Текст книги "Святополк Окаянный"

Глава 5

Киев стоит на крутой горе. Стоит высоко, подальше от черных людей и связанных с ними неприятностей.

Здесь, на горе, киевские князья чувствуют себя богами. С высокого крыльца двухъярусного терема, увенчанного трезубцем, Рюриковичи судят своих рабов, которыми считают всех аборигенов. С преданной дружиною думают об устройстве земском, о войнах, о том, как больше получить дани с покоренных народов.

Княжеский трезубец, изображенный на гербе великого князя, хорошее орудие лова, – кого он пронзает, тому уж не уйти от князя.

Мрачно в этом гнезде стервятников днем. А ночью еще страшнее. Как только земля покрывается тьмой, кроваво-красными сполохами озаряется гора. Это княжеский двор освещается кострами караульных гридней и ярким светом из окон дворца. Там же, куда не падает свет, царит тьма, и чудится, что души безвинно убиенных глядят из этих теней черными провалами. Тут пахнет землей, плесенью и кровью.

С наступлением темноты в княжьем тереме становится весело. Пирует дружина: визжит музыка; кривляются скоморохи, обряженные бабами; собаки грызутся из-за костей; гудят пьяные голоса.

Длинный деревянный стол уставлен кувшинами и чашами с медовухой и греческим вином. Горами лежат жареное мясо и рыба, и яблоки, и все плоды земли Русской.

Во главе стола сидит Великий князь Владимир. Он широк в плечах. Бледное длинное лицо заросло бородой, в которой застряли крошки хлеба. На нем вышитая золотом одежда. Свечи мерцающими огнями поблескивают на золоте и бросают красные тени на лицо князя.

По правую сторону Великого князя сидит его верный друг, воевода Добрыня. Многое повидал на своем веку воевода. Бог уберег его от злой стрелы и лихого меча. Воевода грузен и широк, как кадка с добрым вином. На голове воеводы осталось мало волос, и только седая прядь спадает на могучее плечо, сливаясь, как робкий ручей, с рыжей бородой. Воевода, желая казаться моложе, моет бороду в хне. По рыжей скуле воеводы пролегла, как по весенней целине, бледно-неживая борозда, – шрам полученный им в одном из сражений. Шрам тянул левый глаз вниз, придавая лицу свирепое выражение. Разговаривая с воеводой, его собеседники невольно прятали глаза в сторону.

По другую сторону сидит Святополк. Он тих и угрюм, как река, вьющаяся среди светлого березового леса в спокойную погоду.

Святополк беспокоится – отчим так до сих пор и не сказал ему, зачем позвал к себе.

А Владимир исподволь бросает на пасынка неприязненные взгляды. Не любит Владимир пасынка, а вынужден привечать. А не любит, потому что мерещится ему пасынок напоминанием давнего греха с Юлией.

Хорошо помнил свою вину перед братом Владимир. Виноват он был и по законам человеческим, и по законам Божьим, и потому, когда у наложницы родился сын, он оставил его жить и даже объявил его своим сыном. Не предпринимал он никаких мер и позже, когда родились законные сыновья, так как видел мальчика больше больным, чем здоровым. Он надеялся, что сын убитого брата сам умрет.

Но хилый мальчишка с невероятным, доходящим до остервенения упорством цеплялся за жизнь. Так он, болезненный и хлипкий, и дожил до этого дня. На вид он был кроток и смирен, хотя имя имел грозное.

Но Владимир не забывал, что в тихом омуте черти водятся. Правда, какие окаянные черти водились в тихом омуте пасынковой души, ему приходилось только догадываться.

Несмотря на все опасения и нелюбовь, Владимир нелюбимого пасынка внешне особенно не ущемлял, хотя и постоянно помнил, что по праву стол в Киеве принадлежит Святополку.

Пока же Владимир отправил пасынка в Туров с малой дружиной, оставшейся от его отца Ярополка. Но без присмотра не оставлял. Рядом со Святополком постоянно были его соглядатаи, которые докладывали о его каждом шаге. Соглядатаи докладывали, что Святополк к воинскому делу был неспособен, в поле ходить боялся и охотнее склонялся к чтению старинных свитков и книг, и потому, радующийся таким вестям, Владимир в конце концов уверился, что когда придет время, то Святополк не станет соперником его родным сыновьям.

