Текст книги "Два Петербурга. Мистический путеводитель"

«Кривые» зеркала

Существовало несколько легенд, сохранившихся в мемуарах современников, о знамениях, возвещавших скорую смерть императора.

В частности, в записках Никиты Муравьева (который передавал рассказ М. И. Муравьева-Апостола, слышанный тем от К. М. Полторацкого, бывшего в карауле Михайловского дворца в роковую ночь) сообщается, что весь день 11 марта, день перед смертью, Павел подходил к дворцовым зеркалам и разглядывал себя очень внимательно. Он находил, что его лицо отражается в них «как-то неправильно» – словно «с искривленным ртом». Придворные из этого неоднократно повторяемого замечания делали «тонкий» вывод, что управляющий хозяйством дворца князь Юсупов впал в немилость. Вечером этого же дня Павел долго беседовал с М. И. Кутузовым. Слово за слово «между ними разговор зашел о смерти. «„На тот свет идтить – не котомки шить”, – были прощальные слова Павла I Кутузову», – писал Муравьев.

С. М. Голицын сделал такую запись о последнем обеде: «Ужин, как обыкновенно, кончился в половине десятого. Заведено было, что все выходили в другую комнату и прощались с государем, который в 10 часов бывал уже в постели. В этот вечер он также вышел в другую комнату, но ни с кем не простился и сказал только: „Чему быть, тому не миновать”. Вот какое предчувствие имел император Павел».

Один из мемуаристов пишет: «Вот как Кутузов мне рассказывал: „После ужина император взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: «Посмотрите, какое смешное зеркало; я вижу себя в нем с шеей на сторону». Это было за полтора часа до его кончины”».

А за два дня до смерти, 9 марта, ночью Павел проснулся от мучительного сна. Он увидел, будто на него надевают слишком узкую одежду, которая его душит.

Также, еще при начале строительства замка, Павел сказал, что желал бы умереть там, где родился, – а родился он в Летнем дворце, стоявшем как раз на этом месте.

Павел так старался всячески обезопасить себя от покушения, что за день перед смертью велел заколотить дверь, ведущую в спальню супруги, чем лишил себя последнего пути к отступлению.

* * *

В ночь с понедельника 11 (23) марта 1801 на вторник 12 (24) марта 1801 года, около половины первого, группа из приблизительно двенадцати офицеров ворвалась в спальню императора. (А собрались все заговорщики на квартире графа Палена, который жил на углу Невского (дом № 15) и Большой Морской, и именно здесь прозвучала фраза «Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц». Отсюда они направились в Михайловский замок.) Вдохновителями заговора были Никита Панин и Петр Пален, а группу непосредственных исполнителей (так называемых «пьяных гвардейцев», и в самом деле упившихся перед переворотом шампанским) возглавляли Николай Зубов и Леонтий Беннигсен.

Пройдя сквозь караулы, заговорщики вошли в спальню, но, не найдя императора в постели, растерялись. Платон Зубов сказал, что птичка упорхнула («I'oiseau s'est envole»), но «Беннигсен с сатанинским хладнокровием подошел к постели, пощупал ее рукою и сказал: „Гнездо теплое, птичка недалеко”. Комнату обыскали и нашли спрятавшегося за шторами Павла, бывшего в одной ночной рубашке (по другой версии, его выдали обутые наспех ботфорты, высунувшиеся из-за камина). „Они вывели его из-за камина, уложили в постель и потребовали подписать отречение от престола, – пишет Муравьев, – Павел долго не соглашался на это, но наконец уступил настоятельным требованиям”».

Отсюда, из квартиры графа Палена, заговорщики отправились к императору

Николай Саблуков, автор «Записок» о времени императора Павла I и его кончине, написанных для семейного круга, но позже попавших в печать, сообщал: «Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье (…) вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который, в конце концов, принял бурный характер. В это время те из заговорщиков, которые слишком много выпили шампанского, стали выражать нетерпение, тогда как император, в свою очередь, говорил все громче и начал сильно жестикулировать.

В это время шталмейстер граф Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: „Что ты так кричишь!” При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес рукою удар в левый висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с ногами на живот императора, а Скарятин, офицер Измайловского полка, сняв висевший над кроватью собственный шарф императора, задушил его им. Таким образом его прикончили…»

* * *

Известно, что заговорщики обещали сыну Павла, будущему императору Александру I, что отец не будет убит. (Павел, не доверявший ни одному из своих близких, как-то обнаружил на столе сына Александра трагедию Вольтера «Брут». Книга была раскрыта на странице со стихами: «Рим свободен! Возблагодарим богов», – описывающими гибель Цезаря. Император нашел на полках и положил на стол наследнику «Историю Петра Великого», раскрыв ее на странице с рассказом о смерти царевича Алексея.)

