Текст книги "Год 1976, Незаметный разворот"

В самый разгар этого разговора со мной на связь через «портрет» вышел товарищ Сталин и поинтересовался, не прибыл ли еще товарищ Милевский. Я ответил, что пока нет, но зато прямо у меня здесь сидит товарищ Брежнев собственной персоной и гоняет чаи. Но только это немного не тот Брежнев, какого мы ожидали встретить, но так будет даже интереснее.

Советский вождь был заинтригован. Он уже отдал приказ разыскать местный прототип этого человека и внимательно рассмотреть его со всех сторон – и тут такой сюрприз. Немного подумав, товарищ Сталин сообщил мне, что ради такого случая он не будет дожидаться прибытия генерала Милевского, а просит открыть ему портал во дворец Браницких прямо сейчас. Что я и сделал.

Раз-два – и лучший друг советских физкультурников уже здесь.

Увидев входящего Виссарионовича, Брежнев в необмятой еще артанской форме с генерал-лейтенантскими[4]4
  В Основном Потоке товарищ Брежнев дослужился только до генерал-майора, но в мире «Крымского излома» он комиссарствовал в Японии не снимая погон, отсюда и более высокое звание при выходе в запас.


[Закрыть] погонами, вскочил с места и гаркнул во всю глотку:

– Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!

Вот что значит происхождение из ментально здорового мира, в котором не было хрущевщины и прочих самоубийственных для Советского Союза негативных явлений.

Сталин посмотрел на будущего партнера по переговорам Истинным Взглядом и сказал:

– Садитесь, товарищ Брежнев, и не надо передо мной так тянуться. Ведь мы сейчас в равном положении. Я Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) и вы Генеральный секретарь ЦК КПСС. А сейчас мы хотели бы знать, почему товарищ Серегин назвал вас немного не тем товарищем Брежневым. Вроде никакого подвоха я не вижу, ведь вы и в самом деле тот, за кого себя выдаете, но что-то такое неправильное в вас чувствуется…

Немного помявшись, тот ответил:

– Дело в том, товарищ Сталин, что я действительно Леонид Ильич Брежнев, но только, как выражается товарищ Серегин, из совсем другого мира. Там, у себя, я жил как все: воевал, когда потребуется, потом служил Родине там, куда поставила Партия, потом вышел на заслуженную пенсию, но никогда даже не думал о должности Генерального секретаря. Ну не мое это, и точка. И вот однажды там, у себя, я помер во вполне преклонном возрасте девяноста девяти лет, но не попал ни в ад, ни в рай, а однажды очнулся вот в этом теле, получив напутствие Свыше поступать только по совести и краткую инструкцию по поводу того, кто есть кто.

– Когда мы пришли на дачу к товарищу Брежневу знакомиться, то нашли это тело в состоянии клинической смерти, – пояснил я. – Худший исход нам предотвратить удалось, но при беглом послеоперационном обследовании выяснилось, что в результате нескольких инсультов и той самой последней клинической смерти мыслительные способности товарища Брежнева уменьшились чрезвычайно. И хоть нам удалось залечить все органические повреждения мозговой ткани, в теле Генерального секретаря обитал впавший в детство старик, которого всюду надо водить за ручку. И кукловоды-манипуляторы стояли тут же, рядом, приготовившись делить власть над остывающим трупом. Кто станет председателем комиссии по организации похорон почившего генсека – того и тапки покойного, то есть власть. И тогда мой Патрон прислал действительно серьезное подкрепление – Леонида Ильича Брежнева из одного искусственного мира, где славно погусарствовали засланцы из будущего, обычно именуемые Старшими Братьями. Этот товарищ Брежнев, к примеру, во время войны и несколько лет после состоял комиссаром при человеке, которого в мире моей супруги чопорные англичане именовали Военным Лордом Пришельцев… И тот же человек в мире полковника Половцева известен как создатель и первый командующий регулярной Красной Гвардией.

