Текст книги "Горлица, птица благонравная…"

Дульсинея из Киева

(Из жизни одинокой женщины)

Неправда, что женщина не умеет быть другом мужчине! Нашей дружбе с Ириной Муратовской много лет, начиналась она очень и очень романтично. Именно так, как поётся в известном романсе:

 
Вы помните поезд и наше купе —
Любви незабвенной начало?
И был вместе с нами кудесник Шопен,
И музыка в сердце звучала.
 

Кому – любовь, кому – страдание, но дружба у нас получилась крепкая. Как-то мы говорили с Ириной о женском одиночестве. Я опрометчиво заявил, что красивые и успешные женщины никогда не бывают одинокими. В ответ Ирина рассказала небезынтересную историю.

Её звали Дульсинея. Разумница. Красавица из красавиц. С серыми огромными глазами. Успешный музыкальный критик. Заядлая театралка. Фитнесом занимается – три раза в неделю плавает в бассейне по утрам. А модница какая! «И куда мужчины смотрят?» – не раз подумывала Ирина. Видно, не туда, потому что Дульсинея – одинока: ни мужа, ни друга сердечного. С именем ей, конечно, не повезло: кто-то при знакомстве переспрашивает, как её зовут, кто-то начинает ёрничать, передразнивая, мол, Дуся и есть Дуся, а никакая не Дульсинея. Но подруга всегда была против такого упрощенчества. Ира зовёт её Дульсичка, иногда – Дульсия, но не всем это позволено. А когда к имени добавляется отчество, то слишком привередливому мужчине становится совсем невмоготу. На что уж интеллигентный директор киевского издательства Игорь Ростиславович, и тот не сдержался и как-то сказал:

– К имени Дульсинея ещё можно привыкнуть, но Карла душа не принимает. Дульсинея Карловна! Язык сломаешь. Лучше уж просто Дульсинея или Дульсия!

– Игорь! – пыталась образумить его Ирина. – А что – Карл? Чем тебе не нравится? С выдумкой были родители Карла из Полтавы и назвали мальчика в честь короля шведского. И Карл Петрович с выдумкой оказался – дал дочери имя Дульсинея. Хорошо, что не назвал Дульсинеей Тобосской! Дульсичка – настоящая женщина, в отличие от прекрасной дамы Дон Кихота! Одни серые глаза чего стоят!

– Серьёзная слишком. А мужики весёлых любят.

– Игорь, давай познакомим её с хорошим мужчиной. Ей уже тридцать пять, а она – нецелованная. В моём издательстве – одни женщины, и все при мужьях. А у тебя не найдётся достойного жениха для нашей Дульсички?

– Уволь, Ира! Ещё бабы донесут жене, и она подумает, что для себя стараюсь. Ну её к чёрту, твою Дульсинею! Пусть лучше запишется в какую-нибудь геологическую экспедицию или в союз поэтесс, куда захаживают мужики неуёмные.

– Да ты что! Она любую оперу по полочкам разложит, по-французски свободно говорит! Её статьи о музыке в Париже печатают! Всю жизнь среди меломанов. Нечего ей делать в тайге среди мужиков, медведей и комаров!

– Родиться ей нужно было в другое время и в другом месте. Имя странное, отчество странное. Дульсинея родом из Полтавы!

Вероятно, Игорь специально отводит от себя подозрения, ведь ему явно нравится Дульсинея! Впрочем, ему все красивые женщины нравятся. Он по натуре эстет, окружает себя редкими вещами и эффектными женщинами. Как большинство видных мужчин, он сродни нарциссу. Любит и себя, и когда его хвалят. Но на авантюру он не способен! Хотя кто знает этих мужчин, на что они способны? Вон у Каролины, корректора из издательства, на что муж был домашним и покладистым, всё равно не устоял, съехал с катушек. Она ему двоих детей подарила в свои неполные тридцать лет, а он вдруг словно взбесился, бросив семью ради молоденькой продавщицы из супермаркета. Хотя, наверное, Игорь прав: есть такие мужчины, которые боятся женской красоты, есть. Мужчина – трус? Или слишком гордый, опасается фиаско? Иная женщина только и мечтает, чтобы кто-то её приступом взял! Мечтает, но не может показать свою расположенность ни намёком, ни взглядом. Будто бы воспитанность не позволяет, а невоспитанность говорит: «Что? Да пожалуйста».

Однажды Ирина выбралась во Львов на выставку Олеся Мыкыты и пригласила с собой Дульсинею. Там познакомились с двумя художниками – оба высокие и статные, один брюнет лет под сорок, другой блондин, чуть старше. Они сразу положили глаз на Дульсинею и с неподдельным интересом стали за ней ухаживать: дали свои визитки, пригласили на поэтический вечер. А на Ирину – ноль внимания. Ей даже стало как-то не по себе. Она-то думала, что если пригласят куда-нибудь, то сходит ради подруги. Ну не привыкла Ирина, чтобы мужики её игнорировали! А тут оба, и Влас, и Евсей, чуть ли не на руках носят Дульсинею. И имя их ничуть не смущает. В общем, понятно стало, что оба влюбились в Дульсичку. Такое только в старых советских фильмах случалось, а в наш век… Ирина решилась оставить подругу с мужчинами:

– Дульсичка, прости, родная! Мне нужно бежать. Муж сегодня с дачи приедет. Запамятовала я. Обещала ему позвонить, не то без меня зачахнет. Сам, без инструкции, даже котлетку не разогреет.

– Как же так, Ирочка? А я? Я тоже с тобой.

Но Влас и Евсей тут же в один голос закричали:

– Оставайтесь! Мы не отпустим вас, Дульсинея!

– Влас, Евсей! Оставляю вам Дульсичку, – поцеловав подружку в щёчку, крикнула Ирина.

Она помахала им ручкой – и в гостиницу. Хотя есть подозрение, что в мастерскую львовского художника Мыкыты.

На следующий день с утра Ирина зашла в гостиничный номер к подружке.

– Дульсичка, привет! Рассказывай. Кто тебя провожал?

– Оба.

– Как оба? В таких случаях один кто-то остаётся. А тебе кто из них больше нравится? Влас или Евсей?

– Мне оба нравятся!

– Ну, подружка! Ничего себе тихоня! Не было ни одного ухажёра, а тут сразу два! И как оно было?

– Посидели в кафе. Шутили. Хорошие они. Рассказывали много о современном искусстве. Мне было интересно.

– Телефон оставила кому?

– Оба взяли мой номер. Обещали позвонить.

И закрутила-завертела Дульсинею волна свиданий с Власом и Евсеем. Иногда друзья просто приглашали в парк погулять, а то и в театр вместе ходили.

Как-то Дульсинея позвонила Ирине:

– Ира, давай в кафешке рядом с твоей работой пообедаем. Поговорить хочется.

– Конечно, Дульсичка. В час сегодня, идёт?

– Замётано, – засмеялась Дульсинея.

Ирина опешила. Вот это влияние свободных художников! В речи культурнейшей Дульсинеи появились жаргонные словечки. Что-то дальше будет?

В кафе Дульсинея пришла в модной белой юбке до колен и лёгкой кофточке, на руке браслет от «Пандоры» и ожерелье той же фирмы.

– Дульсичка! Модница!! Как твои художники? «Пандоры» – от кого?

– Браслет от Власа, ожерелье от Евсея.

– Невероятно! Ты что, гуляешь сразу с двумя? И подарки от обоих принимаешь?

Подруги долго обсуждали странную ситуацию с ухажёрами. Ирина никак не могла взять в толк, что замышляют друзья.

– А картины ты их видела? В мастерскую приглашали? Возможно, они никакие не художники. Вдруг они мошенники и просто хотят втереться к тебе в доверие и потом ограбить?

Оказалось, что в следующее воскресенье Влас и Евсей пригласили Дульсинею в свою киевскую мастерскую. Вот это да!

Измученная многолетним одиночеством, Дульсинея никак не могла решить, кто из поклонников ей больше нравится. Оба хорошие. Влас – весёлый, искромётный, знаток поэзии и вина. В ресторане он мог на спор по букету определить марку вина. Евсей, наоборот, был сдержан, скуп на слова, но всё, что он говорил, ей было очень интересно. Весёлый синеглазый Влас и степенный Евсей – два сапога без ботфортов для Дульсинеи!

Ночами она долго не могла уснуть, вспоминала свою незадачливую жизнь. Что в ней было? Ничего яркого. Была любовь в десятом классе к Димке, и он её любил вроде бы. Пошли в кино, сели на последнем ряду, и как только выключили свет, парень жарко задышал и, лихорадочно тиская её, полез целоваться. Она оттолкнула Димку и убежала из кинотеатра. На этом первая любовь и закончилась. В институте появились воздыхатели, но ей не до них было – учёба всё время съедала. На последнем курсе связалась с аспирантом Валерием. Но со временем отношения сошли на нет, и потом она никогда не вспоминала о нём. Видно, так суждено. Мужики не те попадались, ни в кого не влюбилась. А тут сразу два, и такие интересные, оба нравятся ей. Да ещё туда-сюда мотаться между Киевом и Львовом – чем не романтика!

Накануне визита в мастерскую художников она долго сомневалась: идти – не идти? А вдруг это не мастерская, а ловушка? Проверила через интернет. Нет, всё правильно. Влас и Евсей, художники, мастерская на Владимирской горке, салон во Львове. Позвонила Ирине:

– Ира, как ты думаешь, мне идти в гости к Власу и Евсею?

– А где у вас встреча?

– На Софиевской площади. Посидим в кафе, а потом в мастерскую.

– Дульсичка, иди. Обязательно иди. Думаю, что сегодня всё решится. Мужики должны разобраться. А если нет, предложи им сразиться на дуэли ради Прекрасной Дамы! – засмеялась Ирина.

– Это был бы выход, – поддержала шутку Дульсинея.

Перед свиданием она перебрала весь свой гардероб и остановилась на синей юбке свободного покроя и белой блузке, подчёркивающей её фигуру и бюст. Но начала она с нижнего белья: тонкие салатовые шортики и в тон им лёгкий, но плотно прилегающий к телу топик, заменяющий бюстгальтер! Вообще-то она может обходиться и без бюстгальтера! Маленькие радости.

Гуляли втроём на Софиевской площади. «До чего же красиво! – думала она. – Купола храмов! Если бы не эта уродина – гостиница „Хаят“! Зачем её построили в этом месте? Дань времени? Уступка бизнесу? Политиканству?»

– А давайте не будем обедать. Купим мороженого и полакомимся в скверике.

– Оригинально! – подхватил идею Влас.

– Как скажешь, Дульсичка! Я – за, – согласился Евсей.

Они уселись на скамейке и весело болтали ни о чём. Дульсинея не могла избавиться от мысли, что сегодня, именно сегодня что-то должно произойти. И была надежда, что Влас объяснится ей в любви. А вдруг это будет Евсей? Пусть будет Евсей! Или Влас? Но пусть, пусть хоть кто-то из них скажет ей эти заветные слова – «Я вас люблю», как в романсе на стихи некоего Мареева, который она слышала недавно по радио:

 
«Я вас люблю» – слова не новы,
Их говорили и до нас.
 

Уже два месяца они втроём гуляют по Киеву, и вот-вот она услышит эти слова. Иначе зачем всё это? Для дружбы? Двое мужчин и одна женщина. Кто-то из мужчин – лишний. А если вдруг они скажут, что она должна выбрать сама? Нет, она не в состоянии этого сделать. Ей нравятся оба.

– Дульсинея, что ты, милая, вдруг прискучила? – засмеялся Влас.

– Не заболела, Дульсичка? – забеспокоился Евсей.

– Ребята, а пойдёмте в мастерскую. Мне интересно посмотреть ваши картины.

Минут десять ходу, потом по крутой железной лестнице куда-то под крышу. Массивная деревянная дверь, за ней мастерская под куполом из стекла. Море света, изумительный вид на лежащий внизу город. И картины, картины, картины. Два мольберта. В углу широкая кровать, покрытая огромным цветастым покрывалом.

– Дульсинея, иди в ванную комнату и прими душ. Полотенце на столике, – произнёс степенным голосом Евсей. Его огромные чёрные глаза смотрели на неё с восхищением.

– Да, Дульсичка! Иди. Мы с Евсеем ждём тебя.

И она пошла. Дверь ванной не стала закрывать. Медленно разделась, осматривая себя в огромном, во всю стену, зеркале. Стройная фигура. Тугие груди с набухшими красными сосками. Пока стояла под душем, вспомнила всю свою жизнь, скучную и одинокую. «А плевать на всё! Втроём так втроём!» – решила Дульсинея и, завернувшись в махровое полотенце, решительно вошла в студию. Влас и Евсей несколько секунд смотрели на неё из-за мольбертов во все глаза, а потом закричали почти одновременно:

– Дульсинея, ты прекрасна! Взбирайся на стол, и начнём работать!

