестве трех штук – милая Моника, остряк Гаспар и весельчак Оскар, и еще много других материальных, и не материальных вещей. Но сейчас, после того, как они с папой переехали в захолустный городок, после развода родителей, раздела имущества в пользу меркантильной мамаши, жизнь казалась ему… соленой, весьма соленой.

   В доме, где гуляли сквозняки, где не было ни единой игрушки, а детская комната, гостиная, родительская и кухня были соединены воедино, Бену было очень неуютно и одиноко. Тоскуя по маме, он подолгу плакал на своей твердой кроватке, и был безутешен, несмотря на все невыразительные старания своего папы. За считанные недели из некогда веселого, проказливого сорванца он превратился в молчаливого, задумчивого, не по годам строгого, опрятного мальчика.

  Сегодня с утра за обеденным столом у него произошел разговор с отцом. Папа его был человек ветреный, рассеянный и мягкохарактерный. После того, как его жизнь развалилась как карточный домик, ему легче было жить в своем иллюзорном, невозмутимом мире. По обыкновению, он сидел за столом в кресле-качалке, отгородившись от внешнего мира утренней газетой и покуривая трубку. Бен никогда не понимал, почему газета эта «утренняя»,– если папа с ней завтракал, обедал, ужинал и еще наверняка засыпал, но «на то они и взрослые, – думал Бен – что бы делать то, что захотят».

– Пап – вяло обратился Бен, подперев одной рукой голову, другой же занимаясь в своей тарелке охотой на увертливую вермишель, почему-то, ложкой, – а ты меня любишь?

  Вопрос был явно не дослышан, возможно, газета была особая – звуконепроницаемая, так как после непродолжительной паузы, нужной для того, что бы потянуть воздух через трубку и выпустить три идеально круглых дымных колечка, поступило задумчиво-рассеянное: «весьма возможно…».

  Ответ поставил Бена в тупик своей неопределенностью. Получалось, что , весьма возможно папа его любит, а возможно, с вероятностью в это загадочное «весьма» – и нет. Бен посчитал своим долгом рассеять всякую неопределенность со своей стороны:

– А я тебя люблю.

– Отличная идея. – поступил туманный, исковерканный чудовищным зевком ответ.

  Бен очень расстроился. Ему захотелось плакать, но он решил этого при папе не делать и, сквозь слезы, выдавив что кушать он не хочет, выбежал во двор.

  Хороший мальчик, – донеслось из-за газеты после продолжительной паузы. – Беги, погуляй до обеда. Рассеянности одинокого папаши не было предела, потому что если бы он обратил внимание на то, что на улице идет дождь, он, по крайней мере, предложил бы своему ребенку единственный дырявый зонтик.

  За месяц обитания в … , Бен успел основательно изучить свои новые владения. В распоряжении у него было несколько укромных местечек – пыльный, заваленный драгоценным хламом, с обитавшими там пауками, но оттого не менее уютный чердачок, собачья будка, пропахшая беконом и куриными косточками, на переднем дворе, и старая длинная выдохшаяся груша, торчащая из земли возле небольшого заросшего бурьяном огорода на заднем дворе. В расстроенных чувствах Бен побежал не на чердак, не в будку, и даже не под защиту жиденьких ветвей груши, а на задний двор, и сел просто на камень в центре огорода возле старого пугала в соломенной шляпе. Сел, и стал мокнуть. И не столько от дождя, сколько от собственных горьких слез.

– Тебе не мокро? – повис в воздухе ироничный вопрос.

– Нет! – по-детски безапелляционно заявил Бен сквозь слезы. Заявил, и замер. Подумал. Всплакнул. Повертел головой – никого.

– Кто здесь? – неуверенно спросил малыш.

– Никого здесь – каркнуло в ответ.

– А с кем я тогда разговариваю? – немного подумав, уличающе, с нотками подозрительности спросил Бен.

  Не дождавшись ответа, вдоволь навертевшись в поисках собеседника головой, Бен вздохнул и решил продолжить то, зачем сюда пришел. И зарыдал по новой.

– Хочешь фокус? – раздался жизнерадостный голос прямо за спиной.

  Бен вскочил, как ужаленный и обращаясь, почему-то, к чучелу испуганно, но утвердительно ответил:

– Хочу.

– Я тоже!!! – Раздался пронзительно радостный голос, непонятно чему радуясь, и непонятно откуда доносясь.

  Далее Бен стал свидетелем необычного превращения, – еще минуту назад не подававшее признаков жизни пугало ОЖИЛО. Раздался треск, буд-то бы кто-то сломал что-то деревянное, и одна палка, служившая основой пугала разделилась надвое – и у него появились выразительные ноги. Снова треск – и у пугала появились по-дирижерски живые руки в старых садовых перчатках. Этими руками оно взялось за свою растрепанную соломенную шляпу, и резко потянуло ее от себя вверх, и… Со звонким хлопком оттуда появилась на свет веселая голова.

– Вуаля! – Учредив на голову шляпу, и став в позу фокусника, требующего оваций ляпнуло пугало.

  Заметив немой восторг единственного зрителя, а оно любило замечать только то, что хотело, пугало сделало вид, будто жутко стеснено этим незаслуженным немым восторгом:

– О, не стоит, не стоит первым же делом терять дар речи из-за такого пустяка. Что же ты, друг мой, будешь терять дальше? – ляпнуло пугало и залилось заразительным, но слегка нездоровым смехом.

  Бен собрал все свои силы, и попытался хоть что-то из себя выдавить, но его хватило всего лишь на:

– Ты…

– … Эпуванталь огородный, но для тебя, старина, просто Эп, – подхватил Эп.

– Но как....

– … Благодаря тебе мой юный друг, – вновь перебил Эп. Перебивать была вообще плохая привычка Эпа, но это была его любимая привычка, и он частенько ею злоупотреблял.

  Но в целом, Эпуванталь был настроен явно дружественно, да и Бену он с первого взгляда понравился. С этой встречи началась их дружба. И уже через пять минут Бен был всецело поглощен глупостями и не глупостями, которыми засыпал его Эп. А еще через пять минут совсем забыл о своих горьких переживаниях.

  Руби и звездочка

  Смеркалось. Ожидая появления первой небесной звезды, Руби, по обыкновению, сидела на крыше дома, а на ее острых коленках нежилось пушистое, костлявое тельце Ами. Коротая время, Руби играла в свою любимую игру – гладила по голове Ами, а когда тот особенно расслаблялся и начинал довольно урчать, она кусала его за ушко. Не очень сильно, но достаточно для того, чтобы он состроил недовольную мину. И новый окрас выдавал его деланное недовольство – безмятежно-изумрудный кот становился весь недовольно-красным, практически бордовым. Ничего больше ее так не забавляло, как недовольная, надутая мордашка ее друга, да еще с такими эффектами… По обыкновению, Руби заливалась чистым, звонким детским смехом. Затем заразившись ее весельем, к ней присоединялся и Ами, – смеялся он про себя, но зато п

...

конец ознакомительного фрагмента