Текст книги "Год 1976, Незаметный разворот"

Александр Михайловский и Юлия Маркова
Год 1976. Незаметный разворот

Часть 69

13 июля 1941 года, час пополудни, Белосток, дворец Браницких

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Сразу после церемонии инсталляции заклинания Мобилизации я собрал совещание в своей временной штаб-квартире – дворце графов Браницких, где до 22 июня располагался штаб 10-й армии. Немцы достойного применения этому дворцово-парковому ансамблю придумать так и не успели. Теперь же тут находятся моя временная штаб-квартира и военно-гражданская администрация Белостокского освобожденного района. Генерал Голубев сказал, что все тут осталось точно в таком же виде, как и в тот момент, когда его армия начала свое безнадежное отступление на восток. Впрочем, большого значения этот факт не имеет, к тому же Бахчисарайский дворец, несмотря на свою седую древность, был уютней, а база в Тридесятом царстве – функциональнее. Для нас наличие этого дворца означает только то, что базироваться мы можем в относительно комфортных условиях, а не на лесной поляне в Супрасельской пуще.

В бывшем кабинете командарма, помимо нашей магической пятерки и товарища Сталина из этого мира, собрались и другие мои соратники: генералы Велизарий, Багратион и Карбышев, три моих юных адъютанта, подполковник Седов, капитан Коломийцев, отец Александр, Бригитта Бергман, Сосо с невестой Ольгой Александровной и, конечно же, моя супруга Елизавета Дмитриевна. Из мира четырнадцатого года тут присутствуют наследница престола Ольга Николаевна с женихом Кобой – прибыли в качестве почетных гостей приобщиться к великому таинству заклинания Мобилизации, а оказались нечаянными свидетелями самопроизвольного возникновения портала в еще один мир. Мы круты и могучи, и к этой силе теперь требуется добавить хоть немножечко ума и осторожности, а то и до беды недалеко. Не стоит забывать, что наш главный маг-исследователь, при всех своих достоинствах – это мальчик, которому еще не исполнилось четырнадцати лет.

От мира восемнадцатого года на этом совещании в качестве наблюдателя присутствует только милейшая Александра Коллонтай, проходящая у нас повышение квалификации перед назначением наркомом по делам женщин (ведь событие, которому посвящена эта встреча, случилось внезапно, а специальных постоянных представителей при нашей ставке у тамошнего товарища Сталина не имеется). На календаре в том мире – одиннадцатое февраля по григорианскому летоисчислению, и у молодой Советской власти и без нас хлопот полон рот. Наскоро затоптанные мною очаги антисоветчины еще тлеют, а кое-где из-под углей снова пробиваются язычки пламени. Антонов-Овсеенко отозван в Петроград и арестован сразу после покушения на Ленина, зато Муравьев сорвался с катушек и, превратив свою армию в банду, принялся гусарствовать на юге Правобережной Украины – куда там атаману Григорьеву и Нестору Махно. Зреет нарыв и на Урале, где противостоят друг другу казачий атаман Дутов, не признающий советской власти, и троцкист-самоназначенец (ибо в Советы его никто не избирал) Самуил Цвиллинг. В Сибири пока все относительно спокойно (никаких вооруженных чехословаков этим путем никто отправлять не собирается), но в кармане у англичан уже сидит адмирал-перевертыш Колчак, а в запасе у японцев имеется омерзительный атаман Семенов. Уголья будущей гражданской войны тлеют, и уже нашлись люди, что принялись раздувать их со всем знанием дела, ибо так называемая первая русская революция тоже случилась далеко не по щучьему велению.

Но главная контрреволюционная опасность назрела совсем рядом с Петроградом. В бывшем Великом княжестве Финляндском все-таки вспыхнула гражданская война, расколов его на красную и белую части. Красные контролируют пронизанный дорогами промышленно развитый юг, белые окопались на редко населенном севере, устроив себе временную столицу в Ваасе. Туда уже прибыли шведские офицеры-добровольцы, чтобы превратить так называемые «отряды самообороны» в полноценную белофинскую армию. И командующий для этого сборища тоже уже готов. Генерал Маннергейм (тоже, кстати, швед по национальности), свежий как огурчик, прибыл в Ваасу, чтобы руководить «восстановлением законной власти».

