Текст книги "Непридуманная история Комсомольской правды"

Друг мой Витя…

2001 год. Москва. Московское время – 11 часов. Редакция газеты «Комсомольская правда». Кабинет редактора Московского отдела Виктора Шуткевича.

Я представляю себя несносным ритором на трибуне Гаагского трибунала:

«Господа! Я решительно против упразднения зимних каникул. Кому не нравится – может игнорировать посленовогодие и работать. Но нам, повесам, празднолюбцам, бездельникам и сибаритам, они просто жизненно необходимы!»

Пивко! С утра! Что может быть приятнее для такого отъявленного, прожженного, неисправимого эпикурейца, как я? Мы сидим с редактором Московского отдела Витей Шуткевичем в его кабинете (он тоже латентный, эскамотированный, дискретный эпикуреец) и пьем раннее, утреннее пиво.

Информация к размышлению.

Виктор Николаевич Шуткевич. Родился в деревне Чахец Брестской области. В 1978 году окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. С июня 1976-го по июнь 2003 года – в редакции газеты «Комсомольская правда». Прошел путь от стажера отдела сельской молодежи до заместителя главного редактора. Был собственным корреспондентом «Комсомолки» в Польше (1988–1991). Поэт. Романтик. Влюбчивый, восторженный и добрый.

В последние годы – заместитель главного редактора «Российской газеты». Лауреат премии Правительства Москвы в области журналистики (2002). Автор поэтических книг на белорусском и польском языках.

Двухметровый, кудрявый, статный исполин, Витя был большим восторженным мальчишкой. Он был моложе меня на два года, но в «Комсомолке» работал уже больше двадцати лет, имел награды, и к тому же у него на родине, в небольшой белоруской деревеньке, уже при жизни земляками был создан его музей. Он единственный из моих знакомых, кто знает свою родословную до восьмого колена.

Когда я пришел в «Комсомольскую правду», меня сразу, как новенького, салагу, определили к Шуткевичу в Московский отдел. Туда всех новичков определяют на первое время, как в чистилище. Чтобы потом забрать: кого в рай, кого – в ад. Шутя никогда не психовал, не кричал, не топал ногами, не махал руками, при мне никого не бил сильно, до крови, даже когда Московский отдел подвергался резкой критике высокого начальства. Никогда не бил нас своею рукою тяжелой под дых, нашкодивших своих сорванцов: Андрюшку Моисеенко, Володьку Ворсобина, Анечку Селиванову, Лешку Синельникова, Яську Танькову, Серегу Черных, Лешку Лазарева, Анечку Орлову, Сашку Мешка. Жили мы дружно и не бранилися. Все праздники, красные даты календаря, дни рождения и просто – окончание очередного дня празднуем в редакции, с песнями и плясками. Шутя меня бережет, как зеницу ока. И ежели кто-то трунит надо мной беззлобно, он говорит:

– Не обижайте гения! Вы будете гордиться, что жили с Мешком в одну эпоху!

Краска смущения бросалась мне в лицо после таких слов.

Тогда еще в кабинетах можно было курить, есть, пить, совокупляться и влюбляться.

Девочка Дуся, сидит за столом, напротив меня, грызет авторучку и пристально смотрит на меня. Я делаю вид, что не замечаю, но вскоре меня начинает не на шутку волновать ее взгляд. А вдруг это любовь?

– У меня коза в носу? – спрашиваю я, наконец.

– Да нет. Просто ты классный.

– Отчего же мы до сих пор не вместе?

– Вы глазки будете друг другу строить или будете работать? – слышу грозовые раскаты голоса Шути над головой.

Иногда, в летние дни, он забирает весь отдел на выходные к себе на дачу. Дача у него большая, многоэтажная. Мы размещались на постой командой человек двадцать. Там даже бильярдная была. И тогда начиналось такая прекрасная мистерия, юношеская вакханалия, сатурналия, буйство страстей и эмоций! Песни, цыганские пляски, языческие костры, шашлыки, вино рекой. Шутя был не чужд шумному, языческому веселью. Ох, не чужд! Да мы и все были не чужды! Да я и сейчас не чужд.

К дню рождения Шути мы готовились скрупулезно и коллегиально. Что подарить человеку, у которого все есть? Ну, купили ему полное собрание дисков его любимых «Песняров». Но это же мало.

– А давайте ему стриптиз устроим? – легкомысленно предлагает Лешка Лазарев.

– Ты, что ли, ему его устроишь? – смеемся мы.

– Да нет, натуральную стриптизершу закажем!

Идея показалась нам страшно смешной и удачной. Заказали. Выписали пропуск. Она пришла, крупная такая, деревенская особь, килограмм восемьдесят. Кудрявая, конопатая, грудастая, задастая: кровь с молоком.

– Лазарев, – с легким укором заметил я, – это не стриптизерша, а проститутка!

– А стриптизерши не поехали. Но эта говорит, танцевать умеет, – успокоил Лазарев.

– Поздравляем! Поздравляем! – скандировали мы, преподнося ему наш скромный подарок, грудастую стриптизершу: – Плиз! Стриптиз! Стриптиз!

– Вы с ума сошли! – воскликнул Шутя и, как мне показалось, страшно покраснел. Он взволнованно схватил со стола какие-то бумаги, выскочил в коридор, походя укоризненно бросив мне:

– Ты это придумал? У тебя полчаса, чтобы ликвидировать этот бардак. Дураки!

И ушел стремглав вдаль по коридору. Надо же, в его возрасте и положении он еще не разучился краснеть!

Полчаса я ликвидировал этот бардак с деревенской красавицей, доставшейся мне неожиданно, как нечаянный чужой подарок, это целая вечность! Мы заперлись с ней в кабинете Шути, я поставил «Песняров», и она, споро раздевшись до трусов, сделала мне долгий, нервный стриптиз. Не пропадать же деньгам! Простите, «Песняры»!

– Не одевайся пока, – сказал я, выходя из кабинета, – вот так и лежи!

Пошел, позвал на угощение организатора этой нежданной оргии, Лешку Ларазева.

Отказался. Оказывается, я один там был такой разнузданный и безнравственный. Свершил, как бонус – феллацио, чтоб не пропадало семя всуе. Да и неизвестно, когда такая халява выпадет? Я ее за эти покорные стриптизы оставил на наш банкет, чему она была неслыханно рада: поела деликатесов, выпила хорошего вина, посмотрела на прогрессивных журналистов Великой Газеты и покинула наш чертог (через еще одно мое долгое надругательство в кабинете именинника Шути) довольная и совершенно бухая.

Через пару лет, уже будучи в больнице, Витя Шуткевич, Шутя, передал мне через ребят свою последнюю книжку «Деревня Париж». Он подписал ее так: «Брат мой, Саша, мы много смеялись над этой жизнью – посмеемся и над старухою Смертью. Твой Витя Шуткевич. 28. 12. 2006 г.». Через три месяца он ушел от нас с этой Планеты.

А сейчас пока мы, веселые, расслабленно сидим в кабинете Шути, молодые, сильные, задорные, полные планов и пива.

– У меня складывается такое ощущение, – говорю я непринужденно, продолжая нашу неспешную беседу, – что я занимаюсь никому не нужной ерундой.

Витя работает в «Комсомолке» уже двадцать с лишним лет (почему «с лишним-то»? Зачем так говорят, «лишним»?), и мои умственные спекуляции ему кажутся смешными.

– Раз тебя Суня взял без испытательного срока, значит, это кому-то нужно, – туманно отвечает он. Это уже не первая наша дискуссия на эту, волнующую меня, тему.

– Чем я занимаюсь, Витя? В среду я ходил на презентацию нового коньяка «Миллениум»…

– Твою мать! – хлопает он себя по коленке. – Это что – жалоба? Ты мне жалуешься? Да ты… Я завидую тебе… Нормальный, кстати, коньяк? Отчего мне не принес?

– Вчера ты отправил меня на выставку детского рисунка. Я описывал, как прекрасно рисуют дети….

– Очень полезная, позитивная информация…

– А на прошлой неделе я был на выставке женского нижнего белья! – мягко рявкнул тенором в отчаянии я.

– Твоя тема! Женщины России тебе благодарны. Ты хорошо, со знанием дела, описал женское белье. К тому же Джабраилова встретил, Малахова. С девушкой армянской познакомился… Все у вас срослось? Что ты не похвалишься? Чем ты недоволен?

Стук в дверь. Появляется Андрюша Моисеенко. Кивает мне.

