Текст книги "Anamnesis. Том 1"

– Вернёмся к нашим баранам. Ты, часом, не знаешь, нет ли какого-нибудь способа противодействия Хозяевам? Ну, чего-нибудь вроде оружия?

– Не знаю. Хруль ничего определённого по этому поводу не сказал. Боюсь, придётся пассивно обороняться: свет тушить, зеркала завешивать и всё в таком роде.

– Мда, не густо. Ну, да ладно, на безрыбье и рак – рыба. По крайней мере, мы теперь примерно знаем, откуда ждать гадости. И в каком виде.

Я покачал головой:

– Не уверен, что у Хозяев в арсенале один-единственный способ нападения. Хочется, конечно, верить, но… будем готовиться к худшему.

Петрович открыл было рот, собираясь что-то возразить, как вдруг задребезжал телефон. Я поднял трубку:

– Реанимация.

– Приёмное беспокоит. – заспанный Симакин с трудом ворочал языком.

– Чем порадуете? – осведомился я, не ожидая ничего хорошего.

– Звонили со «Скорой». У них клиническая смерть в машине. Сейчас на ходу реанимируют и везут к нам. Ориентировочное подъездое время – семь минут.

– Понял, сейчас будем! – я положил трубку и кивнул вопросительно взглянувшему на меня Петровичу: – На «Скорой» клиент помирает в машине. Они на подъезде. По коням!

В приёмном отделении было тихо. Лишь противно потрескивала и подмигивала испорченная лампа дневного света на потолке длинного коридора, наводя тоску на любого, имевшего неосторожность попасть сюда ночью. Впрочем, сейчас отделение было пустынным. Только в комнате дежурных фельдшеров бубнили голоса. Туда мы и направились.

Полусонный доктор Симакин лениво препирался о чём-то со своими подопечными. Наше появление внесло некоторое оживление. Фельдшера выползли из кресел и зашмыгали по отделению. Я услышал, как загрохотала по мраморному полу каталка, направляясь к входной двери.

– Что слышно? Подъезжают?

Симакин зевнул и кивнул головой:

– Да, звонили только что ещё раз. Просили встретить на пандусе и помочь в машине. Не оживает у них клиент никак.

– Ладно, мы пошли.

– Удачи! – Симакин, видимо, не совсем проснулся и потому был непривычно добр.

Наша троица направилась к выходу. Снаружи царила удушливая июльская ночь. В больничном саду надрывались сверчки (или цикады, я никогда в них не разбирался), почти перекрывая своим треском приближающийся звук сирены.

За деревьями, у ворот замелькали синие всполохи. «Скорая» приближалась, неся в себе очередного болезного, решившего раньше времени отправиться в мир иной. И наших коллег, стоически препятствующих этому. Я передернулся: реанимировать в тесном салоне мчащегося трясущегося автомобиля… бр-р, вот уж сомнительное удовольствие!

Белый фургон, визжа сиреной и тормозами, резко остановился перед нами. Боковая дверь отъехала в сторону, открыв взору начинку слабо освещённого салона.

– Заходите скорей! – не оборачиваясь, крикнул врач, склонившийся над лежащим на носилках телом.

Я запрыгнул в салон. Следом, обнаруживая невиданную для такого большого тела прыть, влез Петрович. Последней впорхнула Кларочка, на ходу раскрывая свой чемоданчик. В машине стало совсем тесно.

– Добрый вечер! Что тут у вас? – спросил я, привычно нащупывая пульс на шее у клиента. И удивился.

Потому что пульс был: уверенный, ритмичный, хорошего наполнения. Более того, «умирающее» тело открыло глаза, уставилось на меня и улыбнулось. Лицо пациента показалось мне знакомым, но вспомнить его я не успел. Тело подняло руку и ткнуло меня в грудь чем-то твёрдым. Полыхнуло синим и раздался треск. Резкий запах озона был последним, что я почувствовал прежде, чем потерять сознание.

