Текст книги "Теплоход"

Между тем посол Киршбоу выбрал среди множества плещущих целей одну, что была ближе прочих. Молодая златокудрая русалка подплыла к кораблю и с любопытством разглядывала столпившихся на палубе гостей. Она чувствовала, что нравится, что ею любуются. Шаловливо выскальзывала из воды, обнажая молодые чудные груди, поддерживая их ладонями, так что восхитительно заострялись розовые соски. Ныряла, играя ягодицами, шлепая по ним узкими ладонями. Вновь выскакивала в фонтане брызг, с хохотом, сверкая жемчужными зубами. Киршбоу выбрал момент, когда шалунья подплыла совсем близко. Раздался выстрел. Из жерла вырвался стремительный ком, накрыл русалку сетью. Сжался, охватывая ячеей, помещая добычу в тесный кошель. Русалка не испугалась, принимая случившееся за продолжение веселой игры. Плескалась в сети, просовывала сквозь ячею прелестные пальчики с маникюром, грозя удачливому стрелку, который самодовольно распрямился. Улыбался, принимая поздравления.

Кошель с русалкой подтягивали на тросе к кораблю, поднимали на лебедке. Наяда мягко извивалась в воздухе, озаряемая прожектором, отекала серебристыми ручьями, осыпалась стеклянной капелью.

– Ах, ты, моя рыбка! – с нежностью воскликнул Добровольский, когда сеть с русалкой проплывала над его головой. Брызги падали ему на лицо, он жадно ловил их губами. Протянул к морскому диву свою склеротическую старческую руку, тронул сквозь сеть нежную грудь с целомудренным соском, на котором переливался бриллиантик пирсинга.

Русалку бережно опустили сквозь люк на нижнюю палубу, где ее должны были выпутать из сети и выпустить, как того требовала экологическая хартия, обратно в водную стихию.

– Да, так о чем мы говорили? – повернулся к Есаулу Добровольский, доставая батистовый платок и стряхивая с лица оставленные русалкой брызги. – Об этой странной особенности русских мыслить себя «мессианским народом». Об этой навязчивой идефикс, согласно которой русские считают свою историю «особым путем». Об этой вечной «исторической альтернативе», которая противопоставляет Россию всему остальному миру, искривляя нормальный ход времен, вставляя палки в колеса истории, отвлекая человечество от вселенской работы по объединению всех людей, по созданию единого, организованного человечества, управляемого единым просвещенным разумом…

Ни о чем подобном Есаул не разговаривал с Добровольским, но этот неожиданный поворот беседы показался Есаулу неслучайным. Хитроумный масон ничего не говорил и не делал случайно. Вот и теперь начало беседы сулило откровение, объяснявшее Есаулу скрытые пружины случившихся ужасных перемен.

– Мир всегда взирал на Россию как на огромного урода, зародившегося к востоку от просвещенной Европы, разраставшегося, словно гигантская опухоль, и заполонившего, в конце концов, континент между трех океанов. Просвещенная Европа думала, как обезвредить урода, как умертвить его в этой гигантской матке между Карпатами и Хинганом, как вернуть русских в семью народов. Европа посылала в Россию своих посланцев, которые проникали в княжеские терема и царские дворцы, входили в доверие к русским правителям, пытаясь изменить уродливый вывих истории. Большинство из этих замечательных, просвещенных людей осталось неведомо, лишь некоторые запечатлели себя во времени, ибо так пожелало тайное общество, к которому они принадлежали. Вся русская политика – это борьба тайных обществ, окружавших царский престол, с упорным безумием русских вождей, возвращавших Россию на «особый путь». Россия – это внематочная беременность мира, оплодотворенного сбесившимся, прилетевшим из Космоса сперматозоидом…

Есаул вслушивался в произносимые фразы, стараясь угадать заключенный в них тайный смысл. По палубе, где они стояли, двигались гуляющие пассажиры, наслаждаясь теплотой чудесной бархатной ночи с уплывавшим заревом Москвы. К ним приближался посол Киршбоу, триумфатор, меткий стрелок, поймавший в ловчую сеть прелестную наяду. Вышагивал небрежной походкой баловня, которому нет равных. Приблизился, рассмотрел в сумерках носатое лицо Добровольского, его медно-красный парик. Изменил осанку. Вытянулся, как вытягивается солдат при виде офицера. Ноги его утратили вальяжную небрежность. Он сжал пятки, раздвинул носки, сделал несколько шагов, изображая пингвина. И Есаул тот час угадал в нем масона, посылавшего сокровенному брату опознавательный знак. Добровольский едва заметно кивнул, давая понять, что по тайному жесту брат опознан.

– Князь Курбский был послан к Ивану Четвертому в надежде образумить молодого царя, превратить из азиатского чудовища в просвещенного европейского монарха. Князь и его «тайные братья» преуспели во многом. Англичане, итальянцы, поляки были приняты при дворе. Музицировали, писали картины, возводили терема и дворцы. Однако демон русской истории возобладал. Курбский бежал в Литву, «братья» были схвачены опричниками и замучены до смерти в Александровской слободе – до сих пор над их могилами летают красные бабочки цвета кардинальской мантии. Началась великая смута, во время которой Россия вновь обрела черты чудовища, уповающего на «собственный путь». Храм Василия Блаженного – гигантское чучело, каменный скоморох, цветастый дракон «русского мессианства»…

По палубе приближался Куприянов. Его фигура породистого аристократа мелькала в свете окон. Он чему-то туманно улыбался, мечтательно щурился, как пресыщенный кот, заглядывая через поручень на темные маслянистые струи. Увидел Добровольского, преобразился. Вытянул руки по швам, склонил почтительно голову. Сделал ногами «пингвина» и прошлепал мимо, через несколько шагов возвращая себе поступь властелина. Добровольский лишь двинул бровью, откликаясь на знак.

Есаул вдруг прозрел – теплоход наводнен членами тайной ложи. Перед ним в красном парике стоит магистр. И если быть наблюдательным, то по жестам, походке и мимике можно выявить членов ложи, участников тайного заговора, направленного против России.

– Патриарх Никон внимал кружку просвещенных людей, приехавших к нему из Европы. Они убедили его исправить православные книги, чтобы Россия стала частью мирового христианства. Не отторгала себя во имя особой «богоизбранности», согласно которой Христос якобы выбрал ее как место Второго Пришествия. Никон внимал «тайным братьям». Но потом мессианство одолело, и «братья» были, кто изгнан, кто умерщвлен. Патриарх стал бредить скорым Пришествием, построил под Москвой Новый Иерусалим, куда молитвами зазывал Христа. Все кончилось крахом. Запылали костры старообрядцев. Патриарх был развенчан. Россию поразил ужасный раскол. Ново-Иерусалимский монастырь в своей гордыни и фанаберии являет образ безумной архитектуры, предназначенной для безумного замысла. В окрестностях Истры есть безвестные могилы замученных «братьев», на которых в солнечные дни появляются пятнистые красно-зеленые саламандры…

Вдоль поручня палубы шествовал губернатор Русак, топорщил редкие собачьи усы, думал о чем-то легкомысленном и приятном. Увидел Добровольского, замер. Поднял правую руку ладонью вперед, словно клялся на библии. Скрестил большой и средний пальцы и мягко, на цыпочках, проследовал мимо, так и не успев изобразить Чарли Чаплина. Добровольский повторил крест, сплетя неловкие склеротические персты.

– Петр Первый разрывался между европейским клавесином и русской дыбой. Просвещенные «братья» учили его быть «человеком мира», звали в клуб европейских монархов, в «восьмерку» просвещенной Европы. Он внимал, учился европейским манерам, путешествовал по столицам мира, но, вернувшись в Россию, самобытно и богоносно рубил стрельцам головы, сам их кидал на плаху. После Полтавской победы славил пленных шведских генералов, среди которых было много «друзей просвещения», обнимал, называл их «братьями», наливал шампанское. Но потом велел заковать в кандалы и отправить в Сибирь. Он с обожанием относился к Лефорту, одному из «братьев», и вновь возвращался под влияние лукавого Алексашки Меньшикова, внушавшего царю мысль о «неповторимом русском величии». Царь то пытал староверов, требуя отречения от «русской идеи», то живьем закапывал «братьев» на невских болотах. По сей день на этих безвестных могилах в осенние ночи загораются огоньки болотного газа.

По палубе двигался Франц Малютка. Есаул смотрел на угольного магната, чьими деньгами питалась избирательная компания Куприянова. Ожидал, что его большие стопы сложатся углом, и он проковыляет мимо, как стреноженный медведь. Но Малютка не содеял ничего необычного со своими ногами и пальцами. Протопал, едва втиснувшись между стеной и Добровольским, в котором видел не посвященного магистра, а лишь влиятельного крючкотворца, управлявшего олигархами. Есаул испытал к нему внезапную теплоту, беспричинную благодарность, какую испытывают к утесу за то, что тот не падает на голову.

– Александр Первый стоял на пороге Европы. Россия заговорила вдруг по-французски. Повсюду расцветал парижский ампир. «Тайные братья» наводнили Зимний дворец. Великий Сперанский писал царю Конституцию. Просвещенный Магницкий учил молодежь братству, свободе и равенству. Наполеон называл Александра «братом». Все испортили Кутузов и «русская партия» при дворе. Посланцы Европы были, кто убит, кто сослан в Сибирь, а царь, желавший походить на Юлия Цезаря, постригся в монахи. Стал каким-то дремучим Кузмичом, молился намалеванной русской доске. В его землянке сегодня живет барсук, а на могиле Сперанского раз в десять лет вырастает лиловая орхидея…

На палубе колыхалась Толстова-Кац, переполненная влагой, в сырых одеждах, огромная, волнообразная, как медуза. Увидев Добровольского, старая колдунья пригладила височки, заюлила тучными бедрами. Ее чувяки сошлись в пятках и раздвинулись в носах, и она, как пингвин на ластах, пропыхтела мимо, наградив Добровольского очаровательной улыбкой. Он же чуть хлопнул ее по ягодицам, сложив при этом пальцы крестом.

– Николай Первый повесил семерых «тайных братьев», полагая, что удержит Россию в рамках «православия, самодержавия и народности», – пресловутая триада неповторимой русской дикости. Однако другие «тайные братья» продолжили сокровенное дело. Уже не проповедью гуманных идей, а бомбами разрушали «святую триаду», направленными взрывами возвращали Россию в мир. Николай Второй был отлучен Шульгиным и Гучковым, которых послала в Псков «тайная ложа», насчитывающая шестьсот человек. В ней были министры, депутаты Государственной думы, профессора, генералы, члены августейшего семейства и даже иерархи церкви. Лишь неистовый Иоанн Кронштадский пытался противодействовать «братьям». За что его кости, как и кости последнего царя, будут вырывать и закапывать, подвергать экспертизе и выставлять на обозренье толпы, покуда они ни превратятся в костную муку и из них ни сварят дегтярное мыло. На могилах же Шульгина и Гучкова весной поют соловьи…

В свете окон, о чем-то испуганно переговариваясь, приближались прокурор Грустинов и спикер Грязнов. Есаул мучительно следил за их приближением, страшась разочароваться в соратниках, обнаружить в них «тайных братьев», коварных соглядатаев, перевербованных отвратительным старцем, от которого разило потом похотливого орангутанга и тлетворной могильной плесенью. Есаул, едва сдерживая пробегавшую в скулах судорогу, смотрел на соратников. Но те, поравнявшись, лишь неловко посторонились, не насилуя своих ног, не подавая скрытых масонских сигналов.

– Большевики сплошь состояли из «братьев». Троцкий, Зиновьев и Радек почти вовлекли доверчивого и хворого Ленина в «тайную ложу», подчинили своему влиянию. Их «идея мировой революции» состояла в том, что Россия, с ее упорной дремучей самобытностью, должна быть израсходована в «великом походе». Сознательным «певцам самобытности» – дворянам, священникам, профессорам и художникам расшибали их заблудшие патриотические головы. Бессознательную массу народа одевали в военную форму и миллионами гнали в Европу на пулеметы и штурм европейских столиц. На полях революционных сражений, под Варшавой, Парижем, Берлином, должна была улетучиться «русская идея». Мавзолей в своей вавилонской архитектуре изображает «призму познания», где усопшее тело «брата» транслируется через тысячелетия будущим поколениям. Все карты спутал Иосиф Сталин. Он уничтожил «братьев», пытая их огнем и железом в подвалах Лубянки. Выбил «интернационалистов» в партии и вновь вернул России мессианскую идею неповторимой Красной империи, противопоставив ее остальному миру. Руины рейхстага в сорок пятом году – неудача, постигшая «тайных братьев». Университет на Ленинских горах – символ сталинского «особого пути». Тела расстрелянных Зиновьева, Бухарина, Каменева, Радека были похищены «братьями» из безымянных могил на чекистских кладбищах и тайно свезены на озерный остров рядом с монастырской обителью, мимо которой мы будем проплывать. Туда же из Мексики был тайно доставлен прах Троцкого. В этой «братской могиле» они покоятся под другими именами и фамилиями. К могиле «пяти братьев» каждый год под видом богомольцев стекаются их тайные единомышленники и служат поминальную мессу. В огромном факеле, который возжигается ночью, звучит голос Мирового Демиурга, передающего людям свои заветы…

Их отвлекло костяное постукивание. Это приближался министр обороны Дезодорантов, опираясь на трость, дергая изувеченным телом. Есаул пристально следил, не сплетет ли министр свои лимфатические пальцы в нелепый узел, не перекрестится ли слева направо масонским крестом, не вывернет ли уродливо ноги, уподобляясь еврейскому комику. Но ничего подобного не случилось. Поравнявшись, Дезодорантов, изображая дурковатого, щелкнул каблуками, отдал честь, приложив ладонь к непокрытой голове. У Есаула отлегло от сердца. Министр оставался верным товарищем. Масонский заговор его не коснулся.

– Юрий Андропов был тем человеком, кто помог отыскать на чекистских кладбищах безымянные могилы «пяти братьев». Перевез их прах на озерный остров и первый в осеннюю ночь отслужил поминальную мессу. Из огненного факела Мировой Демиург благословил его на великое деяние, имя которому «перестройка» – перестройка ветхой «русской идеи» в идеологию «общечеловеческих ценностей». Юрий Владимирович проделал огромную работу. Он наводнил «братьями» органы КГБ, правительство, Госплан, армию, газеты, внешнюю торговлю. Его стараниями были вытеснены из партии сторонники Сталина, и подверглась осмеянию доктрина «суверенной России». Многих «братьев», арестованных КГБ за проповедь свободы, братства и равенства, он не расстрелял, не заточил в лагерях, а выслал за границу, где они прошли курс оздоровления, чтобы позже снова вернуться в Россию. Андропов слишком рано ушел в созвездие Рака, но успел оставить нам на земле своих последователей – Горбачева и Ельцина, которые вместе в 1988 году побывали на могиле «пяти братьев» и совершили тайную мессу. Заметьте, в день рождения Юрия Андропова на Лубянской площади, на Соловецком камне появляется множество желтых божьих коровок – знак благоволения Мирового Демиурга…

Есаул отступил в тень, ибо заметил, как вдоль палубы ступает министр экономического развития Круцефикс. Тайным вероломством веяло от Круцефикса – от его бородки, истерических телефонных звонков. Есаулу стало известно, что он ищет с Куприяновым встречи, переводит за границу активы своего тайного бизнеса. Все внушало недоверие, все сулило измену. И вправду, едва Круцефикс приблизился, вдруг подобострастно поклонился Добровольскому, скорчил гримасу, отчего на его лице образовалась свастика, сначала правосторонняя, а потом – с левым вращением. Ноги сложились «ижицей», и он неловко пропрыгал мимо, как спеленатый кузнечик, так и не заметив Есаула.

– Горбачев преуспел в деле возвращения России в лоно всемирной истории. Он отдернул «железный занавес», разрушил Берлинскую стену. Реабилитировал многих из расстрелянных Сталиным «братьев». Вернул сателлитов «красной империи» в объятия благодарной Европы, вывел оттуда войска советской империи, а в Россию ввел множество организаций и фондов, в недрах которых удобно устроились наши «тайные братья». Однако силы реванша, духи «суверенной России», адепты «уникального русского пути» организовали путч. Провозгласили ГКЧП, едва не погубивший всю многотрудную работу «братьев». Благо, среди ГКЧП находился внедренный «брат». Крючков сорвал опасный замысел, выдал гэкачепистов в руки Ельцина. Однако Горбачеву, зазевавшемуся в Форосе, пришлось уйти в тень, довольствоваться ролью отставного магистра. Ему оставалось играть на флейте под аккомпанемент Раисы Максимовны, которая изумительно музицировала на арфе, исполняя сонеты Нострадамуса на музыку Калиостро. Знаете ли вы, что на могиле Раисы Максимовны время от времени выступают «розовые слезы любви»?

Приближался Попич, маленький, на высоких каблуках. Хохолок на его голове шевелился от речного ветра. Есаул направил беспощадный взор на каблуки, готовые вот-вот сомкнуться. Попич увидел Есаула, гордо вскинул голову, изображая Наполеона при Ватерлоо, прошествовал, едва кивнув обоим. На что Добровольский хмыкнул, оскалив фарфоровые зубы. Есаул так и не понял, является ли Попич предателем.

– Величие Ельцина уже зафиксировано в сакральных книгах всемирного «братства». Он развеял миф о единой и неделимой России, об уникальном континенте Евразии, он обошелся с Россией как с кочаном капусты, отламывая от него один за другим самые сочные листья, раздевая ее, вплоть до твердой несъедобной кочерыжки. При нем множество «братьев» заняли высшие посты в государстве. Гайдар, Чубайс, Немцов – энергичные, самозабвенные, выбивали из России дух старообрядства, дух имперской гордыни, идиотическое самомнение, в котором тысячелетие прозябали смешные ксенофобы и тупоголовые славянофилы. Когда они попытались взять реванш, завладев парламентом, великий Ельцин со словами «Свобода, равенство, братство» направил танки к парламенту. Пылающий в центре Москвы парламент – пример живой архитектуры, дающей приют очистительному огню. Жаль, что Ельцин преждевременно умер, сделав себе пересадку бычьего сердца, отчего во лбу его начали расти рога, остриями внутрь, пронзили мозг и вышли в затылке. На могилу Ельцина в ночь накануне Крещения приходит красный теленок, у которого страусиные ноги, змеиный хвост и крылья летучей мыши. «Вавилонский телец» – так он значится в магической книге, символизируя могущество «братства». Кстати, именно Ельцин ввел в обращение масонский опознавательный знак – мочиться на шасси самолета. Многие VIP-персоны, перед тем как отправиться в полет с государственным визитом, подходят к шасси самолета и справляют на колесо малую нужду…

К ним приближался кутюрье Словозайцев, рассеянный, милый, в шитой золотом иранской жилетке, в русских лаптях и в кожаных галифе с пустой кобурой от «стечкина». Он что-то лепетал, хихикал, не видел беседующих. Приблизился к борту, расстегнул галифе и помочился в канал Москва – Волга игривой светящейся струйкой. Есаул подумал, что вряд ли это был масонский знак, – нигде поблизости не было аэропорта и шасси от «Боинга». Просто непосредственный, похожий на дитя, Словозайцев не стал заходить в каюту и облегчил, где придется, переполненный пузырь.

– Мы долго искали «брата», который мог бы стать достойным преемником Ельцина. Наконец, подобрали. Милый, обаятельный, знаком с Европой, офицер КГБ и страстный поклонник Андропова, хранящий на теле медальон с локоном Юрия Владимировича. Любитель горных лыж и породистых сук. Ненавистник СССР и друг великой Америки. Мы привели к власти Президента Порфирия и наделялись, что он расчленит Россию на десять независимых территорий, уничтожит последний оплот «сверхдержавности» – ядерные ракеты, сольет православие с католичеством, поставит в центре Москвы памятник Папе Павлу Иоанну Второму высотой с Останкинскую телевышку работы Зураба Церетели и переименует Красную площадь в Площадь Равенства, Братства, Свободы. Вначале все шло отлично. Славянофилов не стало видно. Курилы собирались отдать Японии, а Калининград уступить Германии. Но вот появились вы, Василий Федорович. – На этих словах Добровольский умолк и вперил в Есаула горящие, окруженные красными веками, яростные глаза.

Стало слышно, как играет на носу новоорлеанский джаз и отплясывает артист Боярский, топоча ботфортами д'Артаньяна. На корме томно заливались одесские скрипки, и юморист Жванецкий подпрыгивал круглым пузиком вперед.

– Но появились вы, Василий Федорович, и скомкали наш план. Вы овладели мыслями и волей Президента Порфирия. Ввергли его в соблазн «великодержавия, православия и народности». Поселили в его нестойкой головке мечту о «Великой русской империи». Опять повсеместно подняли головы славянофилы. Нет дома в России, где бы открыто ни бранили евреев. Вынашиваются планы по строительству новых гиперзвуковых ракет, авианосцев и дальних бомбардировщиков, а Северный Казахстан, Абхазия, Приднестровье объявлены зоной российских интересов. Президент Порфирий стал позволять себе оскорбительные фразы в адрес еврейских журналистов, намекая на их обрезанную крайнюю плоть. Он назвал страны Прибалтики «ненасытными мандавошками», забыв всякую политкорректность. Грозил спровоцировать восстание негров Америки и свергнуть режим расистов. И все это вы, Василий Федорович. Вы – камень преткновения, остановивший наш твердый, размеренный шаг…

Шмульрихтер, уже подшофе, пестрый, как какаду, в красной свитке, зеленом колпачке, клетчатых штанах, прошел мимо, выделывая вензеля, которые никак нельзя было принять за тайные масонские знаки.

– Чтобы остановить катастрофу, мы вынуждены были собрать «ложу» на Мальте, вызвали на нее Президента Порфирия и воздействовали на него всей силой кабалистических методик, месопотамских и халдейских практик, приемами розенкрейцеров и тамплиеров. Мы влили ему в рот из чаши Грааля цитварное семя, действующее как сильное слабительное, отвар чертополоха с могилы висельника, расслабляющий суставы и кости, раствор пустырника на желчи гиены, просветляющий разум, когда в нем загорается черное потустороннее солнце. Мы заставили его заглотнуть туркменскую гюрзу, чтобы она искусала ему кишечник и яды ее, проникнув в печень, вызвали черное озарение, когда истины дневного света уступают истинам полуночи. Мы положили ему на глаза выкидышей эфиопской макаки, чтобы из глазных яблок истекли мнимые видения красоты и райской гармонии, и возникла хохочущая гримаса ада. Наконец, мы влили ему в уши черный гной истлевающего самоубийцы, чтобы умолкли искусительные райские звуки, и разверзлась истинная в своей космической мощи симфония ада. В итоге мы убедили его отказаться от «третьего президентского срока» и уступить свое место Куприянову, нашему «брату», который продолжит заветное дело…

Есаул чувствовал, как тело его начинает цепенеть, словно подул полярный холод, и они с Добровольским оказались одни на ледовой шапке, под сполохами сияний, среди голубых кристаллов вечной ночи. Старый масон оказался магом, был способен околдовывать, лишать рассудка и воли. Громадным усилием, вбрасывая в леденеющий мозг жаркую кровь из сердца, Есаул боролся с понижением температуры, приводящей к анабиозу.

– Но остаетесь вы, Василий Федорович. Вы с вашей проклятой «русской идеей», чудовищным имперским безумием, сумасшедшей мечтой снова вырвать Россию из лона мира, как была когда-то вырвана из лона Земли Луна. Вы хотите, чтобы Россия одиноко и мертвенно, лишенная атмосферы, в рытвинах холодных вулканов, в котлованах засыпанных пылью морей, парила в безвоздушном пространстве? Вы этого хотите, Василий Федорович?

Губы Есаула посинели от лютой стужи. К ребрам примерзали легкие. Мозг превращался в тяжелую глыбу льда.

– Вас приговорили к смерти члены «ложи», и вы бы уже были мертвы, если бы не я. Я помню добро, которое вы сделали для меня. Добились моего назначения на пост председателя Союза промышленников и предпринимателей, хотя отчаянно возражали Чубайс и Потанин. Помирили меня с Дерипаской, когда он оскорбительно упрекнул меня в том, что я злоупотребляю финансами его «Базового элемента». И, наконец, порекомендовали хирурга Акчурина, который сделал мне опасную пересадку семенников, после чего я стал лазать по деревьям, разгрызать кокосы и ездить в часы пик в метро, чтобы в давке оплодотворить какую-нибудь очередную московскую самочку. Я настоял, чтобы вам сохранили жизнь. Понимаете ли вы, Василий Федорович, в каком положении вы оказались?..

Есаул находился один в ледяном жутком Космосе. На него, одинокого, были направлены силы ада, могущественные духи преисподней, великие мудрецы, творящие мировую историю по тайным заветам и заповедям. Бесчисленные разведки и армии, хитроумные политологи и витии, миллиардные состояния и информационные центры. Против него был Голливуд, вручающий «Оскары» блудницам и педофилам. Диснейленд, превращенный в миниатюрную столицу мира, где московский Кремль из пластмассы соседствует с Эйфелевой башней из пенопласта, с пирамидой Хеопса из пластилина. Он был распят на огромном ледяном кресте, головой вниз, и внизу, сквозь звездную пыль, виднелась земля, русская ночная равнина, слюдяная струйка канала в районе Икши, и на ней – жемчужина теплохода среди золотых отражений.

– У вас есть выбор, Василий Федорович. Или вы отказываетесь от своего реваншистского плана, признаете победу Куприянова и уходите навсегда из политики, куда-нибудь в лесной, богом забытый уголок, где повторите судьбу Меньшикова в Березове. Или вы будете убиты, и на вашу могилу тысячу лет подряд будут сползаться змеи на свои весенние свадьбы. Что выбираете, Василий Федорович?..

Мимо шел капитан теплохода Яким, статный, молодой, с чудесной открытой улыбкой. Его мундир казался серебряным. Его кортик золотился впотьмах. Проходя мимо, он поклонился:

– Не правда ли, чудесный вечер, господа? – и прошел, оставляя запах свежего одеколона.

– Что выбираете, Василий Федорович? – зловеще повторил Добровольский.

Последней струйкой горячей крови Есаул разморозил мозг. Собрал в него всю стойкость, веру и ненависть. Окружил непроницаемой молитвенной защитой сокровенный план, хранимый под сердцем. Потупил глаза, сузил плечи, покорно поклонился Добровольскому:

– Кому не хочется жить? В Березове тоже жизнь. Считайте, что я вас услышал.

Их общение прервал металлический голос, которым капитан Яким извещал гостей теплохода:

– Уважаемые дамы и господа, через пятнадцать минут в музыкальном салоне на верхней палубе состоится церемония вручения подарков!.. Просим всех пожаловать в музыкальный салон!..

Добровольский и Есаул раскланялись и разошлись.

В каютах возбужденные гости примеряли перед зеркалами наряды, вешали на шеи колье, повязывали дорогие галстуки. В то же время на нижней палубе, в закутке, недалеко от кухни, матросы, закатав рукава, били головой о стену русалку. Ее рот был залеплен скотчем, васильковые глаза побелели от боли и ужаса, золотистые волосы слиплись от крови. Дюжие парни раскачивали ее, подхватив под руки, с гулом ударяли о железную стену. У русалки изо рта и из маленьких жабр за ушами брызгала кровь. Оглушенную наяду потащили на кухню, волоча по палубе липкий бессильный хвост. Шмякнули на черный противень, грудью вверх, так что виден был нежный дрожащий сосочек с бриллиантовым пирсингом. Повар в белоснежном колпаке и фартуке взял острый нож. Сделал русалке надрез от пупка до основанья лобка. Надавил – в подставленное блюдо жирно, густо потекла красная зернистая икра, переполняя сосуд.