Текст книги "Тайник на Эльбе"

Брейер не ответил.

Время бежало. Было уже далеко за полночь, а мы все пили. О поврежденной руке Брейера я больше не спрашивал – мне, собственно, это было ни к чему. Пил и чувствовал себя великолепно. Я полагал, что и он не думает ни о чем, кроме вина. Однако ошибся. Брейер, окончательно опьяневший, вдруг наклонился ко мне, обнял за плечи, зашептал:

«Веришь, я чуть было не погиб… Представь, кругом вода, чувствую, что захлебываюсь, тону и ничего не могу поделать, чтобы спастись»…

«Но ты же цел и невредим», – сказал я.

Брейер кивнул, налил себе большую рюмку, выпил.

«Цел, конечно, – сказал он, – но это происшествие обошлось мне недешево. Вообрази: ты в подземном хранилище, куда сложили эти самые архивы; идут последние работы по укладке в штабеля больших, наглухо запаянных металлических ящиков; привозят новую партию груза в обычной упаковке – дерево и бумага, его надо переложить в металлическую тару… И вдруг – грохот, крики! Старая Эльба сыграла с нами шутку – воды ее протаранили стальную стену, ограждавшую хранилище с запада, и устремились к ящикам. Тогда-то я и заорал. Я был вне себя от страха. Вспоминаю об этом – и по спине ползет холодок. Ведь, если бы вода уничтожила архивы, кто-нибудь из помощников Гиммлера, присутствовавших в хранилище, разрядил бы в меня свой пистолет. Почти не соображая, я кинулся в воду и, напрягая все силы, стал вытаскивать ящики, которые только что принесли. А их уже заливали темные пенные струи… Там я и повредил руку».

Брейер еще долго рассказывал о происшествии, приводил многочисленные подробности. Сболтнул он и о месте, где устроен тайник. Вы помните, Брейер говорил: «Воды протаранили стальную стену, ограждавшую хранилище с запада». Так вот, это почти на десять километров западнее Остбурга. Там лес, берег Эльбы.

Глава пятая

1

На рассвете с одного из подмосковных аэродромов поднялся транспортный самолет, имея на борту двух пассажиров. Один был полковник Рыбин, другой – его помощник – майор Керимов.

В тот год, когда Аскер Керимов закончил среднюю школу, ему не было еще семнадцати лет. Свой дальнейший путь он определил твердо: учеба в индустриальном институте, диплом химика. Кроме того, он будет продолжать совершенствоваться в немецком языке, который изучал с детства.

И вдруг – крутой поворот в жизни. Он получил повестку из военкомата. Прибыл по вызову. Его принял подполковник, – Аскер и сейчас помнит его волнистые черные волосы, контрастирующие с ними голубые глаза, высокий, с залысинами, лоб. Подполковник оказался не военкомом, а представителем органов госбезопасности. Аскеру было сделано предложение поступить в одно из специальных училищ. Он был озадачен. Стать чекистом? Он ведь ничего не умеет! Подполковник усмехнулся и пояснил, что чекистами не родятся – ими становятся, их воспитывают, долго и тщательно готовят.

К своему удивлению, Аскер обнаружил, что собеседник многое знает о нем – о его страсти к языкам, об увлечении футболом, даже о прыжке на парашюте с самолета, который Аскер совершил год назад.

– Но главное, – сказал подполковник, – что серьезен, честен, хорошо учился. – Он помолчал. – Ведь твой отец один из тех, кто устанавливал советскую власть на Кавказе. Так кому же защищать ее, как не его сыну!

Войну Аскер встретил лейтенантом, сотрудником органов госбезопасности в Баку. Затем – Москва, работа по переводам и дешифровке трофейных документов. Рапорты с настойчивой просьбой отправить на фронт. И наконец – служба в армейской контрразведке и разведке.

Новая работа позволила Аскеру хорошо изучить повадки врага. Во время одной из вылазок в ближний тыл гитлеровцев Аскер попал к партизанам. Там оказался пленный офицер СС. Возникла мысль – воспользоваться документами эсэсовца. И Керимов был заброшен в глубокий тыл противника. Трудная операция прошла успешно. Добытые сведения помогли обезвредить группу вражеской агентуры, орудовавшую в Советском Союзе.

…Сейчас Аскер вновь служил в Москве. Полковник Рыбин и он летели в Баку, чтобы на месте разобраться в некоторых вопросах, связанных с показаниями агента Отто Лисса о тайнике с архивами германской секретной службы.

Рыбин и Керимов расположились на узенькой алюминиевой лавочке, привинченной к полу кабины.

– Вздремнем, майор, – сказал полковник Рыбин. Он привалился к борту кабины, поднял воротник пальто, надвинул на лоб шапку, глубоко засунул руки в карманы: было холодно.

Рыбин был лет на пятнадцать старше Керимова возрастом и на два десятилетия – стажем работы в органах государственной безопасности. В памятные январские дни 1924 года, когда страна хоронила Ленина, вагоновожатый московского трамвая Орест Рыбин явился в партийную ячейку депо и положил на стол секретаря исписанный лист бумаги.

Секретарь прочитал и молча спрятал бумагу в папку, лежавшую на краю стола. Рыбин успел заметить, что в папке уже скопилось немало бумаг, и каждая, как и принесенная им, начиналась со слова «заявление».

– Ну, как? – сказал он, наклоняясь к секретарю. – Примут меня?

– Обсудим.

– Нет, ты сейчас говори. – Рыбин зашел за стол, оперся на него руками. – Я теперь же знать должен.

– Обсудим, – повторил секретарь.

Секретарь и Рыбин работали в одной бригаде. Здесь же, в депо, трудились отец и старший брат Ореста. Секретарь хорошо знал всех троих, а со старым слесарем Иваном Рыбиным был в давних приятельских отношениях. Он был уверен: семья Рыбиных – это надежные люди, настоящая рабочая косточка. На них можно положиться. Но сейчас он как-то по-новому смотрел на стоявшего перед ним юношу. Большие голубые глаза, в которых всегда жила лукавая смешинка (Рыбин слыл в депо первым весельчаком и острословом), теперь суровы, в них застыли и скорбь и немой вопрос; губы сжаты так, что побелели; шея, плечи, руки напряжены.

– Волнуешься? – сказал секретарь.

– Да ответь же, – не выдержал Рыбин. – Не томи!

– Ладно. – Секретарь помедлил. – Думаю, примем.

– Тогда – вот. – Рыбин полез за пазуху, вынул вторую бумагу. – Я ведь не только в партию хочу. В партию – главное. И это… главное!

В новом заявлении Орест Рыбин просил партийную организацию направить его на работу в органы ОГПУ, чтобы, как он выражался, «не давать спуску контре, давить гадов, из-за которых погиб товарищ Ленин и которые замахиваются на всю советскую власть».

…Так было в тот памятный год. Двадцать лет службы в органах государственной безопасности, – и сейчас полковник Рыбин по праву считался одним из лучших офицеров управления.

– Ну, вздремнем малость, – повторил он, пытаясь лучше устроиться на жестком сиденье.

– Попробуем, – отозвался Аскер.

– Впрочем, я бы прежде чего-нибудь пожевал, – проговорил Рыбин. – Есть хочется отчаянно. Черта б съел!

– Говоря по чести, я тоже.

Вчера чекисты закончили свою работу во втором часу ночи, и тогда выяснилось, что надо срочно лететь в Баку. Руководство управления заинтересовалось показаниями Лисса, кое-какие данные свидетельствовали о том, что он мог сказать правду. Надо было срочно допросить агента, изучить его показания, сопоставить их с имеющимися сведениями, перекрыть материалами из других источников.

– Поезжайте, – сказали Рыбину и Керимову, – поезжайте и подумайте на месте. О многом вы осведомлены лучше, чем местные товарищи, сможете помочь полковнику Азизову. Машина уже заказана и ждет. Выезд на аэродром немедленно.

Так случилось, что Рыбин и Керимов отправились в путь не поужинав.

Аскер распаковал небольшой сверток. В нем оказался хлеб и несколько кружочков копченой колбасы – все, что удалось захватить. Офицеры поели…

Истекал третий час полета. Машина уже миновала Сталинград и взяла курс на Астрахань, когда в пассажирскую кабину вошел радист. Он был озадачен, молча протянул Рыбину радиограмму.

Полковник прочитал: «КОМАНДИРОВКА ОТМЕНЯЕТСЯ тчк НЕМЕДЛЕННО ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ тчк ЛЫКОВ».

2

Отправив радиограмму, генерал Лыков поднял трубку телефона, стоявшего поодаль от других аппаратов.

– Слушаю, – раздалось в трубке.

– Докладываю: полковника Рыбина и майора Керимова отозвал.

– Хорошо. – Трубка помолчала. – Если свободны, зайдите.

Лыков собрал со стола бумаги, запер их в сейф и вышел в приемную. Сидевший там офицер встал. Лыков сказал:

– Пошлите на аэродром машину: полковник Рыбин и майор Керимов возвращаются.

– Есть, товарищ генерал.

– А я к начальнику.

Офицер кивнул.

Лыкова принял мужчина лет шестидесяти – высокий, худощавый, большеглазый, с густыми темными волосами, едва тронутыми сединой. Он указал Лыкову на кресло и, когда тот сел, пододвинул коробку папирос.

– Спасибо. – Лыков взял папиросу. – У вас сложилось какое-нибудь определенное мнение, Алексей Ильич?

– Нет… Распорядились, чтобы Отто Лисса доставили сюда?

– Да, как вы и приказали.

– Хорошо. Завтра, видимо, будет и тот, перебежчик. – Начальник взглянул на лежащую перед ним бумагу. – Георг Хоманн.

– Сложная история, – задумчиво сказал Лыков.

– Сложная. Полагаю, не будете возражать, если обоих поручим Рыбину и Керимову?

– Нет, разумеется. – Лыков пододвинул к себе пепельницу, осторожно стряхнул в нее пепел с папиросы. – Вот только хотелось бы…

– Говорите.

– Видите ли, Алексей Ильич, надо бы как следует прояснить Отто Лисса. Все предпринять, буквально все!..

– Вы же знаете, это невозможно.

– Понимаю, но…

– И потом, при всех обстоятельствах верить ему трудно. Давайте думать о другом, о Хоманне.

– Здесь выход один.

– Какой?

– Я навел справку. На том участке фронта сейчас затишье. Наши войска будут молчать, вероятно, еще недели две. Нет данных, чтобы и немцы затевали какие-либо операции в ближайшие дни.

Начальник усмехнулся.

– Поразительно, – пробормотал он.

– Не понимаю.

– Я говорю: поразительно, как иной раз могут одинаково мыслить люди. Все еще не понимаете? Но вы ведь предлагаете организовать специальную группу и забросить ее в тыл той самой дивизии «Тейфель», откуда перебежал Хоманн, не так ли?

Лыков кивнул.

– Группа должна добыть пленных из батальона, а еще лучше из роты, где служил перебежчик, – продолжал развивать свою мысль начальник. – Так ведь?

Лыков вновь кивнул.

– И это нужно, чтобы допросить пленных и установить, что за птица Хоманн. Я правильно вас понял?

– Именно так.

– Значит, хорошо. – Начальник хитро прищурился. – Могу сообщить: полчаса назад такое задание отправлено на фронт.

– Алексей Ильич, надо его задержать! – Лыков встал.

– Почему?

– Дело слишком сложное и деликатное, чтобы без нашего наблюдения… Словом, хочу направить туда майора Керимова.

Начальник тоже встал.

– Что ж, – сказал он, – вы правы.

– Так я – на аэродром, встречу его, все объясню и отправлю немедля?

– Езжайте. В штаб армии будет передано, чтобы без Керимова ничего не предпринимали.

3

Прошло три недели. Апрель был на исходе. Поздним вечером Аскер вышел из кабины лифта, отворил дверь приемной. Сидевший там офицер поднялся, крепко пожал ему руку.

– С возвращением, – сказал он.

– Спасибо. – Аскер покосился на дверь кабинета полковника Рыбина.

– Нет его, – сказал офицер. – У Лыкова сидит. Приказал и тебе туда идти, как явишься.

Аскер кивнул, поспешно вышел.

Генерал Лыков и полковник Рыбин поздравили Аскера с выполнением задания. Лыков подвел его к креслу, усадил.

– Рассказывайте, майор.

– Против интересовавшего нас подразделения работали два десанта. Танки вышли на фланги третьего батальона, отвлекли на себя огонь. Десантники, которых они несли на броне, атаковали немцев в лоб. В эти же минуты в тылу батальона приземлились парашютисты.

– Таким образом, смогли изолировать батальон?

– Почти, товарищ генерал. В последний момент противнику удалось накрыть несколько танков минометным огнем. Образовалась брешь, в которую ушли две роты. Точнее, остатки этих рот. Не случись этого, пленных было бы гораздо больше.

– Где находились сами?

– На КП командующего армией, как мне и было приказано.

– Так. – Лыков помедлил. – Ну а кого привезли?

– Девятнадцать человек, в том числе двух офицеров, товарищ генерал.

– Все из третьего батальона?

– Да.

– Как везли?

– Люди друг с другом не общались.

– Хорошо.

– Я забыл сказать, товарищ генерал: среди пленных – ротный командир перебежчика Хоманна.

– Взять командира батальона не удалось?

– Десантники рассказывали: ушел в последний момент. Бежал на мотоцикле офицера связи.

– Жаль. – Лыков задумался, медленно перебирая лежавшие на столе бумаги.

– Начальнику армейской контрразведки я передал ваш приказ, товарищ генерал: немедленно докладывать, если в их руки попадут пленные из третьего батальона.

Лыков рассеянно кивнул.

– Мать звонила, – негромко сказал Рыбин.

Аскер вздрогнул, выпрямился.

– Что там?..

– Да все в порядке, чудак-человек. Просто, беспокоилась. Ну, я и сказал: не волнуйтесь, сынок ваш пребывает в добром здравии, в командировке находится, скоро вернется.

Аскер кивком поблагодарил Рыбина. Тот набросал на клочке бумаги несколько слов, пододвинул записку офицеру. Аскер прочитал:

«Вечерком, как освободишься, зайди на часок ко мне домой, чайку напьемся и – в шахматы. Буду ждать».

Аскер поднял голову, встретился глазами с Рыбиным, улыбнулся.

Лыков оторвался от бумаг, подозрительно оглядел офицеров.

– Что-то вы замышляете, – пробормотал он. – А ну, выкладывайте!

Рыбин и Аскер промолчали. Лыков взял записку, просмотрел, чуть отодвинул в сторону. Тень пробежала по его лицу. У Рыбина семья была здесь, в Москве. У Аскера имелась мать, хотя и далеко отсюда. У Лыкова же не было никого. Пять лет назад он похоронил жену, а спустя два года лишился сына.

Рыбин знал это. Он понял состояние генерала.

– Может, и вы заглянете, Сергей Сергеевич? – осторожно спросил он.

– Не знаю… Не знаю, как со временем. Впрочем, почему бы и не посидеть часок втроем, а? – Лыков неожиданно улыбнулся.

Рыбин вздохнул, переглянулся с Аскером.

– А теперь о деле. – Генерал вдруг насупился. – Майор Керимов, вам уже известно, что показаниям Отто Лисса и Георга Хоманна придается серьезное значение. Настораживает, что показания этих двух людей, попавших к нам разными путями и на различных участках, тем не менее абсолютно тождественны. Что из этого следует?

Аскер сказал:

– Можно предположить, что они говорят правду.

– Можно. – Лыков кивнул. – Вот поглядите, это выборка из показаний перебежчика Хоманна. Глядите: Гамбург, затем городок, расположенный выше по течению Эльбы, на правом берегу – Остбург. Далее – район западнее Остбурга, на берегу реки, в хвойном лесу. Теперь показания агента Лисса. И здесь – Гамбург, затем Остбург и в заключение лес, берег Эльбы.

– Все совпадает, – задумчиво сказал Рыбин.

– Абсолютно все. – Аскер беспокойно потер кулаком переносицу. – Даже стальная стена в хранилище. Смотрите, и о ней говорят оба.

– Перебежчик и агент доставлены в Москву. – Лыков пристукнул карандашом по столу. – Так сказать, ждут вас, майор.

– Я бы хотел сначала поработать с теми, кого привез, – сказал Аскер.

– Не возражаю. – Лыков взял лежавшие на столе бумаги. – Действуйте, как найдете нужным, только придется поторопиться. Времени в обрез. Для нас с вами нет сейчас ничего более важного, чем поиск и изъятие этих архивов.

– Понимаю, – Аскер кивнул.

– Архивы, о которых идет речь, – это несомненно данные об агентуре, которую немцы оставили на востоке; это документы о том, что творили фашисты на нашей земле. Ценность их колоссальна. Они должны быть в руках нашего обвинения, когда Гитлера и его шайку посадят на скамью подсудимых.

Аскер встал.

– Разрешите приступить к работе?

– Да. – Лыков тоже поднялся. – И учтите: архивы интересуют не только нас с вами. Ими занимаются разведки м-м… некоторых государств. Поэтому торопитесь и торопитесь. Дать кого-нибудь в помощь?

– Нет, товарищ генерал, пока не надо.

Глава шестая

Истекли сутки с тех пор, как Аскер прибыл в этот затерянный в лесах Подмосковья лагерь военнопленных, где изолированно от прочих пленных и друг от друга содержались те, кого он привез с фронта. Сутки! Все это время он вел допрос. В его кабинете побывало уже около десятка бывших солдат и унтер-офицеров того самого третьего батальона, но он ни на шаг не продвинулся вперед. Все те, с кем он разговаривал, были удивительно похожи. Да, они служили в третьем батальоне мотострелкового полка дивизии «Тейфель». За время службы были свидетелями двух чрезвычайных происшествий – самоубийства писаря Фогеля и дезертирства ефрейтора Георга Хоманна. Что собой представляет Хоманн? Обычный солдат, каких тысячи. Впрочем, он умнее многих, ибо перешел на сторону русских добровольно и, следовательно, может рассчитывать на лучшую долю по сравнению с той, какая ожидает их, попавших в плен. Только три недели назад Хоманн как примерный солдат побывал в краткосрочном отпуске в родном городе, а теперь приказом командира полка, который всем им зачитали перед строем батальона, объявлен изменником, лишен воинского чина, всех прав и наград, подлежит поимке и расстрелу. Вот, в сущности, все, что они знают о Хоманне, ибо в батальоне служат недавно – зачислены всего три месяца назад при переформировании полка.

Аскер внимательно выслушивал пленных, задавал и другие вопросы, не имевшие отношения к Хоманну: свою заинтересованность перебежчиком он старался не выказывать.

Следователь видел: пленные охотно отвечают на вопросы. Показания их примерно одинаковы. Сговориться они не могли, так как изолированы друг от друга. Значит, сообщают правду.

Конечно, Аскер имел возможность допросить командира роты, в которой служил Хоманн. Но с этим он не спешил. Надо было поговорить сперва с рядовыми. Допрос солдат должен был прояснить, что представляет собой командир и как надлежит вести с ним дело.

О ротном командире лейтенанте Шульце Аскер узнал: требователен и строг, но справедлив, по пустякам не взыскивал, солдат жалел. И еще: Георг Хоманн был уволен в отпуск по ходатайству Шульца.

Аскер почувствовал, что его охватывает дрема. Он встал из-за стола, походил по кабинету, разгоняя сонливость, выкурил папиросу. В окно была видна часть территории лагеря с несколькими большими строениями для жилья. Возле одного из них группа пленных резала широкой пилой толстые березовые поленья. Другая группа возилась у только что врытого столба, утрамбовывая вокруг него почву. Еще один пленный, нацепив «кошки», карабкался по столбу, держа в руках большой серебристый громкоговоритель.

Отворилась дверь дальнего строения. Из нее вышел немец и за ним конвоир. Это вели на допрос очередного пленного.

Аскер прошел к столу, застегнул пуговицы на воротнике гимнастерки, пригладил волосы, сел.

Вскоре в коридоре послышались шаги. Вслед за тем дверь отворилась, конвойный ввел пленного. Аскер оглядел стоявшего у порога человека, сделал знак конвоиру удалиться. Пленный – пожилой человек, коренастый и чуть кривоногий, тяжело шагнул вперед, к стоявшему посреди комнаты табурету, зацепился обо что-то ногой и едва не упал. Он смутился, покраснел. Оказавшись возле табурета, сесть не решился, вопросительно поглядел на советского офицера.

– Садитесь, – сказал Аскер.

Немец сел, положил на колени тяжелые руки с коротко остриженными ногтями, провел языком по губам и вздохнул. Искоса он посматривал на следователя. По ту сторону стола стоял высокий статный офицер. Зачесанные назад светлые с рыжинкой волосы открывали большой лоб, из-под которого поблескивали спокойные серые глаза. Пленный отметил хрящеватый, с едва заметной горбинкой нос, чуть широкие скулы, твердый подбородок. Гимнастерка ладно облегала атлетический торс, широкий пояс туго стягивал тонкую талию. Все в облике офицера свидетельствовало о силе, энергии, здоровье, и пленный неожиданно для самого себя улыбнулся.

Аскер чуть сощурил глаза, медленно опустился на стул.

– Ваше имя? – спросил он.

Хриплым, простуженным басом пленный сказал, что его зовут Герберт Ланге.

– Чин?

– Обер-ефрейтор.

– Обер-ефрейтор, – повторил Аскер, делая запись в протоколе. – Где служили? Назовите дивизию, полк, батальон и свою должность.

– Дивизия «Тейфель», мотострелковый полк, третий батальон, первая рота, первый взвод.

Аскер насторожился: из первой роты был и Георг Хоманн.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь о партийной принадлежности. Вы член НСДАП?

– Нет, – покачал головой Ланге. – И никогда не был.

– Тогда, быть может, вы коммунист?

Пленный шумно вздохнул и вновь покачал головой.

– Я и не коммунист. – Он помедлил и как бы с сожалением повторил: – Да, я не коммунист, господин офицер. Я беспартийный человек. Но беспартийные бывают разные. Есть люди, имеющие твердые убеждения и принципы. А есть болтуны и тупицы. Я принадлежу к числу последних.

– Ого! – усмехнулся Аскер. – Сказано довольно сильно.

– Это как вам будет угодно, – повел плечом пленный. – А говорю так потому, что сочувствовал социал-демократам и, как это ни печально признавать, на собственных плечах привез к власти Адольфа Гитлера и нацистов.

– Каким же это образом? – спросил Аскер, которого стал забавлять этот необычный допрос.

– Я, разумеется, был не один. Идиотами оказались все те, кого прельстили бредни наци о великой миссии германского народа на земле. А таких, увы, было немало…

– Немало, – согласился Аскер. – Ну а сейчас каковы ваши взгляды? Они что, переменились?

– Да.

– Под влиянием того, что вы попали в плен?

В вопросе звучала откровенная ирония. Ланге покраснел и опустил голову.

– Нет, – пробурчал он. – Плен тут ни при чем. Дело в другом, совсем в другом.

– В чем же?

– В другом, – повторил Ланге. – Во всем виноваты очень хорошие люди, которых мне довелось встретить на своем пути,

– Кто же они?

– Их было трое, господин офицер… Очень разные, но очень хорошие люди. Один остался там, в Германии. Я бы назвал его имя, да вам оно ни к чему.

– А все же.

– Это Лотар Фиш, могильный сторож.

– Кладбищенский, вы хотите сказать?

– Да-да, кладбищенский. Простите меня. – Ланге смутился. – А язык вы знаете лучше, пожалуй, чем я…

– Так чем знаменит кладбищенский сторож Фиш?

– Ничем, господин офицер. Просто это – человек, который открыл мне глаза на многое. Когда-то, в годы моего детства, которое прошло в Гамбурге, он был лодочником. Хорошо знал отца. Нянчил меня, на руках носил… Потом пропал. Уехал. И вот, много лет спустя, я встретил его в Остбурге. Случайно встретил. Мы хоронили кого-то из друзей, и на кладбище вдруг я вижу старого Лотара Фиша! Там же, на кладбище, его сторожка. Он бобыль, живет обособленно. Я остался у него ночевать. И мы скоротали время до утра, сидя за кружкой пива. Помнится, это было в 1938 году, да-да – осенью тридцать восьмого… И знаете, что предсказал Фиш? Войну Гитлера против вашей страны!

– Любопытно, – усмехнулся Аскер.

– Больше того, господин офицер, он предсказал поражение нацизма в этой войне! Лотар Фиш так и сказал: «Эти русские свернут шею нашему бесноватому. Помяни мое слово, Герберт».

– Он что – коммунист, этот Фиш?

– Нет, не думаю. – Ланге потянулся за сигаретой, зажег ее, осторожно положил в пепельницу обгорелую спичку. – Не думаю, по всей вероятности, нет.

– И Фиш жив?

– Я получил от него весточку месяц назад. Что с ним сейчас – не знаю.

– Ну, а другой?

– С ним я встретился в тридцать третьем году, в ту ночь 27 февраля, когда в Берлине горел Рейхстаг. Это была наша первая встреча. Порт Гамбурга гудел, будто потревоженный улей. Там шел митинг. Ораторы вовсю драли глотку. Говорили многие, но громче всех – фашисты. Им подпевали социал-демократы. Все они хором вопили о необходимости «сильной руки», чтобы вновь завоевать стране и нации «место под солнцем», поносили коммунистов. Тогда мне это нравилось, и я орал вместе с другими, потрясая факелом, и готов был хоть сию минуту идти воевать за это самое место под солнцем. «Глупец», – сказал кто-то рядом. Я обернулся и увидел человека в фуражке с лаковым козырьком и в синем комбинезоне. Он жевал сигарету, насмешливо глядел на меня. Это был здоровяк, и я сдержал ругательство, готовое сорваться с губ. А митинг продолжался. Страсти так накалились, что произошла потасовка. Здорово досталось наци, а заодно и эсдекам. В таких случаях полиция тут как тут. И вот уже заработали резиновые дубинки шуцманов. Я счел за благо потихоньку выбраться из толпы. «Эй!» – окликнули меня. Я оглянулся. Подошел тот самый, в картузе. «По кружке пива, а? – сказал он так, будто мы были давнишние знакомые. – Я плачу». Он чем-то понравился мне, и я забыл, что несколькими минутами раньше едва с ним не подрался. Мы устроились в маленьком кабачке и тянули пиво. Разговорились. Больше говорил я, а он слушал и лишь изредка вставлял словцо. Я болтал вовсю, рисуя картины новой Германии, одна прекраснее другой. Он слушал. Потом спросил: «Твой отец тоже был докер и жил здесь до мировой войны?» – «Разумеется, – ответил я. – Мы потомственные докеры, здесь трудились всю жизнь и отец мой и дед». – «Как он жил, твой отец: лучше, чем ты?..» Я сказал, что нет, не лучше. Помнится, семья и в те годы считала каждый пфенниг, лишь по праздникам ела мясо. «Вот видишь, – сказал он, – выходит, так было и прежде. А ведь до войны Германия имела и жизненное пространство, и место под солнцем, и колонии, и всякие прочие штуки, о которых сейчас вопят нацисты. Имела все, а твой отец, докер, едва сводил концы с концами. Почему ты уверен, что теперь все изменится и каждый рабочий будет кататься как сыр в масле?» Настроение у меня упало. Я стал придираться к его словам. «Ты сердишься, Юпитер, – улыбнулся он, – значит ты не прав».

Только много позже я понял, что злился не на него, а на самого себя. Видимо, стыдно было признаться в этом… Вот так мы познакомились. Его звали Отто Шталекер. Оказалось, что работаем на одной верфи, только на разных стапелях. Он был механиком, а я слесарем. Мы подружились, хотя он и постарше годами, после смены поджидали друг друга, вместе ходили в кабачок, если водились деньги. Даже женились на подружках – наших жен и по сей день водой не разольешь… Когда я перебрался в Остбург, туда же переехал и Отто. Работали на одном заводе. Началась война, меня забрали в вермахт, Шталекера же оставили: он большой специалист в своем деле…

– Он тоже не состоит ни в какой партии, этот ваш друг?

– Шталекер – коммунист, господин офицер. – Ланге невольно понизил голос. – Нацисты замучили в лагере его старшего брата. Побывала в их лапах и жена Отто. Он уже лет двенадцать в партии. Долго скрывал от меня. Потом как-то раз не выдержал, признался. Хотел, чтобы и я…

– Ну, а вы что же?

– Да не решился. Посчитал, сложно все это для меня. – Ланге вздохнул. – Сложно очень…

– М-да, – задумчиво протянул Аскер. – Хорошие у вас друзья.

– Неплохие, – кивнул Ланге.

– Ну а третий?

Ланге сказал:

– Это солдат, с которым я служил. Георг Хоманн.

– Служили, – повторил Аскер, стараясь говорить спокойно. – А что, этот… как его?

– Хоманн, господин офицер.

– А что, Хоманн теперь не с вами? Или погиб?

– Ни то и ни другое.

– Где же он?

– Как объявили неделю назад, Хоманн дезертировал. Перебежал на вашу сторону. Сидит теперь в каком-нибудь лагере военнопленных, вроде этого. Если, конечно, его не подстрелили по дороге.

– Вы говорите так, будто не знали, что Хоманн собирался дезертировать.

– Я и в самом деле ничего не знал.

– Но вы были друзьями!

Пленный выпрямился на табурете.

– Таков Хоманн, господин офицер. Раз он не сказал, значит не мог. Не мог – и баста.

– Вы и до войны знали друг друга?

Ланге покачал головой.

– Нет, хотя и жили бок о бок: он и я в Остбурге. С Хоманном мы знакомы года полтора, с тех пор как попали в одну роту.

– Давно не были в родных краях, Ланге? – вдруг спросил Аскер.

– Давно.

– Хотелось бы съездить?

– А как же, господин офицер! Но теперь – капут. Надо ждать, когда окончится война или произойдет обмен пленными.

– У вас что, семья в Остбурге?

– Жена, господин офицер. Жена и дочь пяти лет. Им сейчас приходится туго: плохо с продуктами, да и Остбург частенько бомбят. Хоманн рассказывал…

– Он что, письма оттуда получал?

– Нет, ездил в Остбург. Я забыл сказать, господин офицер: Георг Хоманн совсем недавно побывал в Остбурге. Ему дьявольски повезло. И случилось это, когда он был назначен в караул – охранять склад провианта. Хоманн заступил на пост в полночь и только успел раза два пройтись вдоль стены склада, как был окликнут какими-то солдатами, которые оказались неподалеку. «Разиня, – кричали солдаты, – погляди-ка назад». Хоманн обернулся и обомлел: окно склада светилось. Причем свет то усиливался, то почти совсем исчезал. Хоманн понял, что на складе возник пожар, высадил раму, влез в окно. Горела куча пустых ящиков, стоявших у стены. Хоманн раскидал их, принялся гасить пламя. Когда вызванные по тревоге люди прибыли, пожар был уже ликвидирован. Разумеется, Хоманна сменили, отвели в караульное помещение, дали прийти в себя. А наутро он был вызван командиром батальона, и тот наградил его отпуском. Хоманн побывал в Остбурге, привез письмишко от моих. Вернувшись, ходил озабоченный, мрачный. Что-то его беспокоило. Теперь я знаю, что Георг Хоманн обдумывал свое намерение. И – выполнил его. Вот и вся история, господин офицер.

Ланге смолк. Молчал и Аскер. Он понимал, что все рассказанное пленным весьма важно. Это подсказывала интуиция, обостренное чутье следователя и разведчика. И еще одно чувство возникло во время допроса: какая-то неясная тревога. Аскер вдруг ощутил потребность побыть одному, подумать, покурить… Он отправил пленного, вышел за черту лагеря, в сосновый бор.

Больше часа провел здесь Аскер, сидя под большим деревом, в задумчивости глядя вверх, где между мохнатыми ветвями елей и сосен светлело бледно-голубое небо. Затем он вернулся и приказал привести командира роты лейтенанта Шульца.

Шульц оказался человеком лет двадцати пяти, с печальными глазами на тонком девичьем лице, которые он близоруко щурил. Выяснилось, что Гуго Шульц, работавший до войны продавцом в книжном магазине, стал офицером всего года полтора назад. До этого медицинские комиссии браковали его: он очень близорук, носит специальные очки. В конце концов его все же взяли в армию. Он был послан на ускоренные курсы офицеров, окончил их и оказался на фронте – сначала взводным, а потом заменил убитого командира роты. Остальное известно.

Аскер осторожно перевел разговор на подразделение, которым командовал Шульц. Похоже было, что лейтенант говорит откровенно, не хитрит. Отвечая на вопросы следователя, он назвал больше десятка своих солдат, наделяя каждого краткой характеристикой. Наконец дошла очередь до Хоманна. Шульц сказал:

– Ефрейтор Георг Хоманн служил честно, был скромен и храбр. Только я говорю это вовсе не потому, что однажды Хоманн спас мне жизнь… Так требует справедливость.

– Чувство справедливости всегда руководит вами? – поинтересовался Аскер.