Текст книги "Anamnesis morbi. История болезни"

Тина удивлённо вскинула брови:

– Родственника? О ком речь?

– Вам знакомо имя Димаса Антониди? – проскрипел длинный.

Тина удивилась ещё больше. Конечно, это имя было ей знакомо. Покойная бабушка рассказывала ей о Димасе (вот только степень его родства Тина не могла определить: то ли троюродный прадедушка, то ли дядюшка прабабушки), давным-давно зачем-то уехавшем в Россию. Тогда, правда, она называлась Советским Союзом, но это неважно. Важно другое: после отъезда Димас о себе никаких вестей не подавал. Поговаривали, что он сгинул в страшном советском ГУЛАГе. И вот теперь появились эти двое…

Тина спохватилась:

– Да что же это я вас на пороге держу? Прошу в дом! – и широко распахнула дверь, освобождая проход нежданным гостям.

– Благодарю, благодарю! Мы не задержим вас надолго, смею уверить! – толстяк первым протиснулся мимо неё в холл. Следом молча вошёл длинный.

Тина закрыла дверь проследовала за гостями. В холле толстяк без особых церемоний плюхнулся в кресло, схватил со столика журнал и принялся им обмахиваться:

– Невероятная жара, верно? Даже вечером не отпускает.

– Выпьете чего-нибудь? Могу предложить холодного пива или белого вина. У меня домашнее, – направляясь в кухню, предложила Тина.

– Ну, если домашнее и холодное… Вина, если можно, – улыбнулся толстяк.

– А мне просто воды, пожалуйста, – длинный, похоже, не собирался садиться. Он стоял столбом позади кресла, нависая над развалившимся в нём коротышкой. В ярком электрическом свете его кожа оказалась неприятного землистого цвета. «Наверное, больной», – с жалостью подумала Тина и ушла за напитками.

Когда она вернулась с полными бокалами, мизансцена не изменилась: толстяк в кресле всё так же обмахивался журналом, а над ним торчала нелепая фигура длинного. Тина поставила стаканы на столик и поудобнее расположилась на диване. Что-то подсказывало ей, что рассказ гостей будет долгим.

Толстяк отпил вина, блаженно улыбнулся, почмокав сочными губами, и начал:

– Прежде всего, позвольте представиться: моё имя Люк Мессанж.

– Джонатан Смит, – проскрипел за его спиной длинный и едва заметно кивнул головой.

Толстый отпил ещё и с видимым сожалением отставил бокал на столик:

– Видите ли, мы с коллегой имеем честь представлять адвокатское бюро «Логос Консалтинг». Наш офис расположен в Афинах, поэтому вряд ли вы могли о нас слышать… – Мессанж сделал паузу и вопросительно взглянул на Тину.

Она покачала головой. Название действительно ей ни о чём не говорило.

– Так я и думал! – Толстяк будто бы обрадовался, – Наше предприятие специализируется на международных делах о наследстве. Но иногда нам приходится выполнять особые поручения наших клиентов, находящихся за рубежом. Я имею в виду поиск родственников! – уточнил Люк, заметив, что Тина приподняла брови на словах «особые поручения».

– Вы хотите сказать, что Димас Антониди жив и нанял вас для того, чтобы найти меня? Но ведь ему, наверное, уже больше ста лет!

– Сто семь, если быть точным! – подал голос Джонатан Смит. За это время он покинул своё прежнее место и переместился ближе к Тине, с неожиданным интересом разглядывая стоящее на каминной полке старое фарфоровое блюдо.

– Сто семь?! – изумилась женщина, – Невероятно! До нас доходили слухи, что он погиб в советском концлагере. Выходит, он выжил тогда!

– О, да! Димас Антониди оказался на редкость крепким. Да и сейчас он даст фору многим молодым. – Толстяк расхохотался и откинулся в своём кресле, – Знаете, я ведь едва угнался за ним, когда мы вместе поднимались по лестнице на шестой этаж нашего офиса. Старик потрясающе выглядит для своих лет и категорически не переносит лифты! У вас должна быть хорошая наследственность, госпожа Антониди.

– Он был в вашем офисе? В Афинах? Так он что, в Греции?

– Он был в Афинах. Совершал круиз по Средиземному морю. Ну, знаете: Италия, Франция, Греция… А отплывали они из Одессы, это теперь Украина. Димас на пенсии и отдыхает. Будучи в Афинах, он посетил наше бюро и поручил отыскать своих родственников, если таковые имеются.

– И мы нашли вас, – проскрипел откуда-то сзади молчаливый господин Смит.

Тина обернулась: длинный теперь внимательно изучал корешки книг в шкафу, стоящем позади дивана. Отчего-то присутствие Джонатана Смита настораживало Тину. Особенно неприятно было ощущать его за спиной. Но не попросишь же гостя не маячить сзади!

– Да, мы нашли вас, – продолжил свой прерванный монолог Мессанж, недовольно взглянув на коллегу. – Должен сказать, что это оказалось очень простым делом: Антониди живут в этом доме уже больше двухсот лет. В наше время редко встретишь столь образцовое родовое гнездо! – польстил Тине толстяк.

– Да, дом очень старый. В этом есть и преимущества, и недостатки. Даже не знаю, чего больше, – усмехнулась Тина, – Так что же хотел Димас? Просто отыскать родственников? Или что-то передать?

– Скорее, получить! – Толстяк наклонился вперёд и внимательно смотрел на Тину. Его улыбка исчезла.

– Получить?! – изумилась женщина.

– Именно, получить. По словам Димаса, в подвале этого дома спрятана некая вещь, принадлежащая ему. И он хотел бы получить её обратно. Нам поручено принять её от вас и передать нашему клиенту.

– Но я понятия не имею, о чём идёт речь! – воскликнула Тина. Происходящее перестало ей нравиться. Поздно вечером приходят двое незнакомцев, рассказывают о внезапно ожившем престарелом родственнике, да ещё и требуют отдать им неизвестно что… как-то всё это странно. Она, правда, никогда не сталкивалась с адвокатскими конторами и не знает стиля их работы… но всё равно, история, рассказанная милейшим господином Мессанжем, явно отдавала неприятным душком. Да ещё и мрачный мистер Смит за спиной…

– Ну, разумеется, вы не знаете! – с готовностью согласился с ней толстяк, – Зато знаем мы. Господин Антониди весьма подробно описал нам местонахождение интересующей его вещи. От вас потребуется лишь малая любезность: проводить нас в подвал этого замечательного дома.

– Простите, господа, но прежде, чем оказать эту любезность, я хотела бы получить подтверждение ваших слов. Полагаю, мой родственник оставил для меня какое-то письмо? И ещё… я хотела бы знать, о какой вещи идёт речь. – Тина старалась говорить твёрдо, не выдавая своего испуга. Ей было очень страшно: она внезапно осознала, какую глупость сделала, впустив в свой дом двух незнакомых мужчин. И теперь лихорадочно соображала, как выпутаться из этой ситуации. В то, что господа Смит и Мессанж действительно выполняют волю её престарелого родственника, она уже совершенно не верила.

Толстяк досадливо поморщился:

– Госпожа Антониди, к чему эти формальности? Ну, положим, покажем мы вам это письмо… откуда вам известно, что оно написано именно Димасом, а не, допустим, моим милейшим коллегой? Вы что, знаете почерк вашего исчезнувшего прапра… уж не знаю, кем он вам там приходится? А что касается искомой вещи… пожалуй, я скажу вам, что это. Амфора. Старая, маленькая амфора, не представляющая никакой исторической ценности и не нужная никому… Кроме нашего клиента, разумеется. Ну посудите сами, Тина, этот глиняный горшок провалялся в вашем подвале Бог знает, сколько лет… и провалялся бы ещё столько же, если бы уважаемый Димас о нём не вспомнил. Вы благополучно жили без него прежде и чудеснейшим образом проживёте и впредь. А нам – маленькая, но радость: выполнить прихоть нашего клиента. Для нас, адвокатов, желание клиента, знаете ли, – закон! – Мессанж с трудом выкарабкался из глубокого кресла и подошёл вплотную к Тине, нависнув над ней необъятным пузом.

Тину передёрнуло от обдавшей её волны ядрёного запаха пота вперемешку с флюидами дорогого парфюма. Толстяк, видимо, пытался заглушить свой естественный аромат, вылив на себя литр одеколона, но не преуспел. Откуда-то сверху, из-за закрывшего обзор живота, донеслись слова Люка Мессанжа:

– Итак, вы проводите нас в подвал?

Тина молча кивнула. Пузо отодвинулось, освобождая ей дорогу. Женщина встала и направилась в кухню. Она не оборачивалась, но по топоту и сопению толстяка поняла, что ночные визитёры последовали за ней.

Дверь в подвал находилась сразу же за огромной старой плитой, которой давным-давно никто не пользовался. Тина готовила на современном «Аристоне», а этого древнего монстра, сложенного из обтёсанных камней, не убрали до сих пор по одной лишь причине: для того, чтобы поднять хотя бы один из составляющих плиту камней, потребовалось бы разобрать крышу и подогнать подъёмный кран. Так и стояло каменное чудовище, превратившись в неотрывную часть старого дома. А ещё в огромном зеве плиты, закрывающемся толстой чугунной дверцей, очень удобно было хранить старые, ненужные в данный момент вещи.

Среди прочего хлама, в недрах старой плиты хранилось ружьё. Очень давно, ещё в ту пору, когда они с Марком не потеряли пока надежды родить ребёнка, муж любил на досуге поохотиться на материке. Они с друзьями, бывало, пропадали на неделю и возвращались одичавшими, обросшими щетиной, но зато невероятно гордыми своей скудной добычей. Как-то она упросила Марка взять её с собой. Нельзя сказать, что несколько дней первобытной жизни в лесу и погоня за одиноким несчастным зайцем привили ей любовь к подобному времяпровождению, но было весело. В последние годы Марк на охоту не ездил: как-то не до того было. А ружьё засунул в плиту вместе с парой коробок патронов к нему.

Тина подозревала, что ей не просто будет отделаться от непрошенных гостей. Вряд ли они раскланяются с ней, после того, как найдут свою амфору. Женщина старательно гнала прочь нехорошие мысли о возможных исходах сегодняшнего вечера, но они упорно лезли в голову. Ах, если бы ей удалось каким-то образом завладеть ружьём! Она смогла бы постоять за себя и защитить Алекса. И вызвала бы полицию. А уж она разобралась бы, кто на самом деле эти «адвокаты».

Тина остановилась перед дверью, ведущей в подвал. Дверь, как и всё в доме, была старая: из толстых, плотно пригнанных друг к другу дубовых досок, окованная железом. Массивный старомодный засов органично дополнял картину. Тина отодвинула его и с усилием распахнула тяжёлую дверь:

– Прошу вас! Надеюсь, вы найдёте то, что вам нужно.

Мессанж опасливо заглянул в тёмный проём и покачал головой:

– Э, нет, так не пойдёт! После вас, только после вас. Уж будьте любезны, на правах хозяйки дома проводите нас. И, кстати, включите свет. У меня, знаете ли, лёгкая клаустрофобия!

Тина протянула руку за дверь и щёлкнула выключателем. Ярко осветилась узкая длинная лестница, ведущая вниз.

– Вот вам свет. Но вниз я не пойду. Подожду здесь.

Толстяк хитро улыбнулся и помахал пальцем перед её лицом:

– Тина, вы считаете нас идиотами? Уверяю вас, вы ошибаетесь! Вам придётся спуститься с нами. В конце концов, это просто невежливо с вашей стороны. Я в вас разочарован… и очень, очень огорчён! – Он перестал улыбаться и почти вплотную приблизил к ней своё лицо, – Иди вниз по-хорошему, сука!

Тина отшатнулась. Никто ещё не разговаривал с ней в таком тоне. Иллюзии, если и оставались, исчезли полностью: никакие это не адвокаты. Просто бандиты, которых она сама же пустила в свой дом. Как последняя дура! Господи, что же теперь будет с ней? А с Алексом? Мысль о сыне заставила её собраться. Она с ясностью поняла, что в подвал ей спускаться ни в коем случае нельзя. Только здесь, наверху, у неё может оказаться шанс вырваться. Но уж никак не в глубоком подземелье, куда пытается затащить её толстяк.

– Не пойду. – Тина в упор посмотрела на Мессанжа.

Тот отступил на шаг и наклонил голову сначала в одну, затем в другую сторону, рассматривая Тину так, будто бы впервые её увидел. Воцарилось тягостное молчание. Через минуту толстяку, видимо, надоело разглядывать женщину и он обиженно протянул:

– Не пойдёте, значит? Ай—ай-ай… Джонатан, прошу вас!

Позади Тины что-то шевельнулось и в следующее мгновение чудовищный удар обрушился на её голову. Женщина удивлённо охнула и, потеряв сознание, рухнула к ногам толстяка.

Тина открыла глаза и тут же застонала от невыносимой боли в затылке. Вернее, попыталась застонать, потому что не смогла разжать губ. Её рот оказался заклеен скотчем, причём заклеен крайне неаккуратно: довольно большой кусок клейкой ленты свисал с правой щеки до самого пола. Что, впрочем, неудивительно: пол обнаружился тут же, под щекой: Тина лежала на боку в собственной кухне и кожу лица приятно холодила керамика напольной плитки.

Женщина попыталась оглядеться. Малейшее движение вызывало новый прилив боли в затылке. Даже простой поворот глаз давался с великим трудом. Прямо перед носом Тины обнаружилась толстая дубовая ножка кухонного стола… под которым, собственно, она и лежала. Прислушавшись к своим ощущениям, Тина поняла, что не чувствует рук и ног. И не может пошевелить ими. Хотя нет, не совсем: пальцы рук, всё-таки, шевелятся… но почти не ощущают друг друга. Самым обидным ей показалось то, что она не может посмотреть, что там с ними: руки оказались крепко стянуты за спиной.

Замычав от боли, Тина наклонила голову, пытаясь рассмотреть ноги. Так и есть: снизу и до колен они оказались туго спеленуты блестящим скотчем. Видимо, та же участь постигла и её руки… От собственной беспомощности у Тины навернулись на глаза слёзы.

Из приоткрытой двери подвала доносились приглушённые голоса и стук чего-то твёрдого и тяжёлого. Тина прислушалась: похоже, её незваные гости разбирали древнюю каменную кладку стен. Сколько же времени она тут пролежала?! И что они сделают с ней, когда найдут, наконец, свою амфору? Ясно одно: нужно срочно что-то предпринять, пока «адвокаты» копаются в подвале. Но что?

Тина попробовала высвободить руки. После минуты крайне болезненных попыток выдраться из пут, она поняла, что ничего не выйдет. Тогда пленница попыталась выползти из-под стола, передвигаясь на манер гусеницы, сгибаясь и разгибаясь в пояснице. Это ей удалось, хотя и стоило жуткой боли в затылке. Женщина кое-как доползла до старой плиты и, уткнувшись головой в холодный камень, принялась соображать, что делать дальше.

Над ней, в каких-нибудь нескольких сантиметрах, находилась приоткрытая чугунная дверца духовки. А за ней – ружьё с патронами. Уж она-то знает, как с ним обращаться: не зря Марк перед той, единственной её охотой, долго учил Тину правильно заряжать в стволы смертоносные цилиндрики патронов и целиться в старую жестяную банку из-под оливок. Тина даже попала пару раз, изрешетив жестянку картечью. Только бы добраться до ружья!

Она невольно усмехнулась: смешные мысли для крепко связанной женщины… она шевелится-то с трудом, а уж руки освободить – и вовсе нереально. Но делать что-то надо, она не собирается вот так, просто, позволить себя убить, будто телёнка на бойне! Руки освободить не получается, ноги – тоже. А если начать со рта? Каким-то образом сорвать с губ скотч и… а что, собственно, потом? Кричать и звать на помощь? Бесполезно, их дом стоит на отшибе, да ещё и ночной прибой надёжно глушит все звуки. А на крик тут же выскочат из подвала Смит с Мессанжем… впрочем, наверняка на самом деле их зовут иначе. И быстренько заткнут ей рот более радикальным способом и навсегда… Нет, кричать нельзя.

Что же тогда? Позвонить в полицию? Но телефон в холле, добраться до него она может и не успеть. А если и доберётся, – как снять трубку и набрать номер? Трубку – зубами, а номер – носом? Слабенький вариант, но попробовать стоит, других всё равно нет.

Стоп! Тина мысленно одёрнула себя: в поисках выхода, она забыла о сущей малости. Её рот по-прежнему был заклеен и пока она совершенно не представляла себе, как избавиться от стягивающей губы ленты. Думай, Тина, думай! Времени, возможно, совсем не осталось. Она прислушалась. Снизу по-прежнему доносились стук и невнятное бормотание. Судя по всему, бандиты пока не нашли тайник с амфорой. Это хорошо.

Тина скосила глаза на болтающийся конец скотча. Что, если прилепить его к чему-нибудь, а потом аккуратненько отслоить от губ? Как будто обёртку от поттаявшего леденца… Пожалуй, может получиться!

Тина осмотрелась выискивая подходящую поверхность. Пол не годился: к гладкой керамике скотч не приклеится. По этой же причине не подходила и каменная плита, в которую женщина по-прежнему упиралась головой. Что же ещё? Её взгляд наткнулся на массивный дубовый стол, под которым она пришла в себя. Ножки! Ножки стола вполне подойдут для её замысла! Тина мысленно выругалась про себя: стоило тратить столько сил и времени для того, чтобы выползти из-под стола, к которому теперь придётся возвращаться…

Обратный путь занял гораздо меньше времени: во-первых, притупившаяся боль в затылке больше не заставляла её надолго замирать после каждого движения, а во-вторых, Тина приобрела некоторый опыт передвижения ползком. Женщина довольно споро доползла до толстой деревянной ножки и прижалась к ней правой щекой. Отдышалась и прислушалась: стук внизу продолжался.

Напрягая шею, Тина попыталась прилепить клейкую поверхность свободно болтающегося скотча к дереву. Ей пришлось раз десять мотнуть раскалывающейся головой, прежде чем противная лента, наконец, самым кончиком прилипла к ножке. Тина осторожно перевела дух и слегка повела головой, наматывая приклеившийся кусок на круглую точёную деревяшку. Получилось: теперь приклеился уже целый дюйм скотча. Пленница медленно поползла вокруг ножки стола, пока почти весь свободный кусок липучки не оказался приклеенным.

Затаив дыхание, Тина слегка натянула скотч, одновременно поворачивая голову… и с тихим ликованием почувствовала, что угол её рта с лёгким треском освободился. Теперь главное – не спешить, чтобы вся её ювелирная работа не пошла насмарку. Тина чуть подалась вперёд, наматывая вновь освободившийся кусок ленты на спасительную ножку. И ещё раз потянула, вызволив на сей раз рот почти до половины…

Внезапно она поняла, что уже несколько секунд не слышит стука из подвала. Замерев и перестав дышать, Тина напряжённо вслушивалась в наступившую тишину. Наконец, снизу донеслись глухие голоса: судя по интонациям, подельники о чём-то горячо спорили. Женщина пришла в ужас: она решила, что бандиты нашли тайник и вот-вот поднимутся наверх. Чтобы разделаться с нею!

В отчаянии она изо всех сил мотнула головой и сквозь страх почувствовала, что её рот освободился полностью! Подавив непроизвольный радостный возглас, Тина прислушалась. И с огромным облегчением услышала возобновившийся стук. Тональность его слегка изменилась: похоже, негодяи переместились к другому участку стены. Пленница перевела дух и, облизывая потрескавшиеся губы, медленно поползла к холлу.

Перевалившись через невысокий порожек кухни, Тина замерла. Её глаза, устремлённые на тумбу с телефоном, стоящую у противоположной стены, заполнились слезами. Женщина зажмурилась и несколько раз сильно ударилась лбом о пол, силясь прогнать увиденный кошмар. Но, когда она вновь с робкой надеждой открыла глаза, то сквозь пелену слёз увидела то же, что и прежде: оборванный телефонный шнур, тощей чёрной змейкой свернувшийся на полу.

Глава 12

21 июля, Нероград, 01—05, отделение реанимации.

Я вздрогнул, открыл глаза, но ничего не увидел. А между тем, вокруг явно что-то происходило: я отчётливо слышал прямо над собой чьё-то пыхтение. В темноте двигался смутный силуэт чего-то большого… вернее, кого-то большого. Жутко болела грудь, отчего-то порождая затейливые ассоциации с пляшущей на ней ротой солдат в кованых кирзовых сапогах. И почему-то вся левая рука была мокрой и противно-холодной.

Тёмный силуэт надо мной развёл руки… или лапы. Словом, верхние (передние?) конечности. Раздался знакомый нарастающий писк, внезапно оборвавшийся на верхней ноте. Тёмное существо ткнуло руками-лапами мне в грудь. Касание оказалось жёстким и холодным… будто двумя железками. О, чёрт!

– Стой, Петрович! – осенённый догадкой, заорал я, смахивая с груди «утюги» дефибриллятора вместе с руками реанимирующего меня коллеги.

– Жив, Палыч? – недоверчиво просила темнота голосом Ваньки.

– А то! У тебя помрёшь, как же! – я закашлялся и схватился за грудь. Пару рёбер заботивый коллега мне точно сломал. От усердия. Нет, всё-таки, умирать раз в три дня – это, пожалуй, чересчур!

– Ну, если будешь продолжать в том же духе, глядишь и получится! Ты хоть знаешь, что с тобой было? – тёмный Петрович уселся рядом со мной на пол и усиленно пытался отдышаться.

Я начал припоминать. Вспомнил покрывающий моё тело страшный снежок и его чёрный аналог, пожирающий моё отражение в обледеневшем окне. С содроганием вспомнил, как остановилось моё сердце. И о своей спасительной, как оказалось, догадке тоже вспомнил…

– Кажется, да. Видишь ли, Петрович… думаю, мы с тобой встретились с Хозяевами.

– С кем?! – изумился Ванька.

Я мысленно чертыхнулся: совершенно забыл, что напарник мой знает лишь об Охотниках. Помнится, стараясь не перегружать Петровича мистикой в первый же день, я умолчал о Хруле и о том, что ушастик мне поведал об Ульях и Хозяевах. И вот теперь приятель удивлённо таращит на меня глаза (наверное, в темноте не видно!) и требует объяснений. Вполне справедливо, должен заметить: использовать друга втёмную по меньшей мере неприлично! Я приподнялся, уселся поудобнее и потёр ноющую грудь:

– Ванька, я тебе сейчас всё объясню. Но сначала расскажи, что было после того, как… – я запнулся.

– После того, как ты в очередной раз помер? – ехидно уточнил коллега.

Я утвердительно кивнул. В самом деле, пора называть вещи своими именами. Ну помер, подумаешь… дело привычное!

Петрович хмыкнул и начал вещать:

– Стало быть, когда ты заорал «Выключи свет», я сначала подумал, что у тебя крышу снесло. Уж как-то твоя просьба была… ни к селу, ни к городу. Потом гляжу, – а ты уж и глазки закатил, и прилёг в такой, знаешь ли, позе, в которой живые не лежат… словом, по всем критериям – наш клиент!

Я нетерпеливо кивнул:

– Дальше давай!

– А что дальше? Я свет вырубил, как ты просил, и к тебе. Пульса нет, дыхание агональное, зрачки, как сам понимаешь, в полной темноте я видеть не мог. Ну, дальше по накатанному: непрямой массаж, дефибрилляция… два раза. Ты и оклемался. Довольно быстро, надо отметить: минут шесть – семь всего прошло.

– А иней на теле? С ним что стало?

– Что-что! Растаял. Сразу же, кажется, как только свет погас. Я же говорю, темно было, не видно ни черта. Но, помнится, когда я тебя массировал, на груди уже только вода была.

Я ощупал левую руку и грудь. Всё мокрое и холодное. Но никаких намёков на иней. Обошлось на этот раз? Или грядёт продолжение.

Петрович, между тем, продолжал:

– Палыч, ты бы не помирал больше, а? Знаешь, каково это – в полной темноте реанимировать? Да и вообще… сколько можно!

– Ладно, уговорил, не буду. Самому противно. Кстати, ты мне, кажется, рёбра сломал, – посетовал я, растирая больные места.

– Ха! Сам же твердил: эффективного массажа сердца без перелома рёбер не бывает! – уличил меня в двойных стандартах коллега.

– Ну, говорил! – согласился я, – И, кстати, был прав: перед тобой живой благодарный пациент со сломанными рёбрами. Всё сходится!

Петрович гулко захохотал. Я тоже. Напряжение последнего часа схлынуло. Вот только надолго ли?

Просмеявшись, Ванька по-дружески ткнул меня кулаком в бок. Я охнул: увесистый кулак друга угодил точнёхонько в очаг боли. Петрович, разумеется, этого не заметил:

– Ладно, с твоей очередной кончиной и чудесным воскрешением прояснили. Валяй, рассказывай про хозяина.

– Про Хозяев! – поправил я его.

– Да мне фиолетово… Кто они такие?

– Иван, давай договоримся: я тебе сейчас совсем уж чудные вещи рассказывать буду, но ты учти – я не свихнулся! – на всякий случай предупредил я.

Даже в темноте было видно, как он вытаращил глаза:

– Палыч, ты чего?! После всего, что я сегодня видел… да я в зелёных человечков и злобных больничных гоблинов поверю, как в таблицу умножения!

– Ну, положим, злобный зелёный гоблин у нас и так имеется: начмед с бодуна в понедельник на пятиминутке.

Петрович загоготал, видимо, живо представив себе нашего начмеда Гадёныча. Вообще-то, полностью его звали Алексей Кадинович. Да и это было не совсем полным его именем: начмед уродился где-то в степях то ли Киргизии, то ли Казахстана и был наречён соответствующим образом. Но в русской транскрипции его имя звучало столь длинно и непотребно, что эволюционировало до простого и привычного славянскому уху «Алексея». А вот отчество осталось исконное: Кадинович (Кадиныч для краткости). Но, в силу редкой пакостности носителя отчества, оное было давным-давно преобразовано народными массами сначала в «Гадиныч» (с ударением на «а»), а позже – в «Гадёныч» (с ударением на «ё»). Да так и прилипло. Как-то мы с коллегами, коротая время на дежурстве, пытались подвести теоретическую базу под эволюцию «Гадиныча» в «Гадёныча». Точку в научном диспуте поставил Витаминыч, внезапно проснувшийся и изрёкший:

– Мелковат для гада. А вот для гадёныша – в самый раз!

Пика гнусности Гадёныч достигал к утру понедельника. Ибо в выходные не дурак был выпить. На утренней пятиминутке начмед появлялся во всей красе утомлённого алкоголем тела: ровного зелёного цвета, с трясущимися ручками и абсолютно неразличимыми на измятом лице глазками. И уж конечно, абстинентная ломка никак не добавляла положительных качеств и без того мерзкому характеру Гадёныча. Да, прав Петрович: злобный зелёный гоблин у нас уже есть.

Кряхтя, я поднялся с пола и уселся в кресло. Опасливо покосился в сторону окна: разумеется, отражения своего не увидел. Как только погас свет в ординаторской, окно перестало быть зеркалом и стало просто окном. Теперь за стеклом была лишь непроницаемая ночная чернота.

Петрович тоже встал и подошёл к окну. Ощупал рамы и присвистнул:

– Вот дела! Растаяло всё.

– Шторы задёрни. Попробуем свет включить, не сидеть же теперь в темноте до утра, – попросил я.

– Так ты мне объяснишь, всё-таки, что это было и при чём тут свет?

– Объясню, объясню… Только вот что: если вдруг, после того, как свет зажжётся, опять начнётся что-либо подобное…

– Я тут же его вырублю! – понятливо кивнул приятель. И нетерпеливо добавил: – Рассказывай давай!

Он задёрнул шторы и подошёл к выключателю:

– Готов?

Я ощутил неприятный холодок под сердцем:

– Готов.

Неожиданно яркий после темноты свет резанул по глазам. Я зажмурился и почувствовал на своём запястье пальцы Петровича:

– Ты как?

– Да жив пока. Вроде, даже снегом не покрываюсь.

Ванька отпустил мою руку и плюхнулся на диванчик:

– Ну? Я весь внимание.

Я вздохнул и начал:

– Видишь ли, после смерти человека его душа попадает в Улей…

Мой рассказ занял почти полчаса. Петрович внимательно слушал, ни разу не прервав меня, лишь изредка покачивая головой и покручивая большими пальцами сложенных на животе рук.

– Так что, найдя жезл, я не только чудо-целителем стану, но ещё и мир спасу! – подвёл я итог своему монологу.

Петрович продолжал молчать. Видимо, услышанное прозвучало для него полной фантастикой. Впрочем, я предупреждал…

– Слушай, Палыч… А всё это, ну, про Ульи, Хозяев и прочая… ты откуда узнал? Это же не Антониди рассказал, верно?

Приятель мой зрил в корень. Как ни крути, а скрыть существование знакомого полтергейста не удастся. Я криво улыбнулся и признался:

– Нет, не Антониди. Хруль.

– Сам ты хруль! – немедленно отреагировал Петрович, обиженно поджав губы, – Я тебя серьёзно спрашиваю!

– А я тебе серьёзно отвечаю. Обо всём этом я узнал от Хруля. Это имя такое.

– Имя? – Ванька недоверчиво посмотрел на меня, – Это ж как его родители любили, когда называли…

Я усмехнулся:

– А его и не родители назвали. Даже не знаю, были ли они у него вообще… Это я его так назвал: Хранитель Улья – Хруль. Сокращённо, стало быть.

Петрович присвистнул:

– Так, есть Хозяева, а есть Хранители… не перепутать бы.

– Не перепутаешь. Хозяева – плохие парни, а Хранители – хорошие. Всё в лучших традициях Голливуда.

– А этот… Хруль, он кто? Человек?

– Нет. Хруль – полтергейст.

Коллега икнул и заёрзал на диване. Наш разговор сильно походил на задушевную беседу в палате для буйных… Если бы не недавние события.

– Значит, та чернота, которая кушала твоё отражение, и твоё обледенение, – это…

– Я думаю, это явление нам Хозяев собственной персоной.

Петрович опять замолк, задумавшись. Я ему не мешал. Скептическому уму реаниматолога нужно время для того, чтобы осознать информацию, камня на камне не оставляющую от привычной модели мира, в котором, как нас учили, материя якобы первична… А вот хрен!

– А эти… Хозяева, они не могут из окна вылезти? – Петрович с опаской оглянулся на плотно задёрнутые шторы.

Я пожал плечами:

– Понятия не имею. Во-первых, не только окна, но и любая отражающая поверхность может таить опасность. Хруль предупреждал о том, что нужно опасаться зеркал. Я, правда, его слишком буквально понял… хорошо, хоть успел сообразить, что к чему, пока не гигнулся окончательно.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я и в самом деле не знаю, чего от этой нечисти ожидать. Я, знаешь ли, впервые с ЭТИМ столкнулся. Как и ты.

Петрович задумчиво грыз ноготь и активно размышлял вслух:

– Значит так… ночью, когда входим в комнату, сначала задёргиваем шторы, потом только включаем свет. Это понятно. Если в комнате есть зеркала – занавешиваем или поворачиваем к стене… – он внезапно замолк, словно осенённый какой-то догадкой. —Слушай, а обычай занавешивать зеркала, когда в доме покойник, – он как-то связан со всем этим?

Я вновь пожал плечами:

– Кто его знает, может и связан. Очень на то похоже…

Петрович кивнул и продолжил умствовать:

– Идём дальше. Ночи стараемся проводить дома, как и положено благовоспитанным молодым… – он опять запнулся и вредно посмотрел на меня, – …И не очень молодым людям. Опять же, если Хозяева теоретически могут выпозти из любой зеркальной поверхности, следует опасаться также морей, озёр и прочей водной глади. Даже луж.

Морщась и потирая ноющую грудь, я мрачно поинтересовался:

– Составляешь кодекс поведения спасителя души?

– Скорее уж, кодекс выживания. Есть у меня сильное подозрение, Палыч, что нас с тобой будут доставать всё чаще и чаще… То Охотники, то Хозяева. По крайней мере, пока жезл не найдём.

– Или пока они своего не добьются. Сам видишь, шансы у них есть. Может, всё-таки, передумаешь? Относительно своего участия в походе?

Петрович отрицательно покачал головой:

– Вот уж нет. Становится всё интереснее и интереснее. И, кстати, Палыч, давай больше к теме моего участия в авантюре возвращаться не будем. Если поначалу мне всё это казалось забавным и несколько… – он замялся, пытаясь подыскать подходящее определение, – …Несколько сказочным, что ли, то сейчас, после всего только что происшедшего на моих глазах, я тем более тебя не оставлю. И, кроме того, я тоже хочу поучаствовать в спасении мира! – Ванька широко улыбнулся и тут же вновь стал серьёзным: