Текст книги "Обыкновенная история"

«Обыкновенная история»
Сборник иронических рассказов

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована иллюстрация:

© IR_Stone / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Сейчас погуглим

«Закруглившись» у себя в юридической консультации, я по пути домой, забежал в районную поликлинику, к терапевту. У кабинета очереди не наблюдалось. О том, что здесь еще недавно творилось светопреставление, напоминал лишь кем-то забытый костыль, сиротливо прислонившийся к банкетке, несколько бесплатных газет с отгаданными кроссвордами и стойкий запах корвалола.

«– Повезло так повезло, это все потому, что талон мне удалось урвать на самый конец приема. – подумал я, и, неуверенно постучавшись, толкнул дверь.»

– Здрасьте.

Сидевший за столом мужчина в белом халате и сползших на нос очках, вздохнув, отложил планшет и небрежно кивнул, указывая мне взглядом на стул.

– Ну рассказывайте, что у вас стряслось, больной, на что жалуетесь.

Прочистив горло, я принялся описывать свое состояние.

– Гиперемия слизистой в полости рта, экзема на запястьях по типу Капоши. А еще увеличились и стали болезненными регионарные лимфоузлы. Один, тот что под ключицей, а другой в локтевой ямке….

– Врач впервые поднял на меня глаза, но тут же смущенно их опустил. – Пальцем лучше покажите, если вам не затруднительно.

Я с готовностью ткнул в район плеча и на сгиб левого локтя.

– М-да, м-да, редкий случай в моей практике, неоднозначный, – сказал доктор, задумчиво теребя нос. – А почему такое с вами произошло, сами вы не догадываетесь, конечно?

– Отчего же? Вследствие Т-клеточного иммунодефицита, судя по всему. – ответил я. – Или в результате нарушения продукции интерферона, или быть может сбоя в работе макрофагов. Ну а причина? Да мало ли. Но скорее всего из-за стресса на работе, усугубленного осенним недостатком витамина Д, ну и тяжелой жизнью вообще.

– Ишь ты, грамотный какой нашелся, может быть и диагноз свой тогда назовете? – с ироничной улыбкой спросил врач, монотонно набирая одним пальцем текст на компьютере.

– Полагаю, что рецидивирующий Герпес симплекс. – бодро отрапортовал я, но увидев его недоуменный взгляд, добавил, – Вирус простого герпеса, сезонное обострение, проще говоря.

– Ааа. Ну да, ну да, ты смотри-ка угадал. Я и сам, не успели вы войти, понял, что сплошное обострение у вас, – сказал доктор, после того, как удовлетворенно занес полученную информацию в базу. – Кстати, насчет диагноза это я так просто спросил. Для поддержания разговора исключительно. Ну и что вы принимаете сейчас, позвольте тогда уж поинтересоваться?

– Виферон, десять тысяч единиц, в суспензии.

– О! – обрадовался эскулап и взглянул на меня победоносно. – Знакомое какое название. Вот и продолжайте его принимать до полного исцеления, это очень сильный антибиотик.

– Так какой же это антибиотик, доктор, это белок рекомбинантный человеческий, – сорвалось у меня.

– Конечно же белок, разумеется белок, а я что сказал? – блудливо стрельнув глазами по сторонам, выдохнул хозяин кабинета и принялся усердно протирать очки. После неловкой паузы он решил все-таки внести в вопрос некоторую ясность.

– Устал я сегодня, просто жуть. Тридцать человек принял. Поэтому под вечер, как видите, заговариваться начал уже. Всем помоги, во всем разберись. Толпы страдающего народа вокруг, а я на целую поликлинику один единственный толковый терапевт. И чего вы хотите от меня, больной, после такого сумасшедшего рабочего дня?

– Да ничего особенного, коль скоро вы с диагнозом разобрались уже, за что я вам, конечно, премного благодарен. Осталось только выписать мне что-нибудь эдакое на основе диэтилбензимидазолия трийодида для наружного применения, ну и, разумеется, Ацикловир или Пенцикловир перорально, чтобы все стало и вовсе замечательно.

– Ди… ти … мезозой… – терапевт попытался записать на слух, но у него ничего не вышло, – Пер…бер… Вот что, – поднес он к моему лицу планшет. – Вы повторите больной, все, что мне тут сейчас наговорили, только в микрофон. А потом мы живенько погуглим… – он встрепенулся, – … Алиса…

– Зачем гуглить, доктор? Давайте, лучше я так напишу.

– Ну раз вы настаиваете, то вот вам ручка и бумажка. Только умоляю, поразборчивей.

Не успел он протянуть мне через стол блокнот, как тут же, всхлипнув, судорожно схватился за поясницу.

– Ой, мамочки!

Мужчина в изнеможении откинулся на спину, уголки губ его задрожали, а по откормленным щекам прямо на воротник халата заструился пот, смешанный со слезами и прочими выделениями.

– Спинааа, ох, Боженьки. Грыжа… иииии…, наверное, сломалась, прободение позвоночника или еще чего-нибудь в этом роде, – скулил он, вытирая бледное лицо.

«– Надо же, – расстроился я, – В кои-то веки удалось прорваться на прием к специалисту, да и тот загнется того и гляди. Нет уж, так дело не пойдет.»

– А ну-ка прилягте, доктор. – решительно сказал я страдальцу, вежливо поддерживая его за поясницу. – И не переживайте вы так, сейчас разберемся.

Стенающий доктор угнездился с моей помощью на кушетке в позе эмбриона.

– Тут больно? А так, а так? – спрашивал я, аккуратно постукивая его по пояснице и нижнему отделу позвоночника, – Ну, все ясно, это у вас воспаление седалищного нерва. Люмбаго, одним словом.

– А это… это не очень страшно?

– Не смертельно, и лечится легко, – успокоил я бедолагу, после чего вколол ему обезболивающее.

– Теперь одевайтесь, доктор, а мы вам лечение назначим пока.

Помыв руки, я, усевшись за докторский стол, написал схему лечения, комментируя ее вслух.

– Принимайте с утра и на ночь по две таблетки ортофена или, при его непереносимости, хондроксида. Ну и диклофенак, само собой, тоже потихоньку втирайте. Увидите, через неделю как рукой снимет. Сейчас же временно ограничьте физическую активность, а вот на будущее постарайтесь, наоборот, как можно больше двигаться. Это вас сидячий образ жизни так наказал.

– Все она, – обреченно развел руками доктор, когда его слегка отпустило. – Она виновата – работа проклятущая. Сидишь тут днями напролет – врачуешь за так называемую зарплату. Того на ноги поставь, этого спаси, всех исцели. Впрочем, что мы все про меня, да про меня, – спохватился он. – Вам-то чем я еще могу помочь, больной?..

* * *

На прощание он долго тряс мне руку и преданно заглядывая в глаза повторял.

– Заходите, любезный. Почаще заходите, не стесняйтесь. Если что, то сразу к нам. Всегда поможем. Самолечением только не вздумайте заниматься, не играйте с огнем. Эй, больной! – окликнул он меня, когда я был уже в дверях. – Напомните, пожалуйста, а как там у меня это самое называется.

– Что это?

– Ну это! – смущенно показал он себе на поясницу.

– Люмбаго, что ли?

Я шел домой и грустно думал, – «Конечно же буду заходить. Куда же от вас, от медиков, денешься. Я быть может и не пошел бы в другой раз (жизнь как-никак научила уже без медицины обходиться), только лекарства в отсутствие рецепта аптека мне все равно ни за что не отпустит…»

Не тревожь мне душу, скрипка

Мне всегда горячо хотелось, чтобы мой сынуля стал известным музыкантом – виртуозом – скрипачом. В самых смелых своих фантазиях я неизменно видел его стоящим на сцене в ярком свете софитов, облаченным во фрак с бабочкой. Вот перед ним, затаив дыхание в ожидании волшебства, застыл зал, полный респектабельных ценителей высокого искусства. Вот чадо, откинув назад длинную челку и сомкнув веки, уверенно берет первый аккорд – «До». За ним быстро следует второй, третий – «Ре-Ми»… Смычок так и порхает в его ловких и чутких руках, даря миру сладкие, волшебные звуки – «Фа-Соль-Ля». На этой мажорной ноте я, как правило, просыпался.

Наконец, пораскинув что к чему, я от купания в мечтах, перешел к их исполнению. Первым делом мной с рук была приобретена красавица-скрипка. Продавец не без гордости признался, что на ней играл чуть ли не сам Никколо Паганини. И судя по назначенной им цене, этому вполне можно было верить. В тот же вечер, нарядив своего отпрыска в выходной костюм, я дал ему в руки инструмент и попросил откинуть челку. Таким нехитрым образом сбылась примерно половина моей фантазии. Остались, правда, невоплощенными – рукоплещущий зал и софиты. На первый взгляд, вроде бы, так себе-ерунда, мелочь. Но, как оказалось, для реализации этой мелочи необходимо было по меньшей мере научиться играть.

И тогда я начал тормошить по очереди всех своих знакомых, пока кто-то из них не порекомендовал мне очень компетентного педагога по классу скрипки, лауреата всевозможных конкурсов и дипломанта различных международных фестивалей.

Им оказался румяный круглолицый человечек более, чем средних лет, с куцым хвостиком волос на голове, очень похожий на несвежего, перебродившего Чиполино.

Весь рабочий кабинет маэстро был увешан всякими дипломами и грамотами, а также уставлен статуэтками. На внутренней стороне двери висела афиша с его фамилией: «…Вершины скрипичного искусства. Только сегодня и только у нас г-н N. В рамках гастрольного тура…». Над столом в обрамлении красного дерева висела фотография, на которой хозяин кабинета был запечатлен рядом с Ростроповичем.

После пробного урока лауреат вышел в гостиную, яростно растирая себе ладонями виски.

– Что тут еще скажешь? Ваш отпрыск подлинный талант. – заявил он, стирая пот с красного лба.

– Неужели?

– Уж поверьте моему многолетнему опыту. Настоящий Давид Ойстрах в отрочестве. Такая же уверенная рука, врожденное чувство ритма. Но…надо работать, развивать. Расценки знаете?

Я кивнул и на радостях протянул ему пухлый конверт. – Это аванс.

Он пересчитал содержимое и, по-видимому, остался доволен.

– Будет толк. Бог даст, папаша, мы с юношей еще на международном фестивале или на конкурсе сыграем, дуэтом.

– Только вы уж постарайтесь.

– Не извольте сомневаться…

И он постарался, точнее оба они постарались. Два раза в неделю, сразу же после обеда, я снаряжал сына к преподавателю. Возвращался он уже практически перед ужином, едва живой, и не дожидаясь, пока накроют на стол, как был в сандалиях, падал в кровать.

Наконец наступил торжественный момент, когда на мой суд было представлено первое разученное ими произведение – Бетховенская Лунная соната.

– Ну давай-ка, сынку, покажи, чему ты тут научился, порадуй папеньку.

Я уселся поудобнее в кресле, а мой талантливый мальчик откинув волосы назад и прижавшись подбородком к деке приступил к священнодействию.

Едва смычок коснулся струны, как окружающий меня эфир наполнила ангельская музыка. В том смысле, что так, наверное, вострубят ангелы, призывая грешное человечество на Страшный суд. – Уии-уиии-ааа-оооо!

Грозные и гнусавые звуки въедались в мой мозг, откуда по нерву вытягивали душу и кромсали ее на части. – Уиии-оооо!

Где-то на четвертом такте у меня резко поднялось давление, а на шестом категорически захотелось вскрыть себе вены от переполнивших мое сердце тоски, безнадеги и отчаяния.

«– Да уж, настоящий Ойстрах. Нет, пожалуй даже „Ой, страх“, или еще лучше „Ой, ужас“ …»

Я громко захлопал в ладоши, стараясь, по возможности, заглушить рев пикирующего бомбардировщика. Но куда уж там.

– Может быть, конечно, я чего – то не понимаю! – сказал я педагогу, когда шум в голове подутих и более-менее нормализовался пульс. – А вы точно уверены насчет таланта?

– Точнее не бывает. Все-таки уже полгода наблюдаю за тем, как он творчески возрастает не по дням, а по часам. Такое легато сегодня выдал – блеск. Скажу вам по секрету – Ваш Михаил, он, почти… почти… гений, будущий золотой фонд. Тем не менее, даже в его случае необходимо терпение и еще раз терпение, чтобы раскрыть чакры, расколдовать, так сказать, душу. Для лучшего эффекта раскрытия, кстати, неплохо было бы увеличить нагрузки. Не возражаете, если я подберу для него дополнительное время в среду или в субботу?

«– Что ж, колдуй, волшебник.»

– Ну надо, значит надо. – порывшись в бумажнике, я со вздохом протянул ему несколько красненьких. – Только пусть в следующий раз будет что-нибудь полегче. Полонез Огинского, например.

Через месяц мне представили Полонез. Если прошлым музыкальном вечером мою душу вынимали, то сейчас ее заколачивали обратно в тело, трамбовали грубо и бесцеремонно, пока она, пройдя по пищеводу и перепрыгнув через копчик, окончательно не обосновалась в пятках. Хотя, что там я. Не удивлюсь, если в тот момент сам г-н Огинский беспокойно заворочался у себя в гробу. У меня же на глазах пока лишь только выступили слезы. Возможно, это было то, что называется катарсисом, хотя скорее всего, со мной произошел банальный нервный срыв.

В себя я пришел от звенящей тишины, которую нарушил вкрадчивый голос преподавателя.

– А у нас сюрприз, – сказал он, улыбаясь. – Мы с Мишелем договорились в следующий раз подготовить вам «Сонату ми минор». Не возражаете?

Я поежился и кивнул, – Благодарю…

– Тогда с вас еще двадцать тысяч. Деньги можете отправить на карту…

Но я, увы, так и не услышал Ференца Листа в исполнении будущего лауреата международных конкурсов. Утомившись отстегивать по пять штук за урок, я отвел его в музыкальный кружок при городском Доме культуры и творчества. Пусть там, думаю, дальше талант раскрывает. За пять тысяч в месяц.

После прослушивания моего чада ко мне вышла симпатичная женщина-педагог.

– Не хочу вас понапрасну обнадеживать, – сказала она, нервно подрагивая веком. – Но возможно, я повторюсь – возможно, ваш сын когда-нибудь не слишком сильно ударит лицом в грязь на детском утреннике в школе. Разумеется, если эта школа не музыкальная. Само собой, если он будет при этом долго и упорно упражняться.

– А как же международные конкурсы? – робко поинтересовался я.

Вместо ответа женщина посмотрела на меня с плохо скрываемой снисходительной жалостью, как на умалишённого.

Скрипку я оставил у нее в музыкальном кружке в качестве гуманитарной помощи.

А сына определил в шахматную секцию, при том же Доме культуры. Пока, вроде – тьфу, тьфу – ничего, хвалят…

Сирень цветет

Вот и весна почти уже на излете. Беззаботно улыбаясь радугой, вспыхнувшей после бурного и короткого майского ливня, она передает гражданам свои последние приветы. Еще какая-то неделя, и да здравствует лето красное, золотое, а вместе с ним и черноморский загар, и утренняя зорька, проведенная с удочкой на Пахре, а еще сыроежки, пробки по дороге на дачу и пироги с земляникой.

Но это все потом, а сейчас на повестке дня пора любви, время высоких чувств, бешеных сердечных ритмов и горячих признаний под луной. Все вокруг поет гимны этому прекрасному природному и народному явлению – доносящаяся откуда-то из сквера неувядаемая АВВА, симпатичная девушка с охапкой цветов, соскочившая с подножки автобуса, голуби, воркующие на тротуаре. Даже городской воздух и тот, кажется, насквозь пропитан нектаром и амброзией, из той бочки, наверное, что щедро расплескали по небесной лазури стаи утомленных сбившихся с крыл амуров с купидонами. Хотя, возможно, что это так сирень цветет богато.

По бульвару, крепко взявшись за руки, прогуливается парочка. Он и она (если что). Оба молоды, влюблены и безмерно счастливы. Идут они, по всей видимости, без какого-либо дела и целеполагания, просто идут – наслаждаясь жизнью, примерно так, как в поговорке: «Мне куда бы не идти, лишь бы с милым по пути». Пройдясь сколько-то по устланной новой бордюрной плиткой дорожке, они встают на ее распутье, любуясь друг другом и пышно цветущей растительностью.

– Ну что, налево пошли? – говорит, наконец, парень, не сводя светящихся глаз со своей спутницы.

– Тебе лишь бы только налево, как я погляжу. – капризно надувает губки девица и, проявляя настойчивость, тянет спутника за рукав во двор какого-то дома, расположенного по ее правую руку.

– Желание дамы – закон! – уступает ухажер, немного помявшись. – …К тому же, – разглагольствует он, – когда ты идешь рядом с такой красивой и желанной нимфой, то куда бы ни направлялся, ты в любом случае следуешь навстречу своему счастью. Вот шел так бы и шел всю оставшуюся жизнь, честное слово.

– Опаньки, да мы никак предложение пытаемся сформулировать? – кокетничает барышня. – Шучу, конечно. – игриво добавляет она на всякий случай, чтобы раньше времени не вспугнуть фарт, но, все же, не удерживается от обострения любовной игры, – А вдруг словлю на слове, не боишься?

Глаза ее, между тем, глубоки и серьёзны.

– Погоди-ка, – уходит от прямого ответа парень. – Постой, я быстро, сейчас уже…

Молодой человек озирается по сторонам и, присмотрев куст сирени, растущий возле какого-то подъезда, отламывает от его ветвей сразу несколько роскошных гроздей – созвездий, после чего….

– Штааа! Стоять…! – майским громом грохочет что-то поблизости, возвращая влюбленного с небес на грешную землю.

Мгновенье спустя из кустов, словно какая-то фурия, выпрыгивает гневная старушенция и преграждает парню дорогу к отступлению.

– Ты чего это удумал тут, подлец, а? – брызжет слюной старуха. – Я тебе покажу, как сирень чужую расхищать… Люди добрые, что это делается-то, а?

Застигнутый с поличным парень растеряно ухмыляется и виновато разводит руками. Старуха между тем приближает свои удивленные зрачки к его лицу.

– Так это тыы что ли? Опяяять?

Страшно выпучив глаза, бабка переходит чуть ли не на рев. – Признала я тебя, аспид, как увидала морду твою бесовскую, так сразу же и узнала. Давненько тут, смотрю, ошиваешься. Всю сирень мне успел оболванить.

– Вы меня, видно, путаете с кем-то, бабуся, не имею чести…

– Ну да, спутай тебя – попробуй, ирода проклятого, коли ты вторую неделю, почитай, сирень мою кажный день чекрыжишь. Что твой козел в огороде. А вот как сейчас милицию позову…

– Ты, бабка, мыла объелась что ль с утра? – парень потеет, улыбка медленно сползает с его лица, уступая место если не испугу, то замешательству. – Я вообще случайно тут оказался, мимоходом. Ну подумай, что я у вас забыл, да притом каждый день еще?

– А-то сам будто бы не знаешь, чего забыл, – хитро скалится бабка, напирая грудью на врага. – Ленку с третьего подъезда забыл, вот чего. Сирень уже, почитай, всю обкорнал для лахудры своей. Только растительность, между прочим, не для ваших с ней амуров высажена. Деньги за нее, между прочим, были плочены, и немалые. Триста рубликов, помнится, у метро отдала, с пенсии-то.

– Я, я пойду, пожалуй, – неуверенно говорит резко побледневшая девушка и пятится назад. Глаза у нее становятся испуганными и влажными, голова прячется где-то между съежившимися хрупкими плечиками.

– Погоди! – умоляюще хватает ее за руку парень. – Я с тобой.

Но бабка с ловкостью дикой кошки снова встает у него на пути.

– Значит побоку Ленка теперь? Быстро, гляжу, у молодых энто дело нынче делается.

– Ты чего мелешь, старая, какая к лешему Ленка? – шипит на нее красный, точно пион, супостат.

– А такая Ленка, с животом которая, на нос который ей смотрит уж, забыл нешто?

– Оставь меня. Да пусти ты, тебе я говорю! – не выдерживает девица и едва сдерживая рыдания, пытается высвободить руку. Парень изо всех сил сопротивляется.

– Ты что, не видишь разве, какую чушь она несет? Она из ума же выжила! Кого ты слушаешь?

Девушка замирает, не то в сомнениях, не то в отчаянии. Обливший девушку контрастный душ, из радости, превратившейся за какую-то минуту в трагедию, делает ее тело ватной и безучастной. Она стоит, слабо шевеля губами.

– Это я-то чушь? Не верь ему дочка, не верь прохвосту энтому. У меня глаз – алмаз. Мимо оброненного в траве червонца не пройду. А вообще-то мне ваши с Ленкой шашни до лампочки, – продолжает бабка, вцепившись парню в рукав. – Это дело ваше, персональное, молодое. Ты мне за сирень лучше ответь.

Бабка смотрит на потрепанный куст сирени и, качая головой, причитает – Уже и цвет-то с нее сошел почти, а энтот все равно ходит тут, понимаешь, и ходит. У самого денег куры, поди, не клюют, а он все туда же, на дармовщинку перед девками своими хвост пушит, халявщик, тьфу!

– Ну что ты прицепилась-то ко мне, ведьма, а? – едва ли не рыдает парень. – За квартал теперь буду вас обходить, честно. Какого от меня тебе надо еще? Впрочем, постой, – воодушевляется он, вспомнив старый, как мир, метод. – Может так разойдемся…?

Парень, приняв решение, хаотично хлопает себя по карманам и вынимает тысячу рублей.

– Штуки тебе в качестве возмещения хватит? Мало? На, на… тут у меня еще есть, возьми, не жалко, – достает он из разных мест несколько купюр помельче. Только уйди уже куда-нибудь, исчезни.

Бабка презрительно смотрит на деньги, потом на парня, и, после паузы, укоризненно покачав головой, кладёт их в карман своего плаща.

– Лаадно, чего уж там, – заметно смягчается старушенция. – Кто старое помянет. Но только чтоб у меня ни-ни больше. Ни-ни, понял ты?

– Конечно понял, бабуся, какой разговор, – лебезит обрадованный парень, после чего смущенно мнется. – Только насчет Ленки вашей… Это, как бы, не я так ее, – уточняет он, скосив затравленный взгляд на свою спутницу.

– Да нууу? Хотяяя… Может и впрямь, не ты это с ней греховодишь, – задумчиво говорит бабка, окинув молодого человека прищуренным взглядом. – Тот мерзавец вроде и в плечах покрепче и рослее тебя будет. И волос у него темный совсем. Не то что твой – солома. Ну да, теперь я и сама вижу, не ты энтот Ленкин хахаль, факт. Знаю, что говорю. У меня ж глаз-алмаз.

– То-то же… Слышишь, не я это с Ленкой? – парень радостно хватает девицу за плечи. – Не я это Ленку… представь себе…!

Убедившись, что справедливость восстановлена, он с благодарностью жмет бабке руку и поспешно ретируется, сгребая в охапку свою едва живую спутницу.

Бабка пристально смотрит им вслед, пока фигуры влюбленных не скрываются за фасадом пятиэтажки, после чего кряхтя присаживается на скамейку.

– Ишь, повадились тут черти окаянные сирень ломать, – удовлетворенно бурчит она, пересчитывая сегодняшнюю выручку. – Чего энто за бумажка, сотня, что ль? Замусоленная какая, не поймешь сразу. Да уж, глазами я последнее время ослабла что-то – факт. Жировку тут за свет принесли, а я подумала, что реклама, чуть было в мусорку не бросила. Вчерась же и вовсе не смешно вышло. Супостата, навроде этого, за сотню рубликов всего-то простила. Обозналась вишь ли, с пятисотенной деньгу его перепутала. Морковки погрызть бы мне того… не мешало. В ней, говорят, энтот, каротин есть. И тогда ого-го! Держитесь у меня, прохвосты, меньше чем за тысячу никому не спущу. А то ходют тут, понимаешь, и ходют, ходют и ходют…