– У нас, – сказал Брежнев, – Вячеслав Николаевич стал создателем и идеологом применения механизированных войск особого назначения, по скорости продвижения в чистом прорыве в полтора-два раза превосходящих германские панцергруппы. Ух, и погуляли мы с ним по германским тылам… Сначала, в январе-марте сорок второго года, это была экспериментальная отдельная тяжелая механизированная бригада, большая часть техники которой прибыла из две тысячи двенадцатого года, а меньшая была подобрана в трофеях или отобрана из лучших советских образцов. А уже к лету ее уже развернули в корпус, который укомплектовали новейшей техникой, в кратчайшие сроки созданной на основе информации из будущего. В летнюю кампанию сорок второго года таких мехкорпусов у Советского Союза было только два, к зиме их стало уже шесть, а к осени сорок третьего года немцы закончились…

– А паччему? – спросил удивленный Сталин. – В той истории, которая была в прошлом товарища Серегина, война шла почти четыре года, а вы управились за два года с небольшим…

– А потому, товарищ Сталин, что воевали по-другому, – кротко глядя на Виссарионыча, ответил «просто Лёня», – не числом, а умением и качественным превосходством на решающих направлениях. И дураков в высоких чинах, любивших поколотить в бетонную стену растопыренными пальцами, там вы четко определили: кого в овраг и расстрелять, кого в глубокий тыл на вещевом складе подштанники пересчитывать. Это, если что, я о товарище Тимошенко, кидавшем красноармейцев с винтовками на насыщенную пулеметами и артиллерией полевую оборону германской пехоты. Месяц таких атак – и новенькие, только что сформированные по мобилизации, стрелковые дивизии стачивались наполовину, при полном отсутствии выполнения задачи. Духовщинская операция была от меня далеко, а так называемые контрудары в полосе Южного фронта я наблюдал собственными глазами. Бить во вражескую оборону следует не растопыренными пальцами и даже не голым кулаком, а тяжелым ломом гаубичной артиллерии РГК, уплотненной до показателя двести орудий на километр фронта прорыва, или, в крайнем случае, «адским жупелом»…

– Чем-чем? – переспросил ошарашенный лучший друг советских физкультурников. – Каким еще адским жупелом?

– Это, товарищ Сталин, – ответил чрезвычайно довольный Брежнев, – такая наша отечественная система вооружения, основанная на применении сверхтяжелых реактивных снарядов залпового огня. В первом залпе к цели прибывает большое количество реактивных снарядов, снаряженных прямогонным бензином, и по команде американских радиовзрывателей, инициирующих вышибные заряды, распыляют свою начинку на высоте от пяти до восьми метров. Получается единое бензовоздушное облако высотой десять-двенадцать и шириной двести-триста метров, протяженность которого определяется только количеством установок, вытянутых вдоль линии фронта. Во втором залпе, плотность которого может быть значительно меньше, к цели прибывают обычные осколочно-фугасные снаряды, детонирующие адскую смесь. Ба-бах! И германская дивизия, или как минимум пара полков, отправляются оформлять проездные документы прямо до ада. А в эпицентре взрыва даже хоронить потом нечего, потому что тела там превращаются в фарш, и даже минные поля на подступах к вражеским позициям детонируют безотказно. И вот тогда, пока еще не осела пыль, по центру прорыва стоит вводить механизированные части, а на флангах кавалерию, и неудержимо двигаться вперед, пока враг не опомнился и не начал стягивать к месту прорыва все доступные резервы.

Сталин посмотрел на меня и спросил:

– Товарищ Серегин, а вы что скажете?

– То, что товарищ Брежнев называет «жупелом», – ответил я, – это импровизированный боеприпас объемного взрыва, наскоро слепленный на коленке из доступных в ваше время компонентов и материалов по схеме «голь на выдумки хитра», но при этом обладающий просто запредельной мощностью. Разумеется, применение такого оружия требует длительной и трудоемкой подготовки, которую необходимо скрывать от противника, а также определенных климатических условий. Но в случае успеха результат будет выше всяких похвал – внезапный, в считанные минуты, прорыв фронта с выходом в дивизионные и армейские тылы, что называется, «шах и мат». А дальше весь вопрос в конечной цели операции, которая должна быть достойна применения подобных вооружений и вводимых в прорыв первоклассных подвижных соединений.

– Но, как мы понимаем, – хмыкнул в усы Сталин, – одним жупелом войну в два года не выиграть…

– На самом деле, – серьезно сказал Брежнев, – Германия вступила в эту войну, уже имея предельное мобилизационное напряжение и безвозвратные потери свыше полумиллиона солдат в год ей категорически противопоказаны. Каждая наступательная операция Красной Армии должны вырывать из тела вермахта клок живой силы таким образом, чтобы ни один враг не мог вырваться из котла к своим. Отрезал – съел, отрезал – съел. При этом необходимо сделать так, чтобы враг не мог догадаться, какая из двух-трех локальных операций, проводимых на разных участках фронта, является предвестником большого прорыва, а какая так и останется локальной. А для этого требуются как маскировка и сохранение секретности, так и самая беспардонная дезинформация врага, чтобы он видел то, чего нет, но не замечал реального сосредоточения наших войск. К началу зимы вам необходимо безвозвратно вывести из строя не меньше полутора миллионов немецких солдат и офицеров, и примерно столько же следует положить в ходе зимних контрнаступлений. И вот тогда к весне Гитлер окажется гол как сокол и пойдет с шапкой по союзникам и сателлитам, с просьбой подать хоть какие-то контингенты на Восточный фронт. А для этого в Красной Армии в первую очередь требуется хорошая подготовка и слаженность – как самих войск, так и их командиров. Без нее даже самое новое и совершенное вооружение оказывается обычным металлическим хламом. Разного рода генералов-засранцев, перед началом операции не успевающих развернуть на позициях приданную артиллерию, а потому посылающих бойцов в атаку без артподготовки с одними винтовками, следует немедленно снимать с должности и отдавать под трибунал. А потом решать, кого понизить в звании и использовать в качестве взводного или ротного, кого отправить в штрафной батальон, а кого и попросту расстрелять, ибо человек этот неисправим никакими нелетальными методами.

– Вы, товарищ Брежнев, говорите с полным знанием дела, – произнес Верховный. – Теперь видно, что вы совсем не тот человек, о котором мы читали в книгах, а нечто большее. Теперь осталось выяснить, намерены вы помочь нам в борьбе, так сказать, материально и непосредственным участием или останетесь сторонним наблюдателем, подающим добрые советы…

Брежнев вздохнул и ответил:

– Сторонним наблюдателем, товарищ Сталин, я остаться никак не могу, и в то же время, прежде чем я пообещаю вам что-то конкретное, мне необходимо по-настоящему взять власть в свои руки. Политбюро, там, в семьдесят шестом году, привыкло воспринимать моего реципиента как безвольную куклу, которой манипулирует его ближайшее окружение, и мне еще предстоит доказать, что это не так. А еще мне придется как-то объяснять исчезновение председателя КГБ товарища Андропова и главного идеолога Советского Союза товарища Суслова…

– Андропов, – сказал я, – является организатором и главным выгодополучателем заговора по захвату контроля над верхушкой советского руководства. Всю жизнь он шел к должности Генерального секретаря, при помощи интриг и преступлений убирая всех мало-мальски способных конкурентов, добился своего и помер через год с небольшим в должности Генерального секретаря, но созданный им клан продолжал свою разрушительную работу. Именно его протеже, поднявшиеся на высшие должности в партийно-государственной иерархии Советского Союза, и стали могильщиками и коммунистической партии, и созданного Лениным первого в мире государства трудящихся. В результате все, что было нажито непосильным трудом советского народа, ушло жадным выжигам[5]5
  Выжига (устар) – человек, сжигающий в специальной печи шитые золотом мундиры покойных генералов и высокопоставленных чиновников в расчете на получение небольшого слиточка драгоценного металла. Очень похоже на то, что проделали с советским наследием Ельцин и его миньоны, всплывшие на место обанкротившегося Андроповского выкормыша Горбачева.


[Закрыть], новым нуворишам, проросшим через развалины павшей страны будто вездесущий репей. Второй человек значительно мельче и примитивнее по своей сути, но именно он превратил коммунистическую идеологию в образчик слепого догматизма и пропитал все сферы советской действительности ложью и приукрашиваниями, в результате чего граждане напрочь перестали верить официальным сообщениям, предпочитая пробавляться «самой правдивой» пропагандой западных радиоголосов и циркулирующим повсюду слухам. Кому еще можно было верить, если все кругом врут и с высоких трибун и со страниц советских газет? И эта повсеместная и повседневная ложь тоже была ключевым фактором, приведшим к крушению советской системы.

Сталин выслушал меня достаточно спокойно, карандашей во время рассказа не ломал и по-грузински вслух не ругался, а когда я закончил, с эдаким специфическим интересом спросил:

– И как вы, товарищ Серегин, поступили с этими деятелями?

– Андропова приняла в разработку товарищ Бригитта Бергман, – сказал я, – и там, судя по всему, уже вырисовываются контуры наполеоновского заговора с целью захвата личной власти через насыщение Политбюро и ЦК партии «своими» людьми. О том, что он может однажды помереть и эти «свои», больше не сдерживаемые компроматом, начнут действовать каждый сам по себе и в личных интересах, фигурант даже не предполагал. Одним словом, если это не ежовщина, то что-то достаточно классово близкое. Беспринципный карьерист, возмечтавший о высшей власти – явление, к несчастью, распространенное достаточно широко. Дополнительная опасность заключается в том, что этот человек довольно давно является председателем КГБ и уже успел насытить руководство советской госбезопасности своими выдвиженцами. Нам вместе с дорогим Леонидом Ильичом еще предстоит подобрать самую правильную кандидатуру нового руководителя этого ведомства, чтобы тот вычистил все Андроповское наследие до белых костей. Что касается бывшего товарища Суслова, то в силу примитивности этого человека разрабатывать там нечего. Пустышка, она и есть пустышка. Резиновое изделие со вкусом марксизма. Насмотрелся я на таких в свое время. Поэтому гражданин Суслов занял свое законное место в галерее политических уродов между Николаем Бухариным и Адольфом Йоффе. Вот и все, как говорится, об этом человеке, до особого распоряжения. Если будет надо, то мы его разморозим и поспрашиваем, а пока это излишне.

– Через день, – сказал Брежнев, – у вас тут будет шестнадцатое число, состоится первое заседание Политбюро под моим обновленным руководством, на котором мне надо будет брать вожжи в руки и начинать процесс разворота советской страны на новый курс.

– Полностью этот процесс займет около двух месяцев, до завершения двадцать пятого съезда КПСС, после которого ничего уже не будет как прежде, – пояснил я. – Только на съезде, и никак иначе, можно будет реабилитировать честное имя товарища Сталина и его соратников, а также окончательно осудить хрущевщину, отнявшую у Советского Союза два десятилетия поступательного развития. И это решение тоже может принять только съезд. И только съезд партии может взять курс на примирение с компартиями Албании и Китая. С Югославией мириться бессмысленно, потому что тамошняя власть носит вождистский, а не идейный характер. Кончится Иосип Броз Тито – и через некоторое время после него закончится и созданная им страна. Только съезд может объявить самую широкую чистку партийных рядов от примазавшихся карьеристов, тайных и явных троцкистов, а также правых оппортунистов, сиречь низкопоклонцев перед Западом. И это тоже неизбежное явление, ибо если в эту комнату двадцать лет не будет заходить уборщица с веником и шваброй, то ее состояние станет напоминать свалку. Просто те, кто займется уборкой, в священном раже не должны хватать и выбрасывать пусть неудобных, но еще нужных людей. А прежде такое было сплошь и рядом.

– Два месяца в наших условиях – это очень долго, – сказал Сталин. – За это время немцы снова соберутся с силами, чтобы попробовать нас на прочность хотя бы на московском направлении. Товарищ Жуков, конечно, талантливый генерал, то у него еще нет того боевого опыта, как у того Жукова, который штурмовал Берлин, да и кондиции войск не в самом лучшем состоянии.

– О двух месяцах до начала поступления помощи речь не идет, – ответил я. – Первые партии устаревшей техники с хранения, под которую у вас тут найдутся боеприпасы, могут поступить уже в ближайшее время. Советское государство – оно запасливое, никогда ничего не выбрасывает, а потом не знает, что со всеми этими запасами делать. Вот оседлает товарищ Брежнев Политбюро, натянет вожжи – тогда мы с ним и погоним Клячу Истории по неторному, но самому правильному пути, начав с малого, то есть с поставок техники на ключевые участки фронта и постепенно расширяя эту помощь.

– Да, товарищ Сталин, – сказал Ильич Второй, – так и будет. Дайте только разобраться в текущей действительности, а то мой родной семьдесят шестой год отличается от того, где мне теперь жить, довольно существенно.

Я подумал и добавил:

– Вам, товарищ Сталин, тоже предстоит немалая организационная работа, ибо в своем нынешнем состоянии Красная Армия просто неспособна эффективно употребить эту помощь. Надо будет использовать оплаченный кровью опыт Основного Потока, опыт того мира, из которого происходит товарищ Брежнев, а также те дополнительные возможности, которые вам дает союз со мной. Не забывайте, что я имею возможность немедленно получать сведения обо всем, что происходит и на нашей, и на немецкой стороне фронта, так что для вас не будет неожиданностью ни подготовка очередного германского наступления, ни глупость и благодушие советских генералов. Все они у меня как на ладони.

– Ну, в таком случае, товарищ Серегин, возражения снимаются, – сказал лучший друг советских физкультурников.

И как раз в этот момент через приоткрытое по летнему времени окно до нас донесся звук молотящих по воздуху винтов проникшего в местное воздушное пространство вертолета. Как я понимаю, это к нам на переговоры прибыл пан Милевский. Весьма, надо сказать, вовремя.

Полчаса спустя, там же

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Генерал Милевский вошел в кабинет командующего, пожал мне руку и замер, будто пораженный заклинанием стасиса: прямо напротив него сидели и гоняли чаи Иосиф Виссарионович Сталин и Леонид Ильич Брежнев – зрелище, невероятное для любого из миров Основного Потока. И вид у этих двоих при этом был такой, будто так и надо.

«Просто Леня», похохатывая, рассказывал советскому вождю разные курьезные случаи из своей прошлой жизни, в том числе о том, как у них один ухарь-майор из будущего во время ночного разгрома штаба семнадцатой германской армии начисто «потерял» генерала Гота.

– … Ага, и не было того ни у нас, ни у немцев, ни среди живых, ни среди мертвых, вообще нигде сыскать не могли. А тот майор, с позывным «Слон», только пожимает плечами и оправдывается: «Бегали там разные в одном исподнем по огородам, ну когда мне их сортировать было, кто простой топтун, а кто генерал»…

А я подумал, не загремел ли часом генерал Гот впереди всех прочих тевтонов в мир Подвалов, в качестве одноразового любовника мадам Кибелы? И ведь не спросишь у богини: вопрос личный, даже интимный. Был, мол, генерал Гот, да сплыл, а есть очередная перворожденная дочь, которая, если посчитать на пальцах, вполне и сама уже может быть бабушкой.

Наконец большое начальство соизволило заметить новоприбывшего.

– Здравствуйте, товарищ Милевский, – доброжелательно поприветствовал его Виссарионович, – проходите и садитесь.

– Да, пан Мирослав, – подтвердил Ильич Второй, – проходите и садитесь. Поговорим о том, как нам жить дальше в связи с вновь открывшимися обстоятельствами.

– Здравствуйте, товарищи… – с сильным польским акцентом ответил генерал Милевский, – я, собственно, прибыл для разговора с паном Серегиным по поводу того, что он знает о будущем нашей Польши в двадцать первом веке…

– Так уж получилось, – пожал я плечами, – что разговаривать вам придется со всеми нами сразу. Меня, например, прямо сейчас больше всего интересует сиюминутный вопрос охраны вновь образовавшейся границы между мирами, а то в данный момент любой дурак на вертолете или легкомоторном самолете способен слетать туда и обратно. Необходимо как можно скорее установить в Белостоке и его окрестностях бесполетную зону, так как любой несанкционированный посетитель останется тут навсегда – неважно, живым или мертвым. И это не обсуждается.

– Это само собой разумеется, – сказал наш гость, – соответственный приказ мною уже отдан. Белостокский аэроклуб закрыт на неопределенный срок, летчикам пограничной вертолетной эскадрильи запрещено залетать на вашу сторону, а они люди ответственные. Только хотелось бы знать, каким образом мы будем договариваться о санкционированных визитах…

– Через Врата такие визиты совершаться больше не будут, этот был первым, и он же последний, – сказал я, доставая из кармана свой «портрет». – Для подобных вещей у меня имеются другие методы. Чтобы выйти со мной на связь, достаточно провести пальцем по изображению – и, если нужно, я открою к вам локальный проход. Одна нога здесь, а другая уже там. Тихо пришли, поговорили, так же тихо ушли, и никто не будет знать, где вы были…

Пан Мирослав посмотрел сначала на «портрет», потом на меня, и хрипло спросил:

– Кто же вы, черт возьми, такой на самом деле?

– Не поминайте имени нечистого всуе! – сказал я, подвыдернув меч из ножен, отчего с лезвия полыхнула магниевая вспышка. – Он от меня прячется, потому что рога и прочие висящие атрибуты ему дороже такой нематериальной вещи, как гордость. Да и нет у Князя Зла гордости, как и совести. Ради того, чтобы добиться своей цели он готов на любую подлость и любое унижение, и то же самое можно сказать и об одержимых им людях. Теперь ответ на ваш главный вопрос. Помимо изначального звания капитана Сил Специального Назначения ГРУ ГШ Вооруженных Сил Российской Федерации из две тысячи шестнадцатого года, у меня имеются и другие титулы и должности. Первый из них – бог-полководец священной русской оборонительной войны и Патрон воинского Единства, состоящего из людей, принесших мне страшную встречную клятву верности. Туда же можно отнести должности защитника земли русской и всего населяющего ее народа, а также иных православных славянских народов, сербов и болгар. Второй титул-должность – это младший архангел, Адепт Порядка и Бич Божий, предназначенный для наказания всяческих негодяев. Иных я бью до вразумления, а иных сразу насмерть, чтобы не было их нигде и никак. Третий мой титул и одновременно должность – это самовластный князь Великой Артании, государства Восточных славян, расположенного в Нижнем Поднепровье шестого века нашей эры. Как человек, избранный народом на царство, я обладаю легитимностью и по монархическим, и по демократическим понятиям, и потому, как выразился однажды Владимир Ульянов-Ленин, вхож в любой дом. Заключая договоры, я строго придерживаюсь их ровно до того момента, когда то же самое делает другая сторона, а в случае отказа от соглашения не стесняюсь решить вопрос при помощи грубой вооруженной силы. До тех пор, пока Польша является частью России или хотя бы находится с ней в союзе, поляки, как и все прочие российские или советские граждане, находятся под моей защитой. В противном случае, после того, как Польша станет России врагом, я не обещаю обитателям вашей земли ничего, кроме разрушения, смерти, горя и слез. Воевать с разъяренным Бичом Божьим – это удовольствие на любителя-мазохиста.

Генерал Милевский отступил на шаг и посмотрел куда-то поверх моей головы, где, судя по чесотке на темечке, засиял нимб, после чего непроизвольно перекрестился слева-направо и пробормотал короткую молитву. Энергооболочка тут же пояснила, что пан Мирослав воспитывался в религиозной семье провинциальных интеллигентов. В пятнадцать лет, когда немецкие оккупанты взяли в заложники и убили его родителей, остался круглым сиротой и прибился к просоветским партизанам. С момента освобождения территории Польши от германских войск, несмотря на молодость, стал сотрудником коммунистических служб безопасности и принимал участие в разгроме подразделений пробританского националистического подполья – так называемой «Армии Крайовой». Дело то было кровавое, и не жалели тогда ни своих, ни чужих, но юноша Мирослав выжил, возмужал и за тридцать лет дослужился почти до вершины своей карьеры. Впереди у него – только должность министра внутренних дел, после чего отставка, совместившаяся с крахом дела всей его жизни, то есть Народной Польши. Но тут мы еще посмотрим, что и у кого разрушится и как закончат свои никчемные жизни Лех Валенса и братья Качиньские, а также бесчисленное количество их сподвижников. На войне как на войне, панове, а тираннозавры на африканском континенте в мире Содома всегда голодны.

– Значит, так, пан Мирослав, – сказал я, – мы знаем, что вы в своей партии представляете самое вменяемое политическое течение, удерживающееся между Сциллой красного национализма и Харибдой еврооппортунизма. И, как говорит мой Патрон, это хорошо, потому что, если ничего не предпринимать, то будущее Польши выглядит мрачным и печальным. Сначала оппортунисты, которые на фоне внешних трудностей возьмут вверх во внутрипартийной борьбе, капитулируют перед внутренней контрреволюцией и агентами иностранных разведок, а уже те, вернув к жизни европейскую гиену времен Пилсудского, приведут вашу страну в ряды сателлитов Соединенных Штатов Америки и Великобритании. А англосаксам, привыкшим соблюдать только свои интересы, ваша страна нужна будет лишь с одной целью – сначала ограбить, лишив собственной промышленности, ориентированной преимущественно на поставки в Советский Союз, а потом сжечь остатки Польши дотла в войне на Восточном фронте, самим оставшись от этого дела в стороне. Случится это далеко не сразу, но в две тысячи шестнадцатом году перспектива такого исхода проглядывалась уже невооруженным взглядом. Очередной поход двунадесяти языков на Восток был не за горами. Предотвратить такое развитие событий и можно, и нужно. И лучше всего, если мы будем это делать при содействии здоровых сил в самой Польше.

– Ээ, пан Серегин… – неуверенно произнес генерал Милевский, – неужели все так серьезно?

– Да, – подтвердил я, – дело такое, что серьезнее не бывает. Крупно проиграв советскому блоку во Вьетнаме, американцы задумали реванш на другом направлении и другими средствами. Не получилось победить вооруженной силой – значит, надо пустить в ход деньги и коварство. При этом ваша Польша выбрана ими как самое слабое звено, ибо в ее правящей партии с хрущевских времен глубже всего укрепился оппортунизм, а население частично лояльно не только собственному государству, но и внешней относительно него римской католической церкви. А это тот еще клубок антикоммунистических скорпионов и русофобских ехидн. Было дело, в мире четырнадцатого года я представил своему Патрону одного католического епископа, правда, австрийского, а не польского происхождения – так Творца от него чуть не стошнило, настолько тот был пропитан предубеждениями, спесивой гордыней и прочими смертными грехами. В дальнейшем Небесный Отче просил таких персонажей ему больше не показывать, а утилизировать установленным порядком прямо на месте. Вам в Польше даже иностранной шпионской сети не требуется, достаточно только ксендзов в костелах, читающих проповеди и принимающих исповедь. И служат они не Богу, а Папе Римскому, а через него – американской мамоне. Потом когда-нибудь эти люди поймут, во что вляпались, ибо Силам Зла нельзя служить немножко или понарошку, но будет уже поздно, потому что они уже сами наденут на шею ярмо. Старую истину о том, что если увяз один коготок, то пропадать всей птичке, еще никто не отменял. Впрочем, раньше ксендзов о своей уступчивости пожалеют ваши партийные оппортунисты, но и их будет никому не жалко.

– Да, это так, – подтвердил пришедший в себя пан Мирослав, – оппортунисты в партии и ксендзы – это две наши самые большие беды. Но что же нам делать?

– Относиться ко всему предельно серьезно, – ответил я. – Вопрос стоит так, что или мы ведем их в светлое будущее, или они ведут нас всех в ад. Третьего не дано. Поступиться малым, чтобы сохранить основное, не получится. Основная работа будет проходить в Москве, но и у вас все должно быть нормально. Если чего-то не хватает, например, продовольствия, то обращайтесь напрямую к товарищу Брежневу. Лучше сократить продовольственную помощь разным странам Африки, чем ослабить позиции соцлагеря на ключевом, западном направлении.

– Да, – подтвердил мои слова Брежнев, – западное направление сейчас для нас действительно ключевое, так что обращайтесь, поможем. И с оппортунистами надо решать быстро и бесповоротно – сначала у нас в Москве, а потом и в других местах. Так что будьте готовы, товарищ Милевский, и к новой должности, и к связанной с ней ответственной работе.

– Как я понимаю, – сказал польский чекист, переводя взгляд с меня на Брежнева, потом на Сталина, – у нас тут намечается крутой сталинистский разворот?

– Да, намечается, товарищ Милевский, – подтвердил, расправив грудь, Ильич Второй, – и еще какой! Впрочем, это надо было сделать еще двенадцать лет назад. Ведь этот Хрущев, пес смердящий, облевал не только товарища Сталина, но и всю советскую идею всеобщей справедливости. Какая же может быть справедливость, если позору и поношению подвергли человека, который выстроил это систему от начала и до конца по кирпичику, в должности Верховного Главнокомандующего выиграл самую главную в нашей истории войну с германским фашизмом, а потом направил Советский Союз по пути одной из двух сущих мировых сверхдержав? Сейчас наша задача – отбросить весь тот мусор, который натащили в наш дом мелочные и суетливые троцкисты и оппортунисты, а затем твердой рукой продолжить дело строителей справедливого общества и победителей германского фашизма. Нет в этом мире таких задач, которые были бы не по плечу настоящим большевикам. И страны народной демократии тоже будут в этом общем светлом будущем вместе с нами, все будут жить одинаково хорошо, как и завещал нам Великий Ленин.

Нет, все-таки, даже в этом Ильиче виден кондовый замполит, который ссылками на Маркса и Ленина обоснует все что угодно. Но это и к лучшему: теперь я уверен, что, освоившись в местной окружающей среде, он справится и со своим первым Политбюро, и с предсъездовским Пленумом ЦК, и с сами двадцать пятым Съездом, который, скорее всего, войдет в историю с эпитетом «Судьбоносный». Мне в таком плане остается только немного подрасчистить «поляну» и время от времени давать Ильичу методические советы, а со всем остальным он справится сам.

Кстати, товарищ Милевский воспринял выступление советского лидера как должное. Очевидно, до инсультов бывали случаи, когда товарищ Брежнев говорил вот так, экспромтом, а не по бумажке. Единственный вопрос, возникший у него – мол, почему молчит товарищ Сталин?