Текст книги "Чем женщина отличается от человека"

Под флагом действия

Это еще не террор. Но уже буза, уже погромы, сходки, демонстрации… Обратимся снова к источникам, чтобы поиметь представление о том, как действуют не самые радикальные, не самые крайние, а вполне респектабельные, университетские фемино-радикалки. Исследователь, которая описывает их борьбу, сама не только является женщиной, но и не скрывает, что симпатизирует объектам своего описания:

«Эта студенческая феминистская организация в Мичиганском государственном университете называется Women’s council. Президент совета Шантал Джоунс… сжато и толково объясняет цели программы совета:

– Мы выступаем против всего, что унижает женское достоинство. Против подчиненного положения жены в доме. Против нежелательных сексуальных домогательств. Против жестокости мужей по отношению к женам – физической или словесной. И, наконец, против культа женской сексуальности.

Женский совет часто приглашает к себе лекторов по близкой ему теме. Так однажды появилась аспирантка из Калифорнии с докладом «Порнография и феминизм». Опираясь на свои исследования, лектор доказывала, что хотя порнография дело не очень-то высокоморальное, тем не менее играет и положительную роль: освобождает женщину от сексуальных комплексов.

Такого всплеска страстей на заседаниях Совета еще не было. Бурные дебаты, однако, ни к какому выводу не привели. И тогда решено было позвать более авторитетного эксперта, писательницу и социолога Андреа Дворкин».

…Да, ту самую печально известную идиотку Дворкин…

«– Ничего, кроме унижения, порнография нашему полу не несет, – горячо начала доклад Андреа. – Она разжигает интерес к женщине только как к объекту сексуальных притязаний. Она априори оставляет за скобками ее личность. Ее духовное начало, ее душевные потребности. Вольно или невольно порнография укрепляет вековую традицию неравенства полов.

Взрывом аплодисментов, последовавших за лекцией, все бы и окончилось. Но Андреа под конец рассказала об одной шумной истории, случившейся в 1973 году в Сан-Франциско. Тогда женщины, протестуя против надвигающейся волны порнографии, вышли на улицы города и добились, чтобы все киоски, где продавались порнооткрытки и порножурналы, были закрыты…»

Вдохновленные рассказом ветеранши половой борьбы, студентки колледжа страшно возбудились и решили устроить что-нибудь подобное у себя. В ближайший же уикенд они отправились в столицу штата Мичиган с целью найти себе какую-нибудь жертву. Жертва была найдена с помощью местных товарищей – стриптиз-клуб «Дежавю». Не долго думая, гастролерши отправились туда и устроили форменный погром – колотили в стекла, орали…

Первый погром ни к чему не привел. Тогда погромы начали повторяться. Полиция была бессильна (повторюсь, власть де-факто у сторонников социал-феминизма). В результате этого прессинга уважаемое и работающее по закону заведение было вынуждено переехать под давлением действовавших незаконно боевичек.

В разных интервью руководители этого бандформирования не устают повторять, что они, «хотя и феминистки, но умеренные, не радикалы». Представляете, на что способны неумеренные?..

Это, кстати, еще не все подвиги «умеренных». Через некоторое время то же самое преступное формирование устроило дебош в здании Театра драмы на проходившем там конкурсе красоты…

А началось все с визита старой лесбиянки-теоретика Дворкин. С ее теоретических разглагольствований. Долго ли подстрекнуть малоумных фанатичек на скверное дело?..

Членовредительство

История была громкая. Во всем мире о ней писали. Американка мексиканского происхождения – Лорена Боббит так устала от сексуальных утех со своим белым мужем, что, когда тот заснул, взяла да и отрезала ему член кухонным ножом. Вы наверняка помните эту историю. Помните, верно, и чем она закончилась…

Америка ахнула. Интеллигенция рукоплескала мексиканке, бурно поддерживая смелую женщину, таким оригинальным образом выступившую против гнета, засилья, насилья, эксплуатации, хренации… в общем, всего того адского, что несут в себе эти гребаные белые мужчины.

Был суд. Как водится, с присяжными. Адвокат блистал красноречием. Под окнами бродили демонстрации феминисток. Присяжные полностью оправдали преступницу. Этот день навеки стал праздником для всех американских феминисток. Ибо теперь стало можно. В Америке ведь прецедентное право…

Не оправдать мексиканку было нельзя: уж такая атмосфера царит в американском обществе.

И вот тут я считаю своим долгом сделать небольшое отступление – совершить, так сказать, экскурс в совсем другую страну и совсем другое время. Просто возьму и авторской волей проведу историческую параллель. Кому не нравится слово «параллель», воспримите этот экскурс просто как иллюстрацию, типа, вот бывают же такие схожести!..

13 июля 1877 года петербургский градоначальник генерал-адъютант Федор Трепов распорядился высечь одного из нарушителей порядка в доме предварительного заключения. Высекли.

Минуло лето. Минула осень. Практически прошла зима. И вот 24 февраля, то есть больше чем через полгода после означенного неприятного события, в кабинет к генералу вошла заранее записавшаяся на прием девушка среднего роста с прической «а ля училка» – гладко забранными назад волосами. В журнале предварительной записи девушка значилась под фамилией «Козлова».

Обычная серая мышка. Одетая в серый длинный бурнус с фестонами (убей меня бог, не знаю, что это такое, но так девушку описывают современники), с серыми глазами и бледно-серым некрасивым лицом. Войдя к генералу, мышка достала револьвер и шарахнула в Трепова.

Ее настоящее имя, как вы уже поняли, Вера Засулич. Она действительно была по образованию учительницей. На момент совершения преступления ей стукнуло 27 лет, и она никогда не была замужем. По той эпохе – старая дева. Даже очень старая. К моменту покушения Засулич была уже рецидивисткой – успела и отсидеть, и в ссылке чалилась: боролась девушка за революционные идеи. Кстати, обратите внимание не только на ее «стародевство», но и на партийные клички Засулич – Старшая сестра, Тётка… А теперь угадайте, куда она стреляла? Пуля попала Трепову «в область таза».

…Вот так, мышка пробегала, хвостиком махнула, и яйцо градоначальника едва не разбилось…

Выпоротого по приказу Трепова арестанта Засулич лично не знала, с момента порки прошло, как мы уже выяснили, более полугода, то есть аффектом и возмущением стрельбу Засулич объяснить никак нельзя.

Тем не менее интеллигенция рукоплескала террористке. На судебном процессе адвокат Александров блистал красноречием:

– Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый… Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею… Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников…

Присяжные оправдали Засулич вчистую. «Осудить было невозможно», – писал один из современников: такая уж была атмосфера в обществе. В высшем свете тогда барышни передавали из рук в руки не стишки про амуры, а рукописные прокламации:

 
Грянул выстрел-отомститель,
Опустился божий бич,
И упал градоправитель,
Как подстреленная дичь!
 

Решению окружного суда рукоплескали купцы, дворяне, банкиры, писатели, журналисты, студенты, преподаватели, фабриканты… Даже лицейский друг Пушкина – старенький князь Горчаков радовался решению суда, как ребенок. «Это похоже на предвозвестие революции», – писал Лев Толстой, зеркало наше…

Вся «умственная прослойка» нации была о ту пору поражена вирусом революционности. Вот как характеризовал эту прослойку министр внутренних дел Плеве: «русская интеллигенция имеет одну… особенность: она принципиально и притом восторженно воспринимает всякую идею, всякий факт, даже слух, направленные к дискредитации… власти».

Чуть отвлекаясь, скажу, что американская интеллигенция, ввиду своей узконаправленной образованности и вытекающей отсюда наивности, тоже чрезвычайно подвержена влиянию околовсяческих идей, будь то феминизм, повальная борьба с холестерином или семейным инцестом. Словно гриппом страну поражает! Прошла статья в какой-нибудь «Нью-Йорк таймс», понравилась людям мысль, подхватили СМИ и, глядишь, уже вся страна с чем-то оголтело борется. Как китайцы с воробьями.

Есть в Америке и свои говорухины – жирный Майкл Мур, например, – писатель и кинодокументалист. Белая интеллигенция обожает этого белого борца с белым расизмом и по совместительству радетеля за мораль и нравственность. Зачитывается им, как наша интеллигенция зачитывалась разоблачительным «Огоньком» времен Коротича. Книги жирного раскупаются миллионными тиражами, а его фильм, разоблачающий Буша, удостаивается Оскара. Вот же ситуация! Америка воюет в Ираке, Мур снимает о президенте своей воюющей страны фильм-разоблачение. Интеллигенция рукоплещет: Буш козел! Буш козел!..

У нас тоже подобное бывало – в 1905 году русская интеллигенция отправляла телеграммы японскому императору, поздравляя его с победой над царской Россией.

…Всеобщее умственное помешательство…

1899 год. Ректор Санкт-Петербургского университета издает приказ: во время студенческих каникул допьяна не напиваться и в общественных местах не бузить, как это бывало в прежние разы! Но в империи вся интеллигенция настроена против власти и приказ ректора вызывает неподдельное возмущение студентов: что значит «не бузить»? Вы, вообще, веяния времени понимаете?! Да в воздухе пахнет революцией! А вы нам тут – «не бузить». Сатрапы! Душители свободы!

Возмущенные студенты вываливают на улицу и начинают митинговать. Почин подхватывают остальные вузы – и вместе с питерцами два месяца бастуют все высшие заведения страны. Не надо здравого смысла, когда угар идей.

Каждого, кто тогда не ненавидел правительство, ненавидела свободолюбивая элита. Писателя Лескова, осмелившегося думать не так, как большинство, подвергали жуткому остракизму. А когда философа и публициста Розанова известный издатель Сытин пригласил работать в газету «Русское слово», весь либеральный коллектив издания взбунтовался и пригрозил остановить выпуск газеты, если Сытин не уберет Розанова.

– Но ведь он гений! – пытался апеллировать к профессионализму Сытин. – И к тому же будет писать под псевдонимом.

– Да нам по хер, гений он или нет, есть у него псевдоним или отсутствует, – гордо ответили свободолюбивые левые либералы. – Он реакционер, поэтому пусть убирается.

Интеллигенция…

Говно нации. Не я это сказал.

Следите за этим флюгером внимательно. Если интеллигенция думает по-фашистки, опасно думать иначе. Если интеллигенция думает не по-фашистки, не менее опасно не думать заодно с ней. Интеллигенция сожрет любого, кто думает не так, как она – вся из себя такая прогрессивная и модно мыслящая.

Так же, как когда-то прекраснодушные русские народовольцы шли в народ, совершенно не зная его нужд, так сегодня феминизированная американская интеллигенция упрямо пытается донести до обычных женщин, какими они должны быть и как именно обязаны себя вести в свете новых идей. И не дай бог какому-нибудь должностному лицу в Америке пойти наперекор новым политическим веяниям, руководствуясь здравым смыслом, – сожрут, уберут, затравят, уволят с волчьим билетом.

…Итак, Засулич Вера Ивановна 1849 г. р., рецидивистка, судом присяжных была полностью оправдана. Отстреливать яйца градоначальникам стало можно.

И маховик потихонечку начал раскручиваться. В течении следующей четверти века убиты 24 начальника тюрем, 26 приставов, 26 агентов охранных отделений, 15 полковников, 7 генералов, 16 градоначальников, 33 губернатора и вице-губернатора, 2 министра внутренних дел, 1 министр просвещения, 1 великий князь. Ну, и немерено городовых, офицеров, солдат, случайных прохожих – кто их считать будет. Плюс некоторое количество генералов, убитых по ошибке… В самом начале ХХ века в Пензе вместо жандармского генерала случайно грохнули генерала Лисовского. В Петергофе вместо одного генерала убивают другого – Козлова. В Киеве вместо жандарма Новицкого пырнули ножом случайного армейского генерала. А все равно хорошо – генералы же…

Страна ввалилась в следующий век на маховике террора. И даже не думала останавливаться.

1906 год. Государственная Дума всерьез обсуждает закон об амнистии за любые убийства, грабежи и прочее, если только в основе преступления лежал идейный мотив. А между тем, к моменту обсуждения этого закона за шесть месяцев одного только 1906 года революционерами в результате разных акций было по всей стране уже убито полтыщи человек незнатного сословия.

…Нет ничего страшнее людей идейных, искренне верующих. Идейность, помноженная на необразованность, – нитроглецерин истории. И здесь я просто не могу не повторить Губермана:

 
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы —
это девка, брошенная в полк…
 

Распространяясь на умы, сложная теория всегда редуцируется до примитивного лозунга. Профанируется. Собственно говоря, смысловая редукция – это плата за широту охвата. Теория полностью выхолащивается, атрофируется, зато миллионные армии сторонников готовы идти в бой.

И проливаются кровь и слезы…

Идеи французских просветителей сначала превращаются в красивый лозунг «Свобода, равенство и братство», а затем – в кровавую баню.

Толстенный том экономической работы о прибавочной стоимости сначала превращается в «Грабь награбленное», а потом закономерно перетекает в террор и концлагеря.

Непротивление злу насилием, требование возлюбить своих врагов и подставить бьющему вторую щеку (казалось бы, уж куда пацифичней!) полыхает по Европе кострами инквизиции.

Стремление донести до сограждан прекрасную истину – для их же пользы! – всегда заканчивается одинаково печально для тех, кому ее несут.

Лозунг феминизма о равноправии тоже слишком красив и справедлив, чтобы крови не пролиться. Или маразму не случиться…

Только одна идея никогда не приводила к крови: «Хочу жить богато и счастливо, согласен за это работать, к героизму не готов, а на всех остальных мне, по большому счету, плевать…» Именно этот несимпатичный внешне лозунг позволяет построить работающую машину нормального капитализма, при котором большинство среднего класса живет вполне благопристойно, сыто, чистенько, аккуратно. Если, конечно, не увлечется очередной идеей справедливости… С этим исключительно полезным лозунгом все так здорово получается, видимо, из-за декларированного в нем равнодушия к людям – и в силу этого отпавшей необходимости осчастливливать их насильно.

Я вовсе не утверждаю, что в Америке непременно случится феминистическая революция, к власти придут амазонки и начнут рубить головы направо и налево – мужикам, предательницам сестринского дела, фракционерам, неправильно понимающим идеи Истинного феминизма… Нет. История вообще никогда «дословно» не повторяется. Но она, как известно, случается дважды – первый раз в виде трагедии, второй раз… как сейчас в Америке.

Поэтому я ничего не предрекаю, а просто провожу параллельные линии в смысловом пространстве. В общем, развлекаю читателя, как могу.

Вот вам еще одна картинка – картинка трагедии. Просто для равновесия – не все же одним фарсом смешить. Живые картинки, они всегда проясняют ситуацию лучше, чем абстрактные схоластические рассуждения. Однако, если у вас уже в глазах рябит от картинок, можете ее пропустить, не обижусь. Вам же хуже будет…

Свобода, равенство и братство, или Идейная интеллигенция приходит к власти

Все революции похожи друг на друга. Порой они схожи просто как близнецы, отличить коих человеку со стороны возможно только по именам… И главное, быстро все как развивается!

Двух лет не прошло со дня бесславной кончины Учредительного собрания, год с небольшим миновал после провозглашения лозунга «Отечество в опасности!», а страна уже не похожа на самое себя. Случилось цареубийство, введен новый календарь, фанатичной молодой девушкой совершено покушение на одного из главных революционных лидеров… Я имею в виду не Каплан и Ленина, а Шарлотту Корде, которая убила бывшего журналиста и видного революционера Марата.

Страна в кольце фронтов – войска Англии, Австрии, Пруссии с севера и Испании с юга теснят полуголодных, босых и оборванных солдат республики. Английский экспедиционный корпус, поддержанный беляками (роялисты выступали под белым флагом), высадился в Тулоне. Внутри Франции полыхают крестьянские восстания – Вандея в огне, голодающий Лион тоже потерял интерес к «свободе, равенству и братству». По селам рыщут комиссарские продотряды.

В такой ситуации революция решает отчаянно защищаться. Защищаться – это просто… Для начала революционный парламент – Конвент избавился от оппортунистов в своих рядах. Метод «очищения» был по-тогдашнему безальтернативен – умеренная часть парламента просто казнена. На эшафоте депутаты-жирондисты пели «Марсельезу». Впрочем, пение это становилось все тише и тише, по мере того как их головы одна за другой падали в корзину.

Власть в парламенте переходит к якобинцам и их вождям – бывшему адвокату Робеспьеру, бывшему журналисту Эберу и бывшему адвокату Дантону. Левая интеллигенция! Робеспьер возглавляет избранный в условиях чрезвычайности и наделенный особыми полномочиями Комитет общественного спасения. Дантон создает Ревтрибуналы.

Принят знаменитый Декрет о подозрительных. «Подозрительными считаются все те, кто своими действиями, сношениями, речами, сочинениями и чем бы то ни было еще навлекли на себя подозрение». Подозрительные подлежали немедленному аресту, суду Революционного трибунала. Раздаются призывы к бдительным гражданам узнавать подозрительных на улице. В ту пору во Франции родилась поговорка: «Если ты ни в чем не подозрителен, то в любой момент можешь стать подозреваемым в подозрительности».

История донесла до нас множество документов той эпохи. Но интереснее всего читать письма, дневники и мемуары очевидцев происходившего. Такие, как, например, эти записи одного из адвокатов, защищавших обвиняемых в Революционном трибунале.

«Революционный трибунал разрешал обвиняемым приглашать защитников, но функции последних не имели реального значения в тех случаях, когда жертвой являлось лицо, указанное комитетами конвента или клубом якобинцев, а также народными союзами или уполномоченными депутатами. Защитники являлись правомочными только тогда, когда у них было удостоверение в их гражданской благонадежности. Всех тех, кому было отказано в таких свидетельствах, пресловутый закон объявлял подозрительными.

У меня удостоверения не было, и тем не менее я выступал защитником. Часто даже сам трибунал назначал меня таковым. Должен, однако, сознаться – и мне без труда поверят, – что я ни разу не появлялся в суде без внутренней дрожи.

Частенько, разбуженный в пять часов утра звонком, я считал, что пробил мой последний час. Звонил же судебный пристав, принося мне обвинительные акты, а в десять часов утра я должен был выступать защитником без предварительного свидания с обвиняемым. Страх мой был вполне уместен: аресты по соседству все учащались, и с зарею я часто пробуждался от шума дверных молотков, стучавших у соседей.

Обвинительные акты революционного трибунала обычно формулировались следующим образом: «раскрыт заговор против французского народа, стремящийся опрокинуть революционное правительство и восстановить монархию. Нижеследующее лицо является вдохновителем или сообщником этой конспирации». При помощи этой простой и убийственной формулы буквально каждому невиннейшему поступку можно было приписать преступное намерение.

Одной из многочисленных улик при обвинениях в заговоре было констатирование намерения заморить французский народ голодом, чтобы побудить его к восстанию против Конвента. Считался виновным в этом преступлении тот, кто хранил у себя дома или в другом месте предметы первой необходимости или продукты для обычной пищи в количестве большем, чем нужно на один день. Так, один богатый фермер, отец десяти детей, был присужден к смертной казни за то, что один из его слуг, просевая рожь на веялке, рассыпал отруби по земле.

Подобное же обвинение было возбуждено против одного парижанина за то, что его кухарка накопила кучу хлебных корок в глубине буфета, что было обнаружено во время домашнего обыска. Это были те домашние обыски, которые революционные комитеты и комиссары производили у лиц, подозреваемых в отсутствии гражданских чувств – под предлогом поисков спрятанного оружия, боевых припасов, пищевых продуктов в количестве, превышающем потребности одного дня, и, наконец, в поисках доказательств великого заговора против французского народа. Редко обыскивающие уходили с пустыми руками. Когда они не находили ничего, что считалось по их инструкции подозрительным, они забирали или каждый за себя и тайно, или сообща и явно – драгоценности, часы, золотую и серебряную посуду и даже золотые и серебряные деньги.

Узнав, что один из моих соседей был только что арестован революционным комитетом за нахождение у него двух сдобных хлебов и что хлеб у него был отнят, я вообразил и себя виновным в незаконном захвате припасов, так как у меня в запасе имелось некоторое количество табаку. Я немедленно отправился в революционный комитет и заявил об этом, предложив пожертвовать часть моего запаса французскому народу. Вот диалог, который произошел по этому поводу между Симоном и мною: «Гражданин, хорош ли твой табак?» – «Вот, гражданин председатель, попробуй его». – «О, он превосходен! Сколько его у тебя?» – «Приблизительно сто фунтов». – «Поздравляю тебя и советую тебе хранить его для себя: по таксе такого не купишь».

Любовь к жизни – это главное чувство всякого живого существа – совершенно ослабела во времена террора. Жизнь в это время стала бременем; доказательством этого служит равнодушие и даже как будто чувство удовлетворения, с которым осужденные отправлялись на казнь…

Г. Дюпарк, бывший консьерж Тюльерийского дворца, был узнан агентом партии на «Новом мосту» и отведен в кордегардию. Его обвинили в том, что он раздавал входные билеты аристократам, которые должны были «убивать народ». Был выслушан только один свидетель-доносчик. Когда он заявил о раздаче билетов, я потребовал в качестве защитника, чтобы он описал форму их. Он ответил, что они были круглые. Обвиняемый опроверг его, говоря, что все билеты, которые выдавались при входе во дворец со времени пребывания короля в Париже, были четырехугольные. Свидетель был смущен; ропот негодования пронесся по залу, но мой клиент тем не менее был приговорен к казни.

У меня всегда было несколько человек в тюрьме, которых я должен был успокаивать или утешать. Я проводил жизнь в Консьержери; я видел там осужденных, проводивших последние минуты со своими близкими; я наблюдал нежные заботы, которыми родные окружали тех, у кого оставалась еще надежда на спасение. Здесь расточались самые нежные ласки, и люди расставались только затем, чтобы изыскать помощь у Бога или чтобы скрыть слезы, которые бы только увеличили общую скорбь.

Если мне и удавалось иногда добиться в суде непризнания состава преступления, то я больше преуспевал, прибегая к другому способу. Я убеждал, я заставлял Фукье-Тенвиля (государственный обвинитель – А.Н.) дать отсрочку моему делу под предлогом, что я ожидаю оправдательных документов, удостоверений от установленных властей, от революционных комитетов или народных союзов. Я все надеялся, что этот ужасный режим изживет себя своими собственными зверствами или же что его свергнет революция.

Моя система, или, скорее, моя медлительность, не нравилась большинству моих клиентов! Они писали прокурору, обвиняли меня в небрежности, требовали скорого решения. Все это было понятно: заключенные до последней минуты верили в правосудие, полагались на свою невиновность, убеждали себя, что те, которые на их глазах исчезали ежедневно, были уличены в участии в каком-нибудь заговоре… Фукье-Тенвиль отлагал дело в сторону. С той минуты об обвиняемых просто забывали, потому что смертоносная деятельность трибунала была такова, что у него еле хватало времени для новых дел, которые возникали ежеминутно. Обвиняемые прибывали толпами из всех департаментов по приказу уполномоченных…»

Республиканская вера была все еще очень сильна в столице, однако с каждым днем народ, поначалу радовавшийся арестам, смотрел на бесконечные ряды телег с арестованными все мрачнее и мрачнее. Но парижане еще не знали, что творится в провинции…

А из Парижа во все сторону рассылаются комиссары – подавлять восстания против новой власти. Бывший писатель и драматург Ронсен во главе 6-тысячного отряда карателей отправляется на юг. Он везет с собой передвижные гильотины, палачи которых не знают отдыха. То же самое делает в Бордо бывший парижский редактор, а ныне комиссар Конвента Тальен. Не менее плодотворно трудится в Лионе бывший актер Коло д’Эрбуа. По канавам Лиона течет кровь, как вода, а река Рона каждый день несет десятки обезглавленных трупов – хоронить некогда. Мятежный Тулон осаждает генерал Карто, бывший художник.

…Воистину, нет ничего страшнее уверовавшего в какую-то идею гуманитария! А Великую французскую революцию по праву можно назвать революцией журналистов и адвокатов…

Карательная рота имени Марата «работает» в Нанте, без отдыха казня стариков, детей, женщин с грудными младенцами: мужчин почти не осталось. Походные гильотины не справляются. Палачи не успевают затачивать зазубренные о шейные позвонки лезвия. Что же делать? Как спасти революцию? Выход найден! Массовые расстрелы спасут родину!.. Расстреливают в день когда 120, когда 500 человек. Причем, бывало, что и расстреливаемые и расстреливающие одновременно пели «Марсельезу». Через несколько дней этой беспрерывной пальбы, незатихающих криков женщин и стариков полуоглохшие солдаты начинают роптать: они устали. Революция снова в опасности!.. Слава богу, комиссары находят выход: 90 священников погружают на баржу, вывозят на середину реки и затапливают вместе с баржей… И патроны тратить не надо, и солдат мучить. Но с другой стороны, это же бесхозяйственность – топить народные баржи! Извините, погорячились… Дальше топят без барж. Связывают попарно мужчину с женщиной и бросают за борт – это называется «республиканская свадьба». Когда мужчины заканчиваются, женщин связывают с детьми. Или просто десятками сталкивают за борт и барахтающуюся толпу осыпают градом пуль из мушкетов. Иначе никак не добиться ни свободы, ни равенства, ни братства.

В Аррасе депутат Лебон (тоже интеллигент) обмакивает шпагу в кровь, ручьем текущую с гильотины, и восклицает: «Как мне это нравится!» Он заставляет матерей присутствовать при казни их детей. Вблизи гильотины Лебоном поставлен оркестр, который после падения каждой головы начинает играть первые такты бравурной мелодии.

Под Лионом в какой-то день вместо положенных по списку 208 человек случайно расстреляли 210. Откуда взялись лишние? Кто-то вспомнил, что двое отчаянно кричали, что они не осужденные, а полицейские, но по запарке никто на их вопли внимания не обратил, грохнули до кучи. Ей-богу, до смешного доходит с этими врагами народа!..

В селении Бур-Бедуен кто-то ночью срубил местную революционную реликвию – дерево Свободы. Узнав об этом, карательный отряд депутата Менье сжигает все селение, убивает всех жителей и вырезает всех домашних животных, вплоть до собак. Да здравствует революция! Поистине, со времен библейских история не знала подобных жестокостей. Только избранный богом народ, ведомый своим жестоковыйным Яхве, позволял себе такое – поголовно вырезать всех вплоть до скотины (тоже, кстати, идейные были).

Мятежные Лион и Тулон по приказу комиссаров должны быть разрушены до последнего дома. Но тут оказывается, что не все революционные приказы физически выполнимы – не хватает пороха для взрывчатки и мускульных сил, чтобы разрушить все дома в городах. Каменщики, рушащие здания, падают с ног. Ладно, черт с ними, потом, после войны…

Революция вообще открывает много нового. Колокола с церквей, оказывается, удобнее всего снимать при помощи пушки – выстрелом. И лазить высоко не надо! Еще, оказывается, очень символично варить детей врагов революции в чанах с дерьмом. Вот только запах… По всей Франции как грибы растут тюрьмы. Оказывается, лучше всего под тюрьмы подходят бывшие дворы – большие помещения, высокие потолки. Люксембургский дворец – тюрьма. Дворец Шатильи – тюрьма… Во Франции уже 44 000 тюрем, и их все равно не хватает. Заключенные враги революции жрут падаль и траву, спят посменно на соломе. В Париже 12 забитых под завязку тюрем. Эх, жаль, что снесли Бастилию!

На фабрике в Медоне из волос гильотинированных женщин делают парики, а кожная фабрика в том же городе специализируется на пошивке брюк из человеческой кожи. Брюки получаются похожими на замшевые. Более всего ценится кожа гильотинированных мужчин, как наиболее прочная, а женская ценится меньше, она, оказывается, мягкая, похожа на лайковую, штаны из такой кожи быстро изнашиваются. Эти бабы и после смерти занимаются вредительством!

Для расстрелов и для фронта не хватает пороха. Порох – это селитра. Из-за международной блокады поставки селитры во Францию прекращены. Что же делать? Парижские ученые на службе Конвента установили: оказывается, микрочастички селитры есть в каждом парижском погребе! И вот парижане – женщины и мужчины – просеивают землю из погребов в поисках крупинок селитры. Все для фронта, все для победы!

И вот, наконец, крещендо нарастает предпоследний аккорд кровавой пьесы – Революция начинает пожирать главных своих палачей. Сначала казнен депутат Эбер – за то, что был слишком радикален. Потом казнен депутат Дантон – за то, что не проявлял необходимого радикализма. Любопытно, кстати, что после казни Эбера Робеспьер в Конвенте публично обнял за плечи Дантона, восклицая: «Есть ли в стране лучший гражданин?» Чуть позже выяснилось, что есть, – при этом объятии в кармане Робеспьера уже лежала бумага на арест Дантона. Перед казнью Дантон воскликнул: «Я предложил учредить Революционный трибунал. Теперь я прошу прощения за это у Бога и у людей. Они все братья Каина. Робеспьер хочет моей смерти. Но Робеспьер последует за мной».