Текст книги "Заговорщик"

– Точно сказываешь?

– Точно, – качнул головой Андрей и скромно добавил: – Хотя я бы все равно не рисковал.

Князь Друцкий рассмеялся и долил в бокалы вино:

– Да и пес с ним, с золотом. Пусть там остается. Я ведь не о нем речь завел. Я о земле нашей хочу перемолвиться. Не в золоте ведь богатство боярское меряется, а в земле, да в людях…

Гость запнулся, словно ожидая ответа, и Андрей согласно кивнул.

– А в землях наших беда одна общая, княже, – горестно вздохнул старик. – Слишком близко мы с порубежьем живем. Да еще аккурат на тракте от Режицы[2]2
  Режица – ныне город Резекне.


[Закрыть] на Луки Великие поместья наши лежат. Что ни свара с Литвой али с орденом – аккурат через нас рати на Русь прокатываются. Просто беда. Земля – она ведь не кошель, ее к Новагороду али к Вологде не унесешь.

Зверев снова кивнул, пока не понимая, к чему клонит гость.

– Вот и мыслю я, – ласково, двумя руками погладил свой кубок Юрий Семенович. – Коли земли наши никуда убрать нельзя – так, может, нам тогда порубежье от поместий отодвинуть? Помысли, княже, сколь многих достатков от сего у нас появится! Коли порубежье окажется далече, то смерды новые у нас куда охотнее селиться станут, старые уезжать не захотят. Разору меньше будет – то любой поймет сразу. А коли так, то и цена поместьям враз подрастет немало. Может статься, и вдвое вырастет, и втрое.

Андрей молчал, с трудом переваривая услышанное, а Друцкий наклонился вперед и шепотом, заговорщицки продолжил:

– Мало того, что нынешние земли подорожают. Мы ведь у иных бояр окрестных кое-что сейчас прикупить можем, а опосля продать втрое. Епископы и рыцари добро свое спускают, а мы подобрать можем задешево. У меня на примете у Владимиреца, у Ругодива, у Колываня[3]3
  Владимерец – ныне город Валмиера, Ругодив – Нарва, Колывань – Таллин.


[Закрыть] угодья продажные имеются. Что они ныне? Мусор никчемный, дешевка, хлам. Но коли Лифляндия русской окраиной станет, то и цена земле прибалтийской сам-пять подскочит. Русь – это ведь закон, порядок, покой, защита от бесчинств всяческих. От земли в пределах русских ни один хозяин али дворянин не откажется.

– Доходная получится сделка, – почесал в затылке Зверев. – Вот только как они окажутся этой самой «окраиной»? Нечто прибалтам опять в состав России захотелось?

– Как обычно, – повел бровью князь Друцкий. – Прийти туда надобно и занять.

– Чем занять? – все еще не понимал Андрей. – У меня всего семь десятков бойцов ныне в строю, у тебя, ведаю, вдвое больше наберется. Двести пятьдесят ратников. Ну, три сотни можно наскрести. Что такое три сотни даже для крохотного Дерптского епископства? Растворятся в просторе, никто и не заметит!

– Значит, надобно не нам вдвоем Лифляндию воевать, – невозмутимо согласился Юрий Семенович. – Надобно взор государев в сию сторону обратить.

– Ничего себе, – присвистнул Зверев. – Так ты, дядюшка, решил войну России и Ливонского ордена начать?

– Какая война, помилуй? – небрежно отмахнулся старик. – Нет боле никакого ордена. Сгинул, растворился, бледная тень былых героев токмо и осталась. Виндавыот Ругодива до Вйндавы[4]4
  Виндава – ныне город Венспилс.


[Закрыть] и пальцем не шевельнет, дабы чужаков остановить. Нет ныне в них духа воинского, выродился, ровно в старых евнухах. Верно тебе сказываю, Андрей Васильевич, нынешним летом токмо к родичам плавал.

– Кровь детей боярских лить за наш с тобой прибыток, дядюшка? А хорошо ли это будет? Как Господу на Страшном суде о сем грехе рассказывать станем.

– О том и скажем, что ради славы государя нашего и имени русского старались, – моментально ответил гость, явно готовый к этому вопросу. – Рази не славно получится Руси нашей новыми землями прирасти? Нам с тобой прибыток малый получится, царству Московскому – куда как изряднее. Точно я тебе говорю, не сомневайся. Страны лифляндские ныне гнилому яблоку подобны. Сами в руки упадут, коли кто ладони подставить догадается. Не будет там крови никакой, вот те крест! – размашисто осенил себя знамением Юрий Семенович. – Оттого я и беспокоюсь, что каждый день ныне на счету. А ну, ляхи али шведы о том же пронюхают? Тогда уж не нам, а им вся добыча, все земли и люди достанутся. О сем варианте ты, Андрей Васильевич, не думаешь? Брать нужно Лифляндию, забирать в казну ныне же!

Зверев молчал, забыв о вине и мясе, в голове стремительно проскакивали мысли, сталкиваясь, путаясь и противореча друг другу. С одной стороны – в войне он ничего хорошего не видел, с другой – школьный курс о деяниях Петра Великого настойчиво напоминал о важности выхода России к Балтийскому морю, обретения портов в Прибалтике, открытии новых торговых путей. С третьей – он понимал, что кровь прольется, не бывает побед без крови. С четвертой – дарить Прибалтику Польше или Швеции было действительно глупо, новые земли вполне могли окупить принесенные жертвы. С пятой… С пятой стороны он не понимал, почему со своей идеей князь Друцкий отправился не в Кремль, в царские палаты, а к нему, полузабытому отшельнику, на далекую дикую окраину?

– Я бы и сам раздумья сии государю предложил, – словно подслушал его мысли князь Друцкий, – да токмо не вхож я к Иоанну Васильевичу. Не делится он со мною своими помыслами, не вспоминает имени моего в радостный час, и не спасал я его от неминуемой смерти уж, почитай, четыре раза. Еще отец мой литовскому князю верой и правдой служил, да и я до отъезда к Москве успел меч во славу отчины не раз обнажить. Государь же наш бояр исконных превыше самых знатных иноземцев ставит. Ты, Андрей Васильевич, урожденный Лисьин – я из рода Гедеминовичей. Твой дед и прадед Москве всю жизнь служили – я лишь первым из рода руку Рюриковичей над собой признал. Не выслужили еще доверия князья Друцкие при царском дворе.

– Ныне при дворе иные герои бал правят, – покачал головой Зверев. – Адашевы, Сильвестры, Шуйские и Старицкие. Из честных людей разве только Кошкин да Шаховской остались. К ним надобно за помощью обращаться.

– Честные они али нет, – развел руками Друцкий, – однако же никто из них не приходится мне родственником.

Андрей молча взял кубок, отпил. Наколол на нож кусочек сочной холодной убоины. Вздохнул:

– Это верно, дядюшка, с чужими о таких делах не поговоришь. Но мне тоже глупо выглядеть пред людьми не хочется. Что я скажу? Здравствуй, Ваня, мы намедни поссорились и не виделись четыре года, но я тут подумал: а не устроить ли нам войну в Прибалтике? Айда завтра же драку с соседями затеем!

– Верно, верно, – неожиданно легко согласился Юрий Семенович. – Так просто беседы столь важные не начинаются, и бояр на дело ратное, кровавое из-за каприза послать будет непросто. Говорить об этом надобно в момент подходящий, а не абы как, сказывать должен человек, к коему доверие у государя имеется, и повод для дела нужен честный, к коему никто не придерется, в упрек потом правителю нашему не поставит. Момент нужный настанет через два месяца. Перемирие прежнее с орденом Ливонским ныне заканчивается, и посольство от магистра аккурат после Рождества должно в Москву отправиться – новое уложение мирное составлять. Ты, Андрей Васильевич, с государем, может, и в ссоре, однако же слову твоему он доверяет. А коли и не поверит, так хоть выслушает. Нам большего и не надобно, ибо не уговаривать ты Иоанна Васильевича станешь, а тайну ему откроешь древнюю. Тайну, о которой многие бояре за давностью лет успели подзабыть…

Князь Друцкий замолчал, словно задумавшись. И Андрей, мучимый любопытством, кашлянул:

– Какую тайну, дядюшка? Ливонцы готовят какой-нибудь заговор?

– Заговор? – вскинул брови старик. – Нет, что ты! Кому там ныне буянить? Тайна, о коей расскажу, вроде и не прячется ни от кого. Просто утонула она в архивах и бумагах государевых, оттого никто о ней уж и не вспоминает.

В этот раз Андрей удержался от вопросов, предпочел мелкими глоточками пить красное вино. Юрий Семенович заговорил сам:

– Началась сия история во времена давние, позабытые. Когда князья наши определялись правом лествичным, когда Москва еще не была стольным городом и когда схизматики и паписты еще оставались истинными христианами и от лона православной церкви не отделились. В те годы задумали кавалеры европейские отобрать от безбожных сарацин Святые места. Несколько раз ходили они в долгие и кровопролитные походы, однако же цели своей добились, водрузили крест над могилой Иисуса, Господа нашего, и над землями, по коим ступали ноги Его, над коими разносились Его проповеди. Долго длились те годы, да не вечно. Видать, прогневали чем-то воины христовы Всевышнего, отвернул он взгляд свой от воинов-крестоносцев, и стали они от сарацин нести поражение за поражением, пока и не были сброшены в тамошнее море. Стали они, несчастные, скитальцами бездомными, ибо в родных местах о них успели все позабыть, а Иерусалим, ставший их новым домом, сделался для них отныне чужим…

Князь Друцкий вдруг закашлялся, промочил горло глотком вина и продолжил:

– Долго ли, коротко ли скитались храбрые крестоносцы по свету, но пришли они в один из дней ко двору христианнейшего правителя нашего, великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо. Поклонились они князю, посетовали на судьбу свою горькую и принесли верную клятву служить Всеволоду и детям его до скончания веков, коли даст им великий князь хоть малый угол, где они смогут преклонить головы, расседлать коней и поставить церкви для вознесения молитв. Пожалел их русский князь и отвел для пропитания самые дальние от Киев-града земли, на стороне северной, у западного порубежья. Дабы здесь они жили в покое, но и службу обещанную несли, Русь от набегов литовских и польских оберегая. Ну, и оброк, как положено, в казну княжескую с удела платили. Много с тех пор утекло веков. Почитай, ужо пять столетий прошло, словно один день. Когда кавалеры-крестоносцы службу несли честно, когда забывали, иной раз и на господ своих, князей русских, меч поднимали – всякое случалось. Но вот чего они никогда не любили, так это серебро в казну княжескую возить. Киев далеко, времена смутные, князь с дружиной не доедет, да тиуна с мытарями за столько верст особо не пошлешь. Вот и ховали себе в сундуки дань-то положенную.

– Жулье, – хмыкнул Андрей. – Все они, крестоносцы, такие.

– Но не всегда им это с рук сходило, сынок. – Губы старика растянулись в усмешке. – Дед государя нашего, Иоанна, Иоанн Третий Васильевич пятьдесят четыре года тому осерчал, собрал рать свою и пошел на орден, побил его крепко, виру за грех этот с них взял и отдельно разрядную грамоту составил, сколько серебра за душу кавалеры ливонские тягло обязаны платить. С обычаем древним ни епископы тамошние, ни магистр спорить не посмели и на грамоте сей расписались. И даже платить начали… Поначалу… Пять лет платили тягло исправно, а потом, как водится, забывать начали. Великий князь Иоанн тогда как раз преставился, не до кавалеров в Москве стало. Вот про них опять и забыли. А они и рады. И накопилась с того дня, Андрей Васильевич, недоимка аж за сорок девять лет!

– Вот это да… – только и охнул Зверев.

Удар нацеливался в самую больную точку.

Земные правители могли стерпеть многое: неуважение, измену, насмешки, иноверие. Но подати в казну – это всегда, для всех и каждого являлось самым что ни на есть священным вопросом. Недоплата налогов означала не просто обкрадывание правителя. Это был еще и отказ признавать над собой власть князя, хана или императора. Наверное, не меньше половины войн, бунтов и революций начиналось именно с нежелания платить дань или налог – и добрая половина войн немедленно прекращалась, едва побежденный соглашался эту самую дань привезти. Недоимка за сорок девять лет – это неуважение, оскорбление, это прямая пощечина царю! За такую выходку войну можно объявлять в любую минуту.

– Я не поленился, – ласковым голосом закончил князь Друцкий, – сунул серебра писцу в архиве, снял для себя копию этой изумительной рядной грамоты и даже заверил ее у достойного рижского стряпчего.

– Отчего же дьяк Адашев, архивариус царский, о том помалкивает? – удивился Зверев.

– Верно, Андрей Васильевич, помалкивает, – согласился гость. – Потому-то в чужие руки грамоту сию давать никак нельзя. Как бы не потерялась. Государю лично в руки надобно ее вручить…

– Ага… – Андрей наконец-то допил вино и со стуком вернул кубок на стол.

Теперь он знал, почему хитроумный старик Друцкий не пожалел целого месяца на дорогу к своей племяннице. Зверев был единственный, кто подходил для выполнения столь щекотливой миссии. Родственник – а значит, можно довериться. Интересы у обоих родов общие – ведь имения возле Великих Лук, по брачному договору, оставались за детьми Андрея и Полины. К тому же князь Сакульский весьма известен государю. Что в опале – неважно. Лучше жить в немилости, но чтобы царь знал твое имя, нежели обретаться в полной ненужности и безвестности. Опального обругают – но услышат. Неизвестного – просто не заметят.

– Так что скажешь, Андрей Васильевич? – понизил голос гость. – Добавим земель новых царству Московскому, али кукситься у себя в берлоге станем?

– Утро вечера мудренее, Юрий Семенович, – пожал плечами Андрей. – К чему второпях думать? Завтра встанем, детей я тебе покажу, по княжеству прокатимся, светлый праздник встретим. А там и решим.

– Тоже верно, княже. – Старик умело скрыл разочарование и, пригубив свой кубок, отставил его в сторону. – Пойдем. Полинушка меня, чай, заждалась. Обещался через минуту вернуться, а мы тут вона сколько сидим. Как бы нас искать не пошли. К чему такое беспокойство?

Гость оказался прав – сразу в прихожей его – перехватила княгиня и, вместе с двумя девками, повела на второй этаж в гостевые комнаты. Андрей же, пользуясь возможностью, свернул вправо и отправился в дальнее крыло, в свой кабинет и примыкающие к нему «комнаты отдыха», куда он старался не пускать никого – даже собственную жену. Прибирали здесь Пахом и Изольд, пол пару раз в месяц мыла убогая умишком дворовая девка, из жалости взятая Полиной в Москве. Вот и весь круг «посвященных».

Собственно, великих тайн тут не было. Записи свои Андрей вел на школьном русском языке, и даже обученные глаголице смерды разбирали его с трудом. Случайный взгляд на серые бумажные листки вряд ли мог объяснить даже самому умному из них, чем именно занимается хозяин. Никаких сатанинских атрибутов в чародействе Лютобора не требовалось, древние языческие боги, скрытые в травах, водах, небесах и земле, откликались на призывы корня Сварогова, даже если человек не кланялся их идолам. И все же сохнущие, либо отмокающие в горшочках травы, жаровня для топления сала и плавления воска, ароматы сушеных кож, медные ступы, чернильные орешки – все это почему-то вызывало у входящих в лабораторию трепет. И ведь что странно: каждый ребенок знает, что чистотелом можно выводить папилломы и бородавки, лечиться от антонова огня, от желудочных колик, что полынь сбивает у больных жар, а лопухи спасают от подагры. Но когда ту же самую травку начинает собирать князь – его подозревают в знахарстве и колдовстве! Вот и старался Андрей никого дальше кабинета не пускать – дабы слухов лишних не множить.

Сам кабинет для нынешних времен выглядел куда привычнее. Правда, вместо пюпитра для чтения и письма Зверев велел поставить стол: сперва он был обычным деревянным, но два года назад Полина купила в Москве на торгу французский, с позолоченными, изящно – а-ля кавалерист – изогнутыми ножками. Помимо двух сундуков, на которых можно и сидеть, и вздремнуть, а внутрь ненужное барахло сложить, здесь стояли два обитых бархатом кресла, тоже привезенных из Европы, и бюро из мореной липы. Княгиня собиралась опять же купить французское, но Андрею не понравились монструозные шкафы, что имелись на немецком дворе. Купец предлагал привезти изделие более тонкой работы – однако ждать требовалось не меньше года, цену он запросил такую, словно вырезать мебель придется из цельного изумруда, и князь махнул рукой, заказав игрушку по своему наброску вечно соловому Агрипию. Деревенский мастер всего за месяц выделал штучку ничуть не хуже заморских образцов: с откидной крышкой, выдвижными подсвечниками, тремя потайными ящиками и особым верхним отделением, запираемым на скользящий щеколдочный замок с секретной скважиной, спрятанной в глазу у резного филина.

Запалив от тлеющей в углу перед образом лампады две свечи, Андрей поставил их в канделябры, открыл левый потайной ящик, достал ключ, вставил его в скважину, провернул, отпуская язычок, сдвинул щеколду и распахнул дверцы.

Здесь было пусто: из припасов осталось всего пара свечей из его, княжеской плоти. Это было плохо и хорошо. Плохо потому, что только свечи из плоти мертвого человека позволяли переступить грань миров и заглянуть в любой миг из прошлого или будущего. Хорошо – потому что в последние годы никто из окружения князя Сакульского не погибал. Вот разве что запас «мертвых» светильников полностью истощился.

– Ничего, – выставил на крышку бюро сальные светильники князь. – Если я ввяжусь в эту авантюру, то мое будущее окажется плотно увязано с этой войной. Мое грядущее покажет, к чему приведут Россию планы Друцкого. – И он громко продекламировал то, что осталось в его памяти от читанных в школе поэм Александра Пушкина:

 
Отсель грозить мы будем шведу…
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой встать при море.
 

То, что России нужен выход к Балтийскому морю – понятно любому идиоту. Поэтому идея Юрия Семеновича осуществить этот план прямо сейчас Андрею понравилась. В его, будущей истории, записанной на страницах учебника – только через полтора с лишним столетия русские люди займут эти земли, двинутся вдоль побережья на запад, строя на своем пути порты, школы, театры и заводы, даруя забитым племенам свободу и грамотность, только Петр I утвердит здесь безопасность и равноправие. Отчего же не занять Прибалтику прямо сейчас, если орден так ослаб, как о том сказывает хитроумный старик?

То, что Друцкие и Лисьины получат от этого приобретения явную выгоду, Андрея не смущало. Став князем, обретя ответственность за судьбы нескольких тысяч людей, он быстро усвоил, что любые деяния во благо государства неотделимы от выгоды людей, страну населяющих. Безопасность рубежей – это мир и покой в домах. Новые земли и дороги – это богатство в семьях. Возвышение православия – это единение народа в лоне общей церкви. Подвиги, не приносящие пользы, смысла не имеют. Да, конечно, пролитая ради уничтожения ордена кровь принесет изрядный прибыток великолукским и псковским помещикам. Но она же подарит России новые торговые пути, безопасность сотням тысяч живущих в порубежье семей, обогатит казну новыми податями, отодвинет границы на запад, спасая от набегов исконные русские земли. Разве ради этого не стоит обнажить клинок, принести некоторые жертвы, выказать свою волю и решительность?

А коли кто-то от этого лишним серебром разживется – так ведь только старательнее за нужное дело бороться станет. Чай, стране на пользу, а не во вред потрудятся.

– Ляхов бить – это вам не нефть государеву разворовывать, – пробормотал Зверев, наливая в неглубокую ношву холодную талую воду, и провел над ней рукой, бормоча заговор Стречи на неодолимый сон. Жидкость застыла ровной зеркальной поверхностью, словно замерзла. Андрей поднял ее, пристраивая вертикально между свечами, зажег от восковых свечей сальные, потушил канделябры.

Безусловно, выход к Балтике России был необходим. И шанс для такого успеха, вроде бы, появился отличный. Но иметь возможность заглянуть в будущее и не подстраховаться, не проверить результат – глупость не меньшая, нежели опасность упустить удобный шанс для победы.

Князь прикрыл глаза, успокаиваясь и сосредотачиваясь, негромко и нараспев призвал одну из сильнейших богинь мира:

– Мара, воительница, вечная правительница, твоя власть над живыми и мертвыми, над ушедшими и нерожденными. Из окна черного забери витязя нерожденного, освети путь живой, будущий день-деньской, каковой через… три года случится.

Три года показались Андрею достаточным сроком, чтобы понять: как пойдет война, каковы будут ее результаты, чем рискует Россия и что выигрывает.

Князь Сакульский открыл глаза и увидел перед собой обрамленную серой деревянной рамочкой темноту. Полную, абсолютную, непроглядную – особенно на фоне белых свитков на полке и сверкающих позолотой канделябров. Словно в ношве открылась бездонная дыра.

Всего несколько лет назад Андрей подумал бы, что сделал что-то не так, но многократные тренировки, особенно во время вынужденного безделья, придали ему уверенность в своих силах. Он знал: все сделано правильно, никаких ошибок нет. Зеркало Белеса действует, показывая ему грядущее. Осталось только понять, что именно.

– Будем проще, – сосредоточил он свой взгляд на нижней части черной поверхности. Там, в самом низу, светлела тонкая полоска. Значит, среди тех дней вокруг князя было светло.

Всего пара минут понадобилось зеркалу, чтобы вернуться на добрый год назад – Андрей невольно зажмурился, когда по глазам внезапно ударил яркий свет, а когда снова открыл, то увидел себя в седле, рядом с холопами в тегиляях. Они неспешно двигались по широкому затоптанному тракту. Дальше, впереди, легко узнавалась татарская конница: стеганые халаты, мохнатые шапки, круглые щиты и саадаки на крупах лошадей, копья у стремян. Холопы тоже ехали с рогатинами, при оружии – но без брони. Стало быть, битвы в ближайшие дни не намечалось. Хотя рать, понятно, находилась в походе.

Леса вокруг казались прореженными: листва уж облетела, а уцелевшая – пожухла, завяла и почти не заполняла кроны. Осень: черные поля, размокшая дорога, полегшая трава на заставленных копнами лугах. Колонна двигалась мимо одинокого хутора, огороженного не частоколом, а плотной жердяной стеной. Полуоткрытые, перекошенные створки ворот, за ними – бельмо затянутого пузырем окна. Чуть в стороне чернела крыша хлева, чердак которого плотно был забит коричневым сеном. По другую сторону тянулась топкая болотина – травянистая, но не заросшая даже кустами. Только редкие корявые березки пытались удержаться на разбросанных тут и там островерхих кочках. Людей видно не было. То ли от татар спрятались, то ли татарам уже попались.

Болотина оборвалась, отрезанная от густого березняка прямой и ровной, похожей на дренажную канаву, речушкой. Лес подступал почти к самому тракту, по краю опушенный ивовыми зарослями. На ветках болталось множество сухих стеблей – словно повозка с сеном проехала слишком близко и ободрала свой мохнатый бок. Возничий либо не заметил, либо поленился собирать потерянные пучки.

– На барщине, видать, работал, – себе под нос пробормотал Андрей. – Чужого добра не жалко.

Скакун князя мерно двигался мимо кустов, всадник смотрел вперед – но отсюда, из Зазеркалья Андрей заметил в тени кустарника какое-то шевеление, пару раз явственно блеснула сталь. Он вскинул руку, открыл рот – но предупредить ратников не успел: кустарник вдруг полыхнул алым пищальным залпом, выбитый из стволов дым почти коснулся его плена и…

И зеркало снова стало черным.

– Вот тебе и пророчество, – сглотнул Зверев и пальцами погасил обе свечи одновременно. Взмахнул ладонью, пробуждая воду от сна, повернулся боком, чтобы поток не залил его рубашку.

Получалось… Что же получалось? Получалось… Получалось, что, если России нужен выход к Балтийскому морю, то одним из тех, кто отдаст ради этого свою жизнь – будет он сам.