Текст книги "Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход"

– Эй, парни! Мне как в центр выйти?

Заслышав Егора, беспризорники сгинули вмиг, как и не было, скорее всего – скрылись в узкой, между глухими бревенчатыми стенами, щели, куда, подумав, решительно направился и Вожников, завидев сверкающий впереди, над избами, крест. Едва протиснувшись, молодой человек оказался на небольшой, довольно-таки людной площади, как раз перед церковью. Овальная в плане, площадь эта тянулась куда-то влево, за церковь и дальше, все к тем же деревянным оградам с массивными даже с виду воротами, за которыми опять же блажили-лаяли псы.

Тьфу! Молодой человек раздраженно сплюнул под ноги – опять эти заборы! Покосившиеся избенки, оборванцы всюду, а вот, нещадно колотя плетками не успевший вовремя убраться с дороги народец, промчались верхом на конях дюжие молодцы в прошитых ватных кафтанах-доспехах – тегиляях. Этакий панцирь с высоким воротником и короткими рукавами. Пожалуй, в холод-то в нем куда удобнее, нежели в кольчуге или, скажем, байдане – той же кольчуге, только из плоских раскованных колец. У каждого молодца на боку болталась сабля или уж, на худой конец, шестопер, а у одного вместо шапки – мисюрка: высокий, с кольчугой-бармицей, шлем.

– А ну, разойдись, тли! Пошевеливайся! Батюшка-боярин едет!

Ну, как же, как же – боярин! Кому же еще-то? Проехал важно на белом коне, в длинном кафтане из синего аксамита с шелковым поясом, на ногах – зеленого сафьяна сапоги, на голове – мохнатая соболья шапка. Красавец, как есть красавец!

Задумавшись, Егор огляделся по сторонам… и едва не получил по лицу плетью.

– Пр-р-рочь с дороги!

Хорошо хоть успел увернуться, все ж бывший боксер, реакция не потеряна. Не, но что такое делается-то?! Вот отморозки! Стянуть с коня, да отоварить – хуком или – как раз удобнее будет – апперкотом, снизу.

– Ты че, утырок, творишь?

Зря кричал Вожников, поздно – всадники уже успели уехать, а народец, в том числе и те, кому только что не по-детски досталось плеткой, как ни в чем не бывало продолжал заниматься своими делами: кто-то что-то покупал, кто-то продавал, рекламируя свой нехитрый товар настолько истошными воплями, что у Егора с непривычки заложило уши.

– А вот – веники, веники, дубовые, березовые, можжевеловые!

– Рыба! Рыбка-белорыбица, с утра словлена – налетай!

– Сби-и-ите-нь, сби-и-итень! Сладок, заборист, горяч!

– Пироги, пироги, только что из печи – прямо в рот мечи! За мортку всего, есть и за полпула!

Мортка, пуло… Вожников усмехнулся: надо же, это все медные монетки века четырнадцатого, да, пожалуй, что так… никто их и в глаза не видел, не дошли. Еще была одна, называлась интересно – «полпирога».

Кто-то дернул за рукав:

– Господине, купи веничек! Можжевеловый, отдам за полпирога. В баньку пойдешь, меня добрым вспомянешь.

Ишь ты – «вспомянешь». Егор невольно отстранился – ну и тип: мосластый, плечистый, бородища пегая в разные стороны, нос – крючком. Такому не вениками торговать, а с кистенем стоять в темном проулке. Да-да, вот именно – с кистенем!

– Рыбка, рыбка-белорыбица, прям из реки… Мефодий! Соседушка! Купи рыбку.

– Нет у тя стыда, Миколай. Снулая твоя рыбешка-то!

– У кого снулая? У меня?! Да сам ты снулый, старый пень.

– Я старый пень? Н-на!!!

Размахнувшись, какой-то седенький, как раз проходивший мимо Егора дед в армяке и треухе, ничтоже сумняшеся заехал торговцу рыбой в ухо! Да так удачно попал – хоть удар, конечно, не боксерский, – что незадачливый рыбник так и сел задом в снег, в потемневший и подтаявший уже сугробец. Сел, но тут же вскочил и тут же отоварил шустрого деда. Треух полетел в одну сторону, дедок – в другую… Вожников хотел уж вмешаться, да не успел – кто-то заголосил рядом:

– Манефу! Манефу-колдунью везут, счас казнить будут!

– Манефу везут! – заволновались кругом, закричали радостно. – Колдунью топить будут!

– А, может, голову отрубят? Или – на кол?

– Скажешь тоже, Мефодий – на кол. Так и колов не напасешься, не-ет! Я ж говорю – в прорубь.

– Не, Миколай, все ж я мыслю – на кол.

Только что разобравшиеся соседи – рыбник и седенький дед – помирились прямо на глазах, словно ничего такого меж ними и не было. Да и правда, что было-то? Подумаешь, один кулаком по уху приложился, другой в скулу. Как говаривал голосом Василия Ливанова мультяшный Карлсон – «пустяки, дело житейское». А чего ж!

Все вокруг вдруг пришли в движение, возбужденно заголосили, побросали все свои дела, быстро сбиваясь в кучи, на глазах перераставшие в довольно-таки многолюдную толпу, в которой опять же упоминали о какой-то «колдунье Манефе».

– Прошло летось она посевы все потравила, Манефа-то! Говорят, мстила кому-то.

– А помните, православные, почитай всю осень дождило? Тоже ее, колдуньи, работа! Сама призналась.

– Теперь казнят.

– Поделом ей!

– Вон, вон, люди – везут!

В полном соответствии с законами, выведенными когда-то знаменитым философом и социологом Гюставом Лебоном, собравшаяся в мгновение ока толпа охватила, сжала Егора со всех сторон, превращая в кирпичик, в клеточку ее большого и подвижного, разлапистого, как у громадной амебы, тела, захватывая и подчиняя себе сознание.

– Ма-не-фа! Ма-не-фа! – речитативом врезалось в мозг.

– Каз-нить! Каз-нить! Каз-нить!

– Выдать головою колдунью!

Захватив Вожникова, словно магнит хватает железный обломок, толпа повлекла, потащила Егора за собой, делая своей частью неудержимо и властно, так что пытавшийся выбраться хоть куда-нибудь молодой человек с ужасом понял, что сделать это уже невозможно никак, поздно уже, и просто не в человеческих силах!

– Ма-не-фа! Ма-не-фа!

– Казнити волхвицу, казнити!

– В прорубь ее!

Лишь бы ребра не сломали, лихорадочно думал Егор. Вот ведь попал-то! Угодил, как кур во щи… или – в ощип – как правильно? Наверное, и так, и этак можно.

– Везут! – закричали откуда-то сверху. – Везут! На санях, в клетке. Сейчас на крутояре казнить будут.

Толпа уже выхлестнула из города, едва не прихватив с собою половину городских стен, и без того изрядно прореженных и разбитых, в общем – откровенно убогих, вынесла молодого человека на крутой берег, с которого, как в амфитеатре, открывался чудесный вид как вдаль, так и рядом – метрах в пятнадцати-двадцати от глаз Егора, внизу, на льду реки, расположились сани и всадники, последние – числом около двух десятков. Тоже не особенно разодетые, лишь на одном – красный, с желтыми веревочками-канителью кафтан, да у некоторых – разноцветные флажки на копьях.

– Народ Белезерскыя! – привстав в седле, неожиданно громко возопил тот, что в красном кафтане. Как и все в здешней массовке – при бороде, в круглой меховой шапке. – Иматая волхвица, Манефа именем, ворожбу свою и худодейство признала!

– Признала! – эхом откликнулась-повторила толпа.

– И княжьим судом, людьми именитыми, боярами и детьми боярскими, приговорена к битью кнутом и справедливой казни!

– Так ей и надо, колдунье!

– Будет знать, как град на посевы нагонять!

– Смерть волхвице, смерть!

Краснокафтанный махнул рукой какому-то дюжему мужику в сермяжной, с закатанными рукавами рубахе – как видно, палачу. Тот, в свою очередь, призвал помощников – парней в таких же сермягах…

«А могли б и красные рубахи надеть, – как-то отстраненно подумал Егор. – Солидней бы все смотрелось, красочней».

А колдунья-то красива, ничего не скажешь! Достаточно молодая, даже юная, сидит себе преспокойно в санях в деревянной клетке. Кого ж напоминает-то? Какую-то известную молодую актрису… Ведь знакомое, знакомое же лицо… Татьяна Арнтгольц? Гусева? Бли-ин, не вспомнить…

Кто-то опять выкрикнул:

– Смерть волхвице! Смерть!

– Смерть! – радостно подхватили рядом.

– Погодьте, сначала ее кнутом побьют, а уж опосля – в прорубь.

– И правильно – пущай помучается.

Помощники палача молча вывели «волхвицу» из клетки, тут же к этой же самой клетке и привязали, умело спустив со спины платье… Ух, как смачно ударил кнутом палач! С оттяжкой, с посвистом, оставив на белой девичьей спине длинную кровавую полосу. Несчастная колдунья дернулась, застонала… А палач ударил еще, и еще, и еще. Упали на лед кровавые брызги, волхвица задергалась, заплакала, завыла…

Бирюч махнул рукой:

– Хватит! Еще сдохнет раньше времени. Похлестал малость – пора уж и в прорубь.

Кивнув, палач бережно отдал окровавленный кнут помощнику, другой в это время отвязывал руки колдуньи от клетки, да замялся, видать, узлы-то затянули намертво, так, что и не развязать.

Выхватив из-за пояса нож, палач оттолкнул незадачливого своего помощника, разрезал путы и, схватив волхвицу за волосы, поволок к черневшей рядом с санями проруби, куда и сбросил – столкнул ногами.

Избитая колдунья исчезла было под водой… но вскоре вынырнула, забила об лед руками.

– Не принимает ее водица-матушка! – громко объявил бирюч. – Что делать, православные, будем? Топить далее, або главу рубити?

– Главу! Главу!

– Воля ваша…

Глашатай что-то приказал палачу, вмиг взявшего в руку устрашающего вида саблю. Сверкнул на солнце клинок…

Ввухх!!!

Брызнула фонтаном кровь, и отрубленная голова волхвицы кочаном покатилась по льду под крики забившейся в восторге толпы!

Господи… Егора вдруг пронзил запоздалый ужас – куда ж он пришел-то! Погулял, блин.

С громким хохотом палач поднял за волосы окровавленную голову волхвицы, показал – о, как взревела толпа! – всем и… кинул, швырнул в самую гущу. Этакий пляжный волейбол!

– Не берите! Не берите голову, православные! – предупредил кто-то, стоявший позади Вожникова. – Этак они других колдунов ищут. Дотронешься, и твоя голова с плеч!

Глава 6
Волшбица

Возбужденная казнью колдуньи толпа долго не расходилась. Как услыхал краем уха Егор, ожидали еще какого-то преступника-лиходея, да не дождались, экзекуцию перенесли на пятницу, и люди недовольно бурчали – это как же? Ведь только все так хорошо началось – молодой волхвице башку отрубили, позабавили народ, и что, все кончилось? Что-то как-то быстро. Маловато будет!

– Пошли-ка, Мефодий, прочь. Видать, ничо тут боле не дождемси!

– Пошли-и-и.

– А кат-то наш, Еремка – хваткой! Ишь как головенку срубил – Манефка и пикнуть не успела!

– А в проруби-то не утопла, ага!

– Так это он неправильно топил! Неумело.

– Ага, неумело. Скажешь тоже! А Манефа потому и не утопла, что она ведьма – это уж каждому ясно.

Говоривший – кудлатый мужик в волчьем, мехом наружу, полушубке размашисто перекрестился на церковную маковку:

– Ох ти, Господи еси!

Тут толпу прорезал крик:

– Православныя-а-а! Грабють!

– Кого грабють-то? Где?

– Да рыбный ряд перевернули, рыбу всю унесли.

– Ой, невелика потеря. То, верно, отроци.

– Може, и так. Все равно – имать их надоть, да отдать кату!

Все эти голоса, крики, волнения пролетали сейчас мимо Егора, он не воспринимал их вообще никак, погрузившись в нахлынувшие вдруг мысли. Вот – прошлое, оно ведь ворвалось к нему не внезапно, а как бы постепенно, складываясь в мозгу в этакую мозаику – беглецы, оружие, усадьба… вот город теперь. И – мертвая голова! Только что – на его глазах! – казненная женщина… волхвица. Надрывный гул толпы. Ну и развлечения у них. Сволочи! Впрочем, в каждой эпохи – свое: у кого-то футбол да дурацкие ток-шоу, а у кого-то вот – казни. Кстати, ежели в современной России вот этак, на главных площадях городов и весей, казнить – так рейтинг до небес зашкалит.

Господи! Вожников перекрестился на церковь. О чем он думает-то? Что за мысли лезут? Да, как же так, как же?

Он шел сейчас, не разбирая пути, шагал, куда глядели глаза, куда несли ноги. Мысли путались, голова гудела, и шея вдруг заболела так, будто это не колдунье, а ему, Егору Вожникову, голову отрубили. Наверное, это все же был запоздалый шок, подстегнутый кровавой казнью.

Какие-то пацаны – «отроци» – с хохотом пронеслись мимо. Выглянув из-за угла, визгливо тявкнула дворняга, наверное, бродячая. С деревянной колокольни неожиданно грянул звон: бумм-бо-оммм… гулкий, как басовая струна.

– Дядько, дай пуло! – набежавшие стайкой отроки окружили низенького недотепистого бородача в лаптях и подпоясанном веревочкой армячке, по всему – крестьянина. Издевались, сволочуги малолетние, задирали:

– Долго лапти плел, дядько?

– Дай полпирога, борода многогрешная!

– Ах вы, поганцы-нехристи!

Выругавшись, крестьянин проворно распустил веревку-пояс, перехватил поудобнее да принялся хлестать огольцов. Одного-второго ожег, приласкал – остальные стали поосторожнее, правда, смеяться не перестали.

Вожников особо-то на них внимания не обращал, шел себе и шел, черт-те куда… пока один из отроков, незаметно подобравшись сзади, не сорвал с него шапку.

– Ах ты ж, гаденыш! – пришел в себя Егор. – А ну, стой!

Ага, будет он стоять, как же! Уже и след простыл… Нет! Не простыл, вон он, малолетний ворюга, завернул, гад, за забор, за угол.

Не думая, молодой человек бросился за подростком – не очень-то быстро тот и бежал, видать, не ждал быстрой погони. Вот он, забор, узкий проулок, а впереди… Нет, не воренок – здоровенный детина с вениками. Пегая борода растрепана, мосластый, плечи – косая сажень. Взгляд недобрый, морда нахальная да еще и нос – крючком! Ухмыльнулся, сплюнул:

– Купи, господине, веник.

Сказал – и осклабился. В левой руке веник держит, правой – поигрывает кистенем. Разбойник! На гоп-стоп решил развести, морда кривоносая. Ладно, поглядим…

Вожников быстро собрался, окончательно обретая реальность, и мысли уже пришли в голову совершенно иные – быстрые, «на сейчас». Тот укравший шапку пацан наверняка заманивал, да и этот оглоед с веником явно не один – слишком самоуверенно держится. Наверняка позади кто-то есть, страхует.

Егор бросил настороженный взгляд назад – ну да, так и есть, вон он, маячит – молодой, мордастый. Ла-адно…

Пряча недобрую ухмылку, Вожников картинно расставил в сторону руки:

– Берите все, жизнь только не трогайте.

– Верно мыслишь! – довольно кивнул кривоносый. – Давай полушубок снимай. Добрый полушубок, медвежий, мне как раз впору придется.

Пожав плечами, Егор проворно скинул полушубок, подошел ближе, протянул, и:

– Носи, мил, человек, на здоровье!

…и – прямым в переносицу!

Хороший такой джеб! Бухх!!!

Оглоед обмяк тут же – вот буквально только что высилась гора мышц, и вдруг – сразу! – вышел мешок с дерьмом. Не дернулся, не покатился кубарем в черный сугроб, просто выключился и тяжело осел наземь.

Туда и дорожка! Но оставался еще и второй. Ага, вот он – с ножичком. Егор быстро подхватил упавший к забору кистень, завертел, идя на мордастого, и, приблизившись до трех шагов, швырнул… все равно куда. Лиходей на секунду отвлекся, отмахнулся, пригнулся…

И получил апперкот в челюсть! Славный удар, славный – чистый, действенный – Егору самому понравился, да и тренер бы похвалил, жаль, не видел.

Стукнувшись затылком об забор, толстомордый медленно сполз вниз по доскам.

– Ловко ты их, господине Егорий!

Вожников поднял голову, увидев в конце проулка тощую фигуру Федьки. Удивился:

– Ты как здесь?

– Тоже в город подался, – меланхолично пожал плечами отрок. – Хотел было с тобой, господине, да постеснялся спроситься.

– Ишь ты…

– Господине, пасись!!!

Выкрикнув, Федька бросился на Егора, толкнул в грудь… оба упали, просвистел над головами с силой пушенный нож, воткнулся в забор, задрожал зло.

– Смотри-ка, в себя пришел! – вскочив на ноги, Егор с неприязнью глянул на крючконосого детину.

Тот уже встал, кривился, но, увидав, как Вожников поднимает упавший в черный подзаборный снег кистень, счел за лучшее спешно ретироваться. Сбежал, гад, бросился прочь со всех ног, и это после нокаута!

– Однако силен, братец, силен, – с каким-то уважением вымолвил молодой человек, и, посмотрев назад, столь же удивленно поинтересовался: – А где, кстати, второй-то?

– Да уполз давно, – подсказал Федька. – Если хошь, так мы его быстро догоним.

– Черт с ним, – Егор махнул рукой и подмигнул отроку. – Спасибо, Федор, вижу, ты парень глазастый.

Парнишка смущенно моргнул:

– Так не будем за лиходеем гнаться?

– Не будем. На что он нам? Мы, Федя, лучше сейчас в церковь пойдем. Самое время.

В тот самый храм и зашли, что располагался поблизости – деревянный, с сияющим золотистым крестом. Внутри было благостно, кругом горели свечи, строго смотрел с большой иконы Иисус, с неизбывной добротой взирала на молящихся Богоматерь. Иконы помельче изображали особо чтимых святых – Георгия Победоносца, Николая Угодника, еще кого-то, кого именно – Егор не знал, а спросить у Федьки стеснялся.

А потому стоял, да, периодически крестясь, молился, уж как умел:

– Господи, дай мне силы все воспринять, выстоять и, самое главное, дай надежду вернуться. Туда, к прежней своей жизни, ибо быть здесь я вовсе не должен… Ведь не должен же, правда?

Строго смотрел Иисус. Поигрывал копьем Георгий Победоносец. Николай Угодник вскинул руку в благословении…

– Господи и вы, все святые – помогите же… помогите… хотя бы для начала – все здесь понять и принять.

Оба, Егор и Федька, пробыли в церкви где-то с полчаса или чуть больше. Отрок молился истово, бухался на колени, плакал, что-то просил…

– Еще бы свечки поставить, – тихо промолвил Вожников. – Да жаль, денег нет.

– Денег-то, господине Егорий, на них и не нужно. Пула или полпирога хватит, вона, – Федька подкинул невесть откуда взявшуюся на ладони монетку из позеленевшей меди. – Сейчас у дьячка куплю.

Поставив свечки, кому – за упокой, кому – за здравие, помолились еще немного, вышли и, повернувшись на паперти, перекрестились, отвесив глубокий поклон.

– Ну, что – теперь в корчму, господине? Или у тебя какие другие дела есть?

Егор грустно улыбнулся:

– Нету никаких таких дел, Федя. Пошли покуда в корчму, а там… там видно будет.

Солнце клонилось уже к закату, цепляясь на холмах за черные вершины сосен. Тянулись по городу длинные темные тени, сгущались, фиолетились сумерки, лишь крест на маковке храма все так же сиял, озаренный оранжевыми лучами заката.

– Ворота закрывают в детинце, – услыхав донесшийся откуда-то мерзкий достаточно громкий скрип, прокомментировал Федька. – В корчме вечером поснедаем?

– Думаю, что да, – Вожников рассеянно повел плечом. – Неужто Борисычи пожадничают?

– А Борисычи – они завсегда с нами будут? – отрок тут же задумался и уточнил: – То есть мы с ними.

– Не знаю, – честно признался Егор. – Думаю, нет, уйдут, куда им надо. Да мы уж как-нибудь и без них проживем, верно?

– Верно! Ватажку с Антипом соберем – чего не жить-то? Главное, чтоб людей поболе.

Федька радостно засмеялся, в светлых глазах его заиграли багряные остатки солнца.

Ишь ты, ватага! Вожников снова задумался, не обращая внимания на промокшие ноги – лужи кругом, все-таки – весна! Что и говорить – апрель, звенит капель. Даже здесь, на севере, скоро реки вскроются, пройдет ледоход, спадет водица, пути-дорожки высохнут, вот тогда и…

А тогда – куда? Ему-то, Егору, все равно абсолютно, что здесь, в Белоозере, что в каком-нибудь другом месте. Раньше хоть было занятие – шли. А теперь что? Что делать и чего возжелать?

На постоялом дворе к вечеру оказалось людно до такой степени, что буквально не протолкнуться. В корчме за столами свободных мест не было, все скамейки да лавки забиты полностью – кто-то уплетал за обе щеки щи, кто-то лакомился пирогами, большинство же тупо хлебало медовуху, время от времени закусывая квашеной, уже почерневшей капустой.

Бритоголовый кабатчик Ахмет Татарин, завидев новых своих постояльцев, кивнул:

– Господа гости у себя в овине ужинают, и язм вам в ригу пирогов и квас пришлю, лады? Хотя можете и тут присесть, пождите только, пока кто-нибудь не упьется.

– Не, уважаемый, ждать мы не будем, – с ходу отказался Егор. – К себе в ригу пойдем, Антип-то, товарищ наш, там, верно?

– На посад ушел, еще не возвращался. Вы его там не встречали?

– Нет.

Отрицательно мотнув головой, Вожников вышел во двор и, обходя купеческие возы, направился к риге – дощатому сараю для обмолота и сушки снопов. Борисычи обретались чуть подальше – в овине, представлявшем собой приземистый сруб с печью – опять же, все для той же сушки.

– И овин у Ахмета, и рига, – на ходу покачал головой Егор. – А не все одно? Лучше б два овина выстроил, так?

– Не, Егорий, не так, – входя вслед за Вожниковым в ригу, охотно поддержал беседу Федька. – Тут – как какое лето. Когда в овине лучше хлебы сушить, а когда и в риге – в риге-то попрохладнее, да и ветер. Это на зиму, вона, хозяин щели заткнул, да печь истоплена… и все равно – не так уж и жарко.

Жарко точно не было, но и не так, чтобы холодно, вполне хорошо, нормально – лишь бы ночью не прихватил морозец. Впрочем, туристы-спортсмены – люди привычные.

– Правду татарин рек – нету еще Антипа-то, – присев на длинный дощатый ларь, застланный волчьей шкурой, Федька устало вытянул ноги и скинул армяк. – А тут хорошо, спокойно. Вон и свечечка сальная – поди, хозяин велел принести. Я зажгу, а то темно тут.

– Давай, – махнул рукой Вожников, присаживаясь на точно такой же ларь. – Углей вон, в печи посмотри… Ох, тут и запах – не угореть бы!

– Не угорим, щелей много.

Затеплилась, закоптила сальная вонючая свечечка, восковую-то пожалел кабатчик. Снаружи послышались чьи-то быстрые шаги, тут же распахнулись двустворчатые двери-ворота.

– Хозяин-от пирогов прислал да кваску, – проворный корчемный служка поставил на низенький, как видно, недавно принесенный в ригу стол глиняный кувшин да большое деревянное блюдо с пирогами, поклонился. – Угощайтеся.

– Ух, и поедим же! – едва служка ушел, Федька закрыл ворота и радостно потер руки. – Можно пирожок взять, Егорий? Аль Антипа пождем?

– Да что ждать-то? Кушай! А Антипу мы пирогов оставим.

Отрок довольно заработал челюстями:

– Вкусны пироги-то! С вязигой.

Вожников лениво хлебнул кваску, что-то вовсе не чувствуя аппетита. Еще бы – такое-то моральное потрясение! Пятнадцатый век… всерьез, похоже! И еще эта казненная колдунья… колдунья… Так, может быть? Может быть – вот хоть этак попробовать? Найти здесь волхвицу, обратиться с той же просьбой, что и к бабке Левонтихе – мол, продай водицу-снадобье, чтоб нехорошее чувствовать. А потом – вот так же, в прорубь. Вдруг да повезет? Ведь почему бы и нет-то, отчего ж не попробовать? Попытка не пытка. Осталось только колдунью найти, а с этим, как отчетливо представлял теперь Егор, могли быть большие проблемы. Не жаловали тут волхвиц-то! Кнутами хлестали, топили в проруби, головы рубили, потому и колдуньи наверