Текст книги "Год 1976, Незаметный разворот"

– Понятно… – задумчиво произнес Виссарионович, – я хорошенько обдумаю ваше предложение, и потом дам ответ. Уж слишком оно неожиданное, хотя и очень интересное… Сначала необходимо взвесить «все» за и «против», и лишь затем принимать решение.

– А мне вы ничего подобного не хотите предложить? – с интересом спросил Брежнев.

– У вас личность совершенно другого масштаба, – ответил я со вздохом. – Вас народ может любить разумом, а не сердцем. Если на энергооболочку товарища Сталина можно подключить все население планеты, и еще останется свободное место, то за вашу ауру могут зацепиться не более двух-трех десятков остроухих, наиболее склонных к такой форме существования, так что не стоит и пытаться. Да и время у вас другое, тихое и спокойное, и мы должны делать все возможно, чтобы оно таким и оставалось, в то время как Советский Союз будет преодолевать свои внутренние болячки и выходить на траекторию поступательно роста. А теперь я хочу сказать вам то, из-за чего и позвал вас сюда, на «Неумолимый». Чем выше мир расположен по временной шкале, тем больше вероятность, что в человеческую историю с недружественными целями будет вмешиваться внешняя по отношению к человечеству сила. Я имею в виду так называемую космическую цивилизацию диких кланов эйджел, обитающую в соседнем рукаве Галактики, но первоначально происходящую с нашей Земли. Если их Совет Кланов заметит резкое ускорение развития на Планете-прародительнице, то, несмотря на все запреты на вмешательство в ход земной истории, оставленные этой цивилизации ее Основателем, неким Древним, поведение этих существ может стать воистину непредсказуемым. Так вот, должен сказать, что «Неумолимый» как раз и является гарантией от самых грубых шагов с их стороны, вне зависимости от того, какой из миров подвергнется агрессии их воинственных кланов. В других мирах были уже прецеденты, когда подобный корабль стал гарантом выживания русской галактической империи, основанной в самой сердцевине расселения диких эйджел. В связи со всем вышесказанным, замечу, что промышленность и наука в обоих ваших мирах должна резко ускорить свое развитие, и источником новых знаний для этого рывка станет тоже «Неумолимый», точнее, его главный инженер Клим Сервий. Семьдесят шестой год поможет сорок первому заполнить существующие изъяны, после чего, выровняв потенциалы, вы вместе должны устремиться в космическое будущее, когда каждый день будет выше, дальше и быстрее. И еще одно. Эйджел не нужно ненавидеть, и с ними не следует воевать насмерть. Потерпев поражение, кланы обычно принимают предложение о капитуляции, после чего приносят победителю клятву верности и встраиваются в человеческое общество, дополняя его и усиливая новыми возможностями. Я лично знаком с некоторыми из таких цивилизованных эйджел, и могу сказать, что, несмотря на несколько непривычный вид и некоторые дополнительные умственные возможности, они такие же люди, как и все мы. А сейчас мы вместе просмотрим трехчасовой ознакомительный ментофильм о диких и цивилизованных эйджел, по моей просьбе подготовленный выходцами из Русской Галактической Империи. Чтобы вы знали, что в этом вопросе почем и сколько в случае необходимости придется вешать в граммах…

Сказав это, я подвесил в воздухе голографический экран и, притушив свет, указал на кресла. Повышение квалификации советских вождей в этом вопросе началось.

Часть 70

5 января 1976 года, 11:05, Москва, Кремль, Большой Кремлевский дворец, третий этаж, зал для заседаний Политбюро по соседству в кабинетом Л.И. Брежнева

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

К этому моменту мы готовились со всем тщанием. Во дворце Браницких мира сорок первого года у просмотрового окна, помимо меня и Кобры, ожидали товарищ Сталин и… товарищ Берия. «Лучший менеджер всех времен и народов» после того, как Вождь глянул на него Истинным Взглядом, некоторое время провисел на волоске, но все же вернулся в строй, как говорят компьютерщики, «с урезанным функционалом». Все про него Хозяин теперь знает, но признает полезным, а потому продолжает держать при себе. Адекватной замены этому человеку нет – ни в качестве куратора проектов научно-технического прорыва, ни в качество руководителя ржавой и неповоротливой госбезопасной машины. И в ближайшее время это положение, пожалуй, не изменится. Даже те очевидные вещи, которые товарищ Сталин вычитал в подаренной мною литературе или почерпнул из общения с «просто Лёней» (опыт того мира бесценен) способны загрузить лучшего советского менеджера работой как минимум на пару-тройку месяцев. И дальше будет только больше.

Но главным элементом моей команды является товарищ Ленин из мира четырнадцатого года. Вождь мировой революции изучил историю будущего коммунистического движения, и теперь ему есть что сказать людям, обгадившим в силу врожденного слабоумия все его гениальные замыслы и великие идеалы. Пообщавшись в кулуарах с Сусловым, Ильич в два счета разбил того в пух и прах за неумение и нежелание идеологически маневрировать в быстроменяющейся политической обстановке, после чего главный идеолог КПСС совершенно добровольно написал заявление об отставке по собственному желанию со всех постов, что означало выход на заслуженную пенсию. Нашлись люди, которые донесли до сознания этого человека, что тот, кто идет навстречу моим пожеланиям, живет долго и счастливо, чего бы ни творил прежде.

«Просто Лёня» тоже успел уже свести личное знакомство с главным пророком большевистской религии, и, надо сказать, эти двое составили друг о друге благоприятное впечатление. Пришлось напомнить товарищу Ульянову, что базовый прототип этого человека был бы гораздо менее полезен в наших общих делах, так как окончательно обтачивался по месту не в обществе высокоранговых попаданцев из будущего, а в компании партократов хрущевской расфасовки. А тут уж, как говорится – скажи мне, кто твои друзья, а я скажу, кто ты: диктат среды в его самом откровенном виде, ибо «Дорогой Леонид Ильич» – отнюдь не из тех людей, что идут против потока. Просто потоки бывают разные: встречные и попутные.

Правда, сам гражданин Хрущев, главный виновник краха и советской страны, и коммунистической идеи, оказался недоступен для разговора ни в сорок первом, ни в семьдесят шестом году. В мире товарища Брежнева он уже помер, так сказать, по естественным причинам, а вот в мире товарища Сталина вдруг оказалось, что это злобное существо при попытке вызвать его в Москву на разговор всем назло взяло и застрелилось прямо у себя в кабинете. Сейчас в Киеве сидит Мехлис и отгребает за покойным дерьмо лопатой, только успевая отплевываться. А навозная куча все не кончается и не кончается. Недаром же идеолог украинского национализма профессор Грушевский при полной благосклонности местных советских властей жил и творил под эгидой академии наук Украинской ССР.

По этой же причине генерала Кирпоноса вместе с генералом Музыченко уже везут в вагонзаке в Москву на Лубянку. Хаос, учиненный двумя этими деятелями на главном, Киевском, направлении, воняет так отвратительно, что это требует разбора полетов экстраординарными средствами в условиях хорошо оборудованной лаборатории имени товарища Кобулова. Что поделать: других специалистов в этом вопросе нет. Мехлис – он не специалист, а бульдозер, его дело – разрыть кучи навоза, откопав всех причастных к безобразиям, а разбираться с ними должны уже совсем другие люди. В итоге всем, кто хоть как-то был связан с покойником, теперь грозит кара вплоть до летального исхода. И поделом.

При этом Виссарионыч твердо заявил, что участие в расследовании Бригитты Бергман нежелательно. Мол, сами по себе эти два болвана с большими звездами неинтересны, а у Никитки уже ничего не спросишь. Товарищ Сталин сам посмотрит вокруг Истинным Взглядом и решит, кого из своих тухлых соратников прицепить к этому «паровозу», кого к следующему, а кого просто загнать куда-нибудь подальше и забыть о нем, как будто этот человек уже умер. Если расчищать поляну от пережитков прошлой эпохи – так по-настоящему. И никакие помощники ему в этом не нужны. Сам справится. А вот мое имя никак не должно быть связано с запланированными репрессиями и идейными разгромными чистками в ЦК и наркоматах.

В то время, когда клоун Никитка интриговал и местничал, перераспределял полномочия в пользу «своих» людей (что едва не привело к тяжелейшим последствиям), я обрушивал на зарвавшихся белокурых бестий удары своего огненного бича и организовывал им прочие «египетские казни» – потому я останусь белым и пушистым, а грязную работу политических репрессий возьмут на себя другие.

Вот и все о внутренних делах Советского Союза сорок первого года, которые теперь сами по себе идут в правильном направлении.

В Советском Союзе семьдесят шестого года, несмотря на внешнее благолепие, все гораздо хуже. Статические данные сканирующей орбитальной сети, которую я вывешиваю по мере готовности сателлитов, однозначно об этом свидетельствуют. Партноменклатура от райкомов и выше, а также примыкающий к ней хозяйственный актив обогащаются как могут, американская джинса уже поделалась символом успеха и достатка, творческая интеллигенция изо всех сил злословит по кухням, советские евреи (куда ж без них) правдами и неправдами рвутся на свою Обетованную Землю, на непривилегированных территориях РСФСР правит бал его величество Дефицит, в то время как национальные республики закормлены так, что жадным хохлам и возгордившимся прибалтам уже в глотку не лезет, а русский народ – тот самый, который сеет, пашет, жнет, спускается в шахты и стоит у мартеновских печей – безмолвствует, пораженный начальной стадией болезни апатии, неверия, безразличия к будущему. Кому верить, если с экранов телевизоров, страниц газет и, самое главное, с высоких трибун говорят одно, а вокруг себя люди видят совсем другое.

От такой концентрированной советской действительности во мне просыпается Бич Божий: хочется, засучив рукава, устроить зажравшейся и обуревшей верхушке такие репрессии, чтобы потом Иосиф Сталин, Иван Грозный и заодно Петр Великий считались бы чуть ли не за святых. Но мы это пока погодим. Попробуем сперва выборочное прореживание с уговорами всех прочих добром вернуться к праведной жизни, и только если не получится, перейдем к тотальной кровавой зачистке красного боярства. А ведь на первых порах мне казалось, что все вышеперечисленные явления на поверхность бытия вылезли гораздо позже, а потому в середине семидесятых годов понадобится произвести только косметические изменения… Увы, сие оказалось совсем не так.

Итак, все у нас готово. Просмотровое окно раскрыто, группа силовой поддержки (на всякий случай) из двух десятков бойцовых остроухих-ветеранш, наготове. Массивный, словно танк, членовоз Брежнева солидно подъезжает к парадному входу. Какие-то мелкие, как тараканы, местные холуи кидаются к «дорогому Леониду Ильичу», чтобы помочь выбраться из машины, а потом подняться по лестнице. Но тот брезгливо освобождается из их объятий и сам вполне уверенно переставляет ноги. Зрелище это, наверное, для местных обитателей такое же шокирующее, как и Христос, ходящий по воде. «Сам идет, сам!» – раздались ошарашенные шепотки вслед удаляющемуся генсеку.

И вот, наконец, зал для заседаний Политбюро. Вдоль длинного стола сидят действительные члены: Гречко, Гришин, Громыко, Кириленко, Косыгин, Кулаков, Кунаев, Мазуров, Подгорный, Полянский, Щербицкий, а также кандидаты: Демичев, Машеров, Пономарев, Рашидов, Романов, Соломенцев, Устинов. Все в состоянии напряженного ожидания. Брежнев входит, окидывает эту компанию Истинным Взглядом, и криво усмехается. Среди действительных членов Политбюро семеро[8]8
  Гречко, Громыко, Мазуров, Кулаков, Кунаев, Пельше, Щербицкий.


[Закрыть], скорее всего, встанут на его сторону, пятеро[9]9
  Гришин, Кириленко, Косыгин, Подгорный, Полянский.


[Закрыть] непременно будут против. Перевес минимальный, всего в три голоса, включая и его собственный. А потому, пока никто не опомнился, необходимо резко изменять расклады в правильную сторону. Против восстановления честного имени Сталина из кандидатов будет только Петр Демичев, параллельно занимающий должность министра культуры, а заколебаться может лишь Борис Пономарев. Так что замена двух фактически выбывших членов Политбюро на любого из правильных кандидатов достаточно изменит соотношение голосов, тем более что от товарища Суслова уже имеется соответствующее заявление. Но сначала другое…

– Первым делом, товарищи, – сказал Брежнев, оставшись стоять во главе стола, – предлагаю встать и почтить минутой молчания память погибших пассажиров и членов экипажа рейса Москва-Минск, разбившегося в субботу при вылете из аэропорта Внуково. Следствие разберется, что это было: трагическая случайность, чье-то разгильдяйство или злой умысел. Могу сказать, что в двух последних случаях виновным точно не поздоровится.

Нехотя, но товарищи небожители начали вставать, чтобы выразить дань скорби по отношению к гибели простых смертных, коих эти деятели, достигнув высокого положения, старались попросту не замечать. Не они первые на этой стезе, ведущей в ад, не они и последние. В окружении царя Николая до семнадцатого года тоже имелись подобные настроения. Особо недоволен был первый секретарь Московского горкома товарищ Гришин, но Ильичу Второму на мнение этого зажравшегося партбонзы было глубоко фиолетово. В его родном мире подобный персонаж в силу узости интеллекта не поднялся бы выше второго-третьего секретаря райкома, после чего улетел бы на хозяйственную работу директором конторы по заготовке вторсырья или банально сел бы, как перерожденец, во время очередной чистки партийных рядов. И вообще, эта минута молчания, будто лакмус, влитый в неоднозначную среду, окончательно выявила и тех, с кем еще можно попытаться поработать и тех, с кем следует немедленно расстаться.

Вот минута молчания истекла, и все, включая самого Брежнева, сели на свои места. И тут же с ходу «дорогой Леонид Ильич» выложил перед Политбюро первый вопрос.

– Значит, так, товарищи: тут у нас имеется заявление товарища Суслова с просьбой отпустить его на давно заслуженный отдых, – сказал он, передавая соответствующую бумагу Громыко. – Вот, прочтите, Андрей Андреевич. Пообщался, значит, Михаил Андреевич сами знаете с кем, и понял, что стар он уже для таких собачьих боев.

Впрочем, на лице главного советского дипломата не дрогнул ни один мускул. Прочитав бумагу, он передал ее маршалу Гречко, и уже тот спросил:

– А где сейчас товарищ Суслов?

– Товарищ Суслов сейчас на водах, поправляет пошатнувшееся здоровье и заодно повышает квалификацию, – ответил Брежнев. – Но к прежней идеологической работе он не вернется. Неподходящий у Михаила Андреевича для нее оказался темперамент. Жестоко ошибаются те, что думают, будто мы уже достигли всего, что возможно, и впереди у нас тихое и спокойное время. Оправившись после поражения во Вьетнаме и зализав раны на уязвленной гордости, Мировой Империализм в лице Соединенных Штатов Америки снова пойдет на нас войной, теперь с других направлений, и в первую очередь ожидается наступление на наши идеологические позиции. А там у нас все плохо. Это у нас принята идеология мирного сосуществования двух систем, а у империалистов в ходу антикоммунизм и антисоветизм. Закончиться такое одностороннее противостояние, когда мы перешли к обороне на собственной территории, а враг непрерывно атакует, может только нашим поражением и капитуляцией, чего допустить ни в коем случае нельзя. Вертеться придется, огрызаясь на все четыре стороны, как товарищ Ленин в восемнадцатом году, а товарищ Суслов способен только на глухую оборону, даже не понимая, что он защищает: завоевания Великого Октября или пережитки эпохи волюнтаризма, изрядно подкосившей все сферы нашей жизни. Да и никакая это не защита идеалов, а банальная попытка выдать желаемое за действительное…

– Интересно, – иронично хмыкнул Дмитрий Полянский, в миру министр сельского хозяйства, – а что на нашем месте предпринял бы товарищ Ленин и что он бы защищать стал, а что нет?

– Вы, товарищ Полянский, и в самом деле хотите знать ответ на этот вопрос или брякнули просто так, для сотрясения воздуха? – спросил Ильич Второй.

– Да, – подтвердил тот, – хочу. Товарищ Ленин, он когда жил, а сейчас условия у нас совершенно другие…

– Товарищ Ленин, не в пример всем нам, был мастером политического маневра, при сохранении твердой убежденности в необходимости построения справедливого социалистического общества, – парировал Брежнев. – Откинув нежизнеспособные догмы и сделав шаг назад на второстепенном направлении, он тут же стремительно продвигался вперед там, где это было нужно и важно для текущего момента. Впрочем, к этому вопросу мы сегодня еще вернемся, и для этого нам даже не потребуется доставать из шкафа полное собрание сочинений основоположника марксизма-ленинизма и основателя партии большевиков. Но сначала нужно решить кадровый вопрос. Кто за то, чтобы удовлетворить просьбу товарища Суслова о выходе на давно заслуженную пенсию? Кто против? Кто воздержался? Принято одиннадцатью голосами против двух. Кто за то, чтобы избрать членом Политбюро секретаря ЦК по промышленности товарища Устинова? Кто против? Кто воздержался? Принято десятью голосами против двух при одном воздержавшемся.

– Спасибо за доверие, товарищи, – сказал Устинов, – будьте уверены, я вас не подведу.

– Конечно, не подведешь, куда ты денешься, – хмыкнул Брежнев, и присутствующим показалось, что его глаза при этом сверкнули бело-голубым огнем. – А теперь, товарищи… я и в самом деле не хотел этого делать, но вы ж меня сами вынудили… Я вас предупредил о том, что в перспективе от трех до пятнадцати лет грозит нашей коммунистической партии и самому Советскому Союзу, а вы начали думать, под каким бы предлогом спровадить старого деда на пенсию, потому что он совсем сошел с ума. Эдак можно очнуться только на краю пропасти, когда почва уже сыпется под ногами, и предпринимать что-то будет поздно, да и некому. Короткая судорога государственного комитета по чрезвычайному положению – и здравствуй, реставрация капитализма как он есть. Как такое бывает, вам мог бы рассказать бывший царь Николай Романов, который кое-что понял только тогда, когда его же генералы наставили на него револьверы. Но я вам не слизень Николашка! Товарищ Серегин, товарищ Кобра, товарищ Ленин, товарищ Сталин и товарищ Берия, прошу вас быть гостями на заседании нашего Политбюро.

Присутствующие, за исключением Устинова и Громыко, попытались было вскочить с мест, но тут за спиной у Брежнева прямо в воздухе раскрылся широкий проем, и из него выбежали вооруженные до зубов первопризывные амазонки с синими гэбэшными петлицами на псевдосоветском обмундировании, чьи лица были размалеваны боевым гримом. А уже за ними появились и прочие лица, перечисленные «просто Лёней». И тут случилось непредвиденное – от неожиданности, страха и ненависти шумно обгадился под себя товарищ Демичев.

– Фу! – помахал рукой перед носом Виссарионыч. – Чем это тут так плохо пахнет?

– Это, дорогой Коба, – ответил ему Ленин, – запах настоящего оппортунизма. Ты же чувствуешь, как этот человек ненавидит и тебя, и даже меня. Меня он ненавидит живого, ибо место товарища Ленина – под стеклом в Мавзолее, как у музейного экспоната, а тебя он ненавидит всегда, ибо чувствует свое полное ничтожество перед масштабом твоих свершений.

– Товарищ Демичев, как и некоторые другие присутствующие тут товарищи, – сказал я, – является прямым следствием вашей попытки построить вашу партию нового типа не только из борцов и мыслителей, вроде товарища Кобы, но и из дерьма и палок, случайно попавшихся под руку на человеческой свалке. Это явление никуда не девалось даже во времена великих испытаний и регулярных партийных чисток, ибо потенциальные троцкисты и правые оппортунисты в руководстве большевистской партии были неистребимы как тараканы. Тут мы видим промежуточный этап негативной эволюции созданной вами организационной структуры; лет через десять нам бы осталось только открыть сюда окно и попросить товарища Кобру швырнуть внутрь свой плазменный шар – Мол, не было таких никогда, и точка – и после этого начать все с чистого листа.

– Вы, как всегда, правы, товарищ Серегин, – потер руки вождь мировой революции. – Почти половина сидящих тут людей представляют собой просто восхитительную мерзость зиновьевско-троцкистского пошиба, даже несмотря на то, что никто из них не относится к гонимому народу. Наверное, это заразно и, как говорит товарищ Максимова, «передается воздушно-капельным путем». А если серьезно, то концепция так называемого мирного сосуществования, в силу их буржуазного перерождения принятая этими людьми за основу своей деятельности, не имеет никакой силы, потому что господа империалисты придерживаются прямо противоположного подхода, уповая на антисоветизм и антикоммунизм. Не будет им покоя до тех пор, пока первое в мире государство рабочих и крестьян не будет уничтожено, а восставшие рабы не окажутся возвращены к своим цепям.

– В западных столицах, – пояснил я, – пошли на это «мирное сосуществование» просто потому, что решили потянуть время. По их мнению, Советский Союз, под влиянием одновременно и левацких и правооппортунистических идей совершивший множество политических и экономических ошибок, в том числе отказавшийся от концепции ускоренного развития, через некоторое время эволюционирует от социализма к госмонополистической формации и полностью потеряет силы, пав к ногам победителей в Холодной войне. Если у вас тут ничего не трогать руками, то такой момент настанет ровно через пятнадцать лет, в августе девяносто первого года…

– Товарищ Серегин на самом деле является выходцем из мира, опережающего ваш на сорок лет, – пояснил Ленин. – Последствия той застойной мерзости, что вы тут заварили, полной ложкой расхлебывало как раз его поколение, пережившее гибель великой страны и реставрацию капитализма. А потому больше вас он ненавидит, пожалуй, только господ Горбачева и Ельцина, непосредственно разрушивших Советский Союз, а также тех ушлых деятелей, что растащили по своим карманам все, что было нажито непосильным трудом великого советского народа. Вот уж кому я не завидую…

– Ну почему же я должен обязательно ненавидеть этих людей? – пожал я плечами. – В этом Политбюро есть такие товарищи (и их больше половины), которые при соблюдении некоторых условий могут рассчитывать на мою полную и безоговорочную поддержку. А это, сами понимаете, стоит дорогого.

– Товарищ Серегин – это не только настоящий большевик и истинный советский человек, – прервал молчание Сталин, – но и младший архангел, специальный исполнительный агент Творца Всего Сущего, уполномоченный по вопросам, решаемым путем меча, Бич Божий и защитник Земли Русской, а также сам себе держава, самовластный монарх и предводитель только ему одному подчиняющейся армии в полмиллиона бойцов при средствах усиления. Его возможностей хватило на то, чтобы в июле сорок первого года всего за две недели остановить германское вторжение, переломав ноги всем трем их ударным группировкам. При этом от первой танковой группы не осталось ничего, кроме облака вонючего дыма.

– Вы нас запугиваете? – храбрясь, вскинул голову Арвид Пельше.

– Нет, – ответил я, – пугать не в моих правилах. Я вас просто предупреждаю, что могу договориться с вами по-хорошему, но буду беспощаден в случае оказания сопротивления, потому что мне тут никого не жалко, кроме страны, поставленной вами на грань катастрофы, и ее народа. Кто-то после повышения квалификации нужен будет мне на прежней должности, кого-то я попрошу тихо уйти на пенсию, при условии восстановления здоровья и долгих лет жизни, а кого-то сотру в порошок… но таких людей, за исключением бывшего товарища Демичева, среди присутствующих нет.

– Свидетельствую, – вдруг сказал Дмитрий Устинов, – я лично побывал на галактическом линкоре «Неумолимый», являющемся главной ударной единицей товарища Серегина. Могу сказать, что это не только сокрушительная мощь, под защитой которой Советскому Союзу не будет страшен никакой враг, но и неисчерпаемый кладезь научных и технических знаний для того самого опережающего развития.

– Но это же фантастика! – воскликнул товарищ Кириленко.

– Нет, товарищ Кириленко, «Неумолимый» – это реальность! – вдруг рявкнул Брежнев. – Мы с товарищем Сталиным тоже были на борту этого убийцы планет из очень отдаленного будущего, и, можно сказать, потрогали там все собственными руками. С нами или без нас, эта мощь в любом случае станет залогом безопасности и процветания Советского Союза. Раз уж товарищ Серегин попал в наш мир, то дела в нем уже не пойдут прежним образом: одни люди, рожденные, чтоб сказку сделать былью, невиданно вознесутся, а другие, погрязшие в алчности и гордыне, рухнут в прах, чтобы никогда уже не подняться.

– Все это случится далеко не сразу, ибо спешка хороша только при ловле блох, – сказал я, – но в главном Леонид Ильич прав. Так и будет, с вами или без вас.

– Ну хорошо, товарищ Серегин, – вскинул руки маршал Гречко. – Мы вам верим. А теперь скажите, чего вы хотите добиться и что по этому плану должны делать мы?

– В общих чертах план такой, – сказал я. – Во-первых, за ближайшие несколько лет Советский Союз под мудрым руководством товарища Брежнева должен внутренне консолидироваться, радикально улучшив качество жизни на внутренних территориях. Жить в Советском Союзе должно быть легко и приятно не только на национальных окраинах, в курортных краях, столице и городах центрального подчинения, но и во всех других местах, включая проклятое всеми Нечерноземье. Во-вторых, за то же время в советской экономике должны появиться новые отрасли промышленности, а сама она – перейти от экстенсивного к интенсивному росту. Что и как там нужно делать конкретно, мои специалисты немного позже обговорят с товарищем Устиновым. В-третьих, необходимо в корне изменить отношение к сельским территориям. На самом деле это не обуза, а источник для создания продовольственной безопасности. Колхозникам необходимо вернуть их подсобные хозяйства и прекратить практику переселения жителей так называемых «неперспективных деревень» в поселки городского типа и мини-города. Если вы этого не сделаете, то так и будете покупать пшеницу в Канаде ровно до того момента, когда не кончатся деньги или идеологический противник не введет против вас какого-нибудь продовольственного эмбарго…

На этом моменте опять случилось неожиданное. Министр сельского хозяйства товарищ Полянский, с крайним неприятием относившийся даже к обычным садово-дачным кооперативам, вскочил со своего места и уже раскрыл рот для вопля протеста, что, мол, это отступление от принципов социализма, но Кобра щелкнула пальцами – и апологет хрущевщины окаменел под заклинанием стасиса.

– Когда говорит Батя, – веско сказала наша гроза драконов, – перебивать его нельзя, ибо чревато. Еще раз – и летальный исход. Поняли, клоуны?

Присутствующие (за исключением Брежнева, Громыко и Устинова, уже считавших себя членами нашей команды) закивали будто китайские болванчики, после чего Кобра сказала:

– Продолжай, Батя, порядок восстановлен.

– На самом деле, – сказал я, – некоторые товарищи совершенно неправильно воспринимают истинную сущность социалистической экономики, которая заключается не в тотальном огосударствлении средств производства, а в правильном сочетании государственной, общественной и частно-кооперативной собственности. Так, во время Великой Отечественной Войны производственные кооперативы давали от четверти до трети всей военной продукции, а в послевоенное время, до их ликвидации Хрущевым, обеспечивали до половины всего производства товаров народного потребления. Главная проблема нынешней советской системы заключается в том, что оторвавшаяся от народа советская партноменклатура, вроде товарища Гришина, подсевшая на потребление элитных импортных товаров, совершенно не интересуется, как живет и чем дышит простой народ. Но об этом позже, главное, чтобы при всех изменениях внутри на поверхности продолжалось полное спокойствие – поэтому репрессий, расстрелов и процессов века не предвидится. Все присутствующие, даже жидко обгадившийся товарищ Демичев, в случае неоказания сопротивления грядущим переменам помрут в крайне преклонном возрасте и в полном комфорте. Что касается разных внешних дел, то в том случае, когда для пользы дела понадобится грубая работа, мои люди возьмут это дело на себя.

– Товарищ Серегин, что вы имеете в виду под грубой работой? – спросил маршал Гречко.

– Я имею в виду Чили, где наши товарищи томятся в застенках, а господин Пиночет и его прихвостни откровенно зажились на свете, – ответил я. – Кроме Чили, имеются еще Никарагуа, Сальвадор, Колумбия и прочие страны, где правят любимые американские «сукины дети», а у меня почти сто тысяч интернационалистов-легионеров Велизария застоялись без дела. В сорок первом и восемнадцатом годах, за исключением отдельных случаев, я эти части использовать не могу, а в этом мире им будет самое место. Ведь я с полным правом могу использовать при операциях не только советскую и российскую символику (что в данных случаях будет совершенно излишне), но и опознавательные знаки Русской Галактической Империи, а также бело-золотую расцветку экипировки воинов-паладинов самого Всемогущего Творца. И пусть в Вашингтоне ломают голову над тем, кто вдруг решил пустить им кровь. Если янки устроить переполох на заднем дворе, то у них меньше будет охоты лезть на вашу территорию.

– Ну что же, – сказал маршал Гречко, – это весьма позитивная программа. Я – за!

– У вас, Андрей Антонович, – сказал я, – впереди еще работа над ошибками в программе перевооружения, ибо некоторые косяки по этой части икаются и сорок лет спустя. Но об этом поговорим позже, на троих, вместе с товарищем Устиновым. А сейчас о главном. Товарищи Гришин, Кириленко, Подгорный, Полянский и Демичев должны быть выведены из состава Политбюро и сняты со всех государственных постов, с выходом на пенсию или переводом на другой род деятельности. С товарищем Косыгиным мы еще попробуем поработать, ибо ум у него побольше, чем у других. И все это не обсуждается. Вместо отставленных из кандидатов в действительные члены должны быть произведены товарищи Машеров, Рашидов, Романов и Соломенцев. Кто за такую позитивную программу? Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Ну что же, товарищ Брежнев, поздравляю! Свершилось…

– Спасибо, товарищ Серегин, – ответил Ильич Второй. – Следующий вопрос, который нам сегодня следует обсудить, это заключение между Советским Союзом тысяча девятьсот семьдесят шестого года и Советским Союзом тысяча девятьсот сорок первого года договора о дружбе, союзе и взаимной помощи. Иначе нельзя, товарищи, ведь там, по другую сторону границы между мирами, бьются с врагом и умирают наши, советские люди, и все мы, кто больше, кто меньше, тоже прошли через эту войну. Товарищ Громыко, вам слово…