– Дулься, сбрось быстрее полотенце, пока румянец со щёк не сошёл.

Картина художников Власа Корнецкого и Евсея Ливанова «Дульсинея из Киева» произвела фурор на выставке в Париже и получила первый приз.

– Ирина, а как же сама Дульсинея? – спросил я, выслушав её рассказ.

– О! С ней всё в порядке. Она вышла замуж за винодела из Франции и живёт в маленьком городке недалеко от Тулузы.

– А художники?

– Они продолжают дружить с Дульсинеей и часто бывают у неё в гостях во Франции.

По-своему оценил ситуацию Игорь Ростиславович:

– Конечно, красивая женщина может стать другом мужчины, особенно если он женщинами не интересуется.

В тот же день мы с Ириной Муратовской улетели на море, на Кипр. Ведь нашей дружбе три десятка лет, и разве кто-то может усомниться в искренности наших отношений?

Хотя такой человек нашёлся. Олесь Мыкыта из Львова, будь он неладен.

Маруся

«Летят гуси, летят гуси…» – напевал Чистюхин. Других слов из народной песни он не помнил. А слово «гуси» рифмовалось со словом «Маруся».

«Ах, Маруся! Ах, Маруся!» – пела душа.

В его жизни недавно появилась девушка. Маруся! Появилась – громко сказать: случилось так, что он ошибся телефонным номером, и ему ответил приятный девичий голосок: «Маруся. Слушаю вас». Потом позвонил ещё раз и ещё раз. И вот уже неделю он, мужчина за сорок, озадачен ею.

И что он знает про девушку? Ту малость, что сама рассказала: двадцати лет от роду, студентка, и всё. Но нет, он знает самое главное: она – кореянка, рост полтора метра и вес сорок четыре кэгэ. Он представил её миндалевидные глаза, раскосые и с влажным блеском. Статуэтка! Представил её учтивую манеру ведения беседы, и сердце от радости зашлось. И вдруг неожиданно для себя он пропел совершенно новые слова:

 
Ах, Маруся, где ты, где ты?
Над землёй мой зов летит.
 

Было воскресенье. Чистюхин сидел в потёртом плюшевом кресле и предавался мечтам. Появились сомнения. Если она кореянка, то почему Маруся? Хотя мало ли корейцев живёт в России с давних пор? Многие родились здесь, и имена у них – русские, а языка корейского не знают. А как хорошо она разговаривает по-русски! И какая вежливая! Нет, что ни говори, а восточная девушка, где бы она ни родилась, сохраняет свою особую натуру. Это у них в крови. Покорность, услужливость, почитание культа предков.

И в очередной раз захотелось позвонить далёкой, неизвестной, но уже любимой им Марусе. Набрал номер, но на том конце никто не отвечал. В этот день всё у него валилось из рук. Теперь он и думать не мог ни о чём, кроме как об этой загадочной восточной девушке. Звонил ещё несколько раз, и ничего. Молчание.

«Куда она подевалась? Всегда отвечала», – волновался Чистюхин.

Вечером телефон был всё время занят.

«То не отвечает, то телефон занят», – Чистюхин разволновался.

Наконец ответил приятный женский голос:

– Салон «Афродита». Слушаю вас.

– Какой салон?! Я звоню Марусе.

– Одну минутку.

– Да! Маруся. Слушаю.

– Маруся, это я, Кирилл. Здравствуйте.

После продолжительной паузы последовал ответ:

– Кирилл, что вы хотели?

– Маруся, я хотел бы встретиться.

– Я согласна.

– Завтра в восемь вечера. Пойдёте в кино со мной?

– Что? В кино?! Вы шутите. Приходите к нам. Я зарезервирую время.

И Маруся назвала адрес салона чёрт знает на какой окраине Москвы.

Чистюхин был в недоумении, слушая короткие гудки. Что за салон? И почему раньше не говорила, что работает в салоне?

Со школьных лет Чистюхин был влюбчивым. Уже в первом классе он мечтал о пухленькой девочке Любе. Белокурая, с двумя косичками и с огромными голубыми глазами. Он постоянно думал о ней. И даже тетрадку для рисования подарил. Но однажды увидел, как Любочка, чавкая, уплетает котлетку в буфете. И любовь закончилась. На смену пришла длинноногая и худосочная Настя из параллельного десятого класса. Он долгое время пялился на Настю, боясь к ней приблизиться и сказать хотя бы слово. Весь класс знал о тайной любви Кирилла, и это длилось до тех пор, пока как-то они не остались вдвоём под мостом во время грозы. Настя вдруг прижалась к нему и стала мелко и часто дышать. И эта любовь закончилась ничем. Потом были другие женщины, но к сорока годам он так и не женился. Он был зациклен на возвышенной и чистой любви и платонически мечтал о чистом божестве в образе женщины.

На следующий день он не пошёл в конструкторское бюро, где служил. Взял отгул. С утра погладил выходной костюм, а чёрный галстук с вековечным затёртым узлом развязал и постирал. Взял томик Анны Ахматовой и перечитал стихотворение «Любовь», повторяя наизусть полюбившуюся строфу:

 
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует…
 

Подошёл к зеркалу и оценивающе осмотрел свое отражение: выше среднего роста, остроносый, лоб высокий, серые, глубоко посаженные глаза, седина незаметна на фоне русых волос. Не красавец, но и не уродина. И возраст нормальный: всего на двадцать лет старше Маруси.

Ровно в восемь вечера Чистюхин приехал по указанному Марусей адресу. Над входом висел рекламный щит с улыбающейся прекрасной дамой, выходящей из моря. И надпись «Салон красоты „Афродита“. Работает круглосуточно».

«Вот в чём дело – красоту наводит», – отлегло от сердца.

Открылась дверь, и широкоплечий парень в модном костюме с чёрной бабочкой вежливо спросил:

– Вы по записи?

– Я, собственно, к Марусе. Мы договаривались.

– Значит, по записи. Ваше имя?

Прошли в уютный холл, обвешанный фотографиями голых красавиц. Парень сверил имя Кирилла по компьютеру и предложил рюмку коньяку.

– А Маруся где?

– Подождите минут пять. Она приводит себя в порядок.

И действительно, скоро из боковой двери вышла миниатюрная кореянка, а может быть, японка или китаянка. Именно такая, какой её представлял Чистюхин: красивая, учтивая, улыбчивая, с потупленным взглядом. О Небеса! Так не бывает. Он почувствовал, как сердце бешено заколотилось, – это была любовь с первого звонка, с первого взгляда!

Из стоящего на полке магнитофона лилась тихая восточная музыка. На душе стало покойно.

Но вдруг с грохотом открылась входная дверь, и в салон ворвался милицейский спецназ. Чистюхина и администратора уложили на пол. Рядом разместили ещё нескольких мужчин, вытащенных из других комнат. Марусю и полуодетых плачущих девиц посадили на пол отдельно.

Лежащий невдалеке от Чистюхина верзила, похожий на таджика, всё время икал, что раздражало до невозможности.

«Пусть арестуют, пусть побьют и отпустят, но лишь бы не слышать этого иканья».

Некто в маске с автоматом ткнул ботинком Чистюхину под бок:

– Давай паспорт! Лежать! Я сам возьму!

– Я, собственно… У меня свидание.

– Конечно, свидание! В бардаке! Теперь это называется свидание. Придурок.

Чистюхина стали обыскивать. Он лежал, задыхаясь от стыда и обиды.

Всех погрузили в милицейский автобус и отвезли в отделение милиции, где посадили в так называемый обезьянник. Толстый и неприятно пахнущий таджик продолжал икать. Впоследствии у него нашли бумажный пакетик с наркотиками и задержали. Остальных, включая Чистюхина и кое-кого из размалёванных девок, выпустили. Марусю, или по паспорту Чен Гы – китаянку, содержательницу притона, а с ней нескольких подружек, китайских подданных, тоже задержали.

Он вышел из отделения милиции и поплёлся к трамвайной остановке. Было холодно. Зима только начиналась. Небо затянули сплошные тучи. Дул промозглый ветер. По бесснежным улицам ветер гнал обрывки бумаги, целлофановые пакеты, пожухлые листья, пыль. Он еле успел на трамвай, видимо, последний. В трамвае было две пары: пожилой забулдыга с женщиной и сидящие на переднем сиденье парень с девушкой, слившиеся в поцелуе.

