Текст книги "Любовь литовской княжны"

Василий ощутил, как сжался и замер живой комочек в его груди, и его разум вдруг вспомнил:

– Отбить вверх!

Мальчик вздернул щит, надеясь поддеть, подбросить наконечник, – но не рассчитал, сделал сие слишком рано и просто закрылся. Щит содрогнулся, затрещал и разошелся, сверкающая сталь прошла сквозь него под самой рукоятью и ударила паренька в грудь.

«Зачем?!» – одновременно со страшной болью вспыхнула в его разуме острая обида, а затем наступила бархатистая, теплая и мягкая, даже ласковая темнота…

* * *

– Живой? Живой! Живой-живой-живой…

Княжич ощутил, как от холода на лице на миг перехватило дыхание – закашлялся и открыл глаза.

– Живой! Живой! – на два голоса загомонили Пестун и Копуша, помогая ему подняться. – Слава небесам, княже, ты живой!!!

– Ой, мама… – жалобно простонал паренек, вскинул руку к груди. – Что случилось?

– Повезло… – коснулся пальцем его груди старший дядька. – Пластину аж в обратную сторону выгнуло и пробило. Милостью Перуна, неглубоко. Щит напополам порвало, но главный удар он все-таки принял. А потом пластина, аккурат в середину. Было бы между, по кольцам, проткнуло бы насквозь. Но пластина крепкая. Повезло.

– Надобно снять. – Копуша потянул кольчужную юбку наверх. – Вдруг наконечник все же до тела достал?

– Да, пластина пробита… – Пестун тоже забеспокоился, помог скинуть юшман, распахнул поддоспешник, задрал рубаху… – Н-н-да-а…

– Что?! – встревожился княжич.

– Шрам останется, – тяжело вздохнул холоп. – Быть нам с тобою поротыми, Копуша, когда вернемся. Не уберегли.

– Я ранен? – повысил голос Василий.

– Хуже, – поднялся дядька. – Таковые сильные удары обычно ребра ломают. Если тебе трудно дышать, это верный признак. Надобно очень плотно замотать грудь. Хотя бы на месяц. Дабы срослось. И как можно быстрее. Иногда после таких ран ратники начинают кровью кашлять, а опосля умирают в страданиях. Посему советую потерпеть повязку.

– Хорошо, – прохрипел княжич. – Мотай.

Дышать ему удавалось только мелко-мелко, и все равно через боль.

– Тогда пойдем к возку. Давай помогу…

– Нет, только не это! – вскинул руки паренек и полушепотом продолжил: – Не прикасайтесь… Меня от этого… Словно на куски рвет… Сам пойду… Ноги у меня не болят…

Он чуток отдышался мелкими вдохами и выдохами, словно перегревшаяся на солнце собака. Поднялся на колени, потом распрямился во весь рост. Посмотрел по сторонам.

Орда спокойно и невозмутимо жила своей жизнью. Нукеры стаскивали убитых в одну кучу – уже ограбленных, полураздетых. Вестимо, это были черкесы – своих сотоварищей татары, наверное, уже увезли. Тохтамыш и царевичи куда-то пропали, слуги навьючивали коней и укладывали возки, другие разделывали убитых лошадей и тут же жарили над кострами парное мясо. Не пропадать же еде и драгоценным в степи дровам!

И никому не было дела до того, что он, наследник русского престола, находится на грани жизни и смерти, что он только что едва не погиб! И что сражался он за проклятую Волжскую и Заяцкую Орду, едва не отдав за нее, за них за всех, за диких степняков, своего живота!

Но тем не менее – для всего прочего окружающего мира ничего, совершенно ничего не изменилось! Татары собирались продолжить свой путь, они думали о водопоях и еде, они беспокоились лишь о насекомых в старых халатах и мечтали о добыче!

Пожалуй что – для мира вокруг ничего не изменилось бы, даже если бы он погиб!

Тохтамыш же и царевичи, похоже, уже отправились дальше на юг, не особо беспокоясь о состоянии своего знатного гостя. Бросив его посреди степи, словно обычный кусок мяса!

* * *

Тщательно стянув грудь княжича длинной полотняной лентой, дядьки попытались уложить его в кибитке – но не тут-то было. При передвижении повозки каждый толчок отдавался в теле раненого такой невероятной болью, что тот сам поднялся и выбрался наружу. Потребовал лошадь и с помощью холопов поднялся в седло.

Мягкий широкий шаг скакуна оказался именно тем, что надо, совершенно не беспокоя Василия, – и дальше паренек двигался верхом. Правда – рядом с обозом, ибо остаться в своем состоянии без слуг наследник московского престола пока что опасался.

Жизнь при обозе мало напоминала роскошь, окружавшую царскую свиту. Тут не имелось никаких юрт на привалах – путники спали либо на потниках и попонах прямо на земле, либо на возках, на мешках и узлах, коли сваленный там груз был достаточно мягким, чтобы не врезаться в животы и ребра. Тут не имелось дров – и потому ни о вареном, ни о жареном мясе никто даже не мечтал. Обозники ели солонину, сыр, а также всякие вяленые или сушеные припасы, закусывая арбузами либо черпая воду на водопоях, рядом с лошадьми.

Но, в общем-то, воды хватало всем, голодать не приходилось, а ночлег на сухой земле теплыми сентябрьскими ночами не являлся особым испытанием даже для знатного паренька.

Так, без спешки и приключений, за восемь переходов обоз и докатился до Дербента, влившись в обширный ратный лагерь.

Дербентская крепость оказалась уникальна. Это была просто длинная прямая стена, протянувшаяся на полверсты от высокого горного откоса до самых морских волн, в которые она даже погружалась, уходя на полторы сотни саженей от берега. А поскольку оба подвесных моста, открывающих путь вдоль побережья, горожане подняли, не желая пропускать армию великой Орды на юг,пятнадцать вкопанных в землю пушек размеренно долбили сию стену тяжелыми гранитными валунами. Выпускаемые с оглушительным грохотом и облаками дыма каменные снаряды легко крошили известняковые блоки в мелкую крошку и к моменту появления здесь княжича уже выгрызли в кладке выемку в полторы сажени глубиной и примерно пяти в ширину.

Паренек пришел к месту стрельбы просто из любопытства, посмотреть. Узнать, как в Орде обращаются с огненным зельем и осадными тюфяками. Мало ли чего интересного и полезного удастся проведать? Никого знакомого московский заложник увидеть тут не ждал. Как вдруг…

– Василий, братишка, ты здесь?! Откуда?! – Джелал ад-Дин, стоявший за пушкарями, заметил княжича первым, кинулся к нему…

– Не-ет!!! – закричал паренек, но было уже поздно. Радостный царевич порывисто сжал Василия в своих объятиях, и крик испуга сменился болезненным стоном.

– Ой, прости! – отпрянул Джелал. – Совсем забыл. Царский лекарь сказал, у тебя сломаны ребра. Что до зимы ты все едино не сможешь сражаться и тебя надобно отпустить домой. Отец очень тревожился о тебе, повелел окружить заботой. Мы полагали, ты вернулся в Сарай. Откуда ты здесь, почему?

Царевич в удивлении широко развел руками.

– Вы упреждали о сем моих холопов? – после краткой заминки поинтересовался Василий.

– М-м-м-м… – задумался знатный паренек и безразлично махнул рукой: – Да какая разница? Что ни делается, все к лучшему! Ты здесь, а это главное. Нужно рассказать отцу, он будет рад твоему приезду! Он очень о тебе тревожился.

– Но только чур меня никто не станет обнимать! – предупредил Василий. – У меня все нутро болит от любого прикосновения.

– Не беспокойся, братишка! Тебя осмотрят лучшие лекари ойкумены, и вскорости исцелишься. Неделя-другая, и ты снова сможешь взять в руки меч!

Василий молча кивнул.

Он был рад видеть своего друга и рад тому, что безразличие царевичей разъяснилось так легко и просто. Оказывается, царь Тохтамыш по совету лекарей отпустил раненого восвояси – однако Пестуну и Копуше о сем никто ничего не сказал. Вестимо, между дядьками и властителем Волжской Орды в момент осмотра княжича лекарями находилось с полсотни телохранителей. А когда Василия вернули слугам – просвещать их никто и не подумал. Не снизошли до худородных чужаков.

Так что никакого небрежения со стороны Тохтамыша и царевичей не случилось – попрекать их совершено нечем.

Вот только еще раз встречать чужие пики своей грудью Василию отчего-то все равно больше не хотелось. И особенно – в ордынском строю.

Умирать с переломанными костями просто за компанию с друзьями?

Нет уж, хватит… Одного урока вполне достаточно!

– Отец назначил меня повелевать Большим Нарядом! – не дожидаясь ответа, похвастался царевич. – Я должен разрушить дербентскую стену! Ты когда-нибудь видел, как стреляют пушки? Это такая мощь! Это невероятно!

Толстые стволы снова громыхнули, выпустив облака дыма, и еще пятнадцать валунов стремительно врезались в кладку, выбив из нее сразу три плиты и заставив растрескаться еще несколько.

– Потрясающе, – согласился Василий.

Как стреляют пищали и тюфяки, княжич много раз видел еще в Москве – но ему не хотелось разочаровывать своего друга. Тем паче что сии стволы превышали отцовские многократно. Отцовские были толщиной с мужское бедро. В ордынские – человек мог запросто забраться целиком! И скрыться в них с головой!

Булгарские пушкари тем временем тщательно прочистили стволы после залпа влажными тряпками от догорающей, еще дымящейся сажи, заложили в них несколько вощеных мешочков с огненным зельем, затем загнали деревянные пыжи – увесистые липовые чурбаки, обмотанные сыромятной кожей, – хорошенько прибили их толстыми слегами, затем закатили валуны, каждый пудов по пять весом, добавили еще пыж, закатили еще по каменюке.

Не прошло и часа, как стволы снова были готовы к выстрелу.

Послышался оглушительный гром, расплылись в стороны белые облака – и от стены снова полетели в стороны куски кладки и известняковая крошка.

– Теперь, после изобретения булгарами этих штук, – указал на стволы царевич, – более уже ни одна крепость ойкумены не сможет устоять перед мощью наших армий! Еще два, самое позднее три дня, и я смогу сделать пролом. И тогда ничто не сможет защитить персов от наших острых мечей! Мы разгромим их начисто! Перебьем всех, ако черкесов у Сулака!

Джелал ад-Дин ошибался. Когда наконец ядра проломили остатки древней кладки и татарские сотни устремились вперед – они встретили пустоту.

Защитники крепости, сознавая свое бессилие перед многотысячной ордынской армией, оставили укрепления и ушли сразу после появления у моря пушечного наряда. Так что все это время Дербент сдерживал Тохтамыша без людей, в одиночку.

Но теперь ворота поверженной твердыни распахнулись – и неисчислимые ордынские тумены хлынули в богатые персидские пределы…

Княжичу Василию Дмитриевичу, вернувшемуся в царскую свиту, обнажать своей сабли в новых сражениях не пришлось. На открытую битву против могучего врага никто из местных правителей не рискнул. Все они попрятались по крепостям и городам, надеясь на прочность высоких стен. Однако под залпами огромных тюфяков твердыни сыпались или сдавались одна за другой, и к концу ноября царь Тохтамыш овладел всей провинцией Ширван, а в декабре покорил своей воле древний, как сама Персия, город Тебриз и окружающие его улусы. После чего, убедившись, что никакого серьезного сопротивления больше не ожидается,победитель распустил татарские сотни для изгона.

Великая Орда и ее повелитель обогатились новыми, многолюдными и плодородными землями, а казна царя Тохтамыша наполнилась звонким золотом до самых краев. И слава несокрушимого воина разлетелась во все уголки обитаемого мира, повествуя смертным о доблести победителя всех народов юга и севера!

27 января 1386 года

Сарай, столица Поволжской Орды

Зима в степи – мертвое время. Снег укрывает землю толстым сверкающим одеялом, и выпущенным на тебеневку табунам и отарам приходится тратить все дни от рассвета до заката, дабы дорыться до скрытой под ним мерзлой чахлой травы. Тратя на это занятие все свои силы, скот все равно слабеет и тощает и совершенно не пригоден ни для какой работы. Поэтому зимой степняки никогда не путешествуют, не воюют, не устраивают праздников. Они сидят в кочевьях возле жарких очагов, беседуют и слушают сказания, сочиняют песни и работают. Мужчины готовят к новому лету снаряжение, оружие и упряжь, валяют кошму, а женщины ткут ковры и шьют одежды.

Зима в степи – мертвое время. Зимой в степи нет дорог и пищи – а потому многотысячным туменам царя Тохтамыша некуда было возвращаться. Они предпочли остаться в северных провинциях Персии до весны, наводя здесь новый порядок и набивая добычей чересседельные сумки.

Однако царевичей в многолюдной ордынской столице дожидались мектебе и мудрейшие из учителей. Посему после того, как у Большого Наряда истощилось огненное зелье, а вялое сопротивление врагов окончательно сошло на нет – Тохтамыш повелел сыновьям возвращаться в Сарай.

С небольшим отрядом телохранителей, несясь и на рысях от одного постоялого двора до другого, отроки добрались до Волги всего за две недели. Война в тылу ордынской армии давно считалась законченной, а потому амбары и сеновалы дворов были полны, путников везде ждали теплые постели и горячая еда. Так с чего бы при таких удобствах и не мчаться по утоптанным дорогам со скоростью стрелы?

Четырнадцатого января знатный отряд пересек по прочному, звенящему льду устье великой реки, торжественно въехав в Астрахань. Здесь царевичи несколько дней отдохнули, после чего двинулись вверх по Ахтубе уже с обычным торговым караваном, везущим с собой все потребные для них припасы: сено для лошадей и еду для путников.

На девятый день пути, двадцать пятого января, все они благополучно въехали в ворота царского дворца.

А двадцать седьмого января вышедший во двор премудрый Истрахан, обведя знатных учеников взглядом, наставительно спросил:

– Я надеюсь, вы догадались взять с собой астролябии?

– Сейчас? – не понял его Василий.

– Как я понял, чада мои, вы изволили прокатиться за южное море в известный своею мудростью город Тебриз? – сложил ладони на груди досточтимый мулла. – Я полагаю, вы догадались взять с собою свои астролябии и измерить тамошнюю высоту Полярной звезды, а также высоту полуденную солнца, дабы сравнить свои результаты со здешними наблюдениями?

– Мы ездили туда не развлекаться, учитель! – гордо расправил плечи, прикрытые бархатным плащом, Джелал ад-Дин. – Мы сражались и покоряли врагов нашей великой Орды, мы убивали персов и дербентцев, мы разрушали тамошние крепости! Княжич Василий, к примеру, в битве на Сулаке сразил черкесского князя, а я командовал Большим пушечным Нарядом!

– Так это же прекрасно, храбрый отрок! – обрадовался премудрый Истрахан. – Расскажи же нам скорейше, как ты исчислял удаление до цели и как определял угол установки стволов?

Царевич промолчал, растерянно приоткрыв рот.

– Ты что, отрок? – зловеще поинтересовался мулла. – Ты хочешь сказать, ты стрелял на глазок? Я пять лет учил вас всех измерять расстояния и высоты, определять углы, окружности и дуги, и после всего этого, оказавшись старшим в пушечном наряде, ты стреляешь по крепостям на глазок?! – уже во весь голос закричал премудрый Истрахан, и ученики сразу поняли, что на этот раз одной линейкой провинившийся явно не обойдется.

– Ох, Джелал, Джелал, – прошептал княжич и толкнул приятеля локтем в бок. – Лучше бы ты, братишка, промолчал.

Жизнь быстро вернулась в свою привычную колею. В обычные дни Василий познавал в мектебе географию, алгебру, вопросы чеканки и обращения денег, счет чисел и хитрости использования астролябии; житие Чингиса и науку трансмутации камней, руд и элементов. Если же оставалось свободное время – сражался на мечах, топорах и копьях с Копушей и Пестуном. Иногда поодиночке, а иногда против обоих дядек сразу.

Ребра княжича все еще продолжали ныть, напоминая об осенней ране – и Василий не хотел повторения подобной неприятности.

По субботам и воскресеньям княжич посещал церковные службы и пытался беседовать со священниками и прихожанами. Не потому, что внезапно поверил в поддержку далекой северной Москвы здешними христианами. Просто – иных развлечений в Сарае как-то не находилось.

Ведь зима в степи – мертвое время.

Однако дни бежали. Прошел февраль, миновал март. Следом подоспел апрель, и под теплым весенним солнцем снежное одеяло быстро осело, превратив огромную степь в одну бескрайнюю непролазную глинистую жижу.

Непролазную – зато зеленую.

Поначалу зеленую – а затем внезапно набравшую густой рубиновый цвет. В один из дней степь покраснела от края и до края, и бесчисленные бутоны тюльпанов подсказали, что земля подсохла и теперь способна выдержать всадника и даже не особо нагруженный возок.

И новым утром из ворот царского дворца вылетели в сей агатово-алый простор два богато одетых всадника:один в бордовой ферязи с золотым шитьем, второй – в крытом синим шелком, стеганом халате; оба с драгоценными поясами, сверкающими от золотых накладок, самоцветов и резных пластинок слоновой кости; упряжь скакунов звенела множеством серебряных бубенчиков, седла покрывал пурпурный бархат, а потники под ними поражали густой вычурной вышивкой.

– Ты уверен, Джел? – спросил княжич, когда они уже миновали улицы пробуждающегося города.

– Отца нет в городе, – отмахнулся царевич. – Не станет же мулла посылать гонца в Персию из-за моего прогула? А когда папа вернется, все уже давно забудется. Давай левее, по весне там открывается родник!

Всадники перешли на широкий походный шаг, внимательно глядя по сторонам, – в то время, как их скакуны весело сбивали бутоны тюльпанов, разбрасывая в стороны, словно крупные капли крови, сочные красные лепестки.

– Геть!!! – Царевич внезапно дал шпоры коню, пуская его с места в галоп, привстал на стременах: – Геть, геть, геть!

– Где? – Княжич тоже послал коня в галоп.

Джелал ад-Дин тем временем уже вытягивал из ножен кривую узкую саблю:

– Геть, геть, геть… Х-ха! – Царевич резко наклонился, рубанул, промчался дальше, поворачивая по широкой дуге, спрятал саблю и резко наклонился вниз, подхватив с земли серую мохнатую тушку, привстал на стременах и поднял полулинялого зайца высоко над головой: – Первый есть!

– Черный Карачун… – поморщившись, ругнулся Василий и закрутился в седле, глядя по сторонам.

– Геть!!! – Царевич снова сорвался с места во весь опор, стремглав промчался по алой равнине, выхватил саблю и на всем скаку рубанул землю. Спрятал оружие, вернулся, поднял добычу: – Васька, да их тут полно!

Княжич недовольно зашипел сквозь зубы, снова привстал на стременах.

– Я же говорю, тут весной родник пробивается, – подъехал ближе его товарищ. – К нему со всей округи зверье и тянется. Вижу!!! Геть!!!

– Проклятый Карачун! – чуть не во весь голос ругнулся московский заложник… И вдруг заметил какое-то шевеление в сотне саженей слева. И тут же дал шпоры пегому аргамаку: – Геть!!! Геть, геть, геть!!!

Конь сорвался с места, широкими скачками разгоняясь в указанном направлении. Зверек кинулся наутек – но сравниться в скорости с крупным животным явно не мог. Уже через считаные мгновения расстояние сократилось вдвое, затем еще вдвое. Василий потянул из ножен саблю, снова подогнал скакуна шпорами.

– Еще немного… Еще чуть-чуть… Н-на! – Он наклонился и рубанул мелькающую между тюльпанов мохнатую спину, достав ее самым кончиком клинка. – Есть!

Промчавшись по инерции дальше, княжич спрятал саблю, потянул левый повод, по широкой дуге на рысях вернулся к добыче, резко наклонившись, поднял тушку… И ругнулся сквозь зубы:

– Проклятый Карачун!

– Отличная лиса, братишка! – расхохотался царевич. – Есть нечего, зато шкура на воротник пригодится!

– Она же еще не полиняла… – скривился княжич… И вдруг увидел за Джелалом торчащие из красного ковра длинные серые уши. И тут же что есть силы пнул пятками аргамака в живот: – Геть! Геть!

Скакун сорвался с места, дважды прыгнул вперед, едва не опрокинув царевича. Княжич рванул саблю, наклонился и быстро, словно кончиком хлыста, щелкнул уносящуюся прочь макушку. Зверек кувыркнулся, и княжич, скача во весь опор дальше через цветы, восторженно закричал:

– Есть!

Он вернулся, подхватил добычу и просунул лапки в петлю у луки седла. С напускным безразличием сообщил:

– Первого взял.

– Упитанный… – уже серьезно похвалил добычу царевич. – Когда только успел отожраться?

Но княжич уже успел заметить среди тюльпанов еще одну серую черточку и дал шпоры коню:

– Этот мой!!!

К полудню возле седел охотников болталось примерно по полтора десятка ушастых тушек. Мальчишки все еще горели азартом – но с их скакунов уже падала розовая пена, и хочешь не хочешь всадники повернули в город, размеренным шагом двигаясь через бесконечный алый ковер.

– Ты был прав! – тяжело дыша и улыбаясь, признал княжич. – Это лучшая охота, на каковой я когда-либо побывал! Брать зверя самому на скаку – куда как веселее, нежели просто смотреть за развлечением ястреба!

– Ты мне, кстати, еще пояс должен! – вспомнил царевич.

– Ты его еще не выиграл!

– Так поехали на уток!

– Так они еще жира не нагуляли!

– Ну… – наследник ордынского престола зачесал в затылке.

– Слушай, а если мы завтра мектебе прогуляем, твоему отцу донесут али нет?

– Не стоит испытывать судьбу, братишка, – после малой заминки вздохнул царевич. – Давай лучше в субботу?

– А тюльпаны еще три дня простоят? Сам сказываешь, как бутоны опадать начнут, зайца в степи уже и в трех шагах не разглядеть!

– Еще три дня, надеюсь, выдержат, – неуверенно ответил Джелал ад-Дин.

– А может, леший с ним, с отцовским гневом? – неожиданно сказал княжич. – Весна и тюльпаны случаются токмо раз в году! Ну, накажут. Ну и пусть! Зато какая славная охота! Возьмем завтра пару заводных и умчимся в степь до самого вечера!

– Следить за заводными надобен слуга.

– Так возьми! Ты царевич или нет? Мои холопы, к примеру, часто ругаются и об отцовской воле вспоминают. Но приказов все едино слушают.

– Я сам напишу отцу! – внезапно решился Джелал ад-Дин. – Скажу, что таково было мое желание и я поступил согласно своей воле! Решено, братишка. Завтра мы едем на охоту!

– Я тоже возьму холопов, – ответил Василий. – И пусть доносят батюшке, сколько захотят!

Въехав во дворец, отроки спешились, отдали поводья лошадей дворне и обнялись:

– До завтра, брат!

– До завтра!

После чего усталые, но довольные, разошлись по своим покоям.

Толкнув дверь в горницу перед опочивальней, княжич встретил удивленные взгляды дядек и, отрезая себе пути к отступлению, решительно объявил:

– Готовьтесь, воины, завтра отправляемся на охоту! Костров жечь не станем, посему токмо сухой перекус с собой прихватите. Фиников там, орехов, кулебяку да квасу пару бурдюков. Труда от вас особого не надобно, за лошадьми заводными токмо приглядеть.

– Чего-то рано ты сегодня из мектебе вернулся, Василий Дмитриевич, – ущипнув себя за седую бородку, задумчиво проговорил Пестун.

– Зато зайчатинкой свежей за ужином побалуемся, – весело ответил паренек. – Я десятка полтора на кухню отдал, пусть разделывают. Шкурки негодные никуда, линялые. Однако ж мясо весной токмо вкуснее!

– Прогулял, стало быть, учение сегодняшнее… – так же задумчиво сделал вывод старший дядька.

– Степь лишь раз за год на неделю цветет! Ученьем же ходжи и мудрецы здешние наш ум зимой и летом беспрерывно забивают! Ничего не случится, коли дня три-четыре отдохнем. Посему завтра мы едем на охоту! Такова моя воля. Князь я или нет?

– Воля твоя, княже, – пожал плечами Пестун, – однако же, коли нас в ордынскую столицу…

– Тихо! – внезапно оборвал его Копуша и вскинул палец. – Слышите?

– Ты о чем, дядька? – не понял Василия.

– Звуки странные… – прохрипел холоп и потер глубокий шрам на подбородке. – Померещилось, будто из пушки кто-то пальнул… Вдалеке… Пойду-ка я на крышу, на город гляну.

Бывалый воин отложил новый пояс, каковой плел из десятка сыромятных ремешков, поднялся с сундука и прохромал к двери, бесшумно скрывшись снаружи.

– Дозволь, княже, плащ твой принять? – осторожно, из уголка, прокралась к хозяину невольница. – Почистить его, вестимо, надобно.

Василий скользнул взглядом по бархатным зеленым шароварам на ее ногах и бедрах, синей атласной рубашке и короткой черной войлочной жилетке, каковую распирала спереди крупная грудь, что-то вспомнил и усмехнулся:

– Надобно тебе, Зухра, мех какой-нибудь подарить. А то одежда у тебя вовсе без опушки. Нехорошо.

– Благодарю за милость, княже. – Персидская красавица расстегнула фибулу на вороте хозяина и приняла его плащ. Провела ладонью по дорогой ткани, проверяя, нет ли глинистых пятен, аккуратно сложила…

Дверь с грохотом распахнулась, в горницу ввалился встрепанный раскрасневшийся Копуша:

– У причалов сеча! Пестун, сундуки!

Пожилой дядька, не заставляя повторять дважды, кинулся в угол, вскинул кованую крышку, стал выбрасывать на пол пояса с саблями, кистени, звякающие тяжелые узлы. Оба холопа подняли взгляд на Василия, на миг замерли, а затем подхватили его с двух сторон, придвинув к стене, быстро надели на воспитанника войлочный поддоспешник с памятным разрезом, окруженным запекшейся кровью, на груди. Сверху так же быстро и ловко натянули юшман.

– Дяденьки, как же так?! – жалобно заскулила невольница. – Что же сие творится?! Почему, зачем?

– Нечто сама не ведаешь, кто с реки на города нападает? – бросил через плечо Копуша. – Знамо, опять ушкуйники наведались! Больше некому!

Княжич заметно вздрогнул.

Новгородские ушкуйники – бич и ужас всех известных и неведомых земель; речные разбойники, грабившие во всех краях любые города и веси, невзирая ни на веру, ни на родство, ни на звание своих жертв. Великая Орда не раз жаловалась в Москву, что ушкуйники разоряли Булгар и Жукотин[10]10
  Жукотин – в XIV веке был богатейшим городом на левом берегу Камы. После многократного разорения ушкуйниками, а затем еще и захвата князем Звенигородским жители «сломались» и ушли. Город исчез.


[Закрыть], Сарай и Казань и добирались даже до далеких персидских берегов. На севере плакались о набегах свейская Стекольна и немецкий Штетман, финская Або[11]11
  Або – ныне город Тарту. В XIV веке Або был столицей Финляндии, и в 1318 году новгородские ушкуйники «конфисковали» там церковный налог для Ватикана, собранный за 5 лет. Стекольна – Стокгольм. Аренсбург – столица эзельского епископства, ныне поселок Куресааре. Остальные любимые ушкуйниками города свои названия сохранили.


[Закрыть], датский Копенгаген и рыцарский Аренсбург. Доставалось и московским городам – Костроме, Ярославлю, Бежецку, Нижнему Новгороду. Однако великого князя Дмитрия, отца Василия, новгородцы все-таки опасались. Русь близко, ее армия сильна, дорогу на Волхов знает хорошо, не первый век с буйными соседями воюет. Но вот дальние пределы – Заволочье, Орду, всякую неметчину – ушкуйники разоряли часто и нещадно.

– Может… обойдется? – сглотнула Зухра.

– Это кому как, – хмыкнул бывалый воин. – Город большой, нищие окраины никто не тронет. Чего с голытьбы возьмешь? Сокровища, они ведь во дворцах. Но уж сюда-то тати влезут обязательно!

– Да-а?! – жалобно простонала девица, теребя края жилетки.

Наверное, впервые в своей жизни Зухра пожалела о своей юности и красоте.

Холопы же, снарядив для битвы княжича, так же споро сами облачились в чешуйчатые куяки, застегнув броню на боках, опоясались саблями.

Совсем рядом послышался сдвоенный грохот.

– Кажись, перебили ужо новгородцы портовую стражу-то, – сделал вывод Копуша. – Тюфяки к дворцовым стенам доволокли.

– Здесь все из глины, – пробормотал княжич. – Пушками с первого залпа разнесут.

– Больших стволов на ушкуе не увезти, – покачал головой Пестун. – Разбойничьи пищали камнями размером с кулак стреляют, не более. Раз десять стрельнуть придется, пока ворота али угол какой расковыряют.

– Или един раз из десяти стволов шарахнут, – поправил его Копуша, перекладывая что-то из сундука в поясные сумки, себе и Пестуну. – На долгую задержку не надейтесь, вскорости будут здесь.

Холопы выжидательно посмотрели на паренька.

Молчание затянулось, и Копуша поторопил:

– Что делать станем, Василий Дмитриевич? Ты князь, тебе решать. Сказывай свою волю!

По телу паренька пробежал колючий озноб.

Хорошо свою волю объявлять, коли на охоту собираешься поехать али службу церковную прогулять! Но сейчас… Сейчас он должен был сказать своим воспитателям и холопам, как именно им надлежит поступить. То ли спускаться вниз, к воротам, и сложить головы, защищая царский дворец от новгородских разбойников, то ли забыть о дворце и заботиться о своих жизнях. Сейчас от решения паренька зависела вся их общая судьба. И судьба каждого в отдельности…

Василий потер внезапно занывшую грудь – хотя и не ощутил прикосновения через толщину брони, – прикусил губу, прислушиваясь к нарастающей снаружи и во дворе суете.

По ушам ударил протяжный перекатистый гром, подсказывая, что тюфяков у стен царского дворца собрано уже несколько штук.

– Я здесь не слуга и не союзник, – словно бы размышляя вслух, произнес паренек. – Я здесь даже не гость! Я заложник. И проливать за Орду своей крови мне ни к чему.

– Уходим! – поняли холопы, подхватили один из сундуков и метнули в окно. Рама вылетела с такой легкостью, словно бы и вовсе никак не крепилась к стене. Пестун выглянул наружу, отпрянул, быстро огляделся. Рванул кошму со стены, выдернул нож, располосовал войлок на три широкие полосы: – Помоги!

Копуша встал с другой стороны, и вдвоем они быстро скатали в свиток одну ленту, другую, связали между собой. Один конец примотали к боковой рукояти сундука, второй выпростали наружу. Копуша, держась за скрученную кошму, тут же прыгнул вперед.

– Княже! – кивнул на окно Пестун.

Василий вскочил на подоконник, глянул вниз.

Высота тут была всего сажени четыре – четыре человеческих роста, и примерно на сажень сделанная наскоро веревка до земли не доставала.

– Черный Карачун… – тихо ругнулся паренек, схватился за кошму и прыгнул наружу. Соскользнул до узла, чуть задержался, потом до второго и дальше – пока край войлока не вырвался из рук.

– Эй, куда это вы собрались?! – От дальнего угла дворца к беглецам кинулись несколько бородачей в островерхих шлемах, в кольчугах, с прямыми мечами и круглыми щитами в руках.

– Да мы свои, русские! – чуть разведя руками, крикнул Копуша.

– Свои у нас дома на лавках сидят! – вытянул вперед меч крупный воин с окладистой ухоженной бородой. – А здесь токмо басурмане! Сумку снимай, тогда поверю!

– Бери, мне не жалко, – не стал спорить холоп.

– Хорошая сабелька, малыш, – другой разбойник оценил оружие Василия. – Снимай, тебе она ни к чему.

«Семеро… – вскользь пересчитал ушкуйников княжич, и в животе его опять возник противный сосущий холодок. – Все со щитами, а я нет…»

И в этот миг Копуша взмахнул рукой. Как оказалось, вместо пряжки ремня он взялся за безобидную на первый взгляд деревянную рукоять. Рывок – ремень кистеня развернулся в полете, и стальной грузик хлестко врезался бородачу в скулу под виском, чуть ниже края шлема. Хрустнула кость разбойника – холоп же присел, разворачиваясь, и второй удар смертоносного шарика пришелся другому новгородцу в голень.

Ушкуйник перед Василием повернул голову – княжич рванул из ножен саблю и хлестко, словно улепетывающего через степь зайца, рубанул самым кончиком клинка душегуба по виску. Левой рукой схватился за край щита, потянул к себе, чуть подбросил, поворачивая, и поймал за рукоять.

На душе паренька внезапно стало легко и спокойно.

Сабля, щит, широкая улица – и всего четверо врагов! Клинок и свободное место – это вам не зажатым в строю на месте стоять, ожидая, пока тебя на копье нанижут. Сражаться на мечах княжич умел, сражаться на мечах его учили с самого малого детства.

– Ах ты поганец! – увидев смерть своего товарища, на паренька, высоко вскинув меч, кинулся рыжебородый ушкуйник.