Текст книги "Бортовой журнал 6"

Надо его подвергнуть, то есть лишить всего, а потом посмотреть – так ли он любит Отчизну милую, нет ли стенаний, не сыплется ли из него чего-либо – проклятия, например.

* * *

Союз – приют для ущербных. Сильным союзы не нужны.

А какие у нас все еще есть союзы? У нас все еще есть Союз писателей (и не один), Союз кинематографистов, Союз композиторов, Союз журналистов, Союз художников, Союз архитекторов и еще какая-то мелочь, загребаемая горстями.

Дело в том, что в Союзах остается еще кое-какая собственность, что не может не волновать.

А кого волнует собственность, оставленная пока еще союзам? Она волнует чиновников. Чиновник – это тот, кого волнует собственность.

Какая же защита от чиновника? Защитой от чиновника служит другой чиновник, принятый в Союз.

И не просто чиновник, а какой-нибудь губернатор.

Мало того что этим орлам пишутся докторские диссертации учеными, привыкшими писать научные труды для собственного начальства, но их еще и в Союзы принимают.

Но как приятно: губернатор-писатель, губернатор-композитор, он же – журналист и архитектор.

И не просто докторская диссертация на тему «Канализация огромного мегаполиса», а еще и небольшая сюита, сочиненная им по дороге в буфет. Сказал три слова подряд – Союз журналистов, ткнул рукой схему метрополитена – Союз архитекторов, взял в руки кисть и положил ее на холст – Союз художников, чихнул – Союз ветеранов труда.

Господи! Пошли им всем огромное психическое здоровье.

* * *

«Совести их случалось грубеть от длительной привычки к греху!» – вот такую надпись я изобразил бы на специальной табличке, предназначенной для прикалывания на грудь всем усопшим чиновникам.

Я бы попросил у Всевышнего только об одной привилегии: лично ее туда доставлять.

* * *

Служба подводника считается одной из опаснейших специальностей на земле.

В подводники всегда шли самые отчаянные головы. С того момента, как они ступали на корабль, главным для них становилась способность действовать быстро, автоматически исполняя целый набор заученных движений.

Сигнал тревоги мог застать человека в любой миг. В это время надо было сначала выполнить ряд обязательных действий, а затем уже осознать происходящее – так подводник становился частью машины, поведение которой не всегда было понятно даже ее создателям – жизнь придумывает иногда невообразимые вещи.

С первого своего дня подводники будут тонуть, гореть, блуждать в дыму, задыхаться, падать с ускользающей из-под ног палубы за борт, замерзать в ледяной воде. Они будут проваливаться на глубину, и их тела вода будет рвать на куски вместе с металлом.

Смерть для них станет делом обычным, к ее присутствию потом привыкают.

Кто-то не выдержит и уйдет, но те, что останутся, станут самым надежным человеческим материалом.

Земля и все на земле будут для них нескончаемым праздником, а то, что там, под водой – настоящей работой и жизнью. Вот поэтому все земные заботы представляются им одной очень большой ерундой.

Военно-морской флот – дорогое удовольствие. Подводный – тем более.

Одна подводная лодка может стоить столько же, сколько и маленький город.

Советский военно-морской флот был одним из самых многочисленных, а подводный флот страны Советов превосходил все подводные флоты мира вместе взятые.

Сейчас это уже история. Флот пропадает на глазах, а подводный – пропал почти полностью. То, что имеется, доживает отпущенные ему дни, то, что создается, безнадежно отстает уже на стадии зарождения.

Все, что есть у России сегодня, – это остатки. Флоту в России не привыкать погибать.

Он погибал очень часто.

Нужен ли России флот?

Похоже, этот вопрос до сих пор не решен.

* * *

Украшением власти служат ум и глаз сверканье. Причем одно абсолютно не смотрится без другого. Я осмелюсь даже предположить, что одно без другого просто не существует.

Если есть у власти ум, то сейчас же жди сверканья, и если получилось сверканье, то вот вам и ум.

* * *

В общении друг с другом чиновники более всего полагаются на интуицию, на взор, на взгляд, на наклон головы.