– Гадость, гадость! Маруся, Афродита! Какие имена поганят! – шептал Чистюхин сквозь слёзы. – Всё – гадость. Жизнь – гадость.

С ненавистью посмотрел на целующуюся парочку: парень русоволосый, а девушка восточного типа. «Ишь, разбирает их. Страсти восточные. Скоро все мы будем с раскосыми глазами».

На конечной трамвайной остановке все вышли. Подвыпивший парень продолжал тискать хихикающую смуглую девицу.

– Свиньи! – громко крикнул Чистюхин.

Парень оторвался от девицы и удивлённо посмотрел на него:

– Что ты сказал? Это ты мне?

Забулдыга с женщиной остановились и молча стали смотреть.

– Тебе, тебе! Тискаетесь на виду у всех. Свиньи!

И он с ожесточением плюнул под ноги парню. Тот, резко развернувшись, пружинисто, как это делают каратисты, ударил Чистюхина ногой в горло. В последний миг своей жизни Чистюхин ясно увидел Марусю – она учтиво улыбалась, зазывая его в салон «Афродита». За дверью струился свет, чистый и нежный восточный свет. В лучах восходящего солнца, словно в сетке, беспомощно трепыхались гуси с утками – столкнулись две стаи, летели пух и перья, ломались крылья, и стояла тишина.

Голые женщины, или Необычные способности Ивана Голощепкина

В воскресенье Иван Голощепкин проснулся от криков пастуха: «Струля, назад! А-а, холера! Куда прёшь, оторва?!»

Затем послышался хлёсткий хлопок кнутом. Голощепкин встал и недовольно закрыл форточку – отгородился от шума коровьего стада, возвращающегося с пастбища к обеденной дойке.

«Расшумелся на всё село. Показывает усердие», – подумал о пастухе Новодворском и снова забрался в кровать.

Голощепкин любил поспать с утра. А куда спешить? В селе по воскресеньям не работают. Праздник. Грех работать. А в будний день жена всегда найдёт работу: ты бы воды принёс, ты бы дров нарубил, ты бы, ты бы… «Тыбик» – одним словом, так в деревне его и прозвали. Чуть что – позовите Тыбика, скажите Тыбику… Безотказный Иван всем помогал. И все этим пользовались, начиная от собственной жены и заканчивая Кузьмичом, председателем колхоза. Колхоза давно нет, есть акционерное общество – сельскохозяйственное предприятие на арендованной земле у своих же селян, а директора Кузьмича по привычке продолжают звать председателем.

Настенные ходики отбили одиннадцать. Жены не было. Видимо, на праздничную службу в церковь пошла. Тамара набожная. Церковные праздники чтит, посты соблюдает, но это ей не мешает ни за что ни про что пилить мужа. Словно пила в неумелых руках мучает крепкое дубовое бревно: шуму много, а толку никакого. Голощепкина ворчание жены особенно не задевало.

В комнате было сумрачно. Мокрая осень – радости мало. За окном моросил нудный дождь, лениво и безостановочно.

Голощепкин услышал всё тот же противный перестук мелких дождинок по карнизу, под который он уснул вчера вечером.

«Ничего не меняется, – подумал он, засыпая. – То моросит, то дождит. Каждый год одно и то же. Слякотная и мерзкая осень. Никуда не пойдёшь. Эх, взять бы удочку да к речке, как летом бывало. А так – целый день маяться».

Загрохотала на веранде дверь. Жена, видимо, вернулась.

«Пришла из церкви, а гремит, словно в клубе на танцах была», – подумал неприязненно.

Тамарка, как её в глаза и за глаза зовут в селе, всё делает громко и шумно. Даже Ивана женила на себе с шумом: пошёл провожать после танцев в клубе, прощаясь у калитки, хотел в щёчку чмокнуть, так она тут же и прилипла к нему: зацеловала. А назавтра всё село знало, что Тамарка замуж за Ивана выходит.

– Как можно столько спать?! Бока не пролежал? Сходил бы в магазин, хлеба нет.

– Не ворчи с утра. Сейчас встану, – не открывая глаза, ответил супружнице.

– Глазки-то открой! Смотри, новую хустку я купила у Матрёны. Муж привёз из города. Но ей не лычит. А мне всё лычит.

