Книга: Чеченский блюз - Александр Проханов

Иногда ему казалось, что он, Яков Бернер, есть жертва и наследник какого-то древнего, совершенного пращурами преступления. Вместилище греха отцеубийства, богоборчества или еще какого-то забытого страшного действа, находившегося под вселенским запретом. Нарушение этого запрета, попрание заповеди обернулось для пращуров страшным наказанием и возмездием. Теперь это бремя, перетекая из рода в род, по-змеиному переползло в его душу. Изъедает его, уродует, обрекает на преступления и святотатства. И уже вползает в его неродившееся дитя, свернулось едва заметным завитком в красном слепом эмбрионе, среди слизи, материнского тепла и плоти. Обозначилось на женском животе слабой полоской пигмента.

Да, автор ярко показывает ту паутину взаимных интриг и пересечений интересов, которые и привели к войне. Однако это не отменяет второй линии повествования: тех людей, которые находятся в этом аду. Простому солдату было не до понимания глубинной сути событий, у нашего Вани все просто: есть приказ, есть отче-командир, и все вопросы к нему, но лучше не надо. И тот факт, что спланировано и выполнено все было мерзко и гадко теми людьми, которые предали нашу группировку меньше их подвиг не становится. Присяга она и есть присяга. Приказ есть приказ. Просто все, правда? Но мало кто может вот также как они встать, стряхнуть с себя весь нагар этой страшной новогодней ночи, вспомнить, что есть приказ и снова взять в руки оружие. И это заставляет уважать таких людей. Отдельно нужно сказать о языке этой книги. Он просто потрясающий, очень яркий, плавный, в чем-то изящный, даже когда рассказывается не о самых изящных вещах. Это создавало некий диссонанс, но вместе с тем производило поистине потрясающее впечатление. Автор, похоже, верующий, и не только в Бога, но и во всякую мистику, потому что всякого внесознательного там хватает, но это очень вписывается в общую схему произведения. На войне ведь нет атеистов. Герои все как один простые, привычные России типажи: что "псевдо-Ермолов" комбриг; что Бернер, неприязненно относящийся к коммунистическому прошлому; что Кудрявцев с его мальчишками, которые до конца выполняли приказ. Все они жили в России двадцатью лет назад, все они живут в ней до сих пор. Мне безумно понравился эпизод, где доведенный до отчаяния Кудрявцев, проклинает город, просто до мурашек:

Подобрал свой оброненный автомат и, передвигая ноги, будто вставлял их в каменные ямы, двинулся вверх по лестнице. Прошел мимо Фили с белым клинышком торчащего под простыней носа. Прошел мимо Таракана, чей подвернутый грязный башмак выглядывал из-под белой материи. Приблизился к окну, за которым в свете нового дня лежала площадь с останками истребленной бригады. Город туманился кровлями, трубами, коробками зданий. Он смотрел на город, в котором прожил сутки и который сожрал, изжевал, превратил в смерть и мерзость самый сочный ломоть его бытия. И посылал этому городу проклятья. Он хотел, чтобы возникла сила — прянула с неба карающая молния или красный испепеляющий огонь — и разрушила в городе все дома, все мосты, все постройки, все изделия людского труда. А вместе с ними и всех людей, молодых и старых, умных и глупцов, благородных и подлых, весь проклятый, населяющий этот город народ. Его язык, черты лица, его могилы, утварь, звуки его песен, его книги, молитвы и заповеди. Чтобы умерли и никогда не воскресли его вожди. Запечатались и сгорели родящие лона его женщин. Испеклось и высохло семя его мужчин. Он проклинал этот город и требовал ему казни. Вкладывал в свои проклятья весь оставшийся запас жизни и был готов его потерять, лишь бы проклятья его были услышаны и на город пало возмездие. В его страстном отрицании этого города было нечто древнее, неотвратимое, разрушительное для него самого. Он услышал отдаленный удар. Трясение прокатилось сначала под землей, по фундаментам зданий, по зарытым железным трубам, а затем, с отставанием, — по туманному морозному воздуху. Оба трясения сошлись в барабанной перепонке его чуткого уха, и он определил удар как взрыв тяжелого фугасного снаряда, зарывшегося в грунт, а потом рванувшего огромный клок асфальта и камня.