А больше всего из детей Владимир выделял Бориса и Глеба – сыновей от бойкой чернявой жены болгарки. Борис и Глеб были единоутробными братьями и походили друг на друга, как две капли воды. Однако Владимир все же больше любил Бориса. Близнецы только внешне казались похожими, на самом деле Борис был бойчее Глеба и командовал им. Это и нравилось князю, любившему смелых, отчаянных людей, каким был его отец. Да и сам он был не смиренный монах.

Любя Бориса, Владимир старался держать его поближе к себе и своей дружине, хотя тот и был еще малолетним отроком. Владимир прочил, что, когда умрет он, сильная дружина достанется Борису, а с дружиной перейдет ему по наследству и Великий стол в Киеве.

Глеба же, который брату во всем был потатчик, чтобы не смущал глаз и не путался под ногами, Владимир отправил в Муром.

Из родных сыновей первым по старшинству шел Изяслав от жены Рогнеды. Спокойный, рассудительный и смелый. Владимир отлично помнил, как он пришел заступиться за мать, которая из ревности покушалась на жизнь князя.

Думая над судьбой Изяслава, Владимир сразу вспомнил Новгород, – ушлые там мужики, своевольные, все о мошне своей думают, а уж простодушного князя обведут вокруг пальца и в веревку совьют, а веревкой этой подпояшутся. Его самого все время подстрекали сначала против отца, затем против братьев. Хитрые в Новгороде мужики, но и на них узда найдется, – прямой и смелый Изяслав будет для них хорошим хозяином и опорой Борису.

По старшинству за ним пошел Ярослав. Владимир сразу приметил этого мальца, уж больно приветлив этот чернявый малец с черными кудрявыми волосами и синими ангельскими глазами. Смотрит ласково, а ласковое дитя сосет сразу двух маток. Владимир думал, – ну прямо маленький зверек ласка, тихий и пугливый, с мягкой белоснежной шерстью. Ангел на вид… Только знают опытные люди, что хотя ласка зверь малый и тихий, игрушка, но только злее хищника на свете нет: мелких животных убивает всех, кто попадается ему на пути, больше, чем ему нужно, чтобы голод утолить; а у больших кровь сосет. Быки и кони боятся зверька ласки больше огня. Ярослав весь в свою мать, неукротимую и высокомерную Рогнеду, единственную из жен, осмелившуюся наказать своего неверного мужа. Так что такого хитреца держать при себе все равно, что гада ядовитого за пазухой, – ласково пошуршит, да и ужалит дающую руку.

Подальше его от себя – в Ростов. А пока мал, ему боярин Будый будет помогать, лиса из того же гнезда.

А вот Мстислав с детства отличался от братьев особенной ловкостью и отвагой, поэтому Владимир отправил его подальше – в Тмутаракань. К тому же там близко печенеги и другие дикари с гор, а потому там требуется отчаянная голова.

Остальные сыновья были еще слишком малы. Но подрастут и им найдется место, – земля Русская велика, столов на всех хватит.

На пир Владимир пригласил пасынка с тайной целью, о которой пока не говорил. Пока он присматривался, как Святополк ведет себя, нет ли у него преждевременной тяги к вину, не скажет ли спьяну тайной мысли.

Но Святополк вино не пьет, следует примеру отчима, который лишь слегка мочит губы в кубке с вином. И во взгляде Святополка читается настороженная скука.

Это успокаивает Владимира, и он все меньше обращает внимания на Святополка.

Владимир прикладывает золотой кубок, полный греческого вина, к губам и довольно посматривает на дружинников. Дружинники уже пьяные, ведут шумные беседы, кричат, а кто-то уже ткнулся лицом в блюдо с жареным поросенком, обглоданным с одного бока; и не понять уже, где морда свиньи, а где дремлет почтенный боярин. В темном углу другой дружинник завалил девку, что прислуживала, на колени и лезет ей под подол. Пьяная девка смеется, и ее оголившаяся рука цепляется за чашу с вином.

По бледному лицу Великого князя блуждает рассеянная улыбка, и, кажется, он пьян не меньше своих гостей.

– Пей! Гуляй! Девок щупай! – Князь пир дает своим верным другам. И он любит их, и они его любят. И они лезут к нему с кубками, чтобы облобызаться.

И только хищный глаз воеводы отпугивает слишком навязчивых. Воевода Добрыня не князь, дружинникам спуску не дает, знает, что от него зависят милости князя.

Но только Святополк догадывается, что тем временем представляющийся захмелевшим князь Владимир на самом деле трезв и тщательно прислушивается к ведущимся разговорам. Пей, гуляй, добрый князь пир дает, и сам он кажется пьян не меньше своих другов. Язвительно кривит тонкие губы Святополк и хрустальным разумом повторяет слова: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Святополк твердо помнит заветы греческих мудрецов: умному правителю стоит внимательно слушать пьяных, чтобы знать, чего следует ожидать от своих приближенных.

Вот толстый боярин Блуд, тот, что предал отца, смеется, показывая гнилые черные зубы. Толстое масляное лицо трясется. Иудины глаза залиты салом.

– …Я говорю, задирай подол, мне некогда возиться с тобой. А тут вылезает вонючий смерд с ржавым мечом. А меч-то держит, как палку. Откуда-то взялись малые щенки, истошно визжат. Я спрашиваю, – чего тебе? Он – это моя женка! Ну и что, говорю. Хотя… Раз вылез, тогда помоги эту суку придержать, а то брыкается. А щенков угомони. А он на меня кидается, как голодный пес. Ну, я ему голову и отхватил одним махом. Как кочан капусты полетела. Потом, думаю, раз уж замахнулся, то не стоит руку задерживать, и смахнул голову и этой сучке, да заодно и щенков покрошил…

Боярин Улеб, слушавший Блуда, захохотал громовым голосом, брызжа липкой слюной изо рта и держа в руке кусок жареного мяса.

– Значит, так и обломилось?

Святополк брезгливо морщится, о порядках в киевской дружине он хорошо знает: все, что попадается на глаза дружиннику, его законная добыча. Отказу дружиннику ни в чем не может быть, в том числе и от женщин. Миром властвует меч.

Но Святополку в силу младости все это еще кажется подлым. Он думает, что нельзя обращаться с собственным народом, как с быдлом. Князь с дружиной должны быть защитниками родного племени. Мать рассказывала, что его отец любил народ, никого не притеснял за веру, будь это язычники, магометане или христиане. А Владимир разрешил христианским монахам тех, кто не крестится, топить или рубить им головы.

Впрочем, мнение младого князя здесь как раз никого и не интересует, и непонятно, зачем он находится среди дружины, поэтому он благоразумно помалкивает.

А князь Владимир равнодушно отвернулся. Он слышит, что рассказывает боярин Блуд, и знает эту историю, и нет ему в ней ничего интересного.

Он и сам, когда дочь полоцкого князя Рогнеда отказалась выходить за него замуж, без сомнения убил ее отца Рогволода и ее братьев.

Но вот до его уха донеслось другое, что заставило его насторожиться.

Кто-то из дружинников, не видный за другими, горестно всхлипнул, умышленно громко, чтобы слышал его князь.

– Что это здесь наше житье горькое! – возопил он. – Дает нам есть деревянными ложками, а не серебряными!

Дружинники враз притихли, но через секунду дружно зароптали:

– Да, да, истинно так, – едим мы, как смерды, на княжеском пиру деревянными ложками и пьем из глиняных кубков и чаш. Не любит нас князь.

Еще не утихли слова, а Владимир немедленно призывно шевельнул рукой. Из сумрака за спиной колыхнулась тень, и появилось лицо молодого отрока, прислуживающего князю. Он склонился к уху князя.

Владимир, не смотря на него, тихо проговорил:

– Скажи ключнице, чтобы немедленно подала дружинникам серебряные ложки и кубки! И впредь чтобы давала им серебро!

Святополку подумалось, что отчим слишком угодливо реагирует на капризы дружинников, и недовольно промолвил:

– Балуешь их! Ох балуешь.

Владимир бросил на пасынка снисходительный взгляд. Слишком прост показался ему Святополк, – любит свое слово вставить поперед всех, высказать мнение, а потому гляделся глупым. «Это хорошо, – подумал Владимир, – скоро подрастет любимый Борис. Борис сметлив, и ласков с отцом. Никогда не скажет слова поперек. А прежде чем высказать слово, думает. А там… А там известно, что будет. Самому Владимиру, прежде чем сесть на княжеский стол в Киеве, пришлось немало пролить крови самых близких родных. Будет у Бориса дружина, разберется он и с братьями. Ладом или войной? Как сложится…»

Только Владимиру пока не хотелось думать об этом.

Тем не менее Владимир презрительно бросил:

– С серебром и золотом не найдешь дружины, а с дружиною найду серебро и золото, как дед мой и отец с дружиною доискались золота и серебра.

Святополк, раздосадованный презрительным замечанием, отвернулся.

Но пиры не только повод выпить вина и повеселиться, князь на пирах с дружиной решает и важные дела. Поэтому Добрыня наклонился к уху князя и тихо шепчет:

– Осень близко. Пока не начались дожди, надо готовить поход на печенегов. Должок за ними есть.

Владимир качнул головой:

– Пора. Только одной дружиной с ними не обойдешься. К тому же зачем дружиной рисковать, зимой еще надо идти за данью. Поэтому надо идти в Новгород за войском. Пусть мужики повоюют.

Добрыня кинул кость за спину, собаке, и довольно проговорил:

– Вот завтра с дружиной давай это и обсудим. А решим, то на следующей неделе пойдем в Новгород, да заодно по пути напомним насчет дани.

Святополк насторожился, он подумал, что сейчас Владимир предложит ему готовить дружину в поход, и собрался выложить ему свои возражения, но князь и воевода на этом закончили разговор.

Посидев некоторое время и чувствуя себя неуютно среди враждебно настроенных людей, Святополк тихо спросил у отца разрешения уйти из-за стола.

Владимир масляно мигнул глазами и проговорил, что веселье только начинается и что скоро должны привести девок, которые будут плясать голыми.

Святополк покраснел и смущенно пробормотал, что ему совсем неинтересно смотреть на пляски голых девок.

Владимир покосился на него дурным глазом, однако что-то надумав, затем равнодушно кивнул, разрешая уйти.

Святополк вышел из парадной палаты, где шел пир, недоумевая и гадая над тем, за какой необходимостью Владимир пригласил его в Киев на свой обычный пир.

Вместе с ним вышли и дружинники, всегда охранявшие его по приказу Свенельда, который опасался, что со Святополком расправятся, как и с его отцом. Когда возможно было, Свенельд сам сопровождал Святополка, но в этот раз, ожидая нападения поляков, он остался в Турове.

В коридоре, слабо освещенном несколькими скособоченными оплывшими сальными свечами, не столько светившими, сколько испускавшими черную копоть, с вонючим запахом нехолощеного кабана, Святополк столкнулся с Глебом.

Глеб худощавый мальчик, тянущийся вверх, как юный тополек, одни углы и тощие костлявые ветки. В полуночном сумраке в больших, как у ночной птицы, глазах на бледно-меловом овале лица блуждают желтые искорки, отблески сальных светильников.

Увидев Святополка, он заулыбался, показывая в черном разрезе рта фарфорово-белые зубы. Он полез обниматься, ласково приговаривая:

– Здравствуй, братушка. Я так рад видеть тебя. Так рад.

Святополк подал знак глазами, чтобы сопровождавшие его дружинники с мрачными лицами прошли немного вперед, и осторожно обнял Глеба.

Глеб единоутробный близнец Борису, но родился немного позднее Бориса, а потому Борис считался первенцем, а Глеб вторым. Да и по характеру он был гораздо мягче Бориса и покладистее.