Плюс для «красных», после подписания договора о Союзе Советских Социалистических Республик – их поддержка в Петрограде стала цельной и безоговорочной. И минус для «белых» – после подписания того же договора из комплота по их поддержке вышла Германская империя, так как кайзеру Вильгельму совершенно не с руки ссориться с Бичом Божьим. Так что так называемый батальон финских егерей отправился не в Финляндию поддерживать «белых», а, за исключением немногочисленных дезертиров, убыл на Итальянский фронт. Правильно, там этим деятелям и головы сложить, точно так же, как польскому корпусу Довбор-Мусницкого суждено пасть полностью и без остатка в боях на окровавленных полях под Ипром и Аррасом.

Остановив в сорок первом году германский «Дранг нах Остен», на следующем этапе я намеревался снова повернуться лицом к восемнадцатому году, чтобы там доделать все недоделанное, и, за исключением законченных утырков, забрать к себе из того мира всех, кто в будущем никак не сможет ужиться с советской властью. И финский вопрос при этом был для меня одним из важнейших, так как именно договором между красными властями Петрограда и Гельсингфорса устанавливались контуры будущей системы социализма, выходящей за рамки территории бывшей Российской империи. Да и вообще, негоже колыбели революции стоять прямо на границе с недружественным и воинственным лимитрофом. Ради достижения приемлемого результата я был готов как послать на дело «Каракурт» в плазменном обвесе, чтобы стереть эту Ваасу с лица земли, так и разобрать этот вопрос «руками», с последующим развешиванием всех причастных к белофинскому националистическому мятежу на фонарных столбах.

И вот, едва эти планы оказались близки к осуществлению, случился чрезвычайный прорыв в середину семидесятых годов, где для нас вроде бы нет никакой работы, потому что там отсутствуют острые переломные моменты. Брежневская «эпоха застоя» – это инерционная фаза развития «красного проекта», совмещенная с его постепенным разложением и развоплощением, дефицитом всего нужного и избытком ненужного. С одной стороны, в это время граждане Страны Советов вроде бы могли начать удовлетворять свои постоянно растущие материальные потребности, чему ощутимо мешал госмонополистический характер послесталинской советской экономики, которой было «неинтересно» заниматься выпуском такой мелочи как товары народного потребления. С другой стороны, идеологема «мирного сосуществования двух систем» размывала стоящие перед Советским Союзом стратегические цели, а партийно-государственная машина постепенно зарастала плесенью кумовства, коррупции и казнокрадства.

Вместе с тем в действительности середины семидесятых годов для нас имелись и положительные моменты. Во-первых, не было необходимости прямо сейчас вскакивать, хватать и трясти, ведь Советскому Союзу не грозила немедленная катастрофа. Во-вторых, мир середины семидесятых годов, стоит только соответствующим образом договориться с товарищем Брежневым, вполне может стать военно-техническим донором для мира сорок первого. Тридцать лет форы в развитии – тоже весьма солидный задел, перебить который не получится ни у местной гитлеровской Германии, ни у Соединенных Штатов.

И в то же время товарищ Сталин из сорок первого года должен своими глазами увидеть брежневский «развитой социализм» и понять, нужно ли его Советскому Союзу в будущем такое «счастье» с зажравшимися партийными бонзами, сытыми национальными окраинами и полуголодным существованием для большей части русского народа. Как подсказывает мне энергооболочка, по выкладкам советских же экономистов, РСФСР была главным донором социалистической системы, и заработанное на ее территории дружно проедалось как советскими окраинными этнократиями, замаскированными под «братские» республики, так и прочими «сосисками сраными» – то есть социалистическими странами. Именно тогда, на фоне разницы в уровне жизни между русскими и национальными регионами СССР, возникла легенда о том, что русские все поголовно дураки, лентяи и пьяницы, а потому не могут работать с полной отдачей, зато хохлы, латыши и разные там армяне с казахами кормят весь Советский Союз.

А вот этим вопросом следует заняться в первую очередь и как можно скорее, так как нет лучшего способа повышения квалификации, чем на наглядном примере внешне благополучной страны, которой до гибели осталось всего каких-то пятнадцать лет.

– Итак, товарищи, – сказал я, – сегодняшняя операция по наложению на Советский Союз заклинания Мобилизации, помимо желаемых результатов, имела и неожиданные последствия…

– Говоря о неожиданных последствиях, вы, товарищ Серегин, имеете в виду ту дыру, что образовалась в небе в результате вашей волшебной манипуляции? – с интересом спросил Сталин, сидевший от меня по левую руку.

– Эта дыра, – хмыкнул я, – ведет отсюда в мир примерно тридцать пять лет тому вперед по ходу Основного Потока. Слишком много мы собрали в одном месте мотивированных людей, на себе испытавших ужас нацистского плена. Слишком велика оказалась их вера в товарища Сталина, и слишком серьезно они восприняли каждое слово этой песни-заклинания, вкладывая в нее без остатка всю свою душу. В результате в местном локальном пространстве сконцентрировалось чрезмерно большое количество энергии, потому что скорость ее поступления в ходе раскрутки магоэнергетического вихря оказалась в несколько раз выше скорости рассеивания готовых эманаций Мобилизации в ноосфере вашего мира.

– Энергетический пробой случился по линии наименьшего сопротивления, как и в случае с обычным электричеством, – сказал Колдун. – У меня даже возникло ощущение, что тот мир сам притянул на свою ноосферу накопленный нами положительный заряд психической энергии. Есть в нем что-то такое, болезненное, предвещающее в будущем неотвратимую катастрофу, в силу чего он сам стремится соединиться с этим миром, чтобы составить с ним в будущем тесную пару – вроде той, о которой я докладывал вам там, в Бресте.

– Я думаю, мальчик прав, – с нажимом произнесла Бригитта Бергман. – Я прекрасно помню те годы. Смертельный удар коммунистической идее и системе социализма был нанесен двадцатью годами ранее, еще в пятьдесят шестом году. Низвергнув с пьедестала товарища Сталина, ваши доморощенные вожди-временщики тут же пустились во все тяжкие. Сначала они прекратили идеологическое противостояние с капитализмом, объявив о мирном сосуществовании двух систем, а потом стали встраивать Советский Союз в буржуазную мировую экономику в качестве энергетического сырьевого придатка. И в то же время внутри вашей страны принимались разрушительные идеологически мотивированные решения, предопределившие в будущем дефицит товаров народного потребления, в том числе и продовольствия, а также значительный рост цен по всем товарным направлениям. Возникшие диспропорции планировалось покрывать за счет закупок на так называемом мировом рынке за счет денежных средств, вырученных от продажи капиталистам нефти и газа по демпинговым ценам. До поры до времени это работало, но все равно у большого количества ваших людей возникло ощущение бесцельности и бессмысленности такого существования, потому что вожди с высоких трибун говорили одно, а делали нечто совершенно иное. При этом большое количество ваших людей, героев войны с фашизмом, знали прежнюю правильную жизнь и желали ее возвращения, но до их желаний никому не было дела. Ваша партийная номенклатура отделилась от народа и замкнулась в своем собственном кругу, примерно так же, как раньше это делала наследственная аристократия, и это вызывало в советском обществе фрустрацию, за которой должны последовать тотальное неверие в проповедуемые догмы и жажда необратимых перемен, неважно, в какую сторону. Именно эти чувства в большом количестве я ощутила своими способностями мага Истины по ту сторону самопроизвольно возникшего портала.

– Да, все так и есть, – подтвердил капитан Коломийцев. – Я, конечно, моложе товарища Бергман на пару поколений и не обладаю магическими талантами, но середину семидесятых годов, с ее все усиливающимся ощущением бега на месте, помню прекрасно. Идейный тупик, когда самое высокое начальство уже потеряло ориентиры в окружающем пространстве, а народ веру в это самое начальство и во все то, что оно произносит с трибун – он и в Африке идейный тупик. Единственное, чем нам оставалось гордиться, это успехами в космосе и победой советского народа в Великой Отечественной Войне.

– А еще, – сказала Птица, и глаза ее как-то взволнованно блестели, – в середине семидесятых живет и творит Владимир Высоцкий. Спаси его, Серегин, и благодарность народа во всех мирах к тебе будет безмерна.

– Значит так, товарищи, – сказал я, – то, что этот портал открылся не по нашему желанию и разрешению свыше, для меня не значит ровным счетом ничего. Советский Союз в середине семидесятых годов точно так же находится под моей защитой и опекой, как и версии русского государства в других мирах. Советские люди, которые живут сейчас там, под мирным ясным небом, не должны узнать ни Перестройки, ни вызванной ею карточной системы, ни ужаса и бессилия девяностых, ни других негативных последствий гибели разлагающейся советской системы. И про Высоцкого мы, Птица, тоже не забудем. Мне кажется, что место этого человека здесь, перед бойцами и командирами Красной Армии – ему есть что сказать и спеть им. Но об этом после. При этом ответственности за миры восемнадцатого и сорок первого года, стабилизация которых далеко не закончена, я с себя тоже не снимаю. Да, легко и просто не будет, но нам, младшим архангелам и членам ЦК партии большевиков, никто и не обещал ни жизненной легкости, ни простых заданий. Поэтому быть посему, товарищи!

За окнами громыхнул раскат грома, возвещая, что Небесный Отец оценил мою программу положительно. Впрочем, возникло у меня подозрение, что эта случайность никакой случайностью не была. Как бы не так… Нечто подобное было запланировано заранее, и когда тут у нас набух энергетический пузырь, направление прорыва ему было предопределено свыше.

– Ты прав, сын мой, – услышал я у себя в голове громыхающий голос, – тот мир, хоть и находится на грани соскальзывания в сторону инферно, но еще не безнадежен, а потому за него стоит побороться. К тому же тебе следует привыкать вести сражения сразу на несколько фронтов, ибо, чем выше ты поднимаешься, тем сложнее обстановка. Тренироваться же лучше на относительно смирных котятах, и только потом переходить к тиграм.

– Я тебя понял, Отче, – мысленно склонил я голову, – и могу сказать, что выполню все в точности. А сейчас мои уши слышат звук, который никак не может принадлежать этому миру. Скорее всего, у нас нежданные гости, так что мне требуется переключиться с беседы с Тобой на решение сиюминутных проблем.

– Ну что же, Сын Мой, – громыхнул бас Небесного Отца, – я тоже тебя понял. Желаю тебе успеха! Бывай!

И в самом деле, через раскрытые окна слышался стрекочущий свист, какой обычно издают вертолеты нашего времени. С запозданием я догадался, что если в том мире сейчас зима, то столб пара, поднимающегося через самопроизвольный портал, наверняка заметен с большого расстояния, и уж тем более его хорошо должно быть видно из Белостока, расположенного всего в семи километрах от места происшествия. Вот и залетел к нам оттуда вертолет, посланный осмотреть это явление и доложить начальству, что происходит. И вертолет этот, скорее всего, не советский, а польский, ибо сидящий тут товарищ Сталин по итогам войны вернул Белосток с городками так называемой Народной Польше. Но здесь у нас на случай налета люфтваффе в «Шершнях» бдят мои злобные девочки, поэтому проникшую через портал чужую «вертушку» с неизвестными опознавательными знаками тут же взяли в коробочку и повели знакомиться. Ну что же, придется встретиться с панами польскими вертолетчиками, выяснить точную местную дату и поговорить. Но только пока то да се, пройдет полчаса, а то и поболее. Да и разговор с ними стоит вести не при всем честном народе, а в присутствии ограниченного круга лиц: товарища Бергман и местного товарища Сталина. Ну а пока мне требуется вполголоса пообщаться с советским вождем, объяснить ситуацию с миром середины семидесятых годов и заранее заручиться его содействием, так как сюрпризов этот человек не приемлет категорически.

– Значит так, товарищ Сталин, – сказал я, накрыв нас обоих Пологом Тишины, – все, о чем мы договаривались с вами ранее, остается в силе, и сегодняшнее внезапное событие на наши планы может повлиять только в самом положительном смысле…

– Что значит «в положительном смысле», товарищ Серегин? – спросил меня вождь советского народа. – Я вас что-то не понимаю…