– Виктор Николаевич! Таки мне ехать в Наро-Фоминск?

– Конечно. Бери фотографа и езжай.

Андрюша исчезает.

– А в четверг я был вынужден три часа сидеть на чемпионате по женскому сумо, – продолжаю «ныть» я, наполняя свою переполненную ауру, словно картошкой, грехом уныния.

– Епрст! Какая у тебя яркая, насыщенная жизнь! Да многие мечтают хотя бы одним глазком посмотреть, как дерутся дамы! А я тут в кабинете задыхаюсь….

– А мне ведь 45 лет! – с горечью восклицаю я. – Для этого я приехал в Москву из далекого Воронежа?

– А позавчера ты ходил в интимсалон и делал креативную, интимную стрижку на лобке, – напомнил Шуткевич. – За счет «Комсомолки», между прочим. Где бы ты, Саня, в Воронеже сделал интимную стрижку на халяву?

– Это смешно, – сказал я, краснея от стыда и оттого отпивая в отчаянии сразу полбутылки.

– А что? Написал ты об этом смешно. На пять. Я смеялся до слез. А завтра пойдешь на юбилей журнала «Playboy». Там очень красивые девушки….

– Но это все – несерьезно! Мне нужен подвиг! Витя! – воскликнул я в отчаянии. – Ты не понимаешь! Мне сейчас нужен подвиг. Потом будет поздно. У меня растут года! Мне на пенсию через 15 лет. Мне перед сыном стыдно, чем я занимаюсь… Делаю тюнинг лобка….

– Здравствуйте! – воскликнул Шуткевич в изумлении. – А кто тебе мешает совершать подвиг? Давай! Вперед! Придумай тему и совершай подвиг…

– Я давно придумал.

– Говори!

– В России полно псевдотуристических агентств, которые за большие бабки отправляют россиян за границу, обещая им трудоустройство, – стал я излагать давно созревшую в моем сознании идею. – На самом деле, там у них забирают документы, и люди попадают в настоящее рабство. Давай я поеду в Великобританию и попаду в рабство? Там сейчас как раз эпидемия коровьего бешенства….

– Прекрасно! – воскликнул Шуткевич. – А что ты молчал? Давай, садись, пиши быстро заявление, не забудь экономическое обоснование. Цена вопроса. Сунгоркин без этого не будет рассматривать. Вот ты плачешься: худо тебе у нас! А кто б тебя послал в коровье рабство, в Англию, в твоем Воронеже?

– Да… – задумчиво согласился я, – в Воронеже меня бы точно в Англию бы не послали. В другое место меня бы послали…

Сказ о том, как занесло меня в «Комсомолку»

D’où venons nous? Que sommes nous? Où allons nous?

(Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?)

Поль Гоген

1999 год. Пригородый поселок Воронежа. Отделение милиции.

– Ты! Ты убил его! – кричал он мне, брызгая слюной. – Я сейчас блять посажу тебя к уголовникам у меня как раз двое сидят они тебя отпиздят отпетушат во все дыры и ты во всем сознаешься ты сука приползешь ко мне и будешь умолять меня дать тебе бумагу для чистосердечного признания!

Это был «злой следователь». Кстати, от него по-прежнему, как и в первую нашу встречу, пахло перегаром. Ни за что не поверю, что за два дня не выветрилось! «Добрый следователь» стоял и безучастно смотрел в зарешеченное окно. «Злой» был одет в невыразительный серый пиджак. Зато «добрый» был в яркой рубашке, на которой по ядовито-зеленому фону были разбросаны неведомые современной ботанике цветы. Такое ощущение, что он пришел на работу сразу после исполнения пасадобля и джайва на районном конкурсе бальных танцев.

– Да не убивал я его! – сотый раз повторял я. – Он мой друг…

– Друг? Я охуеваю!!!! Друг! Да моя профессиональная практика показывает, что убивают как раз близкие друзья. Вы ведь бухали целый вечер? – скорее констатировал, чем спрашивал, «злой». Я понурил голову. Хотя она и так была понурена.

– Да, мы бухали, – не стал я отрицать. А про себя подумал: «А сам-то ты не бухой? На работе тем более! Фемида бухая!»

– Потом сцепились из-за девки. Так? – пристально глядя мне в глаза, умоляюще вопрошал он. Сильно хотелось ему дело закрыть и меня посадить.

Мы не могли сцепиться из-за девки, потому что не могли. Влад был счастливо женат. Он любил свою жену. А мы относились к ней, как к своей младшей сестричке. Она была для нас святая. А то, что ко мне приходят святые девочки, с лохматой вульвой, это никого не касалось!

– Да что вы… Дина вообще-то моя девушка. А Влад был, как вы знаете, женат. И жена его, Лада, была беременна. Не срастается ваша теория, – сказал я, умело пряча опасные, ехидные интонации.

– Успокойся, Володя. Угомонись! Видишь: он испуган! Закуришь, Саш? – спросил, поворачиваясь, нежно второй, «добрый» следователь, протягивая мне пачку сигарет. О! Боги! Как примитивно они это делают! Насмотрелись сериалов! Но от «закурить» я не отказался. Я бы и выпил. Но не предлагали. Хотя, по моим наблюдениям, судя по состоянию «сурового следователя», «у них с собою было». Не такой уж он и «добрый», этот второй.

– Тогда помоги нам, подскажи, как объяснить то, что, выйдя из твоей квартиры, Влад оказался мертвым, лежащим на подъездном козырьке? – спросил «добрый». – И почему ты не сказал, что, кроме тебя, Влада, Василия и Дины, была еще одна девушка?

– Потому что та, еще одна, пришла только на следующий день. После того, как я от вас вернулся!

– Но Василий сказал, что она была в вечер убийства.

Если честно, то и я не все помнил. В этот вечер ко мне много приходило разных друзей. Мелькают лица! Но кто? Я пытаюсь разобраться в открытках воспоминаний. Дева из маршрутки, брат ее. Кто-то выдул целый пузырек дорогого одеколона! Он стоял на полочке, в туалете. И теперь там пустая баночка. Кто выдул? Я бы мог этим одеколоном целый месяц мазаться и благоухать.

– У Василия – стресс! Пьяный стресс! – ору в панике я. – Если бы ваш друг погиб, вы бы и имя свое забыли. Мы хоть имена свои помнили.

– Ну, что ж, спросим у нее. Кто она? Фамилия? Имя? Адрес? – «добрый», как сок, следователь взял авторучку и придвинул к себе большую тетрадь.

– Я не могу сказать: она замужем, – потупился я. Эта девушка сказала, что она замужем. Мы замужних не сдаем!

– Што-о-а-а? Да ты, еб твою мать, сейчас в камеру пойдешь, к ворам, – напомнил громко мне на ухо «злой» следователь. Я напрягся, пытаясь вспомнить имя той, которой не было в квартире моей в момент гибели Влада.

– Но я правда не знаю, как ее фамилия. Мы с ней только пару раз встречались.

Если не для следствия, а для читателя: она сняла меня в маршрутке. Она там деньги собирала, кондукторила. Но сошла со мной на моей остановке, бросив свою работу («Стой! Ты куда, блять!» – услышал я вдогонку слова шофера маршрутки), и улеглась через пару стаканов в мою постель, скинув труселя: настолько я ей стал внезапно мил. Не поверите: я даже документы у нее не проверил.

– Людой зовут ее, – «вспомнил» я. – Она кондуктор в маршрутке. (О! Боги! И какие только не ходят ко мне девчата! И коварные проститутки, и честные студентки, и кондуктора, и кассиры, и продавцы женского белья, и санитарки, и овощеводы! Вот балерины и оперные певицы почему-то меня избегают. Боятся, что я изобличу их в фальши и подвергну наказанию.)

– Найдем! – пообещал «исполнитель джайва».

– Иди пока! – поджав в обиде губы, сказал «невыразительный, немодный пиджак». – Свободен. Пока свободен, журналист хуев… Я тебя наскрозь вижу! До скорого свидания. Кстати, сколько лет девчонке, которую я сегодня застал у тебя дома на диване?

– Девятнадцать! – нагло соврал я и густо покраснел.

– Смотри, Мешков! Я проверю! Ты у меня еще за совращение несовершеннолетних сядешь!

* * *

Я вернулся домой. Наташка, как самка Купидона, беззаботно лежала на диване, обнажив свои пухлые прелести, в той же развратной позе, в которой я покинул ее, когда за мной пришли менты, и манипулировала пультом телевизора. Мгновение словно остановилось, хотя прекрасным его не назовешь, хоть ты лопни.

– Они били тебя? – не глядя на меня, спросила Наташка, без интонации заботы и участия.

– Да нет. Только изнасиловали немножко, – ответил я безрадостно.

– Че, правда? – подскочила она в каком-то первобытном восторге.

– Успокойся. Ступай домой. Мне надо отдохнуть… – Я и правда страшно устал. Нервы были на пределе. К тому же она – несовершеннолетняя. А «этот» гад и вправду может проверить.

– Ой, да пожалуйста! – надула она и без того надутые, амарантовые губы. В мутное окно мое заглянула Вечность, уставшая от Жизни, и хмурый день, обезображенный омерзительным, тяжким общением, обидой и тоской, стал вдруг Прекрасен и Светел…

* * *

Мой друг, поэт, певец, шалопай, раздолбай и просто добрый и классный малый, Влад в тот страшный вечер пришел ко мне мириться. Мы до этого поругались из-за пустяка (он залез в мое отсутствие, без моей санкции с какой-то крошкой в мою квартиру и устроил там погром, выпив бутылку моей водки, осквернив пороком мою кровать и разбросав имущество по квартире, да при этом, зачем-то, разобрав на части мой пистолет «Вальтер»). Нет! Ну как вам это: превратить мой дом, этот храм разнузданной духовности, в развратный притон?! Мы целый месяц не разговаривали. Кстати, в качестве «мировухи» Влад принес «бухла» столько, что хватило бы на небольшую деревенскую свадьбу. Нет, тут я немного преувеличил: при нашем уровне потребления хватило бы лишь на небольшую свадьбу на хуторе.

А в моем серале к тому часу уже присутствовали мой друг Василий и моя девушка Дана. Ну, как «моя»: наша общая. Это она раньше была только моей. Но чувство собственности мне чуждо. Я воспитывался в интернате для трудных детишек. Там все было общее. Мы в тот вечер с Василием по традиции наметили прекрасную, целомудренную групповую оргию с одной из моих сговорчивых и покладистых «крошек» Даной. Дана была доброй безотказной девушкой. Поскольку у меня было несколько «крошек», то я, экономно и разумно, расходовал свою сексуальную энергию, благородно деля ее на всех. Поэтому меня Дане явно не хватало. И мне хотелось по-дружески «угостить» ею и моего друга, благодарного первого читателя моих опусов, Ваську, депутата райнного совета депутатов. На групповой секс я ее разводил два долгих месяца. Сначала просто спросил: как она к этому относится. Забросил «зерно», как говорится. Зерно зрело, наливалось силой. Время от времени я методично спрашивал: не созрела ли она? Наконец она сказала: «Хрен с тобою, Санек! Зови своего Василия!» Влад знал об этом факте. И вообще Дана ему давно нравилась. Но мы на него не рассчитывали. Он обиделся в тот вечер. Ну, и выпили, к тому же, мы изрядно. Видя, что мы на него не рассчитываем, он психанул и со словами «Ну и ебитесь тут…!» покинул нас.

– Проводи его! – сказал мне Василий.

Я догнал Влада возле лифта. Он стоял, покачиваясь, держась за стенку. Я нажал кнопку вызова.

– Не надо меня провожать! Я вам не пиздюк! – произнес старательно, пытаясь говорить четко, Влад, – Я дойду и сам.

Я пожал плечами и вернулся к ожидавшим группового секса гостям. Обида на Влада еще не прошла, хотя мы выпили изрядную «мировуху», но мне нужно было время, чтобы забыть погром. Мы еще немного выпили, поболтали и потом предались веселому, сладкому, групповому пороку. Хотя тогда для нас секс был добродетелью. Ведь он нес радость всем нам поровну. Утром, едва только первые лучи солнца ворвались в окно, в мою дверь постучали (звонок никогда в моем доме не работал! Тунеядец! Ленивый был, ужас!). Стучали громко и требовательно. Так стучат немецкие захватчики, когда ищут партизан. Я подумал с теплотой: это Влад вернулся похмелиться. Открыл, не спрашивая: кто там и зачем? Два хмурых, незнакомых мужика стояли передо мной, сурово глядя на меня: одутловатого, помятого, излучающего порок.

– Одевайся! Пойдешь с нами, – скомандовал один их них.

– Э! Да их там много! – сказал другой, услышав паническую возню на одре моего сераля. – Все собирайтесь!

Я подумал: наверное, сосед сверху, бывший комсомольский вожак, как обычно, пожаловался на шум и громкую музыку. Ко мне по этому поводу уже приходили не раз. Пять раз приходили ко мне по этому поводу.

Нас троих, полусонных, похмельных, недоуменных, привели в местное отделение милиции.

– Зайди ко мне в кабинет, – сказал мне вышедший навстречу из кабинета одинокий одутловатый мужик (впоследствии – «злой» следователь). Я покорно зашел. Кабинет следователя скудностью интерьера напоминал палату буйнопомешанных: стол, два стула, сейф. Все. А, нет! Есть еще мебель: два граненых стакана.

– Во сколько вчера от вас Влад ушел? – спросил следователь (я еще не знал, что он «злой»).

– В первом часу.

Мужик достал из-под стола бутылку водки и разлил зелье по стаканам. Мне налил почти полный. Себе чуть поменьше. На работе все-таки…

– Его сегодня утром нашли мертвым на козырьке вашего подъезда. Разбился твой друг.

Что? Влад? Как так? Я буквально ох…л, если это слово уместно в данном контексте. В голове все смешалось, в глазах потемнело. Нет! Да ну! Мой друг, Влад? Весельчак, энерджайзер, жизнелюб, жуир, бабник и бретер! В конце концов, соведущий моей телевизионной программы… Да что же это за хрень какая-то? Такое могло случиться с кем угодно, но не с нами. Хотя Влад в последнее время часто и беспричинно ходил по краю. Лез в драки, гонял пьяный на машине…. Не знаю, почему так бывает. Ведь в личной жизни у него все было в порядке. Красавица жена дома сидит тяжелая, бизнес налаживался, здоров, красив, молод… Машину недавно купил. Битую…

– Выпей! – строго приказал следователь, при этом дружески положа мне руку на плечо. – Влад упал с общего балкона 13-го этажа. Ты ведь на 13-м этаже живешь? Так то… Ты не заметил: он был чем-то расстроен, когда уходил?

Я махом выпил. Некоторое время подышал, закусывая спертым воздухом. Так! Давай разберемся! Джойс не всегда писал одинаково талантливо. Были и провальные вещи. «Портрет художника в юности» скучнейшая вещь. Он там философствует, учит уроки, размышляет о смысле жизни, о женщинах. Ну и нах? Учеба в протестантском вузе: кому это из нас интересно? Я учился в светском вузе и был успешно оттуда исключен за прелюбодеяние! Вот это интересно!

– Нет. Он был в порядке, – наконец сказал я, прогнав прочь приступ обнаглевшей утренней рвоты, попытавшейся взбодрить меня в эту трудную минуту. Или тот же Райнер Мария Рильке. В своих «Записках Мальте Лауридиса Бригге» грузит читателя унылыми воспоминаниями мальчика об скучной учебе. Зачем вообще писать такие скучные книги? Книги должны быть веселыми, эротичными, остроумными и захватывающими!

– Тогда вообще непонятно, – следователь тоже молодецки махнул свою дозу водки, крякнул, занюхал рукавом, – хотя содержание в крови алкоголя было критическим… 3,2 промилле. Но для молодого, крепкого организма это хуйня… – сказал он изменившимся голосом, будто кто-то держал его за горло.

Мы с Василием вышли из участка ошеломленные, раздавленные, убитые. То есть получается, когда мы порочно веселились, он уже был в другом измерении и мог наблюдать со стороны, с высоты, из другого мира наблюдать за нашей безумной мистерией…

Утром позвонил неугомонный собкор «Комсомолки» Лешка Синельников. Он сказал весело и задорно:

– Все! Пляши! Собирай вещи и пляши! Трусы, носки, зубную щетку. Ты едешь в Москву! Тебя Сунгоркин вызывает. Будешь работать в «Комосолке».

Это было неожиданное сообщение. Это было как пыльным мешком из-за угла, как для немца – харакири, как для еврея сало! Как для африканца новость про Эболу. Как для Гитлера весть о беременности. У меня были другие планы на жизнь. Вернее, их не было вообще. Я уже 4 года существовал без постоянной работы и как-то уже привык к независимой и голодной жизни.