Наконец, Глеб отпустил Святополка из своих объятий. Всматриваясь в лицо Святополка, он поинтересовался:

– А что ты приехал в Киев?

Дружинники стояли в нескольких шагах дальше по коридору и, слушая разговор между братьями, внимательно смотрели по сторонам, – в темных переходах княжеских палат многое что может случиться.

Святополк с Глебом, да и с Борисом, был в хороших отношениях, не то что с язвой-Ярославом. Поэтому Глебу он отвечал любезно:

– Отец вызвал на пир.

Ответ Святополка вызвал у Глеба неподдельное удивление:

– Отец вызвал тебя на пир? И ничего более?

Святополк пожал плечами.

– И ничего более пока не говорил.

– Странно, – проговорил Глеб и рассудил: – Странно, что он тебя пригласил на пир. Не хотелось бы об этом говорить, но все равно, все это знают, – он почему-то не любит тебя, а потому прочит в Великие князья не тебя, а Бориса.

Святополк на мгновение вытаращил глаза, как корова, увидевшая первый снег, – и необычно, и манит, и страшно. Глеб открыто сказал то, о чем остальные даже думать боялись. В голове Святополка мелькнула мысль, что с таким языком княжич долго не проживет. Затем у него появилось подозрение, что Глеб все это сказал неспроста. Но зачем? Непонятно… Или он хотел, чтобы Святополк вспылил и осудил планы отчима? Но Святополк не так глуп, чтобы лететь как ночной мотылек на погибель в огонь.

Поэтому Святополк уклончиво проговорил:

– Отцу виднее, как поступать со своими сыновьями.

Глеб тем временем продолжал трепать языком. Он начал рассказывать о готовящемся походе на печенегов и о планах Великого князя.

Святополк некоторое время терпеливо слушал досадную болтовню Глеба, но затем, улучив момент, пожаловался, что устал на пиру и ему хочется спать.

Глеб кивнул головой и, понизив голос до шепота, проговорил:

– Ты отца не бойся, он не тронет тебя. А вот Ярослав, он хорек еще тот, спит и видит, как ему оттеснить Бориса. А отец не верит нам, что он затевает происки…

Глеб нахмурился и утешил:

– Но ты не бойся, мы с Борисом говорили между собой о тебе, ты наш брат, и если что, то мы заступимся за тебя.

Расставшись с Глебом, Святополк зашел в свою комнату и велел дружинникам запереть дверь на засов изнутри.

Ночью Святополк спал плохо. Под дверями комнаты спали двое дружинников, охранявших его сон. Дружинники были надежные и готовы жизнь отдать за своего князя. Однако Святополк был так напуган Глебом и неизвестностью, что при каждом шорохе хватался за меч, который он положил рядом с собой в постель.

Однако ночь прошла спокойно.

А утром, едва рассвело, пришел от Владимира посланец и сообщил, что князь желает видеть Святополка.

Святополк тут же оделся и, даже не позавтракав, в сопровождении своих преданных дружинников пошел в комнату к Владимиру.

Дружинников, сопровождавших Святополка, в палату к Владимиру не пустила охрана, и Святополк, робея не на шутку, вошел один.

Комната была скромная, шагов по десять в каждую сторону. На темных стенах комнаты висело оружие: мечи, копья, щиты и доспехи. Еще на одной стене висела огромная коричневая медвежья шкура, под ней узкая кровать.

Это была любимая комната Владимира. Женщинам вход сюда был запрещен, и Владимира здесь не могли тревожить. В этой уютной комнате он любил вести разговоры с близкими боярами.

Сейчас Владимир, сидя за столом, крытом белой скатертью, завтракал. Увидев Святополка, кивнул на лавку:

– Садись, княжич, позавтракай со мной.

Святополк осторожно сел на лавку, напротив Владимира.

Владимир завтракал скромно. На столе перед ним на блюде лежали пироги и большой кувшин с молоком. Рядом серебряные стаканы с черными узорами на блестящих стенках. Узоры – переплетенные листья винограда.

Заметив в глазах Святополка удивление, Владимир усмехнулся едва заметной в бороде улыбкой и язвительно спросил:

– А ты думал, что я по утрам вино пью?

Святополк растерялся и, не зная, что говорить, пробормотал что-то непонятное.

Владимир, нахмурив густые брови, назидательно проговорил:

– Я не знаю, чем тебя по утрам потчует твоя мать-гречанка, вином ли заморским или какими другими яствами, но я простой человек и ем то, что добываю потом своим.

В голове Святополка промелькнула ехидная мысль, что Владимир лжет, пот он проливает только на многочисленных женщинах, а то, что находится на его столе, добыто трудом других людей.

Однако он опять промолчал. Ибо молчание золото, особенно в разговоре с Великим князем.

Владимир обратил внимание на молчание пасынка.

– А ты чего молчишь, или с утра не в настроении?

Святополк уважительно проговорил:

– Прости, отец, но я приучен слушать старших и уважать отца своего.

– Правильно тебя воевода Свенельд наставляет, – хмыкнул Владимир и одобрительно проговорил: – Свенельд – сильный старик. Моего отца закалка. И верный он…

На этом Владимир замолчал, так как ему некстати вспомнилось, как Свенельд яростно защищал Ярополка. Но вспоминать об этом было ни к чему. Видно, Святополк будет и дальше молчать, а чрезмерно обижать пока его не стоит. Ведет себя скромно, и этого достаточно.

Святополк вежливо поддержал разговор:

– Свенельд низко кланяется тебе, отец. Он мне много помогает. Он верный друг.

Владимир вспомнил, что Свенельд, не скрывая, говорил, что Владимир не достоин великокняжеского звания, и потому не любил его. Святополк лгал, – строптивый воевода не стал бы передавать поклоны Владимиру. Святополк лгал, но другого он не мог и не имел права говорить.

Владимир сделал вид, что спохватился.

– А ты чего не ешь, сын? – заботливо спросил он и обвел стол широким жестом руки. – Наливай молока, бери пироги. А если хочешь что другого, говори. Я велю – принесут.

– Спасибо отец, – скромно потупив взгляд, проговорил Святополк. – Я малым довольствуюсь. Вино не пью.

Святополк налил в ближайшую чашу молоко и отломил небольшой кусочек пирога. Пирог оказался с рыбой.

Владимир вспомнил, что Святополк отказался смотреть на пляски голых девок, и хмыкнув в уме, – монах! – бросил на пасынка пытливый взгляд и спросил:

– А ты случайно в монахи не собираешься?

– Нет, отец, – смиренно ответил Святополк, пряча глаза и откусывая от пирога совсем маленький кусочек. – Я – князь, Божьей и твоей волей. Но будет ли другая воля, твоя… или Бога… я ее исполню.

– Понятно, – проговорил Владимир и стал пить молоко из серебряного стакана большими глотками. Допив молоко, он отодвинул стакан в сторону и, странно посматривая в сторону, спросил:

– Скажи, Святополк не беспокоит ли твои земли польский король Болеслав?

Святополк машинально проследил за взглядом Владимира. В темном углу под небольшой греческой иконой трепетал чуть живым цветочным лепестком красный огонек лампады. По освещенному слабым светом лицу стекали красные кровяные потоки.

Король польский Болеслав сосед беспокойный, у него ко всем соседям претензии. Но большой войной идти на Русь опасался, разозлившись, Владимир мог собрать дружины сыновей, и тогда ему не составило бы труда повторить то, что его предки сделали с Туровцами. И хотя и звался Болеслав Храбрым, однако голову свою берег и попусту ей не рисковал. Тем не менее и малый кусочек откусить не стеснялся, а потому периодически тревожил набегами ближние Русские земли.

Владимир знал об этом прекрасно, так как сам Святополк регулярно посылал к Владимиру гонцов с известиями о событиях, происходящих на рубежах.

Поэтому этот вопрос насторожил Святополка, и он даже отставил от себя стакан. Предполагая, что Владимиру стало известно что-то большее, чем он сообщает, Святополк ответил осторожно, точнее, повторил то, что уже ранее сообщал:

– Поляки тревожат наши городки, но серьезной войны избегают.

– Так, так, – проговорил Владимир и уставился в глаза Святополка змеиным немигающим взглядом.

По спине Святополка невольно пробежала невольная холодная дрожь. Поняв, что сейчас произойдет самое главное, ради чего его звал Владимир, он замер, даже дыхание затаил так, что, казалось, он совсем и не дышит. В зрачках слабо полыхнула багровая зарница – отблеск кровавых потеков на иконе.

Владимир заметил испуг Святополка и, наслаждаясь этим страхом и высасывая его из молодого человека, как ночной вампир кровь из спящей юной девственницы, с минуту молчал.

В тишине набатным колоколом разрывалось сердце, и Святополку казалось, что сердце вот-вот выскочит из его груди и он умрет. В горле застыл холодный ком. Он даже боялся движения невольной мысли. Только мозг, как падаль, грыз голодным шакалом вопрос, неужели кто подслушал его разговор с матерью и передал Владимиру обещание искоренить его род? Но кто и как? Двери были хорошо заперты. Но для предателей нет запертых дверей. Тогда – кто предатель?

Наконец, Владимиру надоело тянуть паузу, и он, отведя взгляд от остекленевших глаз Святополка, выложил озабоченно:

– Печенеги нас сильно беспокоят. Хочу я сходить на них большим походом, чтобы надолго отбить им охоту нападать на наши земли. Но мне нужна передышка с запада, чтобы Болеслав, пока мы будем ходить в степь, не ударил нам в спину. Поэтому есть у меня намерение заключить с Болеславом мирный договор.

Святополк облегченно выдохнул из груди морозный воздух, ситуация начала проясняться. Святополк повеселел, губы невольно растягивались в улыбку. Киевский князь часто заключал мирные договора с соседями, хотя те не всегда соблюдались. Правда Святополку не очень пока было понятно, зачем ради этого Владимир позвал его в Киев. Какой он мог дать совет Великому князю?

Но главное Святополк узнал, – к нему со стороны отчима нет притязаний и обид.

И так как вопрос был задан, то следовало говорить свое мнение. Ответил Святополк туманно:

– Мирный договор – дело полезное; только вряд ли Болеслав сдержит свое слово, коварен он. Только сила может его сдержать.

– А у нас найдется на него и гарантия, – многозначительно сказал Владимир и выложил главную мысль: – В подтверждение договора мы требуем его дочь.

Вот теперь Святополк окончательно понял, зачем его призвал к себе Владимир, однако не подал виду, – все, что нужно, отчим скажет сам.

Владимир усмехнулся в пышные усы.

– Так что готовься к свадьбе.

Святополку осталось покорно склонить голову.

– Сделаю, как велишь, отец.

Владимир уверен был и до этого, что Святополк поступит именно так, как он рассчитывает. Однако в глубине его души все же томилось смутное подозрение, что Святополк презирает его, а потому подчеркнуто покорен. Владимиру иногда думалось, чтобы, может, было бы лучше, если бы пасынок проявлял непокорность, свой дурной нрав, по крайней мере все было бы ясно. Но пока повода придраться к Святополку не было, он вел себя как послушный и преданный сын.

– Святополк, может, ты хочешь развлечься? Сегодня мы будем в Днепре топить язычников, – предложил Владимир, помня что, сколь монахи сторонятся женщин, столь же они любят участвовать в мучениях людей.

Святополку это было неинтересно, и он отказался, сославшись на то, что в связи с предстоящей свадьбой у него появляется много дел и потому ему надо срочно вернуться в Туров.

– Как хочешь, – с усмешкой ответил Владимир и предупредил: – Свадьбу будем играть в Вышгороде. Так что переезжай из Турова скорее.

Покинув комнату Владимира, Святополк, пока шел к себе, все же вынужден был отметить прозорливость отчима, – женив его на дочери польского короля, он убивает даже не двоих зайцев сразу, а намного больше. Из враждебного польского короля он сразу получает союзника.

Владимир же, после того как Святополк ушел, думал, что Святополк совсем не смиренный монах, он умен и хитер, а потому трудно придется Борису, когда придет время брать наследство отца.