Текст книги "Вкус к жизни"

Букинистика

В полуподвальном помещении «сталинки» или, как его еще называют – в цокольном этаже, под неброской вывеской «Книги б/у» рядом с химчисткой притаился обыкновенный букинистический магазинчик – неизменное место паломничества собирателей древних манускриптов, искусствоведов и алкоголиков.

Я не отношусь ни к тем, ни к другим, ни к третьим, но, тем не менее, мне сейчас сюда.

Втянув в плечи голову так, чтобы не задеть ею низкий свод козырька, я занырнул в тесный арочный проем и уперся носом в объявление: «Антикварные книги. Принимаем дорого – отдаем дешево».

"Принимаем дорого" – это как раз то, что нужно", – подумал я, памятуя о том, что под мышкой у меня лежит укутанное в газету старинное собрание сказок Г. Х. Андерсена, увидевшее свет еще в лохматом-прелохматом 1914 году. Я потянул на себя дверь, отозвавшуюся едва уловимым дребезжанием колокольчика.

Только чур, на меня укоризненно не смотреть. Подумаешь, наследство дядино прожигаю потихоньку. Кстати, не вижу в этом ничего предосудительного. Все лучше, чем оно на антресолях, среди банок с соленьями пылиться будет. А так, может, встретит настоящего эстета наконец, того, что пыль с него дыханием трепетным сдует. Небольшая транзакция – и вуаля, все получили удовлетворение. Иной моральное, а кто-то, если повезет, и материальное.

В ожидании отлучившегося хозяина я задумчиво бродил по бесконечным галереям забитых доверху книгами стеллажей и, оценивая по ходу свои перспективы, изучал представленный литературный ассортимент.

И тут на тебе! Заплутав в книжных кущах, я, бывают же такие чудеса, совершено неожиданно наткнулся на абсолютного, извините за выражение – однояйцевого, близнеца своего фолианта.

Знакомый серо-розовый корешок был зажат между потрёпанной энциклопедией «Лекарственные растения Азербайджана» и томом четвертым собрания сочинений Ильфа и Петрова «Одноэтажная Америка».

Я взял книгу в руки: "Изданiе т-ва Сытина, 1914 годъ", серенькая, невзрачненькая такая книженция в твердом потрепанном переплете. И правда, один в один. Разве что состояние, мягко говоря, не первый сорт.

Машинально бросив взгляд на ценник, я оторопел так, что язык к небу приклеился. Силы небесные – тридцать тысяч целковых!

Из культурного шока меня вывел дрожащий, елейный голосок, донесшийся откуда-то из пыльных глубин книжного царства.

– Интересуетесь?

Протирая свою красную, блестящую как медаль плешь, вдогон за репликой показался, судя по его деловому виду, хозяин погребка – эдакий невзрачный субъект преклонных годов. На хищном ястребином носу мужчины висело старомодное пенсне с цепочкой. В руках он держал эмалированную табакерку.

– Инвестиция, пчхи, в безбедную старость или изящный подарок к юбилею?

– Да как вам сказать, – ответил я ему, кивнув на книгу. – Невероятно! Целых тридцать тысяч, неужели находятся даже те, кто берет?

– Спрашиваете! Еще как находятся, с руками отрывают. Кстати, ничего удивительного. Очень смешные, признаюсь, деньги за такой ценный, редкий экземпляр. От начального тиража уж и не осталось ничего поди. Вы только посмотрите, посмотрите, что за издатель, – гордо сунул он мне под нос обложку. – А!? Типография Сытина, одна из наиболее уважаемых до революции была. Да-c, это вам не какой-то там Пантелеев. У коллекционеров такая вещь пользуется исключительным спросом. Желаете спросить – почему?

Я утвердительно мотнул головой и почесал за ухом, как пёс.

– Сказки! – провозгласил он, подняв вверх указательный палец. – Гм, универсальное чтиво. Причем не простые сказки, а самого Ганса Христиана. Философия жизни, так сказать. Одинаково интересны любому возрасту. И навсегда таковыми останутся. Так что берите – не прогадаете, через десять лет стоимость только удвоится.

– А то, что она занюханная до невозможности, – продолжил задавать провокационные вопросы я, – ничего? Желтая вон вся, страницы, слипшиеся…

– В том-то вся и соль, любезный. На ней осела, не побоюсь этого слова, пыль минувших лет. Причем каждая ее историческая пылинка на вес золота будет. Вот и выходит, чем потрепанней фолиант, тем он дороже.

Он сложил губы в обидчивую трубочку и, поплевав на обложку, протер ее рукавом своего сюртука.

– А даже если и пожухла слегка, так это лучшая гарантия того, что вещица настоящая, не репринтное издание, не левак, понимаете?

– К тому же изрисованная сплошь, – не унимался я, расчесывая себе запястье, будто меня укусил комар. – Каракули какие-то везде, будто ручку расписывали.

– Скажете тоже – каракули. Культурное наследие!

Он взял с полки какой-то букинистический журнал и с чувством продекламировал:

– Оставленные на полях раритетного издания заметки известных людей могут увеличить стоимость книги в несколько раз.

– Так-то ведь известных, а тут непонятно кто отметился.

– Ваша правда. Оттого и дороже в два раза только.

– Ну в два так в два, – не расстроился я, вспомнив, что у меня на первой странице стоит экслибрис дяди-букиниста. – В два раза – это, пожалуй, тоже неплохо выйдет.

Я еще раз пролистал книгу, прежде чем поставить ее обратно на полку.

– Ой, смотрите, двух страниц не хватает как будто…

– Эка печаль, – лукаво прищурился хозяин, убедившись в справедливости моих слов. – Сколько страниц в ней всего – триста? Вооот. А тут парочка какая-то несчастная? Мизер, честное слово, меньше процента даже. Что есть они, что их нет. В рамках статистической погрешности, можно сказать.

Наконец он приблизил пенсне к моему лицу и кисло улыбнулся.

– Эх, гулять так гулять, предлагаю вам скидку… однопроцентную. Даааа, с ума я сошел, видно, в убыток себе отдаю. Ну как, по рукам?

– Вряд ли, – сочувственно выдохнул я в ответ. – У меня у самого такая имеется. Вот взгляните, – размотав газету, я вытащил на свет Божий двойника той, что торговалась стариком-антикваром. – Хоть и ценная вещь, но мне совершенно без надобности. Возьмете? На тридцать тысяч, понятно, не претендую, ведь не на голом же энтузиазме вы тут сидите, но дешевить, извините, тоже не намерен.

Лицо антиквара из красного сделалось бледным, даже в синеву стало слегка отливать. Нос еще больше заострился. Он понюхал из своей табакерки и протер пенсне.

– Сказки принесли, говорите, пчхи, – проскрипел он разочарованно. – Да уж, нашли чем удивить в наш-то просвещенный век. Вы, молодой человек, похоже, не совсем в теме, что у порядочных людей на повестке сейчас.

"Вот тебе и здрасьте! А мне до сих пор казалось, что сказки Андерсена на века."

– Надо же. И какие вещи востребованы, по-вашему?

– Естествознание в цене, история, – начал загибать пальцы старик, – энциклопедия Брокгауза и Эфрона еще. Одним словом – реализм. А вы со своими сказками пожаловали! Даже не знаю, что вам тут посоветовать, уважаемый. Кстати, этот экземплярчик, – он презрительно кивнул в сторону своего Андерсена, – полгода уже на полке маринуется. Даром никому не нужен, а уж за подобные деньжищи тем более. Вы первый за все прошедшее время, кто на эту лабудень глаз положил. Я-то, дурак старый, перекрестился было, что и на нее свой простофиля нашелся. Только, видно, скоро лишь сказка сказывается.

– Но ведь Сытин же, редкая вещь, как бы первый до революции…

– Опять вы заладили свое – Сытин, Сытин. Что вам дался этот Сытин? Сытина много на рынке стало теперь, надоел всем до смерти. Вот если бы вы Пантелеева принесли, тогда другое дело, тогда я точно отсыпал бы вам, не торгуясь. А тут какой-то Сытин. «Ладно, дайте-ка ее сюда», – сказал он и, брезгливо сморщившись, взял книгу в руки. – Ну точно, все так и есть, вон листочек загнут, а еще царапина, видите, на обложке? Дааа, реставрация нужна серьезная. Без больших затрат не обойдешься. Не уверен даже, имеет ли смысл в нее вкладываться.

– Впрочем, как пожелаете, – я потянул было книгу на себя.

– Да погодите, погодите вы, – он живо отстранил мою руку, – горячий какой. Я же не сказал – нет. Сложно, говорю, с реализацией дальнейшей придется. Цена от этого падает сильно.

– Что ж, падает так падает, – вздохнул я, отчаянно почесываясь. – Уступлю за десять тысяч в таком случае.

– Желтая какая-то она у вас, выцвела вся. Две тысячи дам, если хотите.

– Сколько? А то, что печать хозяина на титульном листе стоит, пыль веков, сами же говорили, – ткнул я пальцем в фиолетовое клеймо. – Побойтесь Бога, накиньте еще хотя бы столько же, за культурное наследие.

– Это-то наследие? Мазня какая-то неприличная, – скривился он, посмотрев на именной знак через увеличительное стекло. – Эдак я вам сейчас сам под Хохлому ее разрисую и денег потом попрошу. Дефект – это батенька, де-фэкт, – повторил он, смакуя последний слог, – так что – тысяча, вот мое вам последнее слово, пчхи.

– Черт с вами, штука так штука, – махнул рукой я, – легко пришло – легко ушло. Бог дал – Бог взял. Только деньги вперед пожалте.

Антиквар, громко шаркая ногами, пошел к сейфу. Там он долго возился с ключами, время от времени бросая подозрительные взгляды в мою сторону.

– Скажите, кто я, если не старый дурак и не безнадежный романтик? – бормотал он, отсчитывая дрожащей рукой мятые сторублевки. – Что мне с этой напастью делать прикажете, солить этого Сытина, что ли? Ну да раз обещал…

Уже на выходе я припомнил, что у меня среди всего прочего сам Пантелеев на антресолях пыль собирает: "Интересно, а вдруг на нем повезет озолотиться".

– Любезный, вы вроде намекали, что Пантелеев сейчас в цене…

Повернувшись лицом к хозяину, я увидел, как тот с довольным лицом ставит новую книгу на полку, как раз вместо того экземпляра, который привлек мое внимание накануне…

Вкус к жизни

Станислав Николаевич Сидоров утратил вкус к жизни. Это фундаментальное чувство оставило его примерно в тот момент, когда районный врач, уткнувшись подслеповатыми глазами в медицинские бумажки, вынес зловещий вердикт: «Гепатит С в запущенной форме.

– Да уж, дрянь дело, батенька. «Я нынче за вашу печенку и рубля, поломанного не дам», – сказал он, протирая очки, – одним словом – приплыли-с.

– К… куда-c приплыли? – под ногами больного качнулся пол, а в голове, ударив в литавры, заиграл траурный марш Шопена.

Стас всегда был впечатлительным человеком. Его отнюдь не скупое воображение добавляло ему приятных бонусов к личной жизни, конечно, но с другой стороны, превращало малейшее беспокойство в настоящую муку. А тут еще целый повод подвернулся.

– Хотя к нотариусу вам бежать рановато еще, – невозмутимо продолжил доктор, заметив, как набухла кровью синяя жилка у виска пациента, – поживете еще, глядишь, чуток, а там…

– И сколько примерно этот чуток по времени выйдет? – всхлипнул приговоренный, противно клацая зубами.

– Нуу, лет на дееесять мооожет и задержитесь, – задумчиво вытягивая слова, уточнил эскулап, – что, маловато будет? Ладно уж, только из человеческого сочувствия к вам – двадцать, но больше даже не умоляйте – все равно не дам.

Проведя несложную оценку («Так это мне уже под шесть десятков свистнет») и сделав глубокий выдох облегчения, Стас решил, что, придя домой, он первым делом плеснет себе граммов эдак сто: «За все плохое, что хорошо кончается. Сравнительно, конечно».

Но врач словно уловил сорокоградусные флюиды, исходившие от пациента.

– Только с этим, мужчина, сами понимаете, теперь ни-ни, – многозначительно постучал он по своему кадыку и с грустью покачал головой.

– Типа даже пива нельзя, что ли? – стал потихоньку наглеть, почти оправившийся от шока Стасик.

– Пива-то? Тем более.

Дома, сидя за вечерней трапезой, мрачный Стас в кои-то веки с ожесточением дул зеленый чай, не обращая внимания на удивленные взгляды домашних: жены, дочери-восьмиклассницы и кобелька породы спаниель. Три бутылки «Балтики № 5» в тот вечер так и остались набираться холода на балконе. Ужин семейство Сидоровых поглощало в свинцовой тишине.

– Картошку пересолила, а бисквит твой и вовсе подгорел. – За весь вечер это был единственный раз, когда Стас подал недовольный глухой голос.

– Посолила, как любишь, – сморщив лицо, парировала обиженная супруга, – а бисквит мой, кстати, третий день уже едим, до сих пор нареканий не было.

Позже, прежде чем отойти ко сну, она, источая тяжелый дух изысканных благовоний, предстала пред Стасом в соблазнительном образе Клеопатры, с треском натянув на свои щедрые бока неприличный «целлофановый мешок» с кружавчиками. На левой ноге ее, чуть не дотянувшись до колена, одиноко чернел капроновый чулок, к которому так и не сыскалась пара.

– Как тебе этот новый пеньюар, мой тигр? Правда же он секси? Может, отметим обновочку? – промурлыкала одалиска, положив мужу на живот пылающую ладонь, и кокетливо откинула назад свои жиденькие волосы.

Даже при тусклом свете ночника Стас ужаснулся, глядя на то, какое жалкое зрелище явилось его взору: «Боже, насколько ты стала малосимпатична! Постарела, обрюзгла, облиняла вся. И когда только успела нарастить свои бульдожьи щеки, лапки эти гусиные под глазами завести? Удивительно, как я раньше-то всего этого не замечал…»

– Извини, дорогая, работы было сегодня через край, голова трещит, – кисло отмахнулся он и почти брезгливо добавил, – а ты бы, это, сходила к парикмахеру, что ли…

После чего он, отвернувшись носом к стенке, зажмурился и начал считать овец.

Назавтра было субботнее утро. И день – без капли спиртного. А еще проблема: чем занять мятущийся от осознания своей невостребованности рассудок:

«Может быть, как всегда, махнуть на рыбалку? – уже который год, каждую вторую субботу они исправно ходят с Коляном на водохранилище. Только вот в его, Стасика, нынешнем состоянии, что прикажете там делать? – Рыбу попробовать разве что половить? Вопрос только – чем?»

Стасик приподнялся в кресле и бросил тоскливый взгляд в сторону удилища, стоявшего на балконе. Снасти на нем отсутствовали. Поплавок, крючки и все прочее еще прошлым летом унес с собой под воду ушлый жизнелюб-жерех, когда они с Колькой почти до потери самоидентификации «рыбачили» в плавнях. Он бы одолжил, конечно, запасную удочку у Коляна, да только у того и основной-то отродясь не было. Так что с рыбалкой сегодня не судьба. Хотя может быть оно и к лучшему: долго все это, тягостно, да и несчастных водоплавающих жаль.

– Эврика! – осенило его вдруг, – Костика надо срочно набрать, он вроде как в баню сегодня намыливался.

Но не успев еще толком загореться, Стасик окончательно потух: «Ну и кто мне объяснит, в чем тут цимес? – тоскливо сжалось у него сердце. – Вокруг, значит, все будут люди как люди, лишь он один, как маньяк, со своими «Ессентуками»?»

При этом ему представилась толпа кряхтящих краснозадых мужиков в парной, запах несвежих подштанников вперемешку с лавандой и конским потом, и его едва не вывернуло от отвращения. А помыться, если уж на то пошло, он и дома в состоянии.

От грустных мыслей касательно проведения досуга его отвлекла дочь-восьмиклассница, когда, обреченно вздыхая, тянула на кухню пылесос. Не сумев равнодушно пройти мимо большого винтажного зеркала, что висело рядом со Стасом, она остановилась и, взяв гребень, стала усердно перечесывать челку с левой стороны лба на правую.

Это, казалось бы, совершенное безобидное действие отчего-то вызвало внутри отца глухое раздражение, которое в свою очередь спровоцировало у него смутный рефлекс:

– Эй, что ты тут хвостом вертишь, дневник неси сюда, живо, – насупил он родительскую бровь.

– Ты, папа… – высокомерно произнесла, с ударением на вторую гласную А, дочь-восьмиклассница – …в себе ваще? Какой-такой дневник, их у нас уже три года нет. – И не соизволив оторваться от своего занятия, пожала угловатыми плечами.

Стас растерялся: «Черт возьми, надо было так глупо опростофилиться на ровном месте».

– Сам знаю. Не дерзи отцу.

Противная нимфетка в ответ обдала его уничижительным взглядом и начала перечесывать челку обратно, с правой стороны на левую.

«Как же серо и тоскливо все вокруг, а впереди, если верить доктору, еще двадцать тягучих, беспросветных лет, больше семи тысяч таких же, как этот, бесплодных дней», – подумалось ему. А на улице, как назло, мерзко светит солнце, плавя последний унылый снег, что уже почти обнажил под собой убогую зелень весеннего двора, щедро угаженного всякими смердящими, блохастыми шавками.

Будучи не в силах смириться со своим постылым бытием, Стас, словно утопающий за соломинку, схватился за пульт телевизора. По телику шла трансляция футбольного матча «Сочи – Спартак». «Ну наконец-то! – воспарял духом болельщик со стажем. Ноги сами хотели было отнести его к балкону, где своего часа дожидалась заветная полторашка. Впрочем, не успев сделать и полшага в сторону цели, его тело дернулось, потом поникло и безвольно плюхнулось обратно в кресло. – Тьфу ты, напасть…»

Смотреть тягомотный матч на сухое горло Стасу было омерзительно. Какие-то сонные мухи хаотично ползали по экрану то в одном, то в обратном направлении: «Надо же ведь какая скука. А ведь кто-то, чтобы сходить поглазеть на это убожество, немалые деньги отдает». Так и не дождавшись, чем закончится матч, он забылся беспокойным, тяжелым сном.

Проснулся, когда на улице уже начало темнеть. Дома никого не было, если не считать спаниеля, который глухо кашлял в углу.

Стас потянулся к выключателю, но тот в ответ только выпал из своего гнезда и заискрил.

«Непорядок, – мелькнула у него вдруг шальная мысль, – стоило бы исправить».

– А тут еще и проводка дрянь, того и гляди коротнет, – сказал он, задумчиво глядя на желтый обвисший провод, лианой ниспадавший с потолка. – Да, кстати, неплохо было бы и карниз укрепить, потом замок на двери в туалет давно уже под замену просится, а то ведь открывается через раз. Когда-нибудь эдак и не добежишь.

И так неспешно, шаг за шагом, Стас обошел квартиру, повсюду приглядываясь, принюхиваясь, надавливая руками, проверяя все на крепость, целостность и устойчивость. По мере проведения контрольного обхода количество объектов, требующих приложения его сил, увеличивалось, а в ноздри Стасу тонкой струйкой потянуло едва ощутимым ароматом жизни.

Через полчаса у него на руках уже был список неотложных мужских дел, в том числе:

– укрепить ножку у дивана, что охромел после одного уникального события, о котором Стас уже столько лет вспоминает с гордостью: «Были и мы рысаками!» Сейчас за горизонтальность этого предмета первой необходимости отвечает А. С. Пушкин. Точнее трехтомное собрание его сочинений, нашедшее свое пристанище у диванного изголовья;

– прочистить наконец «задохнувшийся» вентиляционный короб. Иначе даже зимой курить на балкон приходится выходить. Это, наверное, после того, как он туда однажды ведро с мусором вынес, перепутав вентиляцию с мусоропроводом. Совершенно случайно, разумеется;

– демонтировать детскую кроватку и убрать новогоднюю елку;

– ну и остальное там, по мелочи…

Только-только успел Стас вытянуть из-под кресла ящик с инструментами, чтобы провести там ревизию, как услышал за спиной кашель. Обернувшись, обнаружил перед собой застенчиво переминающегося с лапы на лапу спаниеля, без особой надежды смотрящего на своего хозяина грустными слезящимися глазами. Нет, оно-то понятно, конечно, почему переминающегося, и ясно, отчего собачьи глаза такие печальные. За все время Стас, кажется, всего пару раз выводил его по делам, да и то, когда шел за пивом.

– Ну что, пошли, что ли? – неожиданно для себя произнёс Стас и накинул на плечи куртку.

«Издеваешься?» – недоверчиво покачал головой спаниель, но на всякий случай все же сбегал за поводком.

Уже спускаясь по ступенькам, Стас почувствовал, как в кармане его брюк встрепенулся телефон.

– Это доктор вас беспокоит, – услышал он через мгновенье, и все внутри у него оборвалось, вот прямо так, как вчера на приеме: «Ох, не к добру это».

– Тут у меня для вас есть две новости, Станислав Николаевич. Причем одна из них вполне хорошая.

– Начинайте с плохой уж…

– В общем, принесли мне сейчас уточняющую анамнез биохимию. А она возьми и покажи, что там не просто гепатит, там цирроз уже вовсю развивается.

– Вот оно даже как? – растерянно пробормотал Стас, ища глазами, куда бы ему прислониться. – Но у вас, если я не ошибаюсь, еще и хорошая новость была.

– Ах да, чуть ведь не забыл. Как оказалось, это не ваши анализы, батенька.

– В каком это смысле не мои? – опешил Стас.

– В прямом. Вы же у нас Сидоров С. Н.?

– С. Н.

– Вот именно, – голос доктора радостно звенел в эфире. – А тот Сидоров, у кого цирроз, – В. Н. Чувствуете разницу? Извините, очень уж распространённая у вас фамилия оказалась, а у меня близорукость – минус три.

– Так, что же это, получается, я сейчас как бы могу…?

– Можете, – донеслось из трубки, – но все равно не слишком увлекайтесь, а то скоро закончите, как В. Н.

Окончание фразы Стас уже не расслышал. Дернув за поводок спаниеля, он направил его в сторону ближайшего магазина. Небо на улице к тому времени заволокло симпатичными черными тучами, и поднялся приятный, освежающий шквалистый ветер. Едва сдерживая рыдания, Стас подставлял счастливое лицо благодатным струям хлесткого дождя, что обрушился на него вперемешку с зарядами ласкового мокрого снега. Стасик воскрес.

Семейный ужин прошел, как обычно, – шумно, гармонично, весело. Куриные котлеты были приняты мужской аудиторией весьма благосклонно, яичница же с сыром вообще удостоилась гран-при.

Перед тем как начать подготовку ко сну, Стас упал в свое любимое кресло, лениво запнув под него коробку с инструментами, и потянулся к пульту телевизора, чтобы нащелкать свой любимый «Матч ТВ».

– Ты ничего во мне не замечаешь, котик? – спросила супруга, присев рядом с креслом на корточки. Выгнув спину, она смотрела на Стаса снизу вверх преданными круглыми глазами, едва не высунув язык от невероятного старания произвести позитивное впечатление.

Тот сфокусировал блаженный взгляд на жене и присмотрелся к ее очертаниям. Ах, вот оно что!

Оказалось, что та успела сделать отчаянную ультракороткую стрижку и наложить суровый макияж, который теперь выгодно подчеркивал квадратуру ее нижней челюсти. Мощную шею искусительницы сейчас обвивало колье со стразами, висевшими аж в три ряда. Несмотря на то, что в своем обновленном имидже она теперь больше походила на ухоженного откормленного мопса, нежели на прекрасную одалиску, Стаса это не остановило. Проведя рукой по весьма приятным на ощупь складкам на ее спине, он, немного смущаясь, предложил:

– Ну, ты это, давай примеривай свой пеньюар, что ли…

На следующее утро Стас с Коляном отправились на рыбалку.