Для этого им совсем не нужно слов, а такое слово, как «деньги», вообще не произносится, в нем нет никакой необходимости. Все угадывается по радости в уголках глаз. Капнуло – и радость, капнуло – еще одна. А иначе зачем? Ради чего? Во имя чего?

А иначе все превращается в обыденность, в мысли о том, как сдержать инфляцию. Причем эти мысли – правило игры. Об этом принято говорить. Сказал: «Надо сдержать инфляцию!» Тебе ответили: «Надо сдержать!» – значит, свой.

Для несвоих существуют походы премьера на коровьи фермы.

Там изучается вопрос.

Все это напоминает сельские новости из радиоточки. Новости – сами по себе, грязь – сама по себе.

И все уже понимают, что если говорят о снижении налогов, то это означает, что скоро их будет больше, а если говорят о пенсиях, – цены подскочат.

Производство? Да? У нас есть производство?

Сельское хозяйство – и его тоже нет. Совсем нетрудно понять то, о чем говорят чиновники.

Каждая чиновничья мысль – это отрицание истины.

И предела никак не достичь.

Чего только стоит этот, как его, фонд! О каких только процентах я не слышал – и десять годовых, и два годовых, и три с половиной.

Он нужен для того, чтобы «чуть чего». А «чуть чего» уже случилось, но в Америке. То есть это «чуть» – для Америки?

И есть, наверное, управляющая компания, которая всем этим фондом управляет, и есть, наверное, комиссионные, выплачиваемые той компанией, что продает нам бумагу, тем, кто эту бумагу за нас у них покупает.

И все понимают, что это деньги, которые уже никогда не будут деньгами, и что есть совершенно другие деньги, на совершенно других счетах, но все молчат – тссссс! – правила игры.

Мы совсем ничего не сказали о верхушечном украшении власти, а ведь оно и бросается в глаза прежде всего.

У всего, знаете ли, есть верхушка, у власти тоже, и вот на этой верхушке должно быть украшение. Не что-то такое развесистое, чтоб издалека было видно, но нечто благородное, подчеркивающее, так сказать, чтоб окружающим… и вообще..

Я считаю, что это честность.

И обязательно чтоб она была с бубенчиками.

* * *

Вот я все думаю: танцуют ли наши начальники?

Приходит мне на ум, что танцуют.

А раз танцуют, то и кокетничают. Вот оно откуда все берется. Вот мы и нашли первопричину гнусности, подлости, сальности и воровства.

* * *

«Религиозные и нравственные качества наши были в точности такими, какими мы сами их себе представляли!»

Не пугайтесь. Это эпитафия.

* * *

Палуба уходит из-под ног, и я лечу вверх тормашками, а потом просыпаюсь и понимаю, что это сон.

Мне снится подводная лодка и то, как мы проваливались на глубину. Мы успели провалиться на пятьсот метров, а потом кормой выскочили на поверхность, а под нами было пять километров. Долго падать? Да нет, совсем не долго.

Когда снится такое – это самый крепкий сон.

А еще снится строй, мы стоим на пирсе, и нам что-то говорит старпом. Что он говорит? Не слышно что-то.

Подводникам часто снится лодка. Лихое было время, и мы сами были лихие.

Жизнь на земле – великий праздник. Под водой – работа, работа, работа. По две вахты в сутки, по четыре часа каждая. Трехсменка. Двести пятьдесят суток в году. А по триста можно? Можно, но только как бы не тронуться, не рехнуться.

И никто не говорит «последняя автономка», нельзя говорить «последняя». И «лучший экипаж» говорить нельзя. Лучших забирает море. Нет, нет, мы не лучшие, мы обычные, таких много.

И отпуск никогда не давали догулять сполна. Все время отзывали – и снова в море.

Тогда готовились к войне. К большой войне. Все время готовились. Вот эта готовность к войне нас и отличала.

Сейчас вглядываюсь в фотографии тех лет. Многих ребят уже нет. Хорошие лица. У подводников хорошие лица. И фотографировать тогда не давали – всюду секреты – но мы друг друга щелкали. Втихаря.

