Текст книги "Вкус к жизни"

Чур меня

Под утро депутату Государственной Думы шестого созыва Тяпкину Герману Степановичу приснился дурной сон. Впрочем, поначалу он показался ему вовсе не дурным, а скорее даже занимательным.

Мужчине привиделась его теща – приснопамятная Маргарита Поликарповна, которая на тот момент уже лет десять как покоилась в черте Котляковского некрополя, что на юге Москвы. Предстала она перед ним в простом домотканом крестьянском платье и в затертых галошах на босу ногу. Рядом с ее силуэтом чернело неработающее окошко кассы Московского метрополитена. У нее за спиной, повиснув в воздухе, раскачивалась, как бы от ветра, прозрачная дверь с белым трафаретом «Выхода нет».

– Чем обязан, мама? – поежился он, ибо утром в метро было весьма прохладно.

– Сегодня у тебя ответственный день, Герман, – подойдя поближе, сказала она ему, строго глядя в глаза, точно так же, как в золотую пору его молодости, – рассмотрение законопроекта о повышении пенсионного возраста наших граждан.

В ответ зять кивнул, не отводя от нее недоверчивого взгляда.

– Ну да, есть такое дело, а к чему вы это, собственно, ведете? – инстинктивно насторожился он.

– Ты непременно должен проголосовать против, слышишь? – покойница поправила на голове ситцевый платочек и, многозначительно прищурившись, добавила: – Иначе тебя в преисподней черти на сковородках жарить будут, Гера.

– Какие еще черти? Скажете тоже, мама. Ада нет. Вы же меня сами в этом не раз убеждали, помните? – попытался он было возразить нечаянному видению.

– Вот потому-то я и здесь, – Маргарита Поликарповна недовольно поморщилась и махнула рукой в сторону двери.

– Где это здесь? – удивленно переспросил Герман и проснулся.

Стирая с лица липкий пот, Тяпкин с трудом попал ступнями в тапочки и потопал на кухню. Там он залпом запустил в себя один за другим два стакана ледяной воды и наконец перевел дух.

– Нет, приснится же чушь такая. На дворе двадцать первый век. Эх, мама, мама… Стоп, а откуда тогда она узнала, что сегодня предстоит голосование по пенсионной реформе, а? – депутат вздрогнул и сел на стул. Мало того, у нее, как и раньше, явно прослеживаются левые политические взгляды. А если это не такая уж и чушь? И там взаправду что-то есть? Он посмотрел на сковороду, забытую с вечера на конфорке, и поежился. Вот если бы точно знать.

Неожиданно ему на ум пришла спасительная идея – надо пойти попытаться доспать, все едино четыре утра, а там, как повезет, может, и удастся прояснить с тещей данный деликатный вопрос. «Хотя какой теперь уже сон…» – начал было сомневаться Герман.

Однако не успел он сомкнуть веки, как ему опять явилась покойная родственница. Сейчас она была одета в строгий деловой костюм от фабрики «Большевичка», на лацкане которого висел значок «Почетному энергетику города Саратова».

– Ну что, Гера, надумал?

– Да я и рад бы, но, в сущности…

– Не увиливай от ответа, ты же знаешь, что я это не люблю.

– Ну да, – смутился он. – Как будто там от меня что-то зависит. Ничего. Голос единицы, знаете ли, тоньше писка. Решение все равно уже принято. И кому сдался в таком разе этот мой оппортунизм?

– Он сдался в первую очередь тебе, Герман.

– Откуда вам знать, Маргарита Поликарповна, что мне нужно? – депутат даже не заметил, как начал по привычке раздражаться. – И потом, как вы себе все это представляете? К черту партийную дисциплину, значит, да? А карьера, а две ипотеки, а уважение, вы об этом хотя бы подумали, мама? Ну конечно же, нет! Куда уж вам. Вы же, как его, призрак, фантом, дух. Легко советовать, когда тебе уже все без надобности, – тут он осекся, – извините за прямоту, конечно.

Теща в ответ только сурово качала головой. Он понял, что ничего от нее на повышенных оборотах не добьется. Нет, тут надо попытаться договориться, прийти к консенсусу, так сказать.

– Слушайте, а может мне сказаться больным? Температура там, слабость в ногах, першение в горле…

– Не проскочит, – продолжала качать головой тень Маргариты Поликарповны. – Ты должен проголосовать против, это твой единственный шанс, зятек.

– Но, мама, вы же меня без ножа режете. Хоть поговорите там с руководством, что ли, пусть войдут в мое положение. Что вам стоит, маманя, вы же всегда были такой искусный дипломат, большой политик, – стал канючить он, пытаясь надавить на ее жалость и самолюбие одновременно, – для вас наверняка сделают исключение…

– Эх, Гера, Гера. Ничуть не изменился, – ответил призрак, удовлетворенно покраснев. – Ладно уж, подожди чуток, сейчас сбегаю – посоветуюсь.

И теща, лопнув, словно мыльный пузырь, исчезла из его поля зрения. Вернулась она таким же образом через секунду, хотя ему показалось, что он ждал вечность.

– Слушай внимательно. Ты был прав. Мне пошли навстречу, – самодовольно произнесла она. – Действительно, есть один ритуал очищения для таких случаев. Но исполнять его надо в точности. Записывай, хотя, о чем это я, – запоминай.

– Попытаюсь, – воспрянув духом, приготовился депутат. – Только вы это, если можно, помедленней.

– В общем, так, – начала инструктаж усопшая родственница, – перед тем как приступить к голосованию тебе надо три раза сплюнуть через правое плечо, после чего трижды произнести заклинание и уже потом, закрыв глаза, ты можешь смело жать левой рукой на нужную тебе кнопку. Все ясно?

– Понял, – кивнул он нетерпеливо, – закрыв глаза, левой рукой, заклинание. Хотите сказать, что еще и текст есть? Так что же вы стоите тогда, диктуйте.

В ответ она, заговорщицки понизив голос, произнесла с чувством, с толком и с расстановкой: «Чур меня, иже еси, во веки веков, аминь».

– И что, полагаете сей набор слов действительно спасет меня от всей этой вашей демонятины? – засомневался он.

– Раньше всегда помогало. Милюков и Гайдар, по крайней мере, не жаловались. Но только при одном условии – если выполнить все в точности. А теперь, зятек, прощай, – промолвила она и, сделав ему ручкой, вышла сквозь дверь с белым трафаретом. – Только помни, все в точности! – донеслось до него.

Весь день Герман Степанович ходил под впечатлением от прошедшего визита: «Чур меня, иже еси, во веки веков, аминь», – бубнил он, наступая всем на пятки и задевая плечами. После плотного обеда ноги сами привычно принесли его в зал заседаний. Заняв место в партере, он, вместо того чтобы вздремнуть, как мантру повторял про себя: «Три раза через левое плечо правой рукой…»

Наконец до его слуха донесся голос спикера: «А теперь, товарищи, приступим к голосованию».

Значит, приступим. Самое время сплюнуть через правое плечо. Ага, сплюнешь тут, когда во рту совсем пересохло. Где-то тут был стаканчик.

Прополоскав рот минералкой, Герман приступил к исполнению тещиного наказа. «Значит, говорите, мама, через левое плечо…»

– Ой, простите, я не на вас хотел…

Нет, подожди, вроде надо сплюнуть через правое плечо и потом уже левой рукой…

– И не на вас…

«Левой рукой нажать на правую кнопку. Правой рукой на левую кнопку, – бешено роилось у него в голове. Господи, да как же все это сложно. Ну да ладно – Бог не выдаст, свинья не съест».

Закрыв глаза, он стал бормотать: «Чур меня, иже еси, во веки веков, аминь…»

Наконец, трижды произнеся заклинание, избранник с размаху опустил деревянный от напряжения указательный перст на заветную клавишу.

Когда он открыл глаза, на электронном табло уже мерцали голубоватым светом итоговые цифры. Законопроект был принят практически единогласно.

Несмотря на то, что он сделал все как надо, в соответствии с технологией, спущенной свыше, на душе у народного избранника все равно было как-то неспокойно. Как будто кошки в нее скопом нагадили.

Наконец он понял, что еще надо предпринять. Чтобы уж наверняка очиститься, с гарантией.

Вылетев пулей из зала заседаний, Герман, даже не удосужившись подняться к себе в кабинет, поспешил в храм на Пречистенке, где поставил на канун сразу тридцать толстенных свечей, по тысячу рублей каждая. «Не, ну теперь-то уж точно дело в шляпе», – сказал он себе, перекрестившись почему-то на свечной ящик.

К вечеру настроение у него стабилизировалось. По дороге домой он даже сподобился зайти в ресторан, где с аппетитом откушал бефстроганов с солянкой и послушал живую музыку. После чего под сорочкой у него стало совсем свежо.

– Домой, Егор, – кивнул он водителю, выйдя из увеселительного заведения.

Дома он первым делом плеснул себе сто граммов и выпил их залпом. Потом, машинально нащупав пульт, включил телевизор. Шла вечерняя программа новостей. Диктор – симпатичная девушка, вещала будничным голосом: «Сегодня на пленарном заседании Государственная Дума практически единогласно поддержала инициативу Правительства РФ о повышении пенсионного возраста населения. Единственным депутатом, проголосовавшим против принятия законопроекта, был Тяпкин Герман Степанович…»

– Ну и осел ты, Тяпкин, – весело мелькнуло у Германа в голове. – Хотя позвольте… Какой-такой еще Тяпкин? В смысле, это я, что ли!? – не сразу дошло до него.

И тут ему стало по-настоящему жарко.

– Это какая-то ошибка, дурацкий розыгрыш, ведь левой же рукой правую кнопку. Или все-таки правой рукой левую? – он ослабил галстук и расстегнул ворот. Неожиданно перед глазами Германа, как наяву, встал образ безудержно смеющейся родственницы. При этом она глубоко приседала и била себя по ляжкам.

– Да заткнитесь вы уже, мама! – не выдержав, прорычал он. Но та все равно не унималась. Она заливалась все громче и громче, пока наконец во весь голос не стал смеяться и сам депутат.

Вечером его увезли в клинику. По дороге он все бормотал: «Левая рука, правое плечо, чур меня, во веки, аминь…»

Дама с собачкой (совсем не по Чехову)

«Боже, что у нее за глаза. Какие выразительные и бесконечные! С ума можно сойти. Вот бы подглядеть, как в тех бездонных зрачках отражаются лохмотья облаков. А еще лучше увидеть, как искрится в них серп молодой луны, что, наверное, не менее зрелищно, но при этом куда романтичнее. А еще лучше… Да брось ты уже выдумывать, Ромео, лучше то, лучше это. Признайся наконец, что нет для тебя ничего лучше, чем обнаружить в этих глазах собственное отражение…»

Вадик стоял, приклеившись влажной спиной к кряжистому старому тополю, и самозабвенно разглядывал юную прелестницу, выгуливавшую в придомовом сквере рыжего ушастого спаниеля. Скорее не разглядывал, а беззастенчиво пожирал глазами. Не слишком тактичное поведение Вадика, наверное, уже вовсю бросалось в глаза окружающим. По крайней мере, за те пять минут, пока он тут беспомощно хватал ртом воздух, точно выброшенный прибоем на берег кашалот, девица уже успела два раза ему улыбнуться. О реакции остальных Вадик ничего сказать не мог, ибо остальных для него в тот момент не существовало. Обидно только, что он не сумел разгадать мотив ее улыбки. Сокрылись ли там благодарность, снисходительность, смущение, или это была лишь обыкновенная учтивость.

"Нет, какая у нее все-таки редкая, волшебная улыбка, – продолжил он вести внутренний монолог. – Мона Лиза на ее фоне выглядела бы базарной хабалкой, пошлой кривлякой и аутисткой. В эмоцию же этой девушки Творцом вложено все, что нужно для полноты счастья любого смертного, который будет ей пожалован – нежность, свежесть, чистота. Вне всякого сомнения, она – Богиня".

Да уж, тут с Вадиком не поспоришь. На вид богине было лет двадцать. Светлые соломенные волосы аккуратно обрамляли открытое, оттененное едва уловимой аристократической бледностью чело. Черты ее лица отличались одновременно плавностью и строгостью, разве только нос был чуть крупноват, но девушку это ничуть не портило, а скорее добавляло ей шарма и неповторимости.

"Ах, как она одета! Просто, но при этом элегантно и женственно".

И с этим тезисом тоже трудно было не согласиться. Подчеркивающую тонкий стан нимфы белоснежную водолазку продолжала плиссированная юбка, обнажавшая чуть выше колен стройные, но при этом весьма крепкие в икрах девичьи ноги. На хрупкие плечики была небрежно накинута легкая джинсовая куртка. В одной руке красавица держала пару замшевых белых перчаток, другая была занята поводком.

"И вся она такая светлая, такая изящная, такая трепетная, такая…"

На ум Вадику пришел старый добрый советский фильм – сказка с красивой миниатюрной героиней Жеймо в главной роли, правда, та выглядела постарше и намного проще. А в остальном один в один: «Точно она – Золушка на балу. Только вот я, к сожалению, не принц, – царапнуло его по сердцу словно когтем. – Если только не перепутать эту хрень с короной». Вадик вздохнул и торопливо сорвал с головы красную кепку с эмблемой «Чудо-Пицца», после чего запихнул ее за пазуху своей куртки, на спине и груди которой красовался точно такой же логотип.

– Да, Вадик, ты всего лишь разносчик пиццы, прими наконец этот факт как данность, и не суетись.

Возможно, настала пора заметить, что пошла уже вторая неделя, как Вадик решил прикрепиться к обслуживанию этого микрорайона. Здесь он, разнося по адресам пиццу, мог нет-нет да и пройти мимо заветного сквера, чая, что судьба снова благословит его прекрасным сказочным видением, в котором девушка, словно Афродита из пены, выйдет к нему навстречу вместе со своей четвероногой свитой.

Вот и сейчас Вадик стоял и млел, будучи, как обычно, навьючен разнокалиберными коробками и пакетами, откуда доносились ароматы горячего хлеба, сыра и специй. Временами ему казалось, что и сам он, каждой клеточкой своего молодого организма, пропитан разными оттенками запахов – пряностями, копченостями, луком. Подойти ближе, в том числе и поэтому, он не решался. Кто она, и кто он? Королева и шут, принцесса и свинопас, мускус и навоз.

"Значит, решил раствориться в ее глазах, разносчик? – угрюмо иронизировал Вадик над своим незавидным социальным статусом. Точнее, это был не столько он сам, сколько проснувшийся в нем скептик. – Тогда дерзай. Только продумай прежде, как ты заведешь с ней светский разговор. В качестве варианта естественно было бы начать с такой фразы: "Не желаете ли заказать пиццу, красавица? Со скидкой. Вам с анчоусами или с ананасом?» Нет? Ну, хорошо, а как тебе такая идея: «Я уже две недели по вас сохну. В данной связи подгребайте, сеньорита, завтра к девяти в пиццерию, а я как раз освобожусь»? Что, опять не катит? Тебе, я смотрю, никак не угодишь. Что ж, тогда остается использовать простой и проверенный дедовский способ: «Слышь, подруга, закурить не найдется?»

"Глупо, пошло и бестактно! Не смейте осквернять мечту дурацким трепом, быдло! – возопил его внутренний романтик. – И, вообще, не мешайте мне созерцать".

"И долго будешь стоять вот так и ждать? – не выдержав, вступил в дискуссию внутренний самец. – До тех пор, пока она однажды вместо пса с коляской на прогулку не выйдет? Ну-ну.

Именно этот аргумент показался влюбленному юноше наиболее весомым. Романтик померк, скептик смешался и потянулся за сигаретами.

– Была не была, – прогоняя остатки неуверенности, Вадик мотнул головой, как взнузданный конь:

«Вот только доставлю сейчас заказ – две коробки в дом тринадцать, корпус два, и одну в дом пятнадцать, а там можно и в омут с головой. Лучше жалеть о содеянном, нежели об упущенном. Только кепку бы снять и куртку форменную куда-нибудь запрятать. Хотя о чем это я, помойка рядом».

С трудом заставив себя оторвать взгляд от своей ундины, разносчик ускорил шаг по направлению к дому тринадцать, корпус два.

Через пять минут, решив насущные вопросы в доме тринадцать, и уже будучи на полпути к пятнадцатому, Вадик вдруг услыхал жуткие нечеловеческие вопли и заунывный собачий вой, что ему принес ветер со стороны заветного сквера:

«Убивают, что ли, там кого? Голос вроде женский. Неужели…?!»

Прижав к груди оставшуюся коробку, он бросился со всех ног навстречу истошным воплям и своей судьбе:

«Ну вот тебе, Вадик, и повод, а ты еще переживал».

В три прыжка достигнув сквера, Вадик в недоумении остановился. Ни карманников, ни насильников, ни прочих криминальных элементов, насколько хватало взгляда, вокруг не наблюдалось. Никого не было. Разве только у куста отцветающей сирени какая-то неистовая девка выбивала пыль из мотка коричневой пряжи и при этом во весь голос орала что-то невнятное.

Когда Вадим протер глаза и подошел к «валяльщице» поближе, он узнал в ней свою мечту, а в мотке шерсти – спаниеля, который свернулся в бублик и дрожал всем своим ледащим телом. В слезящихся глазах псины застыло выражение вселенской тоски и ужаса.

– Будешь искать, сука, будешь, дрянь, – богиня, перейдя на визг, от души протягивала несчастное животное поводком по морде. Пес, уже отчаявшись выть, смиренно принимал удары судьбы, только уши его ритмично колыхались в такт движениям нежной руки богини возмездия – Немезиды.

– Куда ты подевал ее, сука, признавайся давай.

Парень совсем опешил.

«Почему сука? – невпопад подумалось ему. – Ведь это же кобель».

Наверное, Вадик все-таки произнес свое замечание вслух, ибо девица, не переставая бичевать животное, повернула разъярённое лицо в его сторону. Оно было некрасивым. И без того увеличенный нос за счет непомерно раздувшихся ноздрей занял половину лица. Глазки ее сузились до размеров булавочной головки, рот искривился, словно от зубной боли. Только всклокоченные волосы по-прежнему были роскошны.

– А ты чего вытаращился? – рыкнула она, бросив короткий и презрительный взгляд на непрошеного свидетеля экзекуции. – Ты ваще кто тут такой? Носильщик? Вот и иди себе, носи.

– Я разносчик, – уточнил он растерянно. «Эх, куртку, жалко, не успел сбросить по пути».

– Какая на хрен разница? Ну, а если разносчик, тогда, блин, иди разноси!

Грязно выругавшись, девица отвернулась и, как ни в чем не бывало, продолжила пристрастный допрос.

Вадим не двинулся с места. Он хотел как-то отреагировать, вмешаться, объясниться, но ни язык, ни другие части тела его не слушались, поэтому он стоял и ждал, сам даже толком не зная, чего.

Наконец свист орудия возмездия стал раздаваться реже, пока не прекратился совсем. Со стороны было уже видно, что, выпустив пар, богиня устала и обмякла. Грудь ее перестала вздыматься и визуально уменьшилась размера на два.

– А теперь пшёл отсюда, – хрипло выдохнула она, пнув на посошок спаниеля лакированным носком своей лодочки точно под хвост.

Впечатлительному Вадику в тот момент показалось, что она не в собаку ногой попала, а ему вогнала подошву куда-то в район промежности. Он непроизвольно дернулся и коротко всхлипнул. "За что?"

– А, ты еще здесь?

Девица подняла на него свои красные глаза и тыльной стороной ладони вытерла испарину с лица, к которому постепенно возвращались плавность, мягкость и женственность.

– Нет, ну ты представляешь, блин, какая сука? – продолжила она уже почти миролюбиво. – Перчатку куда-то взял и заныкал. На скамейке, блин, только-только пара лежала. А тут – але, оп, и пожалте, уже одна. Отвернуться даже на секунду, блин, нельзя с ним. Вот прямо для его развлечений двадцать баксов в «Оджи» отнесла.

– Но может быть это еще и не он? – Вадиму остро захотелось хотя бы реабилитировать пса, раз уж он не смог его защитить.

– А кто тогда? Ленинградский почтальон, что ли? Он, говорю тебе. Точно он. Видно, снова бабу хочет. Он всегда, как только бабу хочет, мои вещи начинает тырить: трусики там, лифчики прет – фетишист хренов, а потом где-нибудь в углу их мутузит. Все вы, кобели, одинаковые.

Лицо Вадима побледнело и покраснело одновременно.

– Я, к твоему сведению, не такой.

– Да ладно тебе тут песни петь.

Она ухмыльнулась и впервые удостоила выскочку заинтересованным взглядом, оценив им Вадика с головы до ног. Потом окинула еще раз, но уже с ног до головы.

– Хотя чем черт нынче не шутит. Может, тогда у тебя и закурить есть?

Бац! Если бы поблизости стояла карета, то в данный момент времени она уже принимала бы очертания тыквы. А так как ее не было, то лишь Золушка превратилась… в просто Золушку.

– Не курю.

Принц машинально посмотрел на часы.

"До полуночи еще далеко, однако. А вот рабочий день еще в самом разгаре. И пицца остывает у меня на руках", – вспомнил он наконец про свои профессиональные обязанности.

Тут Вадик обратил внимание на кусок материи, который висел на ветке сирени и радовал глаз своей первозданной белизной, особенно радостной на фоне окружающих его блеклых соцветий.

– Слушай, это, случаем, не твоё имущество?

– Она. Ну ты даешь, носильщик, прямо дефектив какой-то! – обласкала его восхищенным взглядом Золушка, – вот так, Кузя, искать надо, а не только хавчик за троих трескать. Ладно, замоталась я тут с вами. – Она потянула пса за поводок. – Домой. Там, наверное, «Пусть говорят» уже вовсю надрываются.

Не успев начать свое движение, она вдруг остановилась и, осенив Вадика своей мягкой кроткой улыбкой, бросила:

– Если тебе по дороге, можешь даже меня проводить, считай, типа, бонус твой. А то видела я, как ты там на ветках слюнищи свои развесил. Ха-ха. Ни дать, ни взять маньячина в подворотне.

Удивительно. Казалось бы, мечта сбылась. Вадик стоял с идеалом лицом к лицу и при желании мог бы запросто найти свое отражение в таких прекрасных, глубоких глазах; и, что греха таить, даже было попытался. Но увидел лишь, как в них неспешно проплыли черно-белые титры: «Золушка. Конец фильма».

– Прости, мне тут еще в одно место надо, – неловко отпрянул он и помахал для убедительности фирменным пакетом.

– Ну, как знаешь, – равнодушно мяукнула девица. – Давай, шевели копытами, тварь, – это было обращено уже ко псу. Причем произнесено оно было беззлобно и даже чуть ли не ласково. Кивнув на прощанье ошеломлённому Вадику своей очаровательной головкой и намотав на руку поводок, девушка грациозно поплыла по аллее. За ней, спотыкаясь, семенил помятый и взъерошенный спаниель.

Вадик присел на лавочку: «Вот тебе и неожиданный финал красивой сказки. Как оказалось, пришедшийся впору хрустальный башмак – это еще не вполне достаточная гарантия того, что владелец подходящей ступни – принцесса. Обидно, признайся же? Еще как. То ли дело пицца, к примеру».

Он достал из пакета помятый картонный четырехугольник: "Смотрим, что тут у нас на упаковке изображено? Пицца с морепродуктами? Открываем. И впрямь все по-честному – пицца и полторы креветки. А запах! Нет, с пиццей все же будет честнее…"

Задумавшись, Вадик нечаянно отщипнул кусочек от начавшей уже было остывать булки. Потом еще один. И так, кусочек за кусочком, сам не заметив, как оно произошло, Вадик умял содержимое последней коробки, предназначавшейся кому-то там в пятнадцатом доме.

"Ну да и Бог с ним."

Молодой человек отчетливо понимал, что пиццу в этом районе он разносить уже никогда не будет.