В селе живёт немало выходцев из Украины. Отсюда и много украинских слов: хустка – платок, лычит – идёт, значит, к лицу наряд. Голощепкин нехотя посмотрел на жену и от увиденного снова закрыл глаза и даже рукой прикрылся. Перед ним стояла голая Тамарка.

«Может, сплю?» – подумал с опаской.

– Что жмуришься? Не нравится? Или денег пожалел? – вскрикнула Тамарка, да и ещё ногой притопнула.

– Да нет… Я ничего. То есть хорошо, – промямлил Голощепкин.

Тамарка стояла голой. Нет, нет… одежда на ней была. И новая цветастая хустка была. Но под одеждой он видел голую Тамарку. Стройные сильные ноги. А груди-то, груди… Полные, красивые… Соски крупные, розовые. Господи, да он вроде как в первый раз увидел свою жену. Всё остальное ушло в сторону. Ушли в сторону мысли, почему она голая или почему он видит её голой.

– Тома, а может, полежим немного? Иди сюда! Выходной ведь.

– Да ты что, рехнулся?! Средь бела дня! С вечера уснул… А теперь его повело! С чего бы?!

– Да красивая ты больно в этой новой хустке, – нашёлся Голощепкин.

Но она повернулась и пошла из спальни. Голощепкин во все глаза смотрел ей вслед. Белые булочки ягодиц перекатывались под тёмной юбкой, словно зверки живые. Он облизнул пересохшие губы: «Как же так? Я её вижу голой, а она одетая. И не сплю».

Он выглянул в окно и увидел голую старую яблоню и сидящую на ветке нахохлившуюся под дождём ворону. Ворона, словно в ответ на взгляд Голощепкина, громко каркнула и лениво полетела прочь. И тут он окончательно уверовал в то, что с ним что-то произошло. Что он не такой, каким был вчера. Но мелькнула спасительная мысль: «Привиделось». Не дай Бог, если он приобрёл дар видеть людей голыми. Представил, как выйдет из комнаты и увидит голой тёщу.

– Чур меня! – громко вырвалось у него.

С опаской Голощепкин открыл дверь спальни. У печки копошилась тёща, Анна Акимовна. Не голая. В обычном и вечном своём зипуне, который, казалось, она никогда не снимала: ни в мороз, ни в жару.

– Наконец-то проснулся зятёк! Ты бы воды принёс.

– Да с большим нашим удовольствием, Анна Акимовна. А где Тамарка?

– Так недавно из церкви вернулась и опять куда-то по-веялась.

– Дык она ведь только что в новой хустке в спальню заходила. Сказала, что у Матрёны купила. Может, показаться к соседке побежала?

Но тёща, посмотрев на него, как обычно, неприязненно, молча загремела ухватом.

Взял вёдра и пошёл к колодцу. Во дворе стояла голая Та-марка и разговаривала с подружкой Валькой. Тоже голой.

«А моя Тома поядрёней будет, – подумалось. – Больно тощая Валька. Да и сисек у неё почти нет. С детский кулачок каждая».

Голощепкин отвернулся и молча пошёл к колодцу.

– Вань, ты чего не здоровкаешься? Не проснулся, что ли? – крикнула Валька.

– Здорово! – буркнул Голощепкин, не оглядываясь.

– Да он на меня с утра обиделся, – вставила Тамарка и что-то затараторила подружке. Затем обе громко рассмеялись.

У колодца стоял с полными вёдрами председатель Кузьмич. Одетый. Не голый. Голощепкин с облегчением вздохнул: «С полными вёдрами – к добру. Не хватало ещё Кузьмича голым увидеть!»

– Привет, Тыбик. Что не в духе? Понурый какой-то.

– Тебе бы, Кузьмич, не председателем, а экстрасенсом работать. Всё ты видишь. Всё знаешь. Ничего не случилось.

Немного поговорили, и Голощепкин заторопился домой. От способности видеть женщин голыми голова пошла кругом. Как такое может быть? Жену и Вальку видит голыми. А тёщу, к счастью, нет. Какая разница между ними? И почему Кузьмича голым не видит? Хорошо, что не видит, но почему? А как с другими людьми?

После завтрака Голощепкин вышел на село, хотя дождь продолжал нудно моросить. В резиновых сапогах и в нейлоновой синей куртке с капюшоном он медленно шёл по скользкой от грязи улице, всматриваясь в редких прохожих – не терпелось проверить свои способности видеть людей голыми. Он ещё раз убедился, что на мужчин его дар не распространяется. И на старух не распространяется. И на детей. А вот молодых женщин видит обнажёнными и во всей их красе. Завидел впереди рябую Матрёну, даже отвернулся, чтоб не смотреть на её сомнительные прелести. Другое дело – красавица Нинка, студентка. Приехала из города на выходные к бабке. Голощепкин уставился на голую Нинку, разинув рот от удивления. Вот это фигура! Та недоуменно посмотрела на него, покрутила пальцем у виска и побежала дальше.

Потом ему встретилась Верка, жена пастуха Петра Новодворского, и он одобрительно прошёлся взглядом по её дебелой, крупной фигуре: «Баба у Петра что надо! А сам-то хлюпик. И за что бабы в теле любят таких хилых: Петра-то соплёй можно перешибить».

Голощепкин никому не рассказывал о своём даре. Всё было внове и интересно. В клуб на танцы даже наведывался, мол, на молодёжь посмотреть, как они теперь танцуют. Но в селе ничего не скроешь, село всё видит: необычный интерес Тыбика к женщинам вызвал пересуды. Пошли скандалы. Хромой Никодим, души не чаявший в своей молодой жене Лариске, даже обещал ему морду начистить за то, что на Лариску пялится. Да и жена принялась неуёмно ревновать. Голощепкин стал носить тёмные очки. То, что вначале было забавным и интересным и в какой-то мере скрашивало унылую жизнь, позже стало невозможным. Невозможно каждый день видеть голых женщин. Невозможно и не всегда приятно. И Голощепкин страстно захотел избавиться от необычного дара.

Поехал в районную больницу и записался на приём к терапевту. А к кому идти? Какой врач может избавить от напасти видеть голых женщин? Терапевтом оказалась молодая красавица, и на её вопрос, на что жалуется, он только мычал и плёл какую-то несуразицу, не в силах не смотреть на голую докторшу. Из больницы ушёл ни с чем. Но перед этим случайно услышал разговор двух бабок в очереди к терапевту, что в дальнем селе есть знахарка, которая отводит привороты, избавляет от разной хвори. Побывал Голощепкин у знахарки.

Во всем, оказалось, виновата ворона, которая в то памятное утро сидела под дождём на голой ветке яблоньки против окна спальни. Знахарка шипела, золой от осины посыпала голову, шептала слова отворота и наконец объявила:

– Глаз на тебя положила соседка твоя худосочная. Нравишься ты ей. Вот и явилась вороной к тебе и наслала энти чары. Но перестаралась. Хотела, чтоб только её задницу лицезрел, а тебе все молодые бабы доступны. Но моё колдовство посильнее будет. Избавлю я от напасти. Поезжай домой. Спадёт напасть-то.

«Валька это», – сразу определил Голощепкин. Он как-то имел неосторожность на ферме шлёпнуть Вальку по мягкому месту. Видимо, поняла как приглашение к взаимности. Муж-то на заработки на Сахалин уехал.

«Ну как же она могла в ворону превратиться?» – засомневался и решил вечерком наведаться к Вальке. Может, откроет секрет.

* * *

Этот рассказ я услышал от случайного попутчика в поезде Москва – Киев. Он подсел в наше купе в Брянске. Как это бывает в дороге, слово за слово – потекла беседа, словно вода в речке, наполняясь всё новыми историями. Разговор шёл о колдовстве. Сидевшая рядом со мной женщина приводила один за другим примеры чёрной и белой магии.

«А вот ещё был такой случай…» – начинала она очередную историю. Чего только в этих историях не было: ведьмы и добрые бабки-знахарки, катанием варёного яйца по телу снимающие сглаз, удаляющие бородавки, были любовные привороты, отвороты и всякая другая, с моей точки зрения, чепуха. Молодая тоненькая девушка с большим, не по фигуре бюстом широко открытыми глазами смотрела на женщину и восторженно ахала. Сидевший у окна напротив меня флегматичный мужчина не отводил глаз от девушки и помалкивал.

– Не верю я во всю эту чушь о колдовстве, – не выдержал я.

– С вами ничего не случалось, вот и не верите, а придёт нужда, так впереди всех к знахарям побежите, – тут же парировала женщина.