А дома – жена и дети. Дом – маленькая квартирка с холодными батареями.

Люди с хорошими лицами должны жить в маленьких квартирках с холодными батареями.

И снег. На севере всегда снег, снег. Солнце и снег. Ветер в лицо. Твердая ледяная крошка сечет лицо в кровь.

Подводники бегут на лодку по штормовому предупреждению.

Ветер такой, что валит на землю, а мы бежим, бежим. Ночью, конечно. Я столько раз бежал ночью.

А лето только два месяца, но снег пойти может. Северный флот. И так десять лет. «Главное – это люди». Так говорили. Такие были лозунги. Я их запомнил.

* * *

Любые перемены в армии – во благо. Любой застой генералов – во вред.

Генералы, как и говно в организме, – должны идти.

* * *

НАТО встанет на наших границах. Обязательно. Если б я был НАТО, я именно так бы и поступил – встал бы.

Грузия и Украина уйдут, а там и Армению уговорят – ей очень хочется в Евросоюз.

И все эти мечты о том, что Украина расколется на две части, – это все извлеченное на свет Божий детское место, там ребенка давно уже нет.

Продажны все, так что купят, кого еще не купили, и «Севастополь, Севастополь, город русских моряков» будет городом натовских моряков. Наши официальные органы возмущены, естественно, но это у них такие настольные игры.

Они же нас забором окружают. Вот за их забором мы и будем жить.

Чтоб не баловались.

Завоевывать нас никто не собирается – территория никому не нужна. За ней же ухаживать надо – мыть тротуары с мылом, например, и людей воспитывать. А кому охота мыть наши тротуары? Это мы сами когда-нибудь потихоньку научимся. Под их наблюдением.

Встанут – Буш не зря прилетел.

Все-таки ведущая экономика мира, и даже если их доллар до рубля упадет, то ничего им не сделается. Они эти свои неудобства по всему миру размажут, и поплетутся все другие экономики подсчитывать свои убытки.

И евро никуда не денется.

Конечно, можно продержаться какое-то время, принимая в Евросоюз новых членов, но часть американских долгов европейцы все равно на себя берут. Дважды два всегда будет четыре.

Это у нас дважды два получается двадцать четыре: двадцать воруем, четыре в уме, – а все остальные же нормальные люди.

А вот когда они встанут на наших границах, то тогда и о суверенитете еще каких-нибудь наших республик можно будет подумать.

Уже сейчас наш Северный морской путь вызывает беспокойство у соседей по планете – правильно ли мы там все делаем, не гадим ли? И наши мысли насчет шельфа в Северном Ледовитом океане тоже кажутся всем очень подозрительными. А еще Америка озабочена вопросами справедливости – ей кажется, что Россия несправедливо владеет Сибирью. Реки все еще полны чистой воды – а за нее войны будущего, и лес мы бездумно вырубаем – и здесь нужен глаз мирового сообщества, и главное наше сокровище – газ – тоже почему-то достался не всей планете.

А союзников у России всегда было только два – ее армия и флот, но и эти уже почти отпрыгались.

С промышленностью мы справиться не можем, а из сельского хозяйства у нас осталось только само министерство.

Так что за нами приглядывать надо.

* * *

Душа, душка моя ненаглядная! Ну до чего же хороша!

До чего хороша она – душа чиновника. Она и умна, и чувствительна, а где надо – и богобоязненна, да, очень богобоязненная. Чуть и чего – разом за свечку, и уже стоят, причитая: «Господи, помилуй!»

Суки.

Не помилует он вас, суки, еще раз!

* * *

Спится чиновникам крепко. Совесть их имеет довольно других хлопот, ей некогда нарушать их покой. Она гостит у Праздности в обществе Похоти.

* * *

Россия – страна дворцовых переворотов. Тут правителя убивают ради правителя.

Тут все сделают тихо, но шило из мешка все равно будет торчать.

И не одно – ежик из шил.

Тут все должны соблюдать правила, а потом в какой-то момент – раз! – и все смешали – и на дворе уже новые правила.

И все временное – все на время. Дали покататься – а потом удавили.

То ли царя, то ли Бориса.

Новым страшно, потому что придет время, и они уже будут не такие новые.

Тогда приходит усталость.

Усталость от всего.

Потому что все ненадежно, не на кого опереться. Заверения – блуд. Закона нет.

Есть только разговоры о законе, мысли, мечты – пустая болтовня вечери.

А ведь все в природе по закону – и не по одному.

Нет закона – идешь против природы, а она вечная.

А ты – только замахиваешься на идею вечности.

Когда сын министра старушку на зеленом переходе, и ему за это ничего – это феодальное право.

Они феодалы. Готы на Руси.

Без закона нет будущего.

Значит ли это, что у России нет будущего?

Значит.

* * *

Будет ли Честь драться на дуэли? Не-а. Переродилась. Ей не до дуэлей.

* * *

Застрахован ли я от всякого соблазна покуситься на …? Застрахован. Почему и живу так весело.

* * *

Рассуждения о том, что нашей губернии начальник время от времени впадает в состояние глубокого счастья, я лично воспринимаю без тени улыбки.

А все потому, что я не питаю никакого отвращения, никакой ненависти и никакого предубеждения ни против самого начальника, ни против этого его недуга.

Мало того, я убежден, что от природы начальник наш награжден некоторой закваской, которая нет-нет да и подарит ему те минуты, когда он готов пускать радостные пузыри от любой ерунды.

* * *

Про НАТО меня уже спрашивали.

Недавно позвонили и спросили еще раз.

Это форма такая – звонят корреспонденты какого-нибудь печатного органа и спрашивают: «Ваше мнение о том, что НАТО встает на наших рубежах», – и я отвечаю. Только я отвечаю каждый раз по-другому. Ну, чтоб самому было интересно.

В этот раз я ответил: «Это отлично! Наконец теперь мы сможем сказать не просто «НАТО», а «товарищ НАТО». Оно, как только там встанет, на наших священных рубежах, так сразу же и превратится для нас в старшего товарища.

И оно нам будет указывать на что-нибудь, а мы это «что-нибудь» будем исполнять, и с нашей стороны это будет называться «адекватно реагировать».

Например, они скажут нам:

– Вы там коррупцию свою преодолели? А мы им:

– Вот только что и преодолели. Всех своих чиновников посадили на пятьсот лет каждого, а деньги у них отобрали и старушкам раздали!

– А пенсии свои привели в соответствие с нашими стандартами?

– Привели! Минимальная пенсия теперь 400 евро!

– А со счетами своих чиновников в наших банках разобрались? Это ж форменное безобразие! Они же со своими ворованными долларами лезут в нашу экономику! Они скоро всю нашу демократию с потрохами купят!

– Только что разобрались! Просим перевести их вклады назад в Россию, где мы их скормим сиротам.

– А как у вас с природой? Природу сохраняете? Не заливаете нефтью уникальную тундру?

– Сохраняем, сохраняем! Для себя мы бы, может, и не сохраняли, но для вас. Вот только что и начали сохранять! Прямо перед вашим вопросом!

– А как у вас с продуктами?

– Налаживается! Мы ваших фермеров завезли, и они такие урожаи на наших пустырях стали собирать – вы не поверите!

– А дороги?

– И дороги делаем! Под ваш стандарт!

– А мусор?

– И мусор убираем! И перерабатываем его! Представляете? И это так выгодно оказалось! Мы теперь из мусора природный газ получаем!

– И подметите в городе!

– Уже подметаем!

– И помойте там!

– Уже моем!

«Вы, наверное, шутите? – сказали мне в трубку. – Смеетесь?»

– «Ну что вы! – ответил я. – Я плачу!»

* * *

Насчет чиновников – это мое, любимое.

Люблю выписывать всякие их детали, деталюшечки.

Чиновники – это такая метахондрия, которая все никак не приживется на нашем организме, потому что ведет себя как вирус – жрет.

Книгу «Мертвые уши» сдал в «Новую». Хотят издавать. Жду. Спрашиваю с болью: «Кадыыыы?!»

* * *

Мне прислали письмо: «Уважаемый Александр Михайлович! Я, как председатель Самарского Славянского клуба, изучив вашу родословную, считаю, что Вас необходимо принять в наш Славянский клуб почетным членом, без предварительных условий. Остальные истинные славяне: Рапопорт Яков Эд-гарович, Эйдлин Григорий Самуилович и кандидат в члены клуба Хахалин Роман Альфредович – разделяют мою точку зрения.

Председатель Самарского Славянского клуба Курт-Аджиев Сергей Османович».

Я ответил, что я вступаю только в «Истинно Славянский клуб», и потому туда, где «не истинно», меня лучше не звать. Я отметил также, что чувствую, что руководимый Сергеем Османовичем клуб является таковым. Вот только название надо бы подправить. Добавить слово «Истинно». Относительно же борьбы со всякими проявлениями следует отметить, что в «истинно славянском» не с чем бороться, потому что все, что «не истинно», с порога отвергается.

Истинно же славяне постоянно пребывают в благодушном расположении духа, позволяя всем остальным славянам совершенствовать себя, для того чтобы в конце концов достичь состояния истинности.

* * *

Рекомендация молодой девушке, приславшей мне письмо: «Слово «респект» режет ухо старым козлам, интересующимся молодыми девушками». Может, «решпект» писать? Яда-же не знаю. Не то чтобы я за чистоту русского, э-м… языка, нет. Русский язык, э-м… не нуждается ни во мне, ни в прочих очистителях. Он сам очистится. Со временем. Как ручей, оставленный в покое. Что-то останется, но сгладится. Люблю его. Вкусный.

А в «Бортовом журнале» я пишу все короткое, замаскированное под доброжелательность.

* * *

Последняя поза моя дышала спокойствием и благородством.

* * *

Приятно быть помазанным на что-то приятное.

* * *

А вопросы «как помазали» и «чем помазали», на мой взгляд, совершенно лишние.

* * *

Глупость не свойственна нашим правителям. Им свойственна мудрость. Она в каждом слове, а также в каждом предложении, обращении, заявлении, уверении, подведении, опровержении. Она видна даже в недомолвках, в паузах, в запятых, в позах, в поворотах, в наклонах. Она во всем.

Если б они при этом еще и головой трясли, то она была бы и в тряске головой.

* * *

Представим себе на секунду, что у всех них выросли крылья.

На манер ангелов. Белые такие – перышко к перышку. И они с этими крыльями проводят все время, потому что их никак не снять, не отстегнуть. И заседания они проводят с крыльями, и в Думе выступают. Здорово.

Особенно все это хорошо смотрится в общественном туалете, при попытке оседлать унитаз.

* * *

Некоторые почетные граждане нашего города извинились перед еще более почетными.

Как это случилось?

Видите ли, эти почетные граждане поставили свои подписи под письмом, в котором говорилось, что в нашем городе разрушаются старинные здания; но потом, когда им объяснили, что на месте тех самых старинных зданий, что на непросвещенный взгляд обывателя, так безжалостно истребляются, будут построены точь-в-точь такие же здания, но из современных материалов, они – те почетные граждане, как и примкнувшие к ним, отозвали свои подписи под тем письмом и принесли свои глубокие извинения.

Здорово!

* * *

У меня трижды отнимали Родину. 20 лет я защищал Советский Союз – нет теперь Советского Союза.

А потом у меня отняли город Баку – родился я там. Красивый, между прочим, город – выперли в один миг.

А теперь у меня отнимают Петербург.

По кусочку.

По чуть-чуть.

То сквер исчезнет, то старинная ограда сменится блистательным новоделом.

В этом городе жил мой прадед – профессор медицины. Здесь жила моя прабабушка – урожденная княжна Вяземская.

И еще один мой родственник здесь долгое время жил – князь Вяземский Петр Андреевич.

Нет, нет, мне не нужны титулы, и даже на родство с Петром Андреевичем я не претендую.

Я претендую на родство с этим городом, с камнями его мостовой. Тут мои предки кровь свою лили.

Тут Пушкин написал: «Твою погибель, смерть детей, с жестокой радостию вижу…», а Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона.»

Тут столько всего было.

Тут Гоголь писал свой «Невский проспект», а Карл Брюллов – портреты. На них удивительно одухотворенные лица.

Я живу тут 21 год.

Я родился в Баку, я защищал огромную страну, и потом меня – бездомного – этот город принял.

Я люблю этот город. Я люблю даже его торжественную мрачность, его нелюдимость и даже то, что он совсем не нуждается в своих жителях.

Но я в нем нуждаюсь. Я нуждаюсь в нем все время, каждый день, каждый миг.

Мне нужны его проспекты, его шпили, его небо, его купола.

Мне нужны его летящие в небесах ангелы и то, что выше них не должно быть никаких зданий, потому что над городом – так задумал великий Петр – вместе с ангелами реет сам Бог.

Мне нужны его улицы, дворцы, дома, парки, сады.

Мне нужен мой тополь. Ему было 125 лет, и он рос перед окнами дома, в котором я сейчас живу. Это был сильный, здоровый тополь – ни одной червоточины.

Его срубили ночью.

Как украли.

Срубили, расчистили под пустырь и ставят теперь на этом месте бетоностекляшку.

Мне не нужны лубочные кирпичи Петропавловской крепости и пыль от строительства бесконечных торгово-развлекательных комплексов.

И мне не надо, чтоб кто-то сначала разваливал до основания старинное здание, а затем на его месте поставил железобетонную основу, на которую потом будет наложен грим «с точь-в-точь с такими же барельефами».

Вы мне оставьте кирпичи. Там каждый кирпич с фамилией. Люди строили этот город и гордились тем, что они его строят. Они писали на кирпичах свои фамилии. Это именные кирпичи.

Те кирпичи и через сто лет не берет электродрель – ломаются сверла.

И к этим кирпичам они готовили специальный раствор. На совесть. Они клали кирпичи на совесть.

И вода в подвалах у них стояла только во времена наводнений, а не так, как сейчас.

Они хотели остаться в памяти потомков.

И они остались.

А теперь эту память – бульдозерами.

* * *

Страна непуганых. А все, что не пугано, то растет.

Чиновников – как вшей на тифозном.

Если верхний клык в челюсти не встречает сопротивление нижнего – ну нет его, этого нижнего, вырвали – то и выдвигается он из челюсти, превращаясь в клык Бабы-яги.

А бабушка все прихорашивается и на смотрины все ходит, на красоту свою намекая.

И в балах участвует, порхать все пытается в атласе да в парче заморской.

И речи умные говорит – не зря хлеб-то кушаем.

Но как ни старается бабушка, а все одно – клыки-то торчат. Ведьма.

А ведьма – потому что ведает, что творит. Страна ведьм.

Им тут конца не видно. Обложили. Племя. Это то племя, которому не хочется говорить «Здравствуй!».

Ему хочется сказать «Сдохни!».

* * *

Мы – цивилизация, порождающая мусор.

Вернее, из-за неспособности его перерабатывать нас и цивилизацией-то назвать очень трудно.

Более всего мы напоминаем пивные дрожжи, которые только едят и гадят под себя, а потом отходов жизнедеятельности становится столько, что жизнь дрожжей просто останавливается, прекращается и. пиво созрело.

Люди никак не могут согласиться с тем, что Земля живая, и, например, землетрясение в Китае они считают несчастьем, трагическим стечением обстоятельств.

Гниющий мусор – это прежде всего метан. Он способен вызвать куда больший парниковый эффект, чем пресловутый углекислый газ.

В некоторых странах уже существуют заводы по сортировке и переработке мусора. С каждым днем их становится больше. Что же Россия? Что-то есть и у нас. В Москве есть завод да в Петербурге еще один.

А у наших северных соседей мусорные машины уже ходят на биогазе, и заводы по переработке мусора напоминают именно заводы – современные, чистые.

Я как-то спросил у одного чиновника в Карелии:

– Почему бы не купить именно такие заводы?

– Время не пришло. Мы мусор будем жечь. Нам нужен завод по сжиганию.

– Но перерабатывать же лучше, в том числе и для природы.

– Пока мы освоим эти технологии, мы от мусора умрем.

– Но биогаз? Вся Европа…

– У нас есть природный газ.

Вот и весь сказ. Есть природный газ и есть так называемые полигоны – место для своза мусора.

Нагадим здесь – перейдем на следующее место.

Бюджетные деньги выделяются не на переработку мусора. Они выделяются на помещение его на полигоны. Вот и осваиваем. Территории. А потом эти территории назовем Родиной.

Россия не Китай. Авось не тряхнет.

* * *

Мозг мой воспламеняется от одной только мысли о наших несомненных успехах.

И сейчас же рисуются картины будущего: все женщины идут по полю, в сарафанах, а мужчины с косами, в рубахах навыпуск.

Под картиной надпись: «Кризис во благо».

* * *

«Бедняга жил в темноте!» – так и напишут на его могиле. Я бы хотел, чтобы эта надпись украшала каждую могилу каждого члена Законодательного собрания.

* * *

Не знаю, подлинно не знаю, зачем я в общениях отметаюсь.

Ведь я же тут. Весь. Абсолютно. Я же…

Но новому начальству видней.

Оно-то – ого-го-го – новые виды имеет. И виды эти… Отечество… господа… тризна… Отчизна…

И только и делов-то, что приказать, а я-то. Мне скажи только: «Ну что, старик, готов?» – Ая: «Готов, ваше сиятельство!»

С тем бы и полетели.

На хер.

* * *

«В этом деле нет никакого другого искуса, кроме того искуса, что уже был. Словом, борьба, обращаю ваше внимание на глубинное значение этого слова, борьба, господа, предстоит нам нешуточная. Борьба с тем самым злом, неотъемлемой частью которого мы с вами и являемся. Многие канут. Многие останутся без ничего. Но надо, господа! Надо начинать! Не надо слез! Не надо того, что называется муками! Все…»– и дальше речь оборвалась. Автор скончался.

То была речь о коррупции.

* * *

Премьеры иногда возвращаются. Говорят, преступников тянет на место преступления.

* * *

Разъятие плоти хорошо только в том случае, ежели то плоть чиновника.

И не любознательности ради, а только лишь в поисках истины.

Я убежден, что истина скрывается от нас именно там.

* * *

Сердце мое окончательно установилось на своем месте, когда я услышал о том, какие меры принимаются для спасения России. Я давно убежден, что Россию надо спасать. И делать это надо постоянно с благородным выражением лица.

Трудно себе представить иное выражение, когда дело касается любезного Отечества, и все-таки на секунду я себе его представил.

Ну что тут сказать? Мерзость, господа, мерзость.

* * *

– Как же это? Что это? Не прерывайте меня! Дайте же мне сообразить! Как это «У нас ничего нет своего?» – Так! – сказали мне, после чего что-то упало у меня в грудях.

– Да неужто? – сказал я себе. – Ужто! – сказали мне и рассыпались в прах. То была сцена из «Макбета». При жизни Шекспира игральный вариант.

* * *

За старинным зданием Военно-Морского музея на стрелке Васильевского острова показалось новое здание – настоящий архитектурный шедевр. Боюсь, что скоро весь Петербург будет выглядеть именно таким образом: за дворцами будет выситься стеклянно-плиточное нечто.

Немедленно хочется узнать фамилии всех тех, кто в этом деле участвовал.

И вообще, хочется знать: есть ли у нас в городе главный архитектор, и если он есть, его имя должно быть у всех на устах.

Можно, конечно, обладать невеликим художественным вкусом.

Можно, в конце концов, вообще не иметь никакого вкуса, но и в том и в другом случае это должно быть делом частным, личным.

Ну нет вкуса, не повезло, сочувствие хочется выразить.

Нет вкуса – считай, калека.

И все бы ничего, вот только этот калека навязывает свое убожество всему городу.

«Я памятник себе воздвиг нерукотворный! – воскликнул как-то Александр свет Сергеевич.

А тут возвели памятник рукотворный. Не боятся ни памяти людской, ни вечности.

Бедный Петр Великий! Бедный Павел! Цари Николаи, цари Александры! Ох и ворочаются же они в своих гробах!

Ох и ежатся! Отдали дитя свое в руки простолюдинам, вот вам дитя-то и искалечат.

Есть такое очень мягкое определение пошлости: «Пошлость – это неправильно понятая ценность».

Что-то многовато ее, нынче. Тонет в ней город.

И такие вот «дивные» исполины обступят со всех сторон маленькие игрушечные дворцы.

Поднимутся к небесам страшные стекляшки, а все прекрасное омельчает, съежится, уйдет вниз.

И над ангелами, хранящими этот город, станут реять совсем иные ангелы.

* * *

«Меня редко удавалось провести фальшивыми звуками. Строгие позы и важные физиономии также не производят на меня ни малейшего давления.

Другие же орудия обмана – торжественные голоса, например, оказывают на меня такое же действие, что и птичий помет, слетающий с небес, – я сейчас же начинаю очищаться.

Отсюда – судорожное очищение мною своей одежды прилюдно может означать только одно – мне лгут».

Монтень.

* * *

Моего слуха коснулось вот что: «Мы еще встанем!»

Никак не могу понять, почему мы все время ложимся?

И что это за положение такое, при котором надо эпизодически вставать на карачки?

Преданность, Ваше Высокопревосходительство, всякое испытание превозмочь может.

Оттого и множатся они. Преданные.

И в кручине утешат, а уж в радости-то, в радости-то, Господи, в радости-то как они спляшут!

И сопельки утрут, ежели таковые от страха из носа выступят.

* * *

В России конституционное начало должно быть разлито везде. Куда ни кинься – а там начало.

Многоголовое.

Но если уж есть начало, то и конец должен быть, я полагаю.

Интересно, как выглядит конституционный конец?

* * *

Руководящая нить в нашей конституции – это веселая ее сторона.

У нас веселая конституция, в которой что ни статья, то настоящее, всенародное веселье.

Я не представляю себе иной конституции. Например, я не представляю себе угрюмой конституции, где что ни статья – то плач.

* * *

Все должно быть улажено с положительным удовлетворением, чтоб не имели место всякие там опасения, что не всем членам Законодательного собрания хватит по куску.

Все должно быть с твердость и достоинством.

Берем, значит, по куску и отправляем все это, раскрывши широко, привольно. только во благо, смею заметить. только во благо. Отечества, Отчества. Отчизны. да так, что и слеза невольная, бывало, побежит да и капнет прямо-таки в тарелку.

* * *

Истинное, смею заметить, господа, искусство управления заключается не в строгости – нет, не в строгости оно заключается, нет – но в том благодушии, которое в соединении с прямодушием извлекает на свет Божий дань благодарности из самый черствых и злобных сердец.

* * *

Каждый день в течение по крайней мере десяти лет мы с самого утра пытаемся поправить наши дела. К обеду желание это только укрепляется посредством поглощения первого и второго. После обеда начинает казаться, что дела идут, в общем-то, не так уж и плохо, и до ужина только ворошим на столах бумаги, полагая, что на ужин ожидается холодная севрюжина.

После севрюжины – пока она угасает в желудке – кажется, что дела идут просто отлично.

С последним сигналом, полученным от самого труднорастворимого куска оной, приходит чувство беспокойства и неуверенности в завтрашнем дне.

Всю ночь хочется перемен.

* * *

Удивительно! А что нам удивительно? Нам все удивительно! Мы постоянно находимся в состоянии удивления относительно того, сколько тратится времени и сил для поддержания нравственности в народе.

* * *

Для поддержания нравственности лучше все подходят очереди, ибо нет у нас ничего более нравственного, чем очередь. Встал и сейчас же узнал свой номер.

Это знание так успокаивает.

* * *

Меня спросили о фосгене.

5 июня около 11 часов утра в гороЦицикаркар (китайская провинция Хэйлунцзян, граничащая с Россией) при разрезании поступившего на утилизацию газового баллона произошла утечка неизвестного газа, повлекшая смерть троих и отравление еще восьми человек. Установили – газом был фосген.