Доктор Симакин неторопливо вышел на улицу вслед за реанимационной бригадой. Смертельно хотелось спать: вот уже месяц, как он работал в убойном режиме «сутки через сутки». Мало того, иной раз приходилось ещё и прихватывать следующий за дежурством день. А что делать: июль – самый разгар поры отпусков. Врачи разъехались кто куда, вот и приходится отдуваться «за себя и за того парня». Ну да ничего, продержаться в таком ритме ещё две недели – и тоже в отпуск! Бросить всё, да и махнуть к морю. Закрутить необременительный курортный романчик и на пару недель выпасть из поднадоевшей реальной жизни в ослепительную, но, к великому сожалению, весьма быстротечную жизнь отпускника…

Симакин в блаженных мечтах зажмурился. А когда вновь открыл глаза, увидел весьма странную картину. Реаниматоры один за другим скрылись в полумраке салона подъехавшей «скорой». Там несколько раз сверкнуло синим. Боковая дверь с грохотом захлопнулась и машина, визжа прокручивающимися на асфальте шинами, рванула с места, обдав Симакина вонью жжёной резины.

Доктор отшатнулся и недоумённо проводил взглядом стремительно удаляющийся автомобиль. Сон как рукой сняло. Случившееся не имело никакого разумного объяснения. Кроме одного… У Симакина зародилось смутное, не оформившееся пока подозрение. Он опрометью бросился внутрь здания и, подбежав к телефону, набрал «03».

– Скорая помощь, пятая, слушаю вас! – немедлено откликнулся приятный усталый голос.

– Это первая горбольница, дежурный врач Симакин!

– Слушаю вас, доктор! – после небольшой удивлённой паузы ответила диспетчер.

– Скажите, вы направляли к нам только что бригаду с клинической смертью на борту? – выпалил в трубку Симакин и затаил дыхание в ожидании ответа.

На том конце провода наступила тишина. Потом последовал именно тот ответ, которого так боялся доктор:

– Нет, не направляли. У нас вообще сейчас нет ни одной машины в вашем районе. Вы ничего не путаете?

– Нет, спасибо. Всего доброго. – устало произнёс Симакин и повесил трубку. Обвёл пустым взглядом сгрудившихся вокруг фельдшеров, покачал головой и набрал новый номер:

– Алло, милиция? Первая городская больница беспокоит. У нас, кажется, реанимационную бригаду похитили…

21 июля, Нероград, машина «Скорой помоши», 02—45.

Машину тряхнуло на ухабе и толчок тут же отозвался острой болью в помятых рёбрах. Я открыл глаза.

В полупрозрачном верхнем люке санитарного «Мерседеса» быстро мелькали размытые жёлтые пятна уличных фонарей. Не успев удивиться новизне обстановки, я всё вспомнил. И попытался вскочить. Ан нет: руки и ноги оказались накрепко привязанными к носилкам, на которых, собственно, я и лежал. Сменив, по всей видимости, на этом месте того типа, который так удачно изображал умирающего пациента. И который шарахнул меня разрядом электрошокера.

Тут до меня дошло, где я видел псевдобольного раньше: это же именно ему я сломал руку, которой тот тыкал в меня ножом на квартире у заварившего всю эту кашу Димаса. Ну да, точно! И шокер-то он держал в левой руке, в то время, как правая была скрыта под одеялом. То-то страдалец так злорадно щерился, перед тем, как меня вырубить: ему мстя была сладка!

Но я-то, я-то хорош: полез в машину, позабыв о всякой осторожности! И это после того, как за последние три дня меня дважды пытались прикончить и один раз – ограбить. Впрочем, последняя попытка у Охотничков удалась вполне, просто у меня дома не оказалось того, что они искали. Мало того, что сам сдуру залез в ловушку, так ещё и Петровича с Кларочкой за собой потащил!

Я приподнял голову и огляделся. Так, чудненько, все тут. Справа от меня, на откидном кресле расположился Петрович. Вернее, его расположили, щедро обмотав серебристым скотчем, отчего мой приятель напоминал чудовищных размеров куколку непарного шелкопряда. Ванька всё ещё пребывал без сознания и я переключил внимание на Кларочку.

С ней дела обстояли не лучше: девушка была так же, как и Петрович, примотана скотчем к откидному сиденью по левую руку. Но, в отличие от моего друга, пребывающего в нирване, Кларочка уже пришла в себя и испуганно смотрела на меня. Я хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но не смог: мой рот, как, впрочем и ротик Кларочки, оказался заклеенным всё тем же серебристым скотчем.

Охотников видно не было. Разумеется, они сидели позади меня, в кабине, отделённой от салона узенькой дверцей. И, похоже, на этот раз их было трое. Потому что, помнится, когда «Скорая» подъехала, в салоне уже находились двое: «врач» и «пациент». Стало быть, третий рулил.

Я лихорадочно обдумывал варианты побега. Но их просто не было: мы, все трое, оказались весьма надёжно, со знанием дела обездвижены и обеззвучены. Машина неслась по ночному городу… впрочем, по городу ли? Мелькание фонарей прекратилось и теперь снаружи была лишь темнота. Похоже, мы выехали за городскую черту.

Тот факт, что нас не порешили сразу, обнадёживал. Возможно, Охотникам мы для чего-то нужны живыми. Вернее, нужен я, поскольку моих соратников, разумеется, прихватили просто за компанию. А значит, есть шанс попытаться вырваться, когда нас привезут в пункт назначения. Если только конечным пунктом не окажется какой-нибудь укромный овражек в лесу, где злодеи смогут спокойно свершить своё грязное дело без ненужных свидетелей… А что, тоже вариант, хоть и печальный.

Сзади послышалась какая-то возня и надо мной склонилась перевязанная голова. Я присмотрелся: ну да, вот и второй участник недавней схватки в квартире Антониди. Этого, помнится, Хруль от души приложил табуреткой. То-то у супостата вид какой-то… нерадостный.

Охотник с минуту рассматривал меня, потом ухмыльнулся:

– Ну что, док, недолго побегал? Ничего, скоро приедем и тебя в лучшем виде Хозяину скормим. И дружка твоего… в виде бонуса! – он загоготал, брызжа на меня слюной. Я поморщился.

– Что, не нравится? То ли ещё будет!

Рядом с перевязанной ухмыляющейся головой показалась вторая. Ну конечно, псевдобольной пожаловал! Помахав перед моим носом загипсованной рукой, он пообещал:

– Только сначала я с тобой за это поквитаюсь! Я тебе, падле, медленно все пальцы переломаю. И на руках, и на ногах!

– Уймись и сядь на место!

Властный окрик с водительского сиденья заставил обе головы моментально исчезнуть из моего поля зрения. Странно, но голос, одёрнувший Охотников, показался мне знакомым. Где-то я определённо его слышал… причём совсем недавно.

Машина продолжала нестись в полной темноте. Вдруг заскрежетали тормоза и «Мерс», наклонившись, резко повернул направо. Судя по начавшейся тряске, асфальт под колёсами закончился. Похоже, мы съехали на грунтовую дорогу. Я всмотрелся в темноту за окнами: на фоне более светлого неба по бокам дороги замелькали тёмные кроны деревьев. Лес? Всё-таки сценарий с овражком? Грустно.

Но в пылу мстительной ярости ушибленный табуреткой Охотник проговорился, что нас собираются скормить Хозяевам. А это значит… ничего это не значит! Недавно мы с Петровичем стали свидетелями того, как Хозяева нападают из зазеркалья. Но означает ли это, что других способов похищения душ у них нет? Ох, не уверен…

Машина опять резко накренилась. На этот раз мы свернули налево. Кроны деревьев за окнами теперь почти не оставляли просвета. «Чем дальше в лес, тем толще партизаны…» – не к месту всплыл в памяти афоризм кого-то из великих остряков. «Мерс» повернул ещё раз и остановился. Мы прибыли.

Задние двухстворчатые двери «скорой» распахнулись. Я приподнял голову: нет, не овражек. В проёме виднелся тёмный силуэт неосвещённого дома… кажется, трёхэтажного. Впрочем, рассмотреть его подробнее мне не удалось: в раскрывшуюся дверь немедленно залез один из Охотников (тот, что с переломом), полностью закрыв собой обзор. Протиснувшись ко мне поближе, он ехидно сообщил:

– Прибыли-с, барин! Пожалуйте в избу! – и больно ткнул меня под рёбра шокером.

«Да сколько ж можно!» – успел я возмутиться до того, как синяя искра вновь лишила меня сознания.

В этот раз я очнулся в сидячем положении. И первое, что увидел – сидящего напротив меня человека, плотно примотанного к стулу серебристым скотчем. Человек удивлённо меня рассмативал и кого-то смутно напоминал. Приглядевшись внимательнее, я понял, кого именно. Меня.

Я разглядывал собственное отражение в огромном зеркале, висящем на противоположной стене. Зеркало было заключено в массивную, по виду очень старую бронзовую раму с затейливыми завитушками. А находился я, судя по всему, в каком-то подвале… вполне вероятно, что в подвале именно того лесного домика, который успел заметить из машины.

Оглядевшись, я пришёл к неутешительному выводу о том, что положение безвыходное. Меня окружали старые стены из выщербленного сырого кирпича. Сводчатый потолок наводил на мысль о том, что подвалу гораздо больше лет, чем самому дому. Единственный выход был закрыт мощной дверью, старинной же работы. А потому, похоже, крепкой.

Где-то капала вода. Мерный стук падающих капель дополнял картину полной безысходности. Я уставился на зеркало: вот-вот там появится зловещая чернота. И примется с аппетитом лопать моё отражение. А синхронно с этим я начну покрываться инеем… вот только на этот раз поблизости не окажется верного Петровича. И доктору Светину придёт окончательный и беспроворотный кирдык…

Ну уж нет! Так просто я этой нечисти не дамся. Я прокручивал в уме возможные способы спасения. Разбить зеркало? Нечем, самое большее, на что я способен в своём нынешнем связанном положении – это попытаться передвинуться вместе со стулом поближе к зеркалу и, возможно, свалить его со стены. А что, это мысль!

Я задёргался, пытаясь подпрыгнуть вместе со стулом. Увы, грубо сколоченный из толстенных досок, он казался неподъёмным. По крайней мере, все мои попытки ни к чему не привели. Противный скотч лишь больно врезался в конечности при каждом движении. Ладно, этот вариант отпадает. Что ещё?

Ход моих мыслей прервал скрип открывающейся двери. Но, вопреки ожиданиям, открылась вовсе не та, сбитая из толстых дубовых досок и обитая железом, с кольцом вместо привычной ручки…

Со скрипом распахнулось… зеркало! Открывшийся проём оказался залит ослепительным белым светом. Я зажмурился, не в силах выдержать рези в глазах.

– Ну-с, ещё раз здравствуйте, Пал Палыч!

Всё тот же знакомый голос! Я приоткрыл глаза, но ничего не смог рассмотреть. Похоже, разговаривающий со мной человек стоял перед мощным прожектором, направленным прямо мне в глаза. Кроме неясного тёмного силуэта на фоне светового пятна, я ничего не мог рассмотреть. А между тем мой собеседник продолжал:

– Мне, наверное, стоило бы извиниться за столь бесцеремонное приглашение вас в гости… но я, пожалуй, обойдусь без условностей.

– Да уж ладно! – великодушно позволил я ему, обнаружив, что мой рот свободен.

Тень, судя по голосу, усмехнулась:

– А вы неплохо держитесь, должен отметить! Полагаю, вы догадываетесь, что вас ожидает в ближайшем будущем?

Я скривился:

– Догадываюсь. Из зеркала вылезет так называемый Хозяин и овладеет моей бессмертной душой. Верно?

– Именно. Насколько мне известно, вы нынче уже пережили каким-то чудом визит Хозяина?

Я молча кивнул.

Охотник от души рассмеялся:

– Пал Палыч, голубчик! Скажите, вы всерьёз решили, что можете в одиночку… ну, или почти в одиночку противодействовать столь могущественным силам? Похоже, покойный Антониди расказал вам далеко не всё.

Я пробурчал:

– Возможно, не всё. Но с чего вы взяли, что я действую в одиночку? На протяжении двух тысячелетий ваши и наши дрались не на живот, а на смерть… и, насколько мне известно, ни одна из сторон не получила существенного преимущества. Старый грек открыл мне тайну, как справиться с вами. Но почём вы знаете, что я – единственный, кто её знает? – я отчаянно блефовал, пытаясь выиграть время.

Мой оппонент задумался. Ненадолго:

– Может, и не единственный. Но моя задача – устранить именно вас. Или перетянуть на свою сторону. Что, впрочем, одно и то же, – он хихикнул, – Мне, собственно, нужна только печать. И я не хочу тратить время на пустые увещевания или угрозы. Я просто сейчас закрою эту дверь… и ваше отражение достанется Хозяину. Вместе с вашей душой. А потом мы любезно вернём её вам… так сказать, во временное пользование. И вы станете одним из нас. Охотником. И с радостью сами… подчёркиваю, именно САМИ отдадите нам печать! А уж мы позаботимся о том, чтобы жезл никогда более не создавал для нас проблемы! И, кстати, души ваших верных друзей мы тоже отберём. Но безвозвратно. Они, знаете ли, для нас никакой ценности не представляют…

– Если вы можете это сделать, чего тянете? – я разозлился. – Валяйте, отбирайте души, забирайте печать! К чему весь этот разговор?

– К чему? – тёмный силуэт задёргался в смехе, – Знаете, а ведь вы правы! Какие-то голливудские штампы: вместо того, чтобы просто устранить положительного героя, герой отрицательный долго и пространно раскрывает перед ним свои грязные планы… баловство это! Я всего лишь преследую собственные мелкоэгоистические интересы: мне, знаете ли, приятно разъяснить вам всю бесплодность ваших жалких попыток помешать МНЕ! Оревуар!

Дверь с треском захлопнулась. После ослепительного света наступивший полумрак показался мне полной темнотой. Я заморгал, пытаясь рассмотреть своё отражение: убийственной черноты в зазеркалье видно не было. Пока…

21 июля, о. Крит, Агия Пелагия, 00 – 05.

Тина уткнулась лбом в холодный пол и закрыла глаза. Несколько минут она провела в странном оцепенении, пытаясь собраться с мыслями. Позвать помощь у неё не получится, это очевидно: для того, чтобы соединить оборванные провода, нужны свободные руки… Что же делать? Что?

Женщина почувствовала, как её охватывает паника. Из подвала по-прежнему доносилась возня, но каким-то шестым чувством Тина определила, что скоро, совсем скоро бандиты найдут, наконец амфору. И тогда…

Её передёрнуло. Что будет тогда, понятно: вряд ли эти люди оставят их с Алексом в живых, к чему им лишние свидетели? А сами возьмут свою амфору и… а что, собственно, «и»? Тина так и не узнает никогда, что же такое хранится в этом горшке, из-за чего её с сыном просто убьют… Что спрятал давно пропавший родственник в подвале их старого дома? И почему только сейчас за ЭТИМ пришли? Ох, не о том, не о том она сейчас думает! Время уходит, надо как-то выпутываться из этой ситуации… вот только как?

Сверху донёсся скрип. Тина вздрогнула: знакомо скрипнула дверь спальни Алекса. Сквозняк? Или, пока она валялась без сознания под кухонным столом, в дом проник третий бандит? И поднялся в детскую? Зачем?!

От страшных догадок она задёргалась в беззвучной истерике, пытаясь сквозь набежавшие слёзы рассмотреть, что же происходит наверху. Это не удавалось: Тина лежала точно под деревянной галереей, на которую выходила дверь спальни Алекса. Отсюда, со своего места, ей были видны лишь нижние ступени ведущей на галерею лестницы. Женщина затихла и прислушалась.

Скрип вверху прекратился. Зато послышались шаги: по галерее в направлении лестницы кто-то шёл. Очень медленно и как-то неуверенно: паузы между шагами были длинными и неравномерными. Долго, очень долго человек наверху преодолевал несколько метров до лестницы. Потом, после минуты тишины, шаги возобновились: заскрипели старые дубовые ступени.

Похоже, спуск давался незнакомцу ещё труднее. Человек подолгу останавливался на каждой ступени, будто переводя дыхание и собираясь с силами перед новым движением. Но всё-таки шёл, с каждым шагом приближаясь к пяти нижним ступеням, которые видны были Тине. Женщина вся подалась вперёд в тревожном ожидании того, кто вот-вот должен был появиться в поле зрения…

Но тут её внимание отвлекли громкие возгласы, донесшиеся из подвала. Тина со страхом прислушалась: неужели нашли? Уже? Женщина пыталась определить интонации бурно обсуждающих что-то голосов. Радостными, пожалуй, их никак нельзя было назвать, скорее наоборот. Один из них, судя по всему, толстяк, во весь голос ругался. Второй что-то бубнил, то ли утешая, то ли объясняя. Как бы то ни было, подниматься злодеи пока не собирались… как будто.

Тина с облегчением вздохнула и вновь перевела взгляд на лестницу. И обмерла.

На нижней ступеньке, вцепившись в балясину перил, пошатываясь стоял… Алекс. Он удивлённо смотрел на лежащую у порога комнаты мать и улыбался:

– Мама! Ты иглаешь, да? – «р» он, как и многие его однолетки, не выговаривал.

Тина невольно вскрикнула. Появление сына было столь неожиданным, что она на миг забыла о своих страшных гостях, окопавшихся в подвале:

– Алекс! Ты почему тут? Почему не спишь?!

Малыш отпустил перила и сделал пару неуверенных шажков в её сторону:

– Не хочу спать! Скучно. Давай вместе иглать.

Тина опомнилась и прислушалась. Голоса в подвале продолжали что-то бурно обсуждать. Кажется, их с сыном никто не слышал. Она вымученно улыбнулась и вполголоса сказала Алексу:

– Хорошо, давай играть. Только мы с тобой будем разговаривать тихо-тихо, договорились?

Сын кивнул, подошёл к ней вплотную, плюхнулся устало на пол и, тяжело дыша, громким шёпотом поинтересовался:

– А ты почему лежишь? Устала?

– Нет, малыш, это такая игра. Видишь, у меня связаны руки и ноги? Так вот, нам с тобой нужно их развязать, понимаешь? Если развяжем, получим подарки.

– Подалки – холошо! – шёпотом констатировал Алекс и на четвереньках подполз к связанным рукам матери.

– Давай, мой хороший, попробуй меня развязать! Подцепи пальчиком кончик ленты и потяни… пробуй, у тебя получится.

Малыш старательно засопел, ковыряя пальчиками скотч. Тина вывернула шею, пытаясь рассмотреть, как идут дела, но безуспешно: ей был виден только сосредоточенно трудящийся Алекс. После нескольких минут тишины он признался:

– Не могу. Не отлывается! – и тихонько захныкал.

У Тины упало сердце: ещё один шанс оказался безнадёжным:

– Ничего, дорогой, не расстраивайся! Мы с тобой обязательно что-нибудь придумаем. Ты только не плачь, хорошо?

Алекс всхлипнул и кивнул, упрямо продолжая дёргать неподдающийся скотч.

Тина озиралась вокруг в поисках чего-нибудь, что помогло бы ей освободиться. Ножи на кухне? Слишком высоко, на полке, не достать ни Алексу, ни даже ей самой в её нынешнем состоянии. Попытаться перетереть скотч о каминную решётку? Вряд ли получится, её прутья круглые и не имеют острых кромок. Камин не растоплен, так что пережечь ленту тоже не выйдет… Пережечь?

Тина перевела взгляд на полку над очагом. На самом краю её лежала коробка с длинными каминными спичками. И, если память Тине не изменяет, там должны были оставаться две или три спички. Вот только бы добраться до них!

Она шепнула Алексу, всё ещё старающемуся освободить её руки:

– Постой, малыш, я кое-что придумала. Мы с тобой сейчас поиграем в другую игру. Попрыгаем наперегонки, ладно?

– Напелегонки поплыгаем! – радостно подхватил он идею и, отпустив скотч, с трудом встал на ноги.

– Тише, зайка, только тише! Помнишь, мы договаривались не шуметь? – цыкнула на него Тина.

Малыш кивнул и начал молча подпрыгивать на месте. Получалось у него не важно: ослабев от болезни, он даже не мог оторвать от пола ног. Моментально одолевшая его одышка заставила Алекса прекратить прыжки. Тяжело дыша он остановился, жадно хватая воздух посиневшими губами.

– Молодец, молодец мой маленький! – подбодрила его Тина, – А теперь отдохни немножко: моя очередь прыгать.

Она попыталась подняться на ноги. Это оказалось непросто, но с четвёртой или пятой попытки ей удалось-таки встать на колени. Дальше дело не пошло: как ни старалась она рывком подняться с колен, всё зря: ей не хватало инерции, чтобы, не перебирая ногами, встать. Кроме того, даже сейчас, стоя на коленях, она испытывала сильнейшее головокружение, грозящее перейти в обморок. Проклятый Смит от души ударил её чем-то тяжёлым: очень похоже, что у неё сотрясение мозга… или как там это правильно называется? Неважно, надо пробовать встать, время уходит!

Тина опять рванулась вверх. От резкой боли в ушибленной голове в её глазах потемнело и женщина со стоном тяжело рухнула на пол.

– Мама, мама, вставай! Мама, ты спишь?

Она очнулась от голоса сына и почувствовала его горячие ладошки на своих щеках. «Опять температура повысилась!» – рефлекторно отметила Тина и окончательно пришла в себя.

Алекс тряс её руками за щёки, озабоченно вглядываясь в лицо. Увидев, что мать открыла глаза, он просиял:

– Плоснулась? Нельзя спать, надо иглать!

«Это точно, спать мне сейчас никак нельзя!» – про себя согласилась с ним Тина и тут её осенило. Несколько раз, в те редкие дни, когда Алексу было получше, она заставала его за любимой шалостью: малыш забирался в кресло, стоящее у камина, вставал в нём в полный рост, держась для верности за высокую спинку; затем шагал на широкий подлокотник и уж с него дотягивался до каминной полки, стаскивая с неё всё, до чего мог дотянуться. Пару раз этим «чем-то» оказывались спички… те самые!

Тина вспомнила, как она, пытаясь быть строгой, выговаривала сыну за то, что он без спроса взял спички. И уж что-что, а это слово Алекс запомнил хорошо!

– Алекс, дай мне спички. Пожалуйста.

Сын удивлённо посмотрел на неё. Ещё бы: строгая мать, вечно отбирающая у него такие замечательные взрослые игрушки, теперь САМА хотела, чтобы он, Алекс, их взял? Что-то здесь не так! Он задумчиво поковырял в носу.

– Да, малыш, да! Дай мне спички! Ну пожалуйста, ты же можешь! – забывшись, Тина почти кричала.

Алекс как-то по-взрослому пожал плечами и молча побрёл к камину.

Тина затаила дыхание, прислушавшись. В подвале возобновился ритмичный стук. Там, кажется, были слишком увлечены поисками тайника и не слышали её крика. К счастью.

Алекс, между тем, добрался до кресла и теперь усердно карабкался по нему вверх. Вот он встал на сиденье и, цепко держась за спинку, занёс ногу на подлокотник. И пошатнулся, опасно наклонившись над полом. Тина до крови закусила губу, чтобы не вскрикнуть.

Но малыш удержался. Он ещё крепче вцепился пальчиками в гобеленовую обивку кресла и прочно утвердился обеими ножками на широком валике подлокотника. Тина перевела дух. Алекс выпустил из рук обивку и упёрся ладошками в камень боковой каминной стенки. Осторожно перебирая руками, малыш дотянулся до полки. Тут он ещё раз вопросительно взглянул на мать, как бы ища подтверждения своим действиям.

Тина кивнула ему и прошептала:

– Да, маленький! Всё правильно. Теперь возьми спички и принеси их мне. Вот молодец!

Алекс, вытянувшись струной, цепко схватил одной рукой вожделенную коробку. И тем же отработанным путём, медленно и осторожно сполз вниз. Отдышался немного и потопал к Тине, на ходу протягивая ей спички и радостно лопоча что-то совсем уж непонятное на своём детском языке.

Тина перевернулась на бок и пошевелила затёкшими руками:

– Молодец, хороший мой! Умница! Дай мне спички. Вот сюда, в руки! – и чуть не заревела от радости, когда в ладони ей ткнулась шершавая коробка.

– Мама хочет иглать спичками? – поинтересовался Алекс, усевшись рядом с ней.

– Хочет, малыш, хочет! Ещё как! – подтвердила Тина, ощупывая коробку.

И поняла, что есть ещё одна проблема. Проклятые «адвокаты» слишком сильно стянули ей запястья. Своих рук женщина почти не чувствовала. Она очень осторожно выдвинула коробок из-под крышки, примерно наполовину. И, мысленно моля Бога, чтобы только он не осказался пустым, сунула внутрь кончик указательного пальца…

Сначала она не почувствовала ничего: онемевший палец ощутил лишь прикосновение к чему-то твёрдому. С равным успехом это могли быть и желанные спички, и донышко пустой коробки. Тина легонько пошевелила пальцем. И с восторгом услышала характерный шорох дерева о картон! Коробок не был пустым.

Теперь надо что-то делать с руками. Онемевшими пальцами ей спичку не зажечь. Тина так же аккуратно закрыла пока коробок и положила его на пол. А сама принялась изо всех сил сжимать и разжимать кулаки, одновременно пытаясь хоть немного растянуть стягивающую её запястья ленту.

Алекс, внимательно наблюдающий за матерью, сложил ручки за спиной и тоже зашевелил пальцами, повторяя её движения. Тина улыбнулась и кивнула ему:

– Да, малыш, это такая зарядка для пальчиков. Чтобы они не уставали.

Сын понимающе кивнул и ещё старательнее заработал кулачками.

Тина прислушалась к своим ощущения. Сначала не было ничего: пальцы по-прежнему казались ей чужими. Но вот на фоне полной бесчувственности появилось что-то новенькое. Кисти начало покалывать, сначала робко, затем всё сильнее и сильнее. Наконец, словно тысячи раскалённых иголок одновременно вонзились Тине в руки.

Боль оказалась настолько сильной и неожиданной, что женщине пришлось вновь закусить губу до крови, чтобы не закричать во весь голос. Боль накатывала волнами, повторяя отдающийся в затылке стук её сердца. Тина уткнулась лбом в пол, кусала губы и… ликовала! Потому что вместе с адской болью к её пальцам возвращалась чувствительность.

Наконец боль стихла. Тина осторожно потрогала пальцами друг друга. Чувствуют! Всё чувствуют, даже крохотный шрам на указательном пальце левой руки, оставшийся у неё ещё с детства после неудачного общения с забредшим к их двор уличным котом.

Тина нащупала за спиной коробку и теперь уже намного увереннее открыла её. Вновь одним пальцем исследовала содержимое: точно, спички. Три штуки. Аккуратно вытащив одну из них, женщина закрыла коробку и крепко сжала её в левой руке. Сосредоточившись, упёрла головку спички в шершавую боковую стенку. И чиркнула.

Ничего не произошло. В воздухе появился резкий запах горящей серы, но спичка не зажглась. Тина повторила попытку, нажав на этот раз посильнее. И вновь ничего!

Забыв о присутствии Алекса, Тина выругалась. Проклятая спичка, наверное, отсырела. Женщина перевернула коробок другой стороной и, уже почти без всякой надежды, чиркнула ещё раз.

– Голит! – констатировал Алекс, по-прежнему внимательно наблюдающий за странным поведением матери.

Тина и сама поняла, что спичка, наконец, загорелась. По характерному звуку вспышки и по появившемуся жжению в левой ладони, оказавшейся как раз над пламенем.

Она поспешно поднесла горящую спичку под скотч. Вернее, туда, где, по её ощущениям, он должен был находится. Появившаяся вонь горящего пластика подвердила, что её расчёт оказался верным.

Вонь усиливалась. Вывернув шею, она с ликованием увидела густой чёрный дымок, поваливший сзади. Проклятый скотч занялся!

…Вместе с её руками… Тина застонала от нестерпимой боли: её запястья охватило пламя. Скотч вспыхнул неожиданно сильно и теперь, вместе с ним, огонь жадно пожирал и живую плоть. Тина извивалась на полу от адских мучений, но какая-то часть сознания торжествовала: ещё несколько секунд, и её руки освободятся!

Но секунды пролетали, а она всё никак не могла избавиться от пут! Бандиты не поскупились на скотч, связывая её: плотно намотанные друг на друга многочисленные витки клейкой ленты выгорали медленно. Мучительно медленно! А, между тем, пламя охватило уже и футболку на её спине. Тина стонала уже почти в полный голос, не в силах больше сдерживаться. И из последних сил, превозмогая невероятную боль, выкручивала руки из пылающего скотча…