* * *

Официальной версией смерти Павла стал апоплексический удар, то есть, переводя на современный медицинский, – инсульт. Впоследствии появилась шутка о том, что император скончался «от апоплексического удара табакеркой в висок».

Павел не был любимым императором в народе, и его смерть вызвала в Петербурге подчас даже радостные настроения, ожидание свободы. Вот что писали современники о настроениях тех дней: «Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собой и поздравляли друг друга со счастием – и общим, и частным для каждого порознь». А вот еще одно свидетельство: «.. незнакомые целовались друг с другом как в Пасху, да и действительно это было воскресение всей России к новой жизни».

Фонвизин писал: «Посреди множества собравшихся царедворцев нагло расхаживали заговорщики и убийцы Павла. Они, не спавшие ночь, полупьяные, растрепанные, как бы гордясь преступлением своим, мечтали, что будут царствовать с Александром. Порядочные люди в России, не одобряя средство, которым они избавились от тирании Павла, радовались его падению. Историограф Карамзин говорит, что весть об этом событии была в целом государстве вестию искупления: в домах, на улицах люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлаго Воскресения. Этот восторг изъявило, однако, одно дворянство, прочия сословия приняли эту весть довольно равнодушно».

* * *

Убийство императора, хотя о нем было всем известно, не признавалось официально до 1905 года, а бумаги всех участвовавших в заговоре после их кончины изымались. Но порою казалось, что покойный император сам хочет известить людей о своей трагической насильственной кончине…

Когда в 1852 году в Гатчине открывали памятник Павлу, то во время торжественной церемонии из глаз императора Николая I потекли слезы. Очевидец сообщал: «…покровы сняли, но веревка осталась на шее статуи, и державный сын, увидя это, заплакал. Всех поразила эта случайность».

Внук Павла, император Александр II, 8 июля 1857 года приказал устроить в спальне, где убили деда, – «чтобы положить конец соблазну», – отдельную малую церковь во имя апостолов Петра и Павла. Храм расположился на месте двух бывших комнат личных покоев императора. Алтарь церкви находился как раз на том месте, где стояла кровать императора и где он был убит. Но при советской власти церковь была разобрана, а прямо через место смерти Павла проложили… коридор. Сегодня Русский музей, в чьем распоряжении находится замок, собирается воссоздать храм, построенный на месте смерти императора.

* * *

После смерти Павла его наследник Александр I немедленно переселился в Зимний дворец, подальше от страшных воспоминаний. Замок 18 лет стоял пустым, и Пушкин даже написал: «Пустынный памятник тирана, / Забвенью брошенный дворец». Затем было решено разместить в нем Главное инженерное училище (так появилось новое название замка – Инженерный).

* * *

Впервые призрак убитого императора увидели во время переезда училища. Команда солдат, перевозивших в замок имущество, была застигнута ливнем, и командиры приняли решение остаться на ночевку в неуютном холодном замке. Руководивший перевозкой унтер-офицер позволил солдатам до отбоя осмотреть бывшую царскую резиденцию. Солдаты разбрелись по замку, но вскоре один из них прибежал назад, в ужасе крича, что встретил в коридоре призрак покойного императора. По словам солдата, император был одет в военную форму, а в руке держал свечу.

В следующий раз призрак увидели буквально через пару месяцев. Имущество училища уже было перевезено в замок, а для его охраны назначили караул. Разводящий ефрейтор, некто Лямин, произведя ночную смену часовых, прямо у входа в замок справил малую нужду. После этого он обратил внимание, что на газон падает пятно света. Он отошел от стены и увидел, что светится окно третьего этажа. В нем висел, трепеща в воздухе, подсвечник со свечой. Казалось, что кто-то держит его в руке, но в окне никого не было.

Также считается, что каждый год, в ночь убийства, в тот самый момент, когда случился роковой удар табакеркой, над крышей замка поднимается живущая здесь стая ворон. Точно так же она взмыла в воздух и в ту роковую ночь.

Призрак Павла – тень невысокого человека в треуголке и ботфортах, никому плохого не делает, а лишь расхаживает по залам дворца и иногда играет на флажолете – подобии флейты. Пожалуй, это самый «стабильный» призрак Петербурга: его видели и учащиеся Инженерного училища, и сотрудники госучреждений, находившихся в замке в годы советской власти, регулярно говорят о его появлении и сотрудники Русского музея.

Рассказывают, что Федор Достоевский, сам заканчивавший Инженерное училище, начал испытывать приступы эпилепсии вскоре после того, как встретил в коридоре замка призрак покойного императора.

Считается, что могила Павла в Петропавловской крепости обладает чудодейственными свойствами. Петербуржцы издавна просят у императора избавления от невралгии, мигреней и зубной боли и верят, что если приложится с поцелуем к его могильной плите, то боль исчезнет навсегда.

Кормчая духовного ковчега: пророчества Татариновой

Будущая пророчица и духовный лидер Екатерина Филипповна Татаринова, чья судьба также тесно связана с Михайловским замком, была по рождению дворянкой.

Она родилась 29 августа 1783 года. Ее отец, барон фон Буксгевден, рано умер, а мать – Екатерина Михайловна Малтиц, во время правления Павла I была назначена главной дамой великой княжны Александры Александровны. Екатерина воспитывалась (и жила) в Смольном институте, но, так как здоровье у нее было слабое, ее забрала оттуда к себе домой начальница института, графиня Адлерберг.

По окончании института Екатерина вышла замуж за подчиненного старшего брата: служившего в Астраханском гренадерском полку Ивана Михайловича Татаринова. Она кочевала с мужем по гарнизонам, а в войну 1812 года и вовсе следовала за частью мужа в обозе. Но все-таки, как говорят очевидцы, семейная жизнь у них не складывалась. И когда после войны Татаринов был вынужден из-за ранений уйти в отставку и уехать в свое рязанское имение, Екатерина осталась в Петербурге и жила по квартирам.

В 1815 году Татаринов умер, а вскоре после этого скончался и их восьмилетний сын. Оставшись совершенно одна, молодая вдова переехала жить к матери, которой по особой милости, так как она была любимой няней одной из дочерей императоpa Александра I, Марии (умершей в 1800 году), было позволено жить в Михайловском замке.

Молодая вдова после смерти сына ударилась в мистику.

Лютеранка по рождению, она покрестилась в православие, а затем и вовсе увлеклась русским сектантством. Она сошлась с семейством Ненастьевых, которые раньше были хлыстами, а ныне возглавляли «корабль», то есть общину скопцов.

* * *

Кто же были эти скопцы? Их секта возникла в XVIII веке. Ее основателем считается беглый крепостной Кондратий Селиванов, сам вышедший из секты хлыстов «богородицы» Акулины Ивановны. В царской России и позже в СССР члены секты преследовались. По сохранившимся документам, первый суд над ними состоялся в 1772 году.

Скопцы считали, что единственным способом спасения души является борьба с плотью путем оскопления. Сектанты считали, что Христос, говоря: «Есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного (Мф. 19:12)», – имел в виду как раз добровольное оскопление.

Члены секты ампутировали себе яички («удесные близнята») с частью мошонки. Делалось это посредством отжигания их раскаленным железом. Сам ритуал носил имя «огненного крещения». Позже ампутация стала проводиться острым предметом, а раскаленным металлом лишь останавливали кровотечение. Этот род оскопления назывался «малая печать», «первая печать» или «первая чистота». Однако возможность вступать в половую связь после этой жуткой операции оставалась, и потому существовала «вторая», или «царская печать», которая обозначалась как «сесть на белого коня». При этой операции отнимался половой член, а в отверстие мочеиспускательного канала вставлялся оловянный или свинцовый шпенек. Существовала и «третья печать» – у скопца удаляли соски, а при «четвертой печати» вырезали на боку треугольник (мотивация последнего обряда неясна). Существовали «печати» и для женщин: им последовательно удаляли половые губы, клитор, груди.

Богослужения скопцов были скопированы с секты хлыстов и представляли собой так называемые «радения», когда молящиеся кружились в некоем подобие хоровода и в итоге впадали в экстаз. Широко были известны в Петербурге две скопческие общины: в доме купцов Солодовниковых в Ковенском переулке и в доме купцов Ненастьевых в Басковом переулке. Именно в этих общинах жил и устраивал богослужебные собрания сам Селиванов.

* * *

Но вернемся к нашей героине: Татаринова, прожив некоторое время у Ненастьевых, тоже начала участвовать в радениях и после первого же у нее, как она утверждала, открылся дар пророчества. Она стала яростной поклонницей скопчества, или секты, как они себя сами называли, «Белых голубей». Впрочем, ложиться под «печать» Татаринова не спешила, этот обычай казался ей омерзительным, и вскоре, во многом именно из-за него, она отошла от Селиванова.

Татаринова организовала собственную общину, которая со временем стала называться «Духовный союз». Собиралась община в квартире матери Татариновой в Михайловском замке.

Сначала в общину входили мать и брат пророчицы и ее деверь Татаринов. Но кружок постепенно рос и вскоре стал весьма известен в Петербурге. В него входили такие известные люди, как Владимир Боровиковский – художник и академик, боевой генерал Евгений Головин – будущий генерал-губернатор Прибалтийского края, протоиерей санкт-петербургского Исаакиевского собора, известный проповедник Алексей Малов, Василий Попов – секретарь Библейского общества, и другие.

Посещал встречи у Татариновой и всесильный в ту пору князь Голицын.

Считается, что именно Кошелев и Голицын заразили мистицизмом Александра I. Об отношении Голицына к Татариновой говорит тот факт, что после отъезда ее матери в Лифляндию Голицын выхлопотал ей позволение остаться на жительство в Михайловском дворце, а также пенсию в размере 6000 рублей в год, что для тех времен было более чем крупной суммой.

Особую роль в общине играл музыкант кадетского корпуса Никита Федоров, который также пророчествовал во время радений. За свои чудачества он был прозван в городе Никитушкой и пользовался большой популярностью: секту часто именовали Никито-Татариновской.

Татаринова, да и все участники общины, подчеркивали, что полностью разделяют постулаты православной веры, а к учениям скопцов и хлыстов не имеют никакого отношения. Скорее всего, так и было. Просто Татаринова «привила» к православной риторике еще и радения.

Филипп Вигель писал: «Верховная жрица, некая госпожа Татаринова, посреди залы садилась в кресла, мужчины садились вдоль по стенам, женщины становились перед нею, ожидая от нее знака; когда она подавала его, женщины начинали вертеться, мужчины петь под текст, ударяя себя в колена, сперва тихо и плавно, а потом все громче и быстрее. В изнеможении, в исступлении тем и другим начинало что-то чудиться. Тогда из среды их выступали вдохновенные, иногда мужик, иногда простая девка, и начинали импровизировать нечто, ни на что не похожее. Наконец, едва передвигая ноги, все спешили к трапезе, от которой нередко вкушал сам министр духовных дел».

А вот как писал об этом священноархимандрит Фотий: «По ночам собирались у нее и днем девицы и прочие и действовали, как некое священное действо свое, обычай кружения делать, вертелись, падали потом на землю от безумия, демон же входил в них, производил глаголы, предсказания, и потому называлась секта сия пророков и пророчиц, а Татаринова главою всех. Петы были разные смешные песни, стихи, без толку сочиненные, где духовное с плотским было смешано и более имелось плотское, любодейное, нежели иное весьма смешное составление и понятие».

* * *

Слава Татариновой была столь стремительна, а ее влияние стало столь могущественно, что вскоре она была обласкана императрицей Елизаветой Алексеевной, а затем и принята самим императором, причем аудиенция затянулась на несколько часов. Александр I был настолько очарован пророчицей, что принял по ее рекомендации Никитушку, которому тут же был дан чин 14-го класса.

В письме гофмейстеру Кошелеву император признавался, что настолько впечатлен проповедями Татариновой, что его сердце «пламенеет любовию к Спасителю всегда, когда он читает в письмах Кошелева об обществе госпожи Татариновой в Михайловском замке». Более того, Александр I даже стал крестным отцом дочери Татариновой, рожденной ею вне брака.

Секта Татариновой позже весьма интересовала Достоевского, и он несколько раз упоминал о ней в своих дневниках. Он писал, что считает хлыстовщину: «…древнейшей сектой всего, кажется, мира, имеющей бесспорно свой смысл и хранящей его в двух древнейших атрибутах: верчении и пророчестве. Ведь и тамплиеров судили за верчение и пророчество, и квакеры вертятся и пророчествуют, и пифия в древности вертелась и пророчествовала, и у Татариновой вертелись и пророчествовали…»

* * *

Пророчества Татариновой остались во множестве мемуаров, и стоит признать, что иногда они были весьма точны. Художник Боровиковский спросил у нее, стоит ли ему браться за масштабный заказ. Татаринова же ответила:

– Не о том думаешь, душа моя. Выгода тебе вроде как и ни к чему будет. Пора тебе, Володенька, на суд предстать.

Боровиковский обиделся, заметив, что он человек честный и к судам не имеет никакого отношения. Татаринова отшутилась, что «от тюрьмы да сумы не зарекайся, а от суда тем более». Через несколько дней Боровиковский предстал перед высшим судом: он умер.

Декабрист Рылеев также однажды присутствовал на радениях. Татаринова схватила его за руку и произнесла:

– Что же делать, как нам быть? Надо Россию кровью обмыть!

Дело было осенью 1825 года, незадолго перед коронацией нового императора и восстанием декабристов.

– Вы говорите о крови нового императора? – переспросил, уточняя, Рылеев.

– Нет, о другой крови… – задумчиво ответила Татаринова. – Может быть, и вашей…

Но случилось это уже не в Михайловском замке. В 1819 году туда переехало Инженерное училище, и сначала Татаринова снимала квартиру, а затем, в 1825 году, генерал Головин (исцеленный Татариновой от смертельной болезни и потому чувствовавший себя обязанным) купил для Татариновой три больших дома за Московской заставой.

Новый император Николай начал закручивать гайки и бороться с сектантством, но община Татариновой располагалась за городом, да к тому же пользовалась покровительством многих вельмож, и потому, до поры, на нее не обращали внимания. Все рухнуло в один день. И абсолютно случайно.

* * *

В 1837 году Попов (член секты и секретарь Библейского общества, поселившийся в одном из домов Татариновой) послал своего крепостного в полицию для наказания за какую-то вину (тогда это была обычная практика). Но крепостной ложиться под розги не пожелал и потому сообщил властям, что в доме его хозяина, как и в двух соседних, проводятся сборища сектантов. Там-де творятся различные богомерзкие дела: бесстыдные пляски, непристойные песнопения и свальный грех. По утверждению злопамятного крепостного, к участию в оргиях насильно привлекали и детей. Из участка тут же вылетел отряд жандармов. В домах Татариновой провели обыск: обнаружили записи неправославных песнопений, мистические книги и иконы и множество «чудного народу» – все они были задержаны до выяснения.

В доме самого Попова обнаружили запертый чулан, в котором содержалась избитая 16-летняя девушка, средняя дочь Попова. Выяснилось, что Попов насильно водил своих трех дочерей на радения к Татариновой, а когда средняя дочь, Люба, отказалась туда ходить, то он запер ее в чулане и морил голодом. Да еще, по совету Татариновой, воспитывал ее «дедовским методом», розгами. Члены Библейского общества, которое он до сей поры возглавлял, называли Попова «кроткий изувер, которого, однако ж, именем веры можно было подвигнуть на злодеяния». Как Попов сам признавался на следствии, он еженедельно бил дочь палками, иногда до крови.

Слухи про истязания девушки быстро распространились по Петербургу, и лично государем было назначено строжайшее следствие по этому делу. Секта Татариновой была закрыта, все члены взяты под домашний арест, а само дело передано в Секретный раскольничий комитет. Следствие пришло к выводу, что обряды и моления у Татариновой были противны не только установлениям и правилам Православной церкви, но и морали и нравственным устоям государства. Секретный комитет предложил общество упразднить, присутствовавших в колонии бездомных бродяг разослать по богадельням и деревням, отдав под строгий надзор полиции, а руководителей секты изолировать в монастырях.

Попов был отправлен в строгое заключение в Казанскую губернию, в Зилантов монастырь, где и скончался в 1842 году.

Татаринову доставили в кашинский Сретенский женский монастырь.

Пророчица писала многочисленные обращения на имя императора и генерал-адъютанта Бенкендорфа, прося освободить ее из монастыря. То же самое делали ее родственники и многочисленные поклонники. Но признавать, что «находилась в ереси», Татаринова отказывалась, и Николай даже не читал эти обращения, заявив ходатаям, что освобождение может последовать только в одном случае – «если она отвергнет прежние свои заблуждения, на коих основана была секта ее».

Только в 1847 году, когда ей уже было шестьдесят три года, Татаринова подписала обязательство повиноваться Православной церкви. Ее освободили. Год под строгим полицейским надзором она прожила в Кашине, а потом смогла получить разрешение на жительство в Москве без права посещать Петербург.

В Москве Екатерина Филипповна жила тихо и умерла в 1856 году.