Текст книги "Декабрьский вечер"

Александр Полярный
Декабрьский вечер

© Александр Полярный, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

Он посмотрел на звёзды – в них был ответ на всё

Часть первая

Глава 1

В небе сияют звёзды, а на земле искрится снег. Он густой, лёгкий и кажется мягким и уютным, но это обманчивое впечатление: ляжешь в такую снежную постель – и не заметишь, как замёрзнешь насмерть. А шагнёшь на такую пушистую снежную шапку или на тонкое стекло льда – и провалишься по колено.

В Арктике всегда снег и лёд, и Даниэль привык не доверять им.

Об этом его предупредила мама, ещё давно, когда они только приехали сюда пять лет назад. Мама Даниэля – учёный, она занимается океанографией и много времени проводит на берегу, закутанная в тёплую куртку и шапку, вглядываясь в чёрные волны с белыми барашками пены. Даниэль думает, что для взятия проб или записи наблюдений не нужно так долго стоять на пронизывающем ледяном ветру, но мама остаётся у океана, пока её брови и ресницы не покрываются белой корочкой льда, а щёки не делаются красными от мороза. Тогда она возвращается домой, плотно закрывает за собой дверь, отсекая воющий снаружи ветер от уютного тепла их жилища, и стучит ногами в тяжёлых ботинках, сбивая с них снег.

Иногда Даниэлю кажется, что океан маме ближе, чем он, её сын.

Даниэль занимается домашними делами: моет посуду, готовит еду, которую доставляют на их станцию в специальных контейнерах, стирает одежду и собирает по всему дому бумаги с мамиными записями. В уголках и на полях истерзанных карандашом листов (чернила замерзают на таком морозе) бугрятся волны.

– Ужин готов! – кричит Даниэль из крохотного закутка, который у них считается кухней.

Мама не отвечает – она уже сидит за компьютером, торопливо вбивая в него новые данные.

Даниэль накладывает в миску разогретые макароны с мясом, заливает всё кетчупом и несёт в комнату. Ставит на краешек стола, сдвигая какие-то блокноты и бумаги, и повторяет:

– Ужин, мам.

– Угу.

Она даже не оборачивается – только всматривается в бегущие по экрану компьютера строчки, пряча подбородок в высокий воротник свитера.

Даниэль вздыхает и садится на диван, принимаясь за еду. Он возит вилкой в миске и думает о ветре, о бесконечном снеге, обманчивом солнце, которое слепит глаза, но совсем не греет, и об океане, который отнял у него маму.

Когда Даниэлю было пять, они с мамой жили совсем в другом городе – там было солнце, которое грело, были цветы и трава, а летом летали бабочки. Потом маму пригласили в исследовательскую экспедицию, а Даниэль остался жить у бабушки. Когда мама вернулась и Даниэль её обнял, радуясь встрече, ему показалось, что она стала какой-то другой – будто холод вечных ледников поселился в её теле навсегда. Той же ночью Даниэль проснулся от громких голосов, доносящихся из кухни: мама спорила с бабушкой.

Даниэль подкрался к двери, осторожно её приоткрыл и высунул голову в коридор, чтобы лучше слышать.

– Ты же только что вернулась!

– Но я и уезжаю не завтра…

– Два месяца – это всё равно что завтра!

– Это моя работа!

– Найди другую!

Даниэль не всё понял, но очень испугался. Он выбежал в коридор, кинулся в кухню и крепко-крепко обнял маму за шею.

– Не уезжай! – плакал Даниэль. – Ты же только что вернулась!

От мамы пахло морозом, травой и какими-то ягодами. Она обняла Даниэля в ответ, но ничего не сказала.

Даниэль больше не слышал разговоров – теперь они велись шёпотом в бабушкиной комнате, чтобы его не разбудить. Бабушка, папина мама, отказывалась оставаться с внуком надолго. Родители Даниэля даже не были женаты, и бабушка не слишком радовалась, что на неё «повесили» мальчика. Маму пригласили в очень важную исследовательскую экспедицию, потому что она была очень хорошим специалистом, одним из лучших в мире, но ей нужно было уехать очень надолго. На год. Может быть, на два. Она говорила «как пойдет». А когда взрослые так говорят, это значит, что они сами не знают ответа и не очень-то хотят его искать.

Папу Даниэль никогда не видел, знал только имя – доктор Майкл Стивенсон. Мама рассказывала о нём с неохотой. Говорила, они виделись всего пару раз. Папа тоже был исследователем, только изучал что-то другое и ездил по всему миру.

И маме пришлось поставить условие тем, кто пригласил её в экспедицию: она берёт Даниэля с собой в Арктику жить на станции. Сначала Даниэль обрадовался, потому что мама всегда будет рядом – и ещё потому что всегда будет Новый год. Ведь если снег – значит, скоро Новый год, а если всегда снег – значит, всегда Новый год.

Даниэль забрался в старый бабушкин книжный шкаф, нашёл там энциклопедию и начал читать про Арктику (он был очень смышлёный мальчик и в пять лет уже умел читать). Оказалось, что Арктика – это почти Северный полюс, там белые медведи и вечные льды. И полярная ночь. И очень холодно. Даниэль не любил холод: он легко простужался, часто болел и потом долго кашлял. Но маме нужна была Арктика, и снег, и мороз, а Даниэлю нужна была мама.

Потом они приехали в Арктику. Это был очень долгий путь. Комитет сказал маме: «Под вашу ответственность», – и мама согласилась. У неё не было выхода.

Часть времени они жили на базе, часть – в ближайшем городе, до которого было девять километров пути. Обычно в декабре слишком холодно, чтобы проводить исследования, и эту часть зимы Даниэль с мамой проводили в городе, в квартире. Но в этот раз мама сказала, что пришла какая-то важная информация, которую надо «успеть сверить с нашими данными», поэтому они поехали на станцию.

Даниэль уже вырос, он знает, что вечный снег не значит вечный Новый год, но они всегда встречают его вместе, в городской квартире, и он очень хочет успеть вернуться.

Но когда Даниэль спросил об этом маму, она как-то странно на него посмотрела и сказала: «Я думала, ты взрослее». Даниэлю стало обидно. Он знал, что мамина работа очень важна «для мира и человечества», и ещё для неё самой. А для него был важен Новый год. С ней. И дело не в том, взрослый он или нет.

Даниэль просыпается среди ночи от маминого кашля. Она уже довольно давно кашляет, с тех пор, как они вернулись на станцию, но когда он спрашивает, не заболела ли она, отмахивается и говорит, что всё в порядке. И снова кашляет.

Вчера мама кашляла так сильно, что пролила суп из ложки, которую держала в руке. Даниэль сразу вскочил и побежал за тряпкой, чтобы вытереть стол, а когда вернулся, мама снова сидела за своим рабочим столом и смотрела в компьютер. Она сказала, что больше не хочет есть, потому что у неё пропал аппетит.

Даниэль забрал мамину тарелку и унёс на кухню. Куриный суп был жёлтым-жёлтым и напоминал солнце.

Из соседней комнаты снова доносится кашель, и Даниэль вылезает из кровати.

В маминой спальне темно, хотя в углу горит тусклая лампа и всюду разбросаны книги.

Даниэль на цыпочках пробирается мимо них и присаживается на краешек маминой кровати. Она не спит, а кашляет, прижав ко рту край одеяла.

– Мам, с тобой всё в порядке?

Вместо ответа мама снова заходится кашлем, хотя и пытается кивнуть. Получается у неё плохо, она вся сотрясается от приступа. Даниэль тянется пощупать маме лоб. Горячий. Мамины глаза блестят в темноте. Наверное, это отражается свет лампы. А ещё мама как будто бы очень румяная. Наверное, это отсвет от штор. Или от одеяла.

– Принести аптечку?

Со станции все разъехались, потому что декабрь. Другие исследователи возвращаются к своим семьям, туда, где тепло, а они с мамой нет, потому что им некуда возвращаться – бабушка не хочет, чтобы они жили у неё. Но даже если бы хотела, это далеко и «намного разумнее зимовать в городе и уезжать обратно на станцию при первой возможности».

Врач тоже уехал – станция должна быть пуста и закрыта до возвращения остальных полярников. Здесь только они с мамой, у мамы кашель и слишком блестят глаза.

Даниэль уходит за аптечкой (белой пластиковой коробкой с большим красным крестом), возвращается с ней и ещё стаканом воды. Он даёт маме таблетки и трогает лоб, ждёт, когда тот станет не таким горячим. Потом мама засыпает, но даже во сне продолжает кашлять и иногда что-то бормочет.

Даниэль идёт в свою комнату, берёт одеяло и ложится спать на полу рядом с маминой кроватью, подстелив ещё несколько одеял, найденных в её комнате.

Глава 2

Даниэль просыпается и смотрит на часы. У него красивые наручные часы на двадцать четыре деления, потому что в полярную ночь ты не знаешь, утро сейчас или вечер. А по часам всё понятно. Часы ему подарили на день рождения, 21 мая, от всей экспедиции. 21 мая – День полярника, и хотя сначала остальным учёным не нравилось, что на станции живёт ребенок, постепенно они привыкли. А когда узнали, что его день рождения совпадает с их профессиональным праздником, решили, что это добрый знак.

Большинство учёных – мужчины с длинными бородами и большими глазами, в которых будто сверкают льдинки.

Когда Даниэль был маленький, он прочитал сказку о Снежной королеве и стал приставать к полярникам с вопросами, видели ли они её когда-нибудь (потому что северного оленя, такого же, как в сказке, он видел своими глазами, а значит, и королева должна быть). Все от него отмахивались и говорили, чтобы не мешал. А ещё с укором смотрели на маму, которая поджимала губы и говорила: «Даниэль, не мешай работать».

Тогда Даниэль заплакал и пошёл к себе в комнату.

По дороге его заметил Джон, их механик, и спросил, что случилось. Он дал Даниэлю апельсин и сказал, что дома его самого ждет сынишка, такой же, как Даниэль, и что он тоже любит сказку про Снежную королеву, потому что Джон говорит, что уезжает её искать.

– И вы её нашли? – спросил Даниэль.

Он уже перестал плакать и крепко держал в руках апельсин.

Джон засмеялся и ответил:

– Нет. И не думаю, что найдём.

– А почему тогда вы сюда возвращаетесь?

Джон усмехнулся и посмотрел в окно, за которым всё было белым-белым от снега.

– Мне кажется, – сказал Джон, – каждый из нас – Кай, которого не нашла Герда. И даже если мы отдаляемся, в груди всегда остаётся осколок льда, который зовёт нас обратно.

Глава 3

Даниэль смотрит на часы – сейчас день.

За окно смотреть бесполезно, там темно.

Он пробует мамин лоб, но тот очень горячий, можно даже градусник не ставить. Даниэль пытается её разбудить, чтобы дать таблетку, но мама не просыпается. Она дышит часто, иногда покашливая, и на каждом выдохе слышен свист.

На станции есть специальная система связи, но Даниэль не умеет ею пользоваться. Он берёт в руки трубку, нажимает какие-то рычажки, крутит ручки. Наконец в трубке раздаётся шипение, и чей-то недовольный голос кричит:

– Алло! Алло!

– Моя мама больна, – говорит Даниэль, – пришлите врача!

– Что?

– Мама больна! Маргарет Остин, она известный учёный! Мы на станции «Аврора», я не могу её разбудить… – сбивчиво говорит Даниэль.

– Что за бред, – сердятся в трубке, – на станции не может быть ребенка.

– Может, я ведь есть! – отчаянно восклицает Даниэль.

Шипение.

– Мальчик, прекрати баловаться! – кричат в трубке. – Не отвлекай нас от настоящей работы!

– Но…

Шипение обрывается, становится тихо. Даниэль кладёт трубку обратно на рычажок и возвращается к маме в спальню.

Глава 4

Когда Даниэлю было семь, он захотел собаку. Многие дети хотят домашнего питомца, и Даниэль тоже хотел. Когда он жил у бабушки в солнечном городе, у них была собака, её звали Лайла. Она жила во дворе в будке, лаяла на всех прохожих и давала себя погладить, если Даниэль приносил ей что-нибудь вкусное. Когда она видела, что Даниэль спускается по ступеням, то вставала и начинала вилять хвостом. Как будто даже улыбалась. Они дружили.

Но в Арктике не заведёшь собаку и уж тем более не поселишь её в будке снаружи – она там замёрзнет.

Даниэлю очень хотелось, чтобы кто-нибудь радовался ему так же, как Лайла, а не просто говорил: «Иди поиграй» или «Иди учи уроки» (Даниэль занимался сам, по программе домашнего обучения). Поэтому он приставал к маме и спрашивал, можно ли привезти из города хотя бы хомячка. Он бы жил на станции в клетке, а Даниэль ухаживал бы за ним, кормил бы размороженными овощами, а хомячок радовался бы ему и запихивал морковку за щёку.

Сначала мама молчала и делала вид, что не слышит. Но Даниэль не успокаивался, и она начала злиться. «Какой ещё хомячок? – воскликнула она. – Что за глупости! На станции не может быть хомячка!»

– Но детей тоже не может быть на станции, а я есть, – сказал Даниэль.

Мама ничего не ответила, только посмотрела на него своими большими серыми глазами, и Даниэль увидел в них льдинки. Потом он узнал, что официально вообще не числился на станции, а взрослые «закрыли на него глаза», потому что мама была очень ценным специалистом и им пришлось согласиться. Даниэль долго думал, что означает «закрыть на кого-то глаза», а потом понял: это когда он заходит в комнату и пытается с кем-то заговорить или показать рисунок, а все взрослые делают вид, что его здесь нет.

Хомячка Даниэлю так и не привезли (а ведь он помещался даже в карман куртки!). Он ходил очень грустный, и тогда механик Джон сказал ему:

– А ты заведи себе горностая.

– Как это?

Механик Джон подвёл Даниэля к окну и указал на снег. Там сидел рыжеватый зверёк с треугольной мордочкой и умными чёрными глазками.

– Это горностай, – сказал Джон. – Они часто забегают на территорию. Хорошо, что сейчас лето, а то зимой они белые и увидеть их можно только благодаря чёрному кончику хвоста.

Джон засмеялся.

– Но как я его заведу? – спросил Даниэль. – Он ведь там, а я здесь.

– А тебе обязательно, чтобы он был рядом с тобой? – спросил Джон.

– Конечно. Как же тогда с ним дружить?

– Дружить можно и на расстоянии, – ответил Джон. – В дружбе главное не находиться всегда рядом, а хорошо относиться и заботиться.

Даниэль вспомнил Лайлу, которая вообще-то жила во дворе, а не в доме, и кивнул. С тех пор он стал выносить на улицу остатки еды для горностая и даже дал ему имя – Молния. Потому что он бегал по белому снегу быстро, как молния по небу, и был почти такого же цвета.

Мама сердилась и говорила, что если все начнут подкармливать горностаев, то это нарушит естественный пищевой цикл животных, что может повлиять на уклад жизни коренных народов Арктики и даже поставить их существование под угрозу.

Но Джон говорил: «У всех должны быть друзья», и тогда она поджимала губы и возвращалась к своим записям.

Глава 5

Даниэль просидел у маминой постели ещё два часа, но она так и не пришла в себя. И лоб у неё все такой же горячий, а Даниэль не может дать ей таблетки, потому что она не в силах их проглотить. Можно было бы сделать укол (в аптечке лежат шприцы и ампулы), но Даниэль не знает, как.

Он думает, что делать.

«Вот бы здесь был кто-то из взрослых», – вздыхает Даниэль. А потом понимает, что он уже и сам почти взрослый, ему ведь скоро одиннадцать. Про таких как он говорят «подросток», но звучит это как что-то плохое, пренебрежительное, как будто на пути из ребёнка во взрослого ты превращаешься в какой-то недоделыш.

Даниэль слоняется по непривычно пустой станции. В ней удивительно тихо, даже приборы не пищат.

Он снова трогает мамин лоб, она лежит с закрытыми глазами и открытым ртом. «Лучше бы это я заболел», – думает Даниэль.

Удивительно, но с тех пор, как Даниэль начал жить с мамой, он почти перестал болеть. Психолог на станции сказал, что простуды Даниэля были «психосоматическими», что так он пытался привлечь к себе внимание и заставить её остаться рядом, а не уезжать в очередную экспедицию. Мама тогда странно посмотрела на Даниэля, а он покраснел и отвёл глаза. «Это подсознательное, – добавил психолог, – он неспециально».

Даниэль подходит к маминой кровати и наклоняется послушать её дыхание – слышен ли ещё свист? Но теперь к свисту добавился какой-то хрип и клокотание, и Даниэлю кажется, что это океан шумит в маминой груди. Как будто она так много времени проводила рядом с ним, что брызги попали в неё, разрослись, и теперь волны бьются о лёгкие.

Даниэль берёт маму за руку – пощупать пульс, и волны маминого океана слабо бьют ему в подушечки пальцев.

Часть вторая

Глава 6

Снег под ногами должен хрустеть, но Даниэль этого не слышит, потому что на нём маска, шапка и капюшон куртки. За плечами рюкзак с едой в специальном термопакете и водой в специальной бутылке, которая не даёт ей замёрзнуть. В кармане компас и фонарик.

За спиной станция и мама.

Над ним небо и звёзды где-то в вышине, а вокруг – снег, снег, снег, снег.

Станция находится между двух городов. Один в пятнадцати километрах, другой в девяти. Зимой они живут в том, который ближе, но он совсем маленький, мама говорит, там нет «нормальной инфраструктуры» и даже школы, потому что нет детей. Зато он ближе к станции, и оттуда на неё можно быстрее вернуться.

Но главное – там должен быть врач.

Даниэль осторожно ступает по снегу. Вокруг белым-бело. Даниэль вспоминает, как в детстве представлял, что это какой-то великан разлил пакет молока на свой великанский стол и оставил так.

Даниэль не смотрел на термометр. Он оделся так тепло, как только мог, и решил, что этого достаточно: если он будет знать, какой снаружи сильный мороз, то скорее замёрзнет. Будет шагать и думать: «Какая сейчас температура: минус тридцать или минус сорок?» – и идти станет только тяжелее.

Даниэль пробирается сквозь снег и думает о Молнии и Лайле. Было бы здорово, если бы они сейчас были здесь, рядом с ним, бежали у ног. Лайла гавкала бы и оглядывалась на Даниэля, как будто спрашивая: «Слышал, как звонко получилось?»

Ветер дует Даниэлю в лицо, кидая в него пригоршни снега, залепляя очки. Метель началась недавно, но кажется, что она длится уже не один час. И не один день. Всю жизнь. За белыми пулями метели, стреляющей Даниэлю по глазам, он едва замечает, когда покидает территорию станции и выходит за её границы. Перед ним расстилается белоснежная скатерть, кое-где разорванная пробивающимися из чёрных дыр кустарниками.

На секунду Даниэль замирает, глядя на компас. В детстве, когда он читал сказки, более лёгкий путь всегда оказывался неправильным, и нужно было выбирать тот, который труднее, тернистее. Но он не в сказке, и лишние шесть километров пешком могут стоить ему очень дорого.

Даниэль стирает с компаса успевшие налипнуть снежинки, смотрит на стрелку, которая указывает назад, и оглядывается. За спиной метель скрывает здание станции, как будто стирает ластиком картинку с листа, обнажая белизну бумаги. Даниэлю вдруг делается ужасно страшно. Он поправляет лямки рюкзака и решительно идёт вперёд.

Дорога должна быть ему знакома (они недавно по ней проезжали), но метель всё путает. Не бывает знакомого снега.

Не бывает знакомого холода. Глаза начинают болеть от бескрайней белизны, и Даниэль останавливается и смотрит на небо. Его плохо видно за метелью, оно затянуто тучами, но где-то вдалеке заметны зелёно-голубые отблески северного сияния.

Это так красиво, что дух захватывает. Даниэль стоит и смотрит вверх, и ему кажется, что он одни во всем мире, на всей планете.

Когда он был маленький, то спросил у полярников, что это такое. Джон тогда сказал, что это осуществившиеся мечты людей. Пока человек о чём-то мечтает, он носит мечту в себе, а когда та сбывается, то становится больше не нужна. И тогда мечта улетает в небо.

– А почему сияние видно не со всех уголков Земли? – спросил тогда Даниэль.

– Потому что мечты слетаются сюда, к макушке планеты, – ответил Джон.

– А почему его видно не всё время? – снова спросил Даниэль. Он был в таком возрасте, когда дети постоянно спрашивают «А почему?», желая знать всё на свете.

– Потому что мечты сбываются не так уж часто, – ответил Джон. – Иначе небо было бы затянуто ими от края до края.

Маленький Даниэль тогда посмотрел на небо и подумал, что где-то там сверкает его сбывшаяся мечта жить с мамой.

Даниэль ещё несколько раз спрашивал у Джона «А почему?..», и тот каждый раз отвечал. Он вообще был единственным взрослым, который не закрывал на Даниэля глаза.

Сейчас Даниэль смотрит на северное сияние и знает, что это просто эффект столкновения магнитного поля планеты с частицами солнечного ветра, а никакие не сбывшиеся мечты. Жаль – ведь тогда люди смотрели бы на небо и знали, что всё возможно.

Глава 7

Даниэль идёт медленно, потому что метель всё не стихает. Наоборот, она становится только сильнее, и даже на компас смотреть уже не так просто, как раньше. Вокруг темно. Даниэль начинает мёрзнуть. Или думать, что мёрзнет.

Мысли в голове – маленькие голубоватые льдинки, обжигающе холодные и медленные. Иногда они сталкиваются, и тогда Даниэль слышит лёгкий звон.

Он делает шаг, проваливается в снег почти по колено, едва не теряет равновесие. Ветер бьёт в бок, как школьный забияка. Наверное, так они и делают: Даниэль ведь не знает, каково это – учиться в школе и отбиваться от хулиганов. Иногда он задумывается о том, как бы ему жилось среди других ребят. Вдруг он и сам стал бы хулиганом? И на него смотрели бы и говорили: «Он из непростой семьи, что поделать…» И вызывали бы маму в школу, и говорили бы ей, что она совсем не следит за сыном, раз он растёт таким. Может быть, Даниэль даже начал бы курить назло маме. Чтобы она поняла: нужно заниматься не исследованиями, а собственным сыном.

Нет, не стал бы. Даниэль знает, что ни хулиганское поведение, ни курение ничего бы не изменили: мама только посмотрела бы на него своими серо-голубыми глазами цвета океана и сказала бы: «Я думала, ты взрослее». И всё осталось бы как раньше.

Но теперь точно не останется. Потому что идти ночью в мороз по Арктике, чтобы привести врача, – это точно по-взрослому, и Даниэль думает, что, быть может, этот поступок позволит ему отделаться от ненавистного слова «подросток». И от маминого разочарованного «Я думала, ты взрослее», потому что теперь он именно такой. Взрослый.

Мысли-льдинки продолжают звенеть в ушах. Поэтому Даниэль не слышит, например, треска, с которым ломается кустарник. Или тяжёлого дыхания. Или скрипа снега под широкими лапами.

Когда Даниэль осознаёт, что перед ним белый медведь, бежать куда-то уже поздно.

Они стоят и смотрят друг на друга. Медведь кажется Даниэлю не просто большим – огромным. Белый гигант на фоне белого снега. Медведь подходит ближе, крутые бока ходят туда-сюда, а из приоткрытой морды вырывается пар.

Медведь смотрит на Даниэля непроницаемо-чёрными глазами. На фоне его белой морды они выглядят как угольки. Медведь смотрит на Даниэля, Даниэль – на медведя.

Теперь он не шевелится, только разглядывает Даниэля, будто решает, враг перед ним или друг. По технике безопасности Даниэля учили: надо поднять что-то над головой, так как животные боятся того, что выше их, и он думает про рюкзак. Можно было бы поднять на вытянутых руках рюкзак. Но почему-то Даниэль стоит без движения. Мелькает странная мысль, что пугать медведя совсем не хочется. Хотя сама идея того, что такого великана может напугать мальчишка с рюкзаком, кажется смешной. Даниэль дышит медленно и глубоко, из-под маски дыхание вырывается паром. В глаза медведю тоже смотреть не стоит, но Даниэль смотрит. Ему кажется, что ноги будто вросли в снег, в землю. Он не может двинуться, только смотрит.

Медведь не нападает, просто стоит, переминаясь с лапы на лапу, и Даниэлю кажется, что он тоже не знает, как себя вести.

Секунды тянутся так долго. На плечах Даниэля метель уже собрала небольшие сугробики из снега. Он начинает замерзать из-за того, что не шевелится. Тогда Даниэль открывает рот и тихо-тихо произносит:

– Прости.

Любой взрослый сказал бы, что это не только глупо, но ещё и опасно – разговаривать с белым медведем. Это тебе не жираф в зоопарке. И не мартышка. Когда Даниэль жил в солнечном городе, к ним как-то приезжал передвижной зоопарк, и он упросил бабушку сводить его туда. Даниэль тогда был ещё совсем маленький и не понимал, какие там тесные клетки и как животные устают от постоянного присутствия и внимания людей. Вместе с остальными детьми он бегал от клетки к клетке, окликая безразличных тигров, корча рожицы задумчивым шимпанзе. Ему было весело и интересно, и он громко смеялся от радости. У клетки со львом Даниэль остановился надолго. Он знал, что лев – царь зверей. Но в свалявшейся гриве и осунувшейся морде не было ничего царственного. Даниэль тогда сам не понял, из-за чего расстроился, но ему вдруг стало горько-горько, и он расплакался. И попросил бабушку увести его оттуда и вернуться домой.

Сейчас, глядя на белого медведя, вольно гуляющего по снегам Арктики, Даниэль вдруг вспоминает то своё детское ощущение. Несмотря на страх, он понимает, что вот так и должно быть: животные должны находиться на воле, в своей естественной среде обитания, а не сидеть в грязных, тесных клетках.

– Прости, – шепчет Даниэль. Он ни в чем не виноват, но сейчас ему кажется, что он олицетворяет собой всех людей на Земле, что он как посол от человеческого мира, а медведь – от животного. – Прости. Прости.

Даниэль зажмуривается, сжимает руки в кулаки (толстые перчатки плохо гнутся) и всё повторяет: «Прости».

Секунды тянутся так долго. Даниэль уже не ждёт внезапного нападения, он только чувствует удары ветра и бесконечность обступившей его со всех сторон Арктики.

Даниэль не знает, сколько времени проходит, пока он стоит вот так. Он осторожно открывает глаза – сначала один, потом второй. Медведь резко выдыхает через нос, окутав морду облачком пара. Бросает на Даниэля последний взгляд, а затем разворачивается и уходит. Он шагает неторопливо, тяжело. Даниэль видит, как перекатываются под шкурой мышцы. Ему кажется, что он будет вот так стоять и смотреть вслед медведю, пока тот не скроется из виду, но метель сыплет и сыплет, и вскоре Даниэль понимает, что вместо белой шкуры смотрит на белый снег, а медведь исчез, как будто его и не было.

Он опускает взгляд на снег, ожидая увидеть там следы тяжёлых лап, но их нет, только новый слой снежинок ложится поверх старого.

Даниэль медленно выдыхает, сгибается пополам, уперев руки в колени, и начинает смеяться. Громко, долго, до слёз. Кажется, это называется истерикой. Такое бывает, когда люди испытывают шок, а потом адреналин из их крови уходит. Даниэль всё смеётся и смеётся, пока голова не начинает кружиться от нехватки кислорода. Тогда он медленно распрямляется, пытаясь отдышаться. Голова слегка кружится, он делает шаг в сторону, чтобы удержать равновесие, – и падает куда-то бесконечно далеко.

Дорогой читатель!

Белые медведи – прекрасные животные!

Которым, к сожалению, грозит вымирание. А ещё они сильные и красивые. Но в жизни с ними лучше не сталкиваться. Это может быть очень опасно!