– В том мире существует еще вполне дееспособный Советский Союз, в котором правит еще не до конца разложившаяся коммунистическая партия, – пояснил я. – Там нам надо будет не воевать, а, вооружившись унитазным ершиком, прочистить мозги зазнавшемуся и зажравшемуся партийно-советскому руководству. Эти люди после вашей смерти полностью потеряли морально-нравственные ориентиры, в силу чего кинулись сначала в кондовый троцкизм хрущевщины, а потом из него – прямо в глубокий правый позднесоветский оппортунизм. Низкопоклонство перед Западом – это и в самом деле тяжелая политическая болезнь, но только опасаться надо не заимствования с запада новых знаний и технологий, а подчинения доминирующим там политическим и социальным идеям. По счастью, товарищи, с которыми имеет смысл работать, присутствуют в руководстве тамошнего Советского Союза в достаточном количестве, и наибольшие надежды мне внушает сам Генеральный секретарь Коммунистической Партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев, герой Великой Отечественной Войны и прочая, прочая, прочая. Сам по себе, насколько я понимаю, он личность вторичная, и потому отпустил вожжи, позволил своим «соратникам» творить все что вздумается, и поплыл по течению, отвечая только на самые очевидные вызовы. Все прочие в его окружении – такие же фигуры второго и третьего плана, и если некоторых из них после короткого внушения можно снова ставить в строй, то остальные годятся только в отход, то есть в расход. Самый главный ваш интерес в том мире – это возможность получить для сражающейся страны то, чего не могу дать вам я. Ну нет у меня за душой полей хранения изрядно устаревшей для того времени, но все еще боеготовой техники и безразмерных складов боеприпасов, рассчитанных на три мировых войны. А если чего-то нет на складах, то это можно заказать у промышленности, находящейся на пике своей мощности и способной выпускать все необходимое для войны в большом количестве. А еще мы можем получить оттуда массовый поток добровольцев всех возрастов, от комсомольского до предпенсионного, готовых яростно сражаться с германским фашизмом за нашу Советскую Родину. Вопрос только в желании и содействии тамошнего советского руководства, и нам с вами придется решать его совместными усилиями. А если уж для этих людей и товарищ Сталин не будет авторитетом, то я позову на помощь товарища Ленина из четырнадцатого года и товарища Дзержинского из восемнадцатого. Уж эти товарищи покажут зажравшимся партийным бонзам, где на Марсе зимуют русские раки. И никого мне при этом не будет жалко, за исключением великого советского народа, который достоин лучшей доли, чем правление откровенных придурков и бездельников, не способных даже найти двумя руками собственную задницу.

– Это вы, товарищ Серегин, очень хорошо придумали, – кивнул мой собеседник, – но почему вы уверены, что нам удастся по-хорошему договориться с тамошним советским руководством, уже успевшим проклясть товарища Сталина и обвинить его во всевозможных преступлениях?

– Видите ли, товарищ Сталин, – сказал я, – большинство министров и членов ЦК того времени начинали свою карьеру как раз под вашим руководством, и пиетет перед вождем и учителем, как говорит боец Птица, вшит в их сознание на уровне подкорки. Они промолчали, когда Хрущев топтал вас мертвого, но это только потому, что никто из них ни разу не Джордано Бруно и не готов взойти на костер во имя истины. Ведь нет никаких сомнений в том, что любой, кто возвысил бы свой голос в вашу защиту, был бы тут же втоптан в землю Хрущом и его камарильей. Такая она у вас, партийная дисциплина. Но вот, оказавшись перед лицом внезапно ожившего и решительно настроенного товарища Сталина, эти люди тут же вспомнят свои старые привычки и встанут перед вами во фрунт, тем более, что, как сказал мне Дима-Колдун, наш маг-исследователь, значительная часть сгенерированного вами Призыва разлилась по тому миру, способствуя тому, чтобы его ноосфера сдвинулась в правильную сторону. Да и спешить мы не будем: сначала все тщательно разведаем, а потом произведем одно решительное воздействие – например, прямо во время заседания Политбюро. Ведь в том мире и в самом деле торопиться нам некуда, и все можно делать обстоятельно, медленно и печально.

– Хорошо, товарищ Серегин, – ответил вождь советского народа. – Давайте примем ваш план за основу и посмотрим, что из этого выйдет. Самое главное, что вы не торопитесь кидаться в бой очертя голову и не забываете старых обязательств.

– Для меня, товарищ Сталин, – пожал я плечами, – одинаково ценны и Советская Россия образца тысяча девятьсот восемнадцатого года, и Советский Союз образца сорок первого, и он же образца семьдесят шестого года. Все это моя Родина, за которую я без гнева и пристрастия готов разобрать на запчасти любую другую державу, а также перестрелять и перевешать любое количество придурков, не понимающих страны, которой им довелось править. Ведь я защищаю от бед и несчастий не форму правления, не правящую партию и не привилегированные классы, а саму страну и ее граждан, чего бы там по этому поводу ни говорили разные демократические общечеловеки, то есть безродные космополиты. И именно это и есть та политическая платформа, на которой я стою двумя ногами, не сходя с нее ни на шаг.

– Есть мнение, – сказал мой собеседник, – что ваша платформа самая правильная, а все остальное от лукавого. Впрочем, товарищ Серегин, мы друг друга поняли.

13 июля 1941 года, час пополудни, Белосток, дворец Браницких

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Встреча с польскими вертолетчиками состоялась в отдельном кабинете. Их было двое: пилот Ми-2 в звании капитана и летчик-наблюдатель в звании поручика. Судя по эмблеме на борту, их вертолет принадлежит к службе пограничной охраны и вылетел для осмотра непонятного явления по непосредственному указанию начальства с аэродрома Крывляны, расположенного на южной окраине города. Оба поляка довольно прилично говорят по-русски, и оба в ужасном смятении и недоумении от происходящего. Чтобы прийти в такое состояние, им было достаточно пролететь на своей «вертушке» из зимы в лето, столкнуться тут со звеном невежливо настроенных краснозвездных «Шершней» (до стрельбы на поражение, Слава Отцу, дело не дошло) и уже на земле оказаться под конвоем отделения моих бойцовых остроухих. Девочки находились «при исполнении», так что вид имели суровый и были экипированы по-боевому: в бронежилет, разгрузку, каску, имели при себе «супермосин» и неизменный тевтонский палаш в заспинных ножнах. Попробуй не подчинись…

Потом этих двоих привели во дворец Браницких, над которым развевается не польский, а советский флаг, и представили пред наши светлы очи. Больше всего панов поразил самый настоящий товарищ Сталин. Уставились они на него так, будто как минимум увидали графа Дракулу. Запугали этим человеком людей Хрущ и его присные, хотя он и кровь не пьет, и младенцев на завтрак не ест. Какой-нибудь Черчилль или Рузвельт были в сто раз его кровавее, но из них никто мирового злодея не делал.

Впрочем, лучший друг советских физкультурников заранее сказал мне, что не будет вмешиваться в разговор ни словом ни жестом, а участие во встрече принимает только для того, чтобы Истинным Взглядом посмотреть на жителей того мира, пусть даже это и всего лишь поляки. Товарищу Сталину лучше один раз увидеть этих людей и их реакцию на себя собственными глазами, что сто раз прочитать о них в книгах из будущего. И, судя по всему, от польских вертолетчиков он оказался далеко не в восторге. Да и для меня эти люди, даже с поправкой на их национальность и государственную принадлежность, тоже выглядят как-то вторично. Не оголтелые от ненависти пшеки нашего времени, но и не герои фильма про четырех танкистов и собаку, которым, было дело, сопереживала вся советская страна. Кажется, что это нормальные вроде бы люди, но будто лежит на них какая-то порча или проклятие. Однако обмен мнениями по польскому вопросу у нас с советским вождем еще впереди.

Наши не совсем добровольные гости могли бы вообразить, что тут снимается исторически-фантастическое кино, но ни камер, ни софитов, ни работников сцены, ни прочего кинематографического персонала здесь не наблюдалось. Зато замок и окрестности заполняли люди в псевдосоветской военной форме со знаками различия РККА начального периода войны, на улицах были видны колонны танков, вполне современных на середину семидесятых годов, а воздухе сами по себе, без всякой опоры, с тихим свистом парили фантастические аппараты вроде бы как из далекого будущего. Удивительно: смешение времен и стилей – и тут же товарищ Сталин собственной персоной, как признак ужасного прошлого…

– Добрый день, панове, – поприветствовал я польских офицеров. – Меня зовут Сергей Сергеевич Серегин. Несмотря на свой относительно небольшой чин, это я тут самый главный воинский начальник и командир всех этих людей…

– Добрый день, пан капитан, – по-русски, с сильным акцентом, ответил пилот польского вертолета, – меня зовут капитан войск пограничной охраны Ксаверий Козловский, а это мой летчик-наблюдатель, поручик по-вашему, старший лейтенант Петр Михалик. Нас послали осмотреть столб пара, поднимающийся к облакам прямо из воздуха на высоте полукилометра…

– Ну и осматривали бы из своего воздушного пространства, – проворчал я, – а границу между мирами зачем было пересекать?

– Между мирами, пан капитан? – недоумевающе переспросил капитан Козловский.

– Да, именно между мирами, – подтвердил я. – А то вы и не заметили? Там у вас зима, холодно и идет снег, а тут, наоборот, лето и довольно жарко. Тут у нас тринадцатое июля сорок первого года, уже идет война с Германией, кровавые сопли с обеих сторон летят во все стороны…

– Но позвольте, пан капитан! – воскликнул Ксаверий Козловский, – насколько я помню, германцы взяли Белосток уже двадцать седьмого июня!

– Да взяли, пан Ксаверий, – ответил я, – а потом отдали, причем с поклоном, а те германцы, что не хотели нам кланяться, уже гниют в земле. Тут, видите ли, не обычный мир второй мировой войны, где все идет как написано в ваших учебниках истории – тут искусственный мир, получивший сильный удар в бок в результате вмешательства извне. Моего вмешательства, панове. Я не зря назвал себя тут главным воинским начальником: все эти фантастические для вас летательные аппараты и современные танки, как и десятки тысяч идеальных солдат женского пола из далеких миров, подчиняются именно мне и никому более. Моих сил вполне хватило для того, чтобы, открыв дверь в этот мир второго июля, к настоящему моменту полностью сорвать германский блицкриг и организовать тут, в глубоком вражеском тылу, освобожденную зону…

– Но это же невероятно! – воскликнул пан Козловский. – Такого просто не может быть!

– Товарищ Серегин, – мысленно сказала мне Бригитта Бергман, – бессмысленно вести разговоры с этими офицерами, мелкими, как инфузории. Таких можно только накормить и отпустить, ибо их бесследное исчезновение на нашей территории будет совершенно нежелательным. Все, что от них требуется, это информация о дате и точном времени в том мире. А нужен нам их начальник, заместитель министра внутренних дел генерал бригады Мирослав Милевский, так как по долгу своей службы именно он курирует собственную польскую Службу Безопасности[1]1
  Службы Безопасности МВД ПНР была аналогом ГУГБ НКВД СССР, то есть спецслужбой, включенной в организационную структуру ведомства внутренних дел.


[Закрыть], а также связи со спецслужбами Советского Союза, Восточной Германии и Болгарии…

– Выхода на советское КГБ нам не надо ни сейчас, ни впоследствии, – так же мысленно ответил я. – продвигаясь по этой линии, мы упремся в фигуру председателя КГБ товарища Андропова, а к этому человеку у меня имеется стойкое недоверие, и даже отвращение. Во-первых, именно он притащил на самый верх такое дерьмо, как месье Горбачев, и это мне известно совершенно достоверно, как капитану Серегину. Во-вторых, энергооболочка доложила, что его подозревали в организации убийства Петра Машерова, и это далеко не единственное подобное преступление. Есть у меня такое чувство, что, если порыться в этом деле со всевозможным тщанием, то за ним всплывут и другие случаи интриганства и нечистоплотного поведения. А как нашим смежникам-чекистам завещал товарищ Дзержинский, руки у них в любом случае должны оставаться чистыми. Выход на ваших товарищей из «штази» для нас сейчас куда интереснее. Вряд ли генерал-полковник Эрих Мильке захочет, чтобы через пятнадцать лет свои внутренние и советские предатели сдали его на бойню как барана, вместе со всей вашей страной…

– Туше, товарищ Серегин, – подумала Бригитта Бергман, – если кто и отнесется к вашему предупреждению серьезно, то это мои коллеги из министерства государственной безопасности Восточной Германии. Но, скажите, какую цель будет преследовать это контакт, который отдалит нас от эпицентра событий в Москве, а не приблизит к нему?

– Через генерала Мильке, курирующего не только политическую, но и военную разведку, я планирую выйти на своих коллег из главного разведывательного управления советского министерства обороны, – мысленно ответил я. – А вот это уже будет совсем другое дело, потому что эти люди еще не скурвились и не прогнили. И, кроме того, они всегда будут рады вставить фитиль конкурентам-смежникам, и министр обороны приветствует это стремление, ибо межведомственную грызню еще никто не отменил. И вот, когда подобный контакт будет налажен, можно подумать о том, чего бы учинить такого эдакого – грохнуть какого-нибудь западного политикана во время перелета через Атлантику, чтобы раз и навсегда выбить тот мир из Основного Потока и получить в нем свободу перемещения…

Бригитта Бергман на меня как-то странно посмотрела и мысленно сказала: