Текст книги "Идущий в Иерусалим (сборник)"

Вышел я перед сном посидеть во двор. Присел на лавочку и задумался в тишине. Вот ведь какие люди интересные. Ну, что бы им не жить у себя дома, в своем положении судьбы и не радоваться тому, что есть. Ведь на самом деле мы даже того, что имеем, в полноте сути не понимаем. А ты попристальней погляди окрест, на людей вокруг, в себя самого – это ж всю жизнь понимать это все – и не понять. Все нам чего-то на стороне нужно, а красоту рядом видеть не научились. Да что там снаружи – ты внутрь себя глянь – уж там внутри души твоей столько всего заложено, столько тайн, столько радости неизрасходованной лежит. Вот и ищи все это внутри себя, раскапывай и пользуйся себе. Вот, к примеру, взять скуку. Что это такое, если не лень душевная? Как можно скучать, когда за всю жизнь всех тайн жизнеустройства не разгадать. Приходилось мне видеть людей, в нищете живущих и счастливых, а рядом ходят другие при богатстве, а в душе их полная растерянность. Нет, богатство свое мы всегда внутри себя носим. Надо только эти россыпи раскопать и разбогатеть изнутри. Как бы этому всему научиться…

К концу недели во всем моем составе наметилась тягота. Что делать? А ничего, как только в церковь идти. Прихожу пораньше, свечки ставлю к иконкам, – а святые лица будто и заулыбались в ответ. Денежки, что от получки отложил, в щелку ящичка незаметно просунул. Стал в уголок, чтобы не мешать верующим. А передо мной – Спас Нерукотворный прямо мне в душу смотрит, и по-доброму и строго. Ножки мои заслабли, подрагивают.

Что мне, грешнику горемычному сказать Тебе, Господи? Чем оправдаться за свои нечистоты? Ничем, Господи… Ни единого дня, ни одного часика не сумел без греха прожить, подлый я и неразумный. Ничего хорошего во мне не сыщешь, Господи. Вот он я перед Тобой, как есть неразумный, нерадивый и грязный. По всем делам мне самое место в огненном озере.

И за что только Ты даешь мне так много радости и столько любви Своей? Не достоин я и малой доли той красоты, которой Ты, Милостивый, одариваешь меня, подлого. Не знаю промысла Твоего, Господи, про меня. Не знаю, сподоблюсь ли спасения Твоего. Это только Тебе ведомо. Да уж за то, как я на земле пожил – только за это все благодарить мне Тебя – не отблагодарить вовек. Уж столько Ты мне по милости Своей и от богатств Своих немереных отмерил: вовек не расплатиться мне с Тобой, Господи. Всю жизнь ходить мне в должниках перед лицом Твоим любимым.

Если я чем сумею оскорбить Тебя, Господи, так, что отправишь Ты меня в озеро огненное, я не буду в обиде. Все это заслужил я грехами своими. Заслужил, Господи… Только знаю точно, что Ты милостив, уж так любишь Ты своих деток малых и неразумных, что даже матушка моя, голубушка, Царствие ей Небесное, так не умела любить людишек сирых и убогоньких. Так, как Ты, Господи, любишь, так никто на земле не любил. Не умеем мы, не умеем…

Ты видишь, Господи, как страждут и печалятся люди Твои, когда зло их трогает. Ты видишь, Господи, как радуются они, как малые дети, когда добро и любовь утешает их. Все страдают, Господи, без Тебя. И все радуются с Тобой… Всех Ты сотворил, каждому зажег огонек жизни в душе, чтобы согревал он и спасал. И нет плохих людей, потому что всех Ты любишь, всех терпишь, как мамы баловство деток шаловливых и неразумных. Такие мы, Господи: кормимся от щедрот Твоих – и объедаемся, пьем нектар от лоз Твоих – и упиваемся, говорим ли – похваляемся, делаем что доброе – все портим. Ну, как есть, малые и неразумные детишки. Господи, Ты наш Отец, Ты наш спаситель и охранитель, Ты наш утешитель, Ты господин всей жизни нашей. Что мы без Тебя?

Об одном молю Тебя, Милостивый, не оставь нас. Укрепи и меня, немощного, Господи. Сердце мое все как есть истомилось. Уж так жалко мне людей, Господи, так жалко, что не знают Тебя. Ведь, если бы узнали, как Ты милостив, как любишь человеков Своих, то не одно сердце не осталось бы в унынии, но все бы веселились радостью…

Поднимают меня с пола сильные руки. Гляжу: отец Сергий одной рукой к себе прижимает, а другой гладит меня по плечику. Шепчет мне на ухо, что вот, мол, снова Ванечка за людишек своих слезки льет, снова целую лужу налил на пол. Смотрю – точно, на полу передо мной мокро от слез. Ничего, говорит батюшка, ты поплачь, ежели плачется. Слезы твои – они много грехов смывают. А что снова половину зарплаты принес – это ты неразумно: совсем, вижу, обветшал одежонкой. А на что она мне, батюшка, что мне в театры ходить, спрашиваю. Да хоть и в театр, отвечает батюшка, ты еще мужчина молодой, тебе и в театр не грех сходить. Ну, ладно, Иван, ежели что, приходи ко мне, помогу тебе. Ах, ты, сапожник ты наш Александрийский…

И чего батюшка меня снова сапожником называет? Какой-такой Александрийский? Ну да ладно, вот уже и служба начинается, Господь с Небес на Престол сходит…

Экономическая составляющая любви

Интересную жизнь прожил Отец. Есть что вспомнить и рассказать сыновьям. Да и нажито трудами праведными хозяйство немалое. «Россия страна богатая, и человеку трудолюбивому, трезвому и честному жить в нищете не престало. Да и Господь не оставит трудящегося и семьи его достатка не лишит», – так говорил Отец.

Правда, имелся один секрет у Отца. Нет, не держал он его за семью печатями. Пожалуйста, слушай и поступай так же. Трудись честно, молись каждый день, воскресным днем в церковь ходи, третью часть доходов Богу отдай – вот и весь секрет! И приходили к нему и спрашивали, и делился Отец опытом своим немудреным.

Рассуждали вслух пришедшие, как же это отдать от себя-то, ведь на эти деньги можно столько всего накупить. Отец в ответ про руку дающего, которая не оскудевает, напоминал. То есть дай сперва, а потом она не оскудеет. Сомневались люди: отдашь вот эдак свое кровное, а вернется обратно, да чтоб с прибытком, – это пока вопрос. Отец про деда, себя да иных раздающих говорил: и отдаем, и не оскудеваем. Только пожимали плечами слушатели, только опускали глаза и переносить секрет отцовский на дела свои не спешили. Ну что ж, вздыхал Отец, вольному воля…

Водились и завистники у Отца. Особенно из бездельников и неверующих. Сколько раз по пьяной дури лихие мужики пытались ему порчу какую-то сотворить. И стога его поджигали, и в его отсутствие из дому старинные иконы выносили, и еще много чего… Только Отец прощал их беззлобно, молясь сугубо о благословении обидчиков. На самих же лихачей находила неотвратная кара. То палец себе с похмелья кто из них оттяпает, то собственный дом загорится, то в страшных снах горели они в ревущем пламени…

И стучали в отцовскую дверь с украденными иконами в обнимку, со слезами раскаяния: прости, Отец, дураков пияных, возьми обратно, что взяли, а сена мы тебе накосим, да привезем заместо сожженного. А Отец обнимал негодников, трясущихся со страху и похмелья, огромными ручищами и в дом вел, да за стол их сажал, да чаем с пряниками отпаивал. И хлопали мужички глазками покрасневшими и ничего не понимали… Лупоглазали вокруг себя на сынов ясноликих, хозяйку тихую и улыбчивую, дом небогатый, но ладный… Вот так ели-пили, хлопали глазами и ничегошеньки в толк взять не могли.

Брали у Отца, как водится, в долг. Некоторые и не отдавали. Приходит такой, смотрит «честными» глазами, просит взаймы на неделю. Потом не отдает, бегать начинает. Если встретит Отца ненароком, врет, что работает и отдаст обязательно. Притом все знают его, как облупленного, что не работал он никогда, а как фарисей в синагоге, любил восседать в президиумах и болтать без умолку, выказывая знания свои пустые. Чтобы прекратить поток лжи, Отец говорил ему, что простил уже долг. И уходил голубой воришка обрадованный, что обманул честного человека, да еще за спиной отцовской язык ему покажет, рожки пальцами изобразит, гадости про него знакомым расскажет со смехом…

Что там говорить, и обворовывали в собственном доме его друзья записные. Приходили, за столом пили-ели. В глаза ласковые слова говорили. А потом из шкафчика деньги пропадали. Их жены-дети потом обратно приносили, потому что пьяные бездельники эти работать отказывались и даже кичились своим принципиальным тунеядством, но сами воришки на глаза Отцу попадаться боялись и прощения не просили. Странным образом эти русские по происхождению люди повадками, ужимками, манерами, мыслями начинали походить на лукавых сребролюбивых чужестранцев с черными холодными глазами.

А Отец потом молебны в церкви за их здравие заказывал. Молился по ночам за каждого лихоимца месяцами, а то и годами, просил Господа простить их, чтобы не наказал Судия суровый за воровство. Ибо деньги лихие убить могут и кровью из горла хлынуть, как святые отцы учат.

Дед – тот, говорят, такой же щедрый был. Все, что сам умел и имел, сыну своему младшему передал, который с детских лет поражал всех ясным взором прозрачных синих очей. От взора того чистого жаром недругов обдавало, зато добрые люди тянулись к нему и выносили из разговоров благодарность Богу за то, что дает Он на землю сыновей Своих.

В юные годы Отец, тогда завидный жених, полюбил девицу кротости необычайной. И странное дело, лишь ему одному и удалось разглядеть в ней красоту сокрытую. Другие парни в ее сторону и не глядели, а при случае говаривали про нее небрежно через плечо: тощая да забитая. Только Отец смог оценить ее скромность, верность и женственность. Всего-то три денечка удалось им походить да повздыхать, взявшись за ручки. Забрали парня во солдаты аж на три года. И только частые письма летали между ними белыми голубями. А как вернулся он из армии, так сразу свадебку и сыграли.

Вот тут и расцвела красота ее во всю силу. Особенно, когда она сыночков носила в себе. На лице Матушки тогда царила лишь таинственная улыбка. Взор же ее ласковых глаз, все внимание и мысли обращались под сердце, где пульсировало маленькое сердечко невидимого, но властного человечка.

Оттуда, из глубин своего сокровенного существа, как из теплых океанских глубоководий, маленький человек подавал ей команды. То требовал он вкусной и здоровой пищи, то нуждался в чистом воздухе и движениях. Еще любил он нежаркое солнышко, шелест листочков, щебетание птиц и жужжание пчел. Как-то умел он глазами Матери видеть цветы, и от красоты и аромата их то замирал, то радостно играл. Терпеть не мог он криков и брани. А особенно этот махонький властитель ее материнства любил молитву в церкви. Словно теплые токи источал он во время Херувимской, согревая этими лучами не только мать, но и всех стоящих вокруг. И улыбка на лице Матери этого невидимки в такие мгновения озарялась тихим светлым сиянием.

Мужчина видный и крепкий, Отец по случаю и без случая носил ее на руках: то дома, то на дворе широком, то во поле чистом. И тогда утопала ее хрупкая фигурка в его крутоплечих богатырских объятиях, как голубиное перышко в ладони великана. А смущенное нежданной лаской безмятежное лицо ее, зарумянившись, зарывалось в складках рубашки на его широкой мужниной груди.

Троих сыновей подарила ему Матушка и еще бы не одного выносила да явила свету белому, только вот заболела. И хворь какая-то непонятная ее одолела: как по дому дела делать, так все хорошо; а как из дому хоть на шаг – так и без сил вся сразу становилась, да ищет, где бы присесть, чтобы от головокружения не упасть. Так до конца жизни Матушка только и знавала, что дом да церковь.

Старший сынок, как и положено, среди братьев верховодил. Средний ему подчинялся и таскал Младшего за ручку. Младшему ничего не оставалось, как слушаться всех старших в доме. Впрочем, его это вовсе не тяготило. Старший пошел в Отца и статью и силой. Средний походил на обоих родителей, взяв от каждого понемногу. Младший во всем скопировал Мать.

С детства приучал Отец сыночков к разумному отношению к деньгам. Придет кто из сыновей к нему денег просить, обязательно спросит, на что. Если на развлечения, то даст маленько, но со вздохом. А если на дело благое, то не жалел никогда. Так, Старший любил одежду красивую, покушать вкусненько, да повеселиться с дружками. На дела же милосердия скупость проявлял. А Младший книжки в церкви покупал, нищим милостыню раздавал, людям что полезное дарил. Вот и получалось, что Старший с мелочишкой медной ходил, зато Младший никогда не нуждался, потому что Отец ему денег ни разу не пожалел: бери, сынок, сколько нужно. Только человеку совестливому лишние деньги особо и не надобны. Сколько нужно на дело благое, столько и брал. Так и получалось у Отца, что жадные безденежными оставались, а щедрые всегда при деньгах.

А в общем жизнь в отчем доме текла спокойно и уверенно. И даже если случались какие невзгоды, то Отец лишь скажет тихо «на все воля Божия», и уносило тучу прочь, и солнышко снова из-за туч выглядывало.

Так, появились на краю села люди кочевые с повозками своими. Поначалу селяне ходили к ним любопытствовать о диковинном их разудалом житье. Странно и потешно им становилось, как пришлые люди танцевали да веселились, фокусы показывали да монетки просили. Потом стали задаваться вопросами, а когда же эти люди работают и какой от них прок, если те только и делают, что веселятся да денежки выпрашивают. Никак не понятно было это трудящемуся русскому человеку.

Приходили туда и Отец с сыновьями. Отец не тыкал в них пальцами, не цокал языком, не смеялся над потехами темноликих пришельцев. Напротив, отнесся к ним весьма сурово. Поглядел, послушал и стал тропарь Кресту напевать вполголоса: «Спаси, Господи, люди твоя, и благослови достояние Твое, – тут и сыновья втроем подтягивать стали, – победы на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство». Осенили они себя крестом святым и всемогущим, также все это развеселое становище размашисто окрестили. Повернулись да и пошли себе вчетвером домой, провожаемые бессильными взглядами темных глаз.

А тут еще в селе одна за другой лошади стали пропадать. Не было хозяйства, в котором не пропал бы рысак-красавец или тяжеловоз гривастый в роскошных белых яблоках по тугим бокам. Лишь отцовские табуны беда обошла. Призадумались тогда селяне и в воскресный день на обедне в церкви порешили с благословения батюшки Крестным ходом обойти становище кочевников. Подальше от табора обходили, из боязни малодушной нечистых колдовских очей, с чудотворной Казанской на полотенцах. И следующим утром исчезло становище поганое бесследно, даже праха от кострищ не осталось. Пропавшие лошади громко испуганно ржали и били копытами у хозяйских ворот, таращась шалыми выпученными глазищами.

А с чудотворным образом тоже Отец пособил. Из монастыря, что за дальним лесом, раз в год ходили Крестным ходом монахи с народом честным. Носили они пречудный образ Казанской Богородицы до города Казани и обратно. Проходил тот Крестный ход по краю села. И только батюшка, да Отец выходили встречать богомольцев и святым лобызанием привечать образ пречудный. Отец-то, как приложился первый раз к Казанской, как облился слезами покаянными, так и стал ходить каждый год. Проходил он с Крестным ходом до самого горизонта, и пожертвование копил к этому дню, чтобы духовнику Крестного хода вручить незаметно. И возвращались они с батюшкой просветленными такими, тихими…

После второго Крестного хода случился сильный ураган с дождем и градом. Все посевы и сады побило-посекло, а отцовское и поповское хозяйство осталось неутраченным. Как унесло ураган дальше, как выглянуло солнышко, так травы от ветра полегшие, ветви садовые, дождем долу прижатые, поднялись у Отца и у священника среди всеобщего бурелома. Тогда батюшка и рассказал на проповеди, что это Господь покарал нерадивых за презрение к Матери Своей Пречистой. Одумались тотчас православные и порешили ход Крестный встречать всем миром. А чтобы у Владычицы прощение выспросить, поручили церковному иконописцу список с образа Казанского сделать.

Хоть и блаженненький был тот иконописец, но как садился с кистями в ручках скрюченных за работу, так и преображался весь: лицо просветлялось, руки неверные выправлялись, и так уж смело кисть бегала по доске, будто образ сам собой выписывался. Собрали миром обоз приношений, посадили за вожжи блаженного и, помолившись, отправили в монастырь. Спустя месяц вернулся блаженный, прижимая к груди сверток. Принес в храм, развернул, – а там Казанская такого дивного письма, такой невиданной красоты, что все до единого, как увидели, так на колени и рухнули, как подкошенные. Отец тогда предложил батюшке придел для Казанской построить, да первый взнос самолично внес.

С тех пор зачастили в село странники. Кто в залесный монастырь идет, так обязательно заглянет в село, наслышанный о дивной Казанской, что по красоте самую монастырскую икону превзошла. Отец принимал странников с любовью. Когда их стало так много, что места в доме им не хватало, пришлось для них построить флигель. Каждый день захаживал Отец к странникам во флигель послушать их рассказы. Вот так трудишься в поле, по дому – и мало что знаешь о мире большом. А тут приходят с разных святых мест поклоннички и про такие чудеса говорят, что дух захватывает. Вот, к примеру, про пещеры, где тысячами лежат усопшие и не портятся, а благоухают, дожидаясь воскресения всеобщего. Случилось, утонул в тех краях монашек в реке, нашли его только через месяц, так что тело его бедное все распухло. А как в пещеры богомзданные внесли, так и разложения ― как не бывало. Или вот еще про огонь благодатный на Святой Земле, который на Пасху сходит только по старому стилю и только в руки православного патриарха. И много чего еще интересного, что Господь Иисус дарует верным Своим.

Время, однако, летело крылами орлиными. За делами и заботами выросли сыновья, окрепли и возмужали. Отец понемногу передавал сынам дела хозяйства семейного. Однажды Старший привел в отчий дом невесту и попросил Отца помочь ему отделиться. Передал ему Отец часть коров, овец, заливные поля с высоким травостоем. Да еще дальнюю пасеку. И только выстроили ему новый дом на краю села, как и Средний решил жениться. И его Отец наделил бахчами, кирпичным заводиком, курятником большим.

Так остался у престарелых родителей только Младший. Этот не торопился на гульбища, не знакомился с девушками, а все больше работал в поле, на ферме, по дому. Когда же дела заканчивал, то садился за стол и читал, читал до глубокой ночи… Еще же любил бывать он в церкви. Станет там в уголке, чтобы подальше от глаз людских, да и стоит себе, под ноги глядит.

Пока Отец имел силушку в плечах да в голосе, то успевал помогать всем троим. И одного требовал от сыновей: работать честно да в церковь ходить и треть доходов отдавать во славу Божию – остальное Господь управит. Под его крепкой рукой у всех сыновей дела шли очень ладно. И ни у кого из братьев не возникало сомнений, что именно так и надо жить.

Только старость и к такому богатырю подобралась. Тяжестью налились отцовские ноги, руки ослабли, немощь все чаще оставляла его дома. Садился тогда он на завалинку рядом с Матушкой, бережно прислонялся к худенькому плечику и учился ее немудреному делу: каждый день, всякое событие и любого человека встречать и провожать с молчаливой благодарностью.

Чтобы православные духом не ослабли, чтобы не возлегли почивать на лаврах, – попускает Отец чадам Своим испытания на верность. Так и с братьями случилось. И надо же так совпасть, что в одночасье и батюшка старенький на покой ушел да место свое в храме Божием молодому уступил. Отец с Матушкой сильно разом занемогли. Да в село еще этих занесло… деловых из города. Прикупили они дома, что на околице, и стали там дела разные вытворять. Завод молочный построили, фабрику овощную, да еще магазин суточный с трактиром открыли.

Раньше селяне сдавали свой урожай на рынок – там свои торговые люди продавали с выгодой. Да вот на рынок стало не протолкаться. Уже на подъездах деловые стали все скупать. И тут уж и в село приехали. Мало того, что по низким ценам все скупали, да еще и деньги в рост стали у селян брать, да барыши большие сулить. Которые сразу на это согласились, уже на машинах японских ездили и других в дело звали.

Старший брат подумал, поприкидывал, да и решил все свои денежки в новое дело вложить. Как ведь он соображал: машину хорошую куплю, чтобы в паломничества ездить да самому чудеса разные о святых местах привозить домой. Опять же, чем больше заработаю, тем больше в церковь отдавать стану. Все вроде бы правильно… Но что-то ему подсказывало, что все, да не все. Только человек он решительный, хоть иногда отнимал у него Господь разум, особенно, когда жена зудеть начинала.

Конечно, жене своей он воли не давал, чуть что не так, – крикнет погромче или при случае плеткой казацкой по бокам ее мясистым пройдется, – так она и притухнет. Только после ее зудений все одно в душе маета оставалась. Опять же, что он, дурак, что ли, чтобы прибыль хорошую упустить. Вон уж трое сельских на машинах красивых ездят да деньги зеленые в карманах носят пачками тугими. Тут надо брать, пока дают. Стакану самогонки для пущей храбрости принял Старший, да и снес все денежки деловым. Те, как положено, договор с ним написали на тринадцати листах с печатями – все солидно и фирменно.

Зашел Старший с тем договором к Среднему. Приняли первача до пьяных глаз, поделились мыслишками доходными. Опять же про паломничества на машинах, опять же про пользу церкви от больших жертвований, – чтоб совесть успокоить. А как за гостем дверь закрылась, так жена и подступила к Среднему со словом сварливым. Что хочешь делай, говорила баба глупая, уперев руки в боки, а иди и заключай договор, чтобы у нас все было как у людей. Средний жену свою побаивался и частенько к слову бабьему лукавому прислушивался. Взял он тогда деньги, что на церковь отложил, да и снес деловым. И тоже с договором домой хвастать пришел. Жена повеселела, новую чекушку на стол брякнула и села напротив мужа слушать, какие они богатые станут. Ну, там, конечно, и в церковь… тоже… А как же… Что же мы… совсем… что ли…

Следующим днем после воскресной службы встретились братья в доме нового священника на трапезе. Выпили там крепенько и давай Младшего уму-разуму научать да на дело доходное звать. И чуть что – батюшку молодого в советчики призывали. А тот возьми да и сознайся, что три тыщи из-за алтарной иконы вынул и тоже деловым снес в рост. Чтобы тоже на машине дела общинные делать и церковь его чтоб еще богаче и красивей стала. Встал тогда младший, перекрестился и домой пошел. А вослед ему раздавалось из трех луженых глоток: «Неси, неси, да побольше! Время новое пришло. Надо приспособляться!»

Дома встал на молитву Младший и давай за старших просить-молить, чтобы вразумил их Господь не до беды да не до смертыньки. Отец с одра молча одобрительно посматривал: немощь его тогда вовсе сил лишила. Только лежал, да молча молился Отец. Встал с молитвы Младший успокоенный. Из шкафчика пачку денег взял, за пазуху сунул. На коня резвого орлом взлетел, повернул поводьями морду его горячую в сторону залесного монастыря, да и пришпорил. Только пыль фонтаном за всадником взметнулась. А к ночи вернулся Младший домой, пыльный и тихий, елеем монастырским благоуханный.

Спустя время получил Старший машину новую японскую. И отправился он на море синее, чтобы искупаться да пальмы увидеть. Приехал весь загорелый, в белых семейных трусах и рубашке красной с попугаями. А братья только что из церкви, все еще ладаном пахнут. Спрашивают его, а как же места святые с чудесами? А как же паломничества? Почесал Старший в голове и сказал, что это дело не уйдет, а мир тоже посмотреть нужно. Глаза у него загорелись, забегали; руки от горячки затряслись: это, мол, что… Вот умные люди говаривали, что нужно съездить на заграничные курорты, – там полная красотища!..

Снова братья его донимают, а как, мол, с жертвой-то церкви? Неужто, все что было, промотал вчистую? Кивнул тот головой разудало: как есть, вчистую!.. Так ведь было, на что отдать – это же вам, отсталым, не щи лаптем хлебать, это ж ци-ви-ли-за-ция! И стал рассказывать, как там на море люди живут весело да красиво. Как в ресторанах осьминогов с раками кушают, да на парусах и мотоциклах по волнам катаются. И что с женщинами там отношения очень даже простые и доступные, только деньги плати, – не то что в селе их «темном»… Цивилиза-а-ация!

Средний пришел домой и, что можно было, рассказал своей жене. Та глаза круглые сделала, рот на полную открыла и как затрещит! Нечего, мол, машины японской дожидаться, а давай проценты снимем да на море тоже поедем. Однова живем! Когда еще?.. Средний пошел к деловым, – а те сразу ему путевку на море-то и выдали. Легко! Правда, бумагу новую с печатью подписали и в договор прикололи. А как же! Так и Средний с женой в курорт поехали цивилизацию смотреть.

Младший после этих разговоров только и находил утешение, что в работе да в молитве. Отец с одра тихим взором своим укреплял его да молитвой своей пособлял. Матушка тоже молилась, пряча глаза свои кроткие, и пребывала в полном спокойствии.

…А осенью деловые стали скупать у селян урожай. Принялись считать да пересчитывать, договорами размахивать, и получилось, что селяне, все как один, в долгах оказались. Пробовали правды в городе сыскать, только из города приехали на страшных черных машинах еще более деловые. Назывались они «крутыми». Так они быстро порядок свой навели. У кого машины были, все до одной себе отобрали. Весь урожай, какой был, увезли. А имущества с хозяйствами под долги описали вплоть до последней табуретки. И строго сказали, нахмурив узки лобики и выпятив челюсти тяжелые, кто, мол, долги к зиме не погасит, того из села выгонят ни с чем.

Вот тут и выяснилось, что Младший один свободным остался, да еще с прибытком немалым. Оказывается, в монастыре благословили его продавать свой урожай в магазине одного из благотворителей, человека верующего и честного. Открыл тот магазины в городе, да свой урожай, а также Младшего, удачно продал. Так в городе в магазин тот очереди выстраивались, потому что у православных «все по-честному, все без обмана». А русский человек, как известно, обман не уважает.

И ведь будто сокрытым от всех осталось, как Младший урожай в город возил. Селяне своим заняты были, за ним особо и не смотрели: ну, ездит человек в город, как обычно. И на подъездах к городу деловые мытари не замечали его потрепанные обозы. Так, невидимкой, и свез он урожай в магазин православного хозяина.

Как и положено, третью часть пожертвовал Младший в обитель, а доход домой привез. Едет он верхом по улице родного села, а народ смурной сидит и горюнится. Рассказали ему историю деловую. Как понял тот, в чем дело, так опять коня своего в сторону монастыря направил, да и ускакал. А народ только головами тяжелыми закивал: что за дело, мол, богачу до их лишений…

Вернулся Младший только утром, да не один. С ним казаки приехали, монах в очках и боевой генерал на машине с антеннами. Рассказал, что как раз из дивизии в монастырь с офицерами креститься приехал перед боевой операцией. Через полчаса сюда же и крутые на черных машинах пожаловали. Прошли все вместе в трактир, но не пить-закусывать, а с долгами разбираться за стол сели. Когда подсчитали, выяснилось, что всех долгов на несколько тысяч-то и было. Тогда принес Младший эти деньги из дому да принародно с крутыми и расплатился. А генерал приказал еще все договоры кабальные при них порвать. Так селянам и вернули хозяйства и свободу.

А вечером встал с одра и вышел к селянам Отец, седой как лунь, на палочку тяжко опираясь. Видно, все остатки сил стариковских собрал, но слово сказал. Сколько уж раз селяне слышали от него про третью часть во славу Божию, а только сейчас, когда через горе прошли, все поняли до самого донышка. И пошли всем миром в церковь и стали там на всенощную. И священник молодой до слез всех растрогал своим всенародным покаянием. И простили батюшке с легкостью, потому что сами на соблазн попались да беды нахлебались.

И всю ночь народ православный перед Казанской хвалебные песни сквозь слезы на коленях пел. А под утро вскричал блаженный, – Пресвятая улыбалась деткам неразумным, как мать милая да ласковая. А на образе Ее чудотворном миро душистое росой высыпало.