Электронная библиотека » Александр Прозоров » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 14:48


Автор книги: Александр Прозоров


Жанр: Историческая фантастика, Фантастика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Тоскливо удалил колокол, словно отпевая кого-то из великих этого мира. Ударил еще раз – и тут же эхом отозвалось несколько более тонких колокольных голосов. Матяха подняли и понесли.

Крепостная церковь, как выяснилось, вплотную примыкала к одной из башен, плавно перетекая в стену. Шатер колокольни прямо возвышался над площадкой для стрелков, округлый купол храма глядел наружу узкими бойницами… А может, это было всего лишь украшение – в конце концов, в оборонительных системах шестнадцатого века Матях разбирался слабо.

В храме царил глубокий полумрак, спертый воздух пах горячим воском, сладковатым ладаном, дымом. Все люди, которых Андрей мог разглядеть со своего места, держали в руках тонкие коричневые свечи. Минутой спустя точно такую же, уже зажженную свечу принес заботливый Касьян, дал раненому – бывший сержант зажал ее в ладонях и подумал, что стал в точности похож на подготовленного к отпеванию покойника.

– Господу помо-о-о-лимся!!! – наполнил помещение густой и низкий, как у скатывающейся со склона лавины, мужской бас. – Господу помо-о-олимся!!!

Призвав прихожан к молитве, священник начал петь менее разборчиво. Матяху удалось понять только то, что Бога благодарят за успешное окончание похода и за спасение от ран и смерти. Кислорода в воздухе оставалось все меньше и меньше, и Андрей почувствовал, что вот-вот «отключится». А может и в самом деле отключился – носилки качнулись, от неожиданности он попытался приподняться, упал.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – уходящий куда-то в инфразвук бас накатывался, словно желая проглотить гостя из далекого будущего. Матях закрутил головой, выронил свечу. По храму прокатился испуганный вздох. – Господи Иисусе, Иисусе Христе, молитв ради Пречистыя Твоя Матери и всех святых, смилуйся над рабом Божием Андреем, живота не жалевшего ради земли Святой, Имени Твоего и помазанника Господнего. Приди и вселися в ны, и очисти ны от всякой скверны, и от боли, и от раны, и спаси Боже, душу его… Прим-и-и причастие, сы-ын мой…

Выросший рядом с носилками священник в черной рясе, со скрещенным на груди, шитым золотом полотенцем, поверх которого покоился массивный крест, протянул раненому большую деревянную ложку. Андрей покорно выпил, ощутил, как что-то горячее потекло вниз по пищеводу, в тоскующий от голода желудок, торопливо закусил выданным попом кусочком хлеба. В голове мгновенно зашумело, на душе стало легко и спокойно. Сержант даже приподнялся на локте, улыбнулся, попытался сказать «спасибо» – но храм опять наполнился перекрывающим все, хорошо поставленным басом:

– Слава Тебе, слава Тебе, сла-а-ава Господу нашему, слава Бо-о-оже наш!!!

– Ну что, полегчало после причастия? – тихонько поинтересовался Касьян, когда носилки отнесли назад к входным дверям.

– Еще как, – кивнул Андрей, окончательно осоловевший от выпитого и закрыл глаза.

– Снедать не хочешь? – без всякого перерыва поинтересовался Касьян. Матях открыл глаза и обнаружил себя снова на телеге, в которую угрюмый бородатый возничий запрягает лошадь. – Хорошо, служивый, имени ты своего не запамятовал. А то бы за кого здравия молить? Вот, воеводская стряпуха сегодня потчевала. Садись, служивый, отведай боярских пряженцов[48]48
  Пряженец – жареный пирожок.


[Закрыть]
.

Старый воин был настолько уверен, что причастившийся Матях сможет легко сесть, что уверенность передалась и Андрею. Раненый оперся о доски днища руками – и действительно смог занять вертикальное положение! Голова, правда, еще кружилась, но в остальном он чувствовал себя нормально.

– Вот, держи, служивый, – Касьян протянул большой ковш с квасом и тряпицу с несколькими румяными пирожками. Оголодавший сержант навалился на еду и успел умять больше половины еще до того, как обоз двинулся в дальнейший путь. Кровь радостно отлила от головы к желудку, и Андрею пришлось снова лечь.

Возничий забрался на козлы, причмокнул, встряхнув вожжами – и повозка снова затряслась.

Изменилось немногое. Всадники ехали теперь без доспехов и оружия. Пареньки помоложе щеголяли яркими шелковыми и атласными рубахами, красными и синими сапогами, разноцветными штанами, вышитыми вдобавок витиеватыми узорами. Воины постарше оставались либо в суконных куртках – или ярких, или серых, но с цветастыми заплатами, либо в подбитых мехом безрукавках. Боярин Умильный предпочел темно-синюю, плотно облегающую куртку из драповой шерстяной ткани, из которой в двадцатом веке обычно шили пальто… Или станут шить? Ворот и обшлага рукавов были обиты коротким коричневым мехом, а вместо пуговиц красовались крупные драгоценные камни – не стекляшки же боярин себе нашивал?

Как понял Матях, после благодарственного молебна война для обозников как бы закончилась, и теперь они стали мирными людьми. В общем, все как в двадцатом веке: службу отслужил с автоматом на плече, демобилизовался, а потом за ношение оружия – сразу статья. Правда, здесь боевое снаряжение в «оружейку» никто не сдавал – оно зловеще позвякивало на трех передних телегах.

На второй день обоз выехал на берег довольно широкой, не менее ста метров, реки. Мощеная камнем и присыпанная мелкой гранитной крошкой дорога повернула верх по течению, но всадники решительно въехали в воду, высоко разбрызгивая искрящиеся на солнце брызги. Андрей подумал, что, как и перед переправой к Свияжску, возчики начнут перегружать барахло с повозок на спины заводним лошадям – но мужики решительно направили телеги поперек стремнины. Сержант приподнялся, ожидая, что его сейчас зальет – но глубина этого брода, не в пример предыдущему, оказалась немногим выше колесных ступиц, и на раненого разве что плеснуло несколько раз излишне высокой волной.

За переправой тракт стал заметно уже – ближние сосны и осины отстояли друг от друга метра на три, смыкаясь наверху кронами. Зато прекратилась мелкая противная тряска – повозки величаво покачивались на пыльной грунтовке, лишь изредка вздрагивая из-за выпирающих узловатых корней. То ли благодаря молебну и причастию, то ли благодаря восстановлению потерянной крови, но чувствовал себя Андрей все лучше. Сознания он больше не терял, ехал сидя, свесив ноги с телеги на сторону, по нужде кое-как добредал своими ногами, а на четвертый день даже попытался идти пешком, придерживаясь на всякий случай за жердину борта. Погруженным в мягкий заячий мех ногам ступалось легко, словно босиком по персидскому ковру.

Дорога из очередной чащобы как раз выбралась на луга – конные немедленно разъехались в стороны, с шелестом пробиваясь сквозь высокую траву. Боярин поравнялся с Андреем приветливо кивнул:

– Никак, на ноги встал, служивый? То добро. Не станем более повозкой трясучей тебя мучить. Эй, Трифон! Оседлай гостю коня из заводных, пусть от досок тележьих отдохнет.

– Вот блин… – себе под нос буркнул Матях. Ему сразу захотелось прыгнуть назад на сено и прикинуться больным и немощным. За свою жизнь самым близким к лошади транспортным средством, на котором ему довелось поездить, был мотоцикл. Да и с того едва не загремел, слишком сильно даванув на ручной тормоз.

Но, с другой стороны – рано или поздно, в седло придется подниматься. Ничего не поделаешь, здешний мир держится только на лошадях, и прожить здесь без них все одно не удастся. Так что, откладывать сию минуту смысла не имеет: раньше сядешь, раньше поедешь. Все вокруг, вон, скачут, и ничего.

Трифон, издалека видимый благодаря ослепительно-алой рубахе, прямо с седла наклонился над одной из задних повозок, подобрал сбрую, поскакал назад, к бредущему позади телег небольшому табуну. Вскоре паренек нагнал обоз, ведя в поводу красновато-рыжего, с черным хвостом и вороненой гривой скакуна.

«Гнедой, – откуда-то из подсознания всплыло правильное слово. – Рыжих лошадей не существует».

Холоп доскакал до Андрея и, сблизившись с ним, изумленно перекрестился:

– Господи святы…

– Вот, блин, – не менее удивленно вслух пробормотал Матях. Лежа на телеге, он смотрел на всадников снизу вверх, и они казались ему довольно высокими, выглядели рядом с лошадьми даже немногим выше привычных пропорций. Но сержант никак не ожидал, что встав, он увидит уши боевого скакуна у себя на уровне груди, а само туловище окажется немногим выше пояса. Воины из отряда боярина Умильного так же видели ранее подобранного в степи стрельца только лежачим и, хотя с самого начала восхищались его ростом, но никак не ожидали, что глаза сидящего верхом всадника придутся аккурат вровень с глазами выпрямившегося Андрея[49]49
  Автор считает нужным еще раз напомнить: рост лошади шестнадцатого века в холке – 140 см.


[Закрыть]
.

– Стремена приспусти, Трифон, – первым справился с удивлением Илья Федотович, – насколько ремня хватит. Подпругу проверь. Неровен час, сорвется.

Подняться в седло труда не составляло – стремя болталось на высоте колен. Матях, хорошенько оттолкнувшись, словно перед прыжком, запрыгнул коняге на спину и тут же поморщился от неожиданной боли в паху. Скакун, даром что ростом не вышел, тушу имел широченную, колени чуть не в стороны вывернулись. Да и длиной лошак больше тянул на крокодила, нежели на ослика.

Взгромоздясь, Андрей потянулся за поводьями – лошадь шагнула вперед, поддав его задней лукой седла в поясницу. Седок, пытаясь удержать равновесие, с силой сжал пятки и колени – коняга неожиданно резво рванул с места в карьер, больно стуча деревянным седлом по непривычной сержантской заднице. Матях сжал ноги еще сильнее, пытаясь дотянуться до узды – то, что останавливаться нужно, натягивая поводья, он из многочисленных поговорок знал. Передняя и задняя лука попеременно били его в поясницу и живот, скакун бешено хрипел, мотая головой, близкая трава мелькала с такой скоростью, будто он мчался на «Су-30» на бреющем полете. Наконец пальцы нащупали узкий ремешок повода. Андрей с облегчением рванул его на себя, наконец-то расслабляя ноги – и вдруг обнаружил, что конь остался стоять где-то позади, а он все еще продолжает нестись с прежней скоростью. Грива чиркнула промеж ног, послышалось заливистое ржание, и в голове успела промелькнуть только одна мысль, короткая фраза, каковой он так часто потчевал новобранцев:

– Надо тренироваться…

Затем ступни зацепились за спутанные колосья и Андрей со всего разгона плашмя грохнулся о землю.

Глава 6
Рагозы

– Не везет служивому, – покачал головой Илья Федотович. – Не успел от ран оправиться, так лошадь под ним понесла. Касьян, уложите его обратно в телегу. Как в усадьбу вернемся, в светелку возле терема снесите, пусть еще пару дней отлежится.

Распорядился – и забыл о странном ратнике, всеми мыслями устремляясь вперед. Обоз миновал поворот в сторону усадьбы боярина Смолина, и люди, не сговариваясь, начали погонять лошадей. Солнце еще не перевалило полдень, а значит – можно успеть до дома еще сегодня, во вторник. Тогда и разговеться удастся без острастки[50]50
  По средам, согласно православному обычаю, верующие соблюдают пост.


[Закрыть]
, выспаться под родной крышей, в мягкой постели.

Впереди снова блеснула вода, и неугомонный Трифон радостно заорал:

– Лобань! Лобань течет, – после чего въехал на самую середину широко раскинувшего плеса и натянул поводья, не давая разгоряченному скакуну хватить ртом студеную воду.

– Сам вижу, что Лобань, – недовольно буркнул боярин, так же въезжая в реку.

Отсюда, от этой стремнины и далее к восходу на полста верст лежали его земли вместе с полями, лесами, пятью деревнями и шестнадцатью выселками. На севере угодья Ильи Федотовича Умильного граничили с полями Богородицкого монастыря, на юге – с лесистыми владениями боярина Дорошаты. Если за время похода ничего не изменилось – под рукой помещика имелось шесть с половиной сотен крепостных, четыре с половиной тысячи чатей[51]51
  Чать – примерно полгектара земли.


[Закрыть]
пашни, бондарская мастерская, три кузни и две водяные мельницы на реке Еранка. Богатое хозяйство, требовавшее, от владельца постоянного внимания и присмотра. Вот и сейчас, вглядываясь в песчаные струйки, вымываемые течением из-под копыт коня, боярин прикидывал – не ушла ли вода из реки? Хватало ли дождей у смердов на полях? Не встали ли от безводья мельницы?

Лобань, и без того в самом глубоком месте едва скрывавшая человека по грудь, здесь, на плесе, казалась пугающе мелка. По колено, не более. Неужели и вправду земля под солнцем выгорела? В астраханских степях за все время похода ни единого дождя не выпало. Как бы и здесь засухи не случилось…

– Не хмурься, Илья Федотович, – словно угадав его мысли, остановился рядом Касьян. – Вон, облака каки по небу тащатся. Тяжелы, ако коровы недоенные. В сухи месяцы таковых не бывает.

Боярин покосился на своего холопа, резко дал шпоры коню и, обгоняя вязнущие в песке повозки, выметнулся на противоположный берег. Здесь, сразу за прибрежными зарослями, почти на полверсты от реки шла полоса залежи[52]52
  Залежь – пашня, которая из-за истощения земли длительное время не обрабатывалась. Залежь снова вспахивали через 8-10 лет.


[Закрыть]
, которую хитрый хуторянин Антип, осевший здесь десять лет назад, забросал горохом. И ничего, гибкие плети, увешанные стручками, густо оплетали поднявшийся по пояс бурьян, ничуть не собираясь сохнуть.

У Ильи Федотовича отлегло от сердца: быть ему ныне осенью с хлебом, не пропадет. Разве только саранча с Казанских степей налетит – тогда ничем не спастись будет…

Всадник испуганно перекрестился, вытянул из-под рубахи нательный крест, поцеловал, спрятал обратно, оглянулся на обоз. Телеги одна за другой выползали на дорогу, переваливаясь через прибрежный глинистый гребень, на котором не могло вырасти ничего, кроме неприхотливого подорожника.

– Ермила! – окликнул он тридцатилетнего широкоплечего холопа в полукафтане[53]53
  Полукафтан – короткая суконная куртка с длинным рукавом и глубоким запахом, при котором застежки оказывались на левом боку.


[Закрыть]
зеленого сукна, мерин которого задумчиво вышагивал возле передней повозки. – Веди обоз к усадьбе. Касьян, Трифон, за мной!

Трое всадников сорвались с места и помчались по узкой тропе, тянущейся вдоль воды. Примерно через час стремительного галопа боярин перевел скакуна на неширокую спокойную рысь, давая коням возможность перевести дыхание, отвернул от реки, поднялся через свежескошенный луг на холм, прозванный местными смердами Оселедцем за растущий на самой макушке небольшой березнячок. Отсюда открывался широкий вид во все стороны, и Илья Федотович смог одним разом увидеть и поблескивающие разливы перед мельницами на Еранке, и коричнево-желтые колосящиеся поля от подножия и до самого Рыбацкого леса. Между лесом и рекой сгрудились вокруг белокаменной, крытой темно-бурой черепицей церкви два десятка домов деревни Большие Рыбаки. Даже отсюда было видно, что почти в каждом дворе поднимаются высокие стога уже высушенного сена. Не ленятся смерды, запасаются на зиму. Дальше, за лесом, в темном пятне почти у самого горизонта скорее угадывалась, нежели различалась еще одна деревня – Рагозы, неподалеку от которой и стояла боярская усадьба. Между Рагозами и лесом тянулась желтая полоса: тоже, видать, хлеба поспевают. Слева, опять же у горизонта, золотые блики пускали купола Богородицкого монастыря. Саму обитель увидеть на таком расстоянии было никак невозможно, но Божьим соизволением свет ее храмов простирался на сотни верст округ.

Оглядываться Илья Федотович не стал. Он знал, что от самых его владений и вплоть до далеких Вятских полян лежали густые, непролазные лесные чащобы, в которых не водилось не то что бортников или татей, но и промысловиков, сторонящихся непуганой лесной нечисти.

– К рыбакам заглянем, батюшка Илья Федотович? – устал стоять на одном месте Трифон. – Узнаем, может хоть в этом году чего споймали?

Рыбаками обитателей деревни дразнили за то, что переехав сюда с Ладожского озера вместе с дедом нынешнего боярина, смерды по привычке попытались организовать ловлю в здешней речушке, в разливе перед уже тогда стоящей мельницей. Однако десяток откормившихся здесь щук и окуней попался в первый же раз, и с тех пор сети, на потеху окрестных обитателей, вытаскивали из воды одних лягушек. С тех пор прошло больше полувека, переселенцы забыли надежду хоть как-то улучшить благосостояние с помощью рыбалки, но прозвище осталось за ними навсегда.

– Ни к чему, – отмахнулся боярин, натягивая правый повод и заставляя коня развернуться на месте. – И так вижу, лепо все. Дальних деревень не разглядеть, но коли здесь урожай, там и там хуже быть не должно.

Трое всадников обогнули березняк, спустились по другой стороне холма, спокойной рысью проехали вдоль межи, разделяющей ржаное поле и покрытое темными пятнами пастбище, выехали на утоптанную грунтовку, ведущую к мельницам, и пустили скакунов в галоп. К тому моменту, когда они, завершив десятиверстный крюк, вернулись на основной тракт, обоз как раз успел добраться до росоха[54]54
  Россох – распутье, перекресток трех дорог.


[Закрыть]
и поворачивал в сторону Рагозы. Илья Федотович и холопы перешли на шаг, присоединившись к отряду. Однако, стоило коню немного остыть и успокоить дыхание, как боярин внезапно дал ему шпоры и во весь опор помчался вперед.

Следом, с залихватским посвистом и веселыми воплями, размахивая плетьми и подбрасывая яркие шапки, понеслись холопы. Две оставшиеся до родного очага версты промелькнули – и не заметишь. Копыта гулко простучали пыльной деревенской улице. Смерды, заметившие хозяина, срывали с голов шапки и низко кланялись – но большинство так и не успело выглянуть со своих дворов и понять, что случилось. На колокольне вслед весело улюлюкающему отряду тревожно ударил колокол. Однако в усадьбе прекрасно поняли, в чем дело, и ворота встречали возвращающегося хозяина широко распахнутыми створками.

Боярин влетел на середину двора, натянул поводья, осаживая коня, спрыгнул на землю. Гликерия была уже здесь, в атласном платке и кумачевом сарафане[55]55
  Кумач – очень популярная в 16 веке хлопчатобумажная ткань. Правда, шили из нее не флаги, а сарафаны.


[Закрыть]
, низко поклонилась, махнув рукой до земли:

– Здравствуй, Илья Федотович.

Умильный шагнул было к ней, но тут с крыльца сбежал русоволосый зеленоглазый мальчишка, босой, в черных шароварах и шитой алым карурлином рубахе, со всего разбега прыгнул на него:

– Батюшка! Батька вернулся!

Отец, усмехнувшись в бороду, крепко прижал его к себе. Надо же – «Батька!». Трудно поверить, что уже через два года мальчишке исполнится четырнадцать, он будет зачислен в новики, начнет брить голову и вместе с отцом станет выезжать в ополчение, острой саблей и быстрой стрелой защищать порубежье от басурман и схизматиков[56]56
  Схизматики – католики, протестанты и прочие сектанты, отколовшиеся от истинно христианской веры. Все они в свою очередь по сей день считают православных язычниками.


[Закрыть]
.

– Батюшка, а я с лука ужо на сто саженей хвост попадаю! – словно подслушал его мысли долговязый Дмитрий. – Давай покажу, у меня столб за стеной вкопан…

– Дай отцу отдохнуть с дороги, – немедленно вмешалась мать. – Что сразу беспокоить начинаешь?

– Да пускай, – прижимая к себе сына, шагнул к ней Умильный. – Никита где?

– Занедужил, батюшка. Видать, водой колодезной с жары опился. А Серафима и Ольга с Алевтиной Куликовой в Богородское на молебен уехали. Я им пятерых холопов с собой дала, из страдников[57]57
  Страдник – холоп, посаженный на землю (обрабатывающий ее для хозяина).


[Закрыть]
. За три дня у них с хозяйством беды не случится. Прасковья осталась, с Никитушкой сидит.

– Ох, Прасковья, добрая душа, – покачал головой боярин. – В обозе раненый едет. Мыслю, стрелец московский. Память ему отбило. Пусть и за ним походит.

Во двор стали один за другим влетать поотставшие холопы, и усадьба мгновенно наполнилась шумом и толчеей.

– На сегодня все работы прекратить, – разрешил подворникам хозяин. – Баню для всех топить немедля! Ставьте здесь стол, хозяюшка моя угощение выделит, три бочонка вина из погреба взять дозволяю. Поминать нам сегодня некого, все целыми вернулись. То и празднуйте.

– Ура Илье Федотовичу! – тут же отозвался Трифон. – Любо боярину!

Умильный погрозил холопу кулаком: чай, не казацкая вольница – «Любо» кричать, но карать не стал. Тем более, что челядь восторженно подхватила:

– Ура батюшке! Ура Илье Федотовичу!

– Митрий, – кивнул сыну на двор боярин. – Проследи тут за порядком, пока мы с матерью к Никите сходим.

Мальчишка с готовностью расправил плечи, двинулся к подворникам:

– Ярыга! Тит, тебе сказываю! Прими коней, к ручью на водопой своди. Да шагом, гляди, шагом, горячие они, пусть остынут. Трифон, не скалься, мерина своего сперва расседлай. Трофим, Федор, сено от частокола быстро сгребите, телеги сейчас подойдут. Успеете за столами сбегать, поперва место расчистите!

– Хозяин растет, – с довольной улыбкой шепнул на ухо жене Илья Федотович, поднимаясь вместе с ней на крыльцо. А когда за ними закрылась дверь, он наконец-то крепко, по-настоящему прижал ее к себе, – ну здравствуй, супружница, – и прижался губами к красным горячим губам.

***

Усадьбу Умильных строил еще дед Ильи Федотовича, Порфирий Путиславович Умильный, которого дед нынешнего государя после жидовского бунта[58]58
  Жидовский бунт – перед 7000 годом от сотворения мира, в страхе перед грядущим концом света новгородцы вдруг начали поголовно принимать иудаизм, что быстро было пресечено московскими властями.


[Закрыть]
выселил из Новгородских земель, конфисковав обширное имение возле Корелы[59]59
  Корела – ныне город Приозерск на Ладожском озере.


[Закрыть]
, и дав взамен равные по размеру земли неподалеку от Хлынова, в вятских землях. Дед, насколько слышал Илья Федотович, о выселении особо не жалел, поскольку вместо каменистых россыпей, перемежающихся с песчаниками и озерами, получил более трех тысяч чатей одной только пашни, не считая лугов, лесов и залежей. В полуверсте от самой крупной из деревень Умильный поставил прямоугольник китайской стены сто на сто саженей – полсотни срубов, заваленных камнями и засыпанных сверху глинистой землей, а поверху пустил еще и дубовый частокол.

Отец, Федот Порфирьевич, приняв хозяйство, снес избы, стоявшие под защитой стен, и поднял вместо них один большой дом в три жилья, расширив конюшню и скотный двор, вырыл колодец на случай настоящей осады, приказал соорудить два порока[60]60
  Порок – камнемет (баллиста, катапульта). Подобные устройства вполне успешно применялись в военных целях вплоть до 18 века.


[Закрыть]
по образцу немецких, виденных им в Гамбурге, куда он плавал в юности из любопытства и по торговым делам. Увы, семь лет назад, вернувшись из литовского похода, Федот Порфирьевич неожиданно в три дня сгорел от сильных колик в животе и оставил усадьбу на нынешнего хозяина.

Правда, Илья Федотович перед предками лицом в грязь не ударил. После Казанского похода он вернулся с двумя турецкими тюфяками[61]61
  Тюфяк – короткоствольная пушка.


[Закрыть]
, отвергнутыми Пушкарским приказом[62]62
  Госприемка на Руси существовала уже при Иване Грозном, и без одобрения Стрелецкого или Пушкарского приказов никакое оружие в армию не попадало – будь то порох, «стволы» или клинки.


[Закрыть]
и поставил их на углах стены, по всем правилам насыпав выпирающие вперед земляные площадки с частоколом из мореного дуба, замоченного на всякий случай в Еранке еще дедом. Он же для придания усадьбе солидности велел построить над воротами терем с бойницами в полу и четырьмя комнатами для припасов и стражи. Теперь маленькая крепость могла не только принять всех крепостных из владений Умильных, но и дать им крышу над головой, принять скот и защищать достаточно долго, чтобы дождаться помощи от соседей или из Хлынова. Именно поэтому сейчас в обширном, утоптанном до каменной прочности дворе без труда разместились и двадцать повозок из воинского обоза Ильи Федотовича, и лошади взятых в поход смердов, да еще осталось место для трех длинных столов из струганных досок, за каждым из которых поместилось по три десятка человек.

Сам боярин, естественно, за одним столом с дворней не сидел. Он расположился в трапезной, с распахнутыми в сторону двора слюдяными оконными створками и со снисходительной усмешкой прислушивался к доносящимися снизу приветствиями. По левую руку от него опиралась локтями на вышитую скатерть жена, по правую – деловито резал булатным кинжалом копченую убоину Дмитрий, ради праздничного пира облачившийся в подаренный дедом английский кафтан с большими накладными карманами, отороченный куницей и украшенный двумя вошвами.

Да и угощение на боярский стол подавали совсем другое. Не приготовленную для челяди на ужин кашу с ветчиной, рыбные пироги и наскоро запеченных целиком долговязых петушков, а утонувшую в густом соусе лосину и зайчатину в глиняных лотках, белоснежные и рассыпчатые белужьи спинки, а также остро пахнущие чесноком щучьи головы и жгучую баранью печень с перцем и шафраном. Пил Умильный, в отличие от челяди, не крепкое хлебное вино[63]63
  Хлебное вино – водка, которая в 16 веке обычно слегка приправлялась пчелиным медом.


[Закрыть]
, а настоянный еще по весне светлый мед с мускатом и гвоздикой.

– Расстегаев нужно болезному отнести, – вспомнил Илья Федотович. – Может, опяматовал ужо. Лежит голодный.

– Ты про Никиту? – не поняла супруга. – Так после того, как ты с ним поздравствовался, он заснуть успел. Прасковья заходила, успокоила. Но от стола отнекалась, опять к малышу ушла.

– Стрелец у меня раненый в обозе, – напомнил Умильный. – Я велел Касьяну в светелку возле терема его положить, все одно пустует. Забыли про него, мыслю. Нужно послать кого проведать.

– Давай я схожу, батюшка, – поднялся Дмитрий, торопливо отер кинжал о ломоть хлеба и спрятал его в ножны.

– Ни к чему. Он тебя не знает, испугается. Пусть Прасковья сходит. У нее очи, как у голубки. Любого успокоит. И к хворым подход имеет. Ты, Гликерья, распорядись. Пусть сходит на кухню, снеди для него наберет. Да и сама, Бог даст, перекусит. А то скажут, заморил боярин племянницу голодом. Не ест совсем. Как кушаком затянется, так пояс тоньше моего плеча кажется.

– Сейчас пошлю, батюшка, – кивнула женщина, вышла из трапезной.

– Так мы пойдем стрелять, отец? – моментально вернулся к самой интересной для себя теме Дмитрий.

– Конечно пойдем, сынок, – кивнул Илья Федотович. – Чай, для тебя и лук боевой взамен детского отложен. Поутру выберем из трех самый тугой да ладный, начнешь привыкать. Скачет кто, али мерещится мне?

Боярин поднялся, подошел к окну. Теперь топот копыт стал слышен еще яснее.

– Тит, – рыкнул на дворню хозяин. – Поди, ворота отопри. Не слышишь, стучат?

Ярыга, ухитрившийся пропить выданные ему на хозяйство деньки и тем попавший Умильному в кабалу, поднялся с лавки, неуверенно добрел до засова, начал шумно с ним возиться. Боярин уже собрался посылать помощников, когда толстая створка с шелестом поползла наружу и в усадьбу, ведя в поводу двух взмыленных коней, вошел отрок лет пятнадцати с болтающейся на боку саблей.

– Здравия тебе, боярин Илья Федотович, – тяжело дыша, поклонился юноша.

– И ты здравствуй, – кивнул из окна хозяин. – Опускай коням подпруги, к столу проходи, гостем будешь.

– Благодарствую, Илья Федотович, невмочен. Засветло до боярина Маркова домчаться должен. Боярин Зорин меня послал, к Паньшонкам всех соседей созывает. Татары!

Веселье за столом мгновенно оборвалось. Многие вскочили, закрутив головами, словно извечные порубежные разбойники успели прокрасться прямо в крепость.

– Откуда татары, ты чего?! – громче всех возмутился Трифон, запустив пятерню себе в кудри. – Государь наш год назад Казань взял, татар замирил, стрельцов в городе оставил. Ему все окрест сабли на верность целовали!

– То я не ведаю, – мотнул головой вестник. – Дозор воеводский татар оружных за Лемой-рекой видел. Рать сотен пять, сказывали, не меньше. С обозом и конями заводными. На дневку становились. Отдыхают, видать, перед набегом.

– Ярыга… – начал было боярин, но тут же махнул рукой: – А-а… Ефрем, корец гостю поднеси. Ты отрок, к столу садись, подкрепи силы. Дальше на свежих конях поскачешь. Своих, вон, совсем загнал. Ермила, Прохор, переседлайте лошадей. Дайте вестнику кого порезвее. И вина в дорогу налейте.

Убедившись, что его поняли, Илья Федотович затворил окно и вернулся к столу.

– Ужель поскачешь, батюшка? – Сын опустился на лавку. – Только сегодня же из похода?

– Нельзя соседа в беде оставлять, – задумчиво пригладил бороду Умильный. – Не по-христиански это.

Жизнь на русском порубежье сплачивала местных помещиков куда прочнее, нежели кровное родство или единоверие. Исконно вятские бояре Чернуша и Дорошата, сосланные из Новгорода бояре Умильный и Талица, смоленский боярин Рогузин, получивший землю всего двадцать лет назад, все они прекрасно понимали, что кроме их самих никто их смердов, их поля и деревни защитить не сможет. Пока с Хлынова али из Москвы помощи дождешься – басурмане все растащат, разорят и пожгут. Потому и ходили вкруг в дозоры, потому и поднимались в помощь соседу по первому призыву, дабы бить исконного врага единой силой, дабы выжечь на шкуре каждого разбойника крупное тавро: «На Вятку ходить нельзя. Там живет татарская смерть».

О прошлом годе, когда государь роздал поместья возле Богородского монастыря пяти татарам, что под командой хана Шиг-Алея вместе с московской ратью брали Казань, среди исконных русских земель появились деревеньки Татарская, Тат-бояры, Байбаки, Турунтай, Карачи и бояре забеспокоились, опасаясь, что местные басурмане снюхаются с разбойниками. Но, став хозяевами, вчерашние татарские сотники стали защищать русскую землю с той же отвагой, что и прочие помещики, хотя отрекаться от Аллаха и не думали.

– Нет, Митрий, – покачал головой Илья Федотович, – соседей без подмоги оставлять нельзя. Сегодня к ним беда стучится, завтра к нам придет. Как одни отбиваться станем? Однако же, призыв боярина Зорина – это не государево ополчение. Всех ратников по разрядной грамоте выставлять ни к чему. Я с собой только два десятка холопов возьму. Остальных в усадьбе оставлю. Татары рядом, мало ли что… Ты за старшего остаешься, сынок. За мать, брата и хозяйство наше в ответе. Пороки завтра проверь, ворота на запоре держи. Коли проехать нужно – пусть подворники пропускают и закрывают створки немедля. На стене дозорных выстави. Сколько потребно будет – сам смотри. Все понял?

Илья Федотович взял сына за плечи и сурово взглянул ему в глаза. Он не очень верил, что татары могут дойти до Рагоз, но поберечься все равно требовалось. Опять же, будущий воин, боярин рода Умильных, должен уметь командовать смердами и холопами. И сейчас, когда Дмитрий начинает мужать, самое время привыкать к оставленной им предками власти.

– Да, отец, – сурово, почти по-взрослому ответил мальчишка. – Все сделаю.

– Тогда я отдохну пойду. Как мать вернется, передай, в постель я направился. Ключнику скажи, путь укажет торбы наполнить и сумки собрать. Хорошо хоть, в баньке попариться успели, прости меня грешного Господи…

Боярин широко перекрестился, допил мед из высокого серебряного кубка и вышел из трапезной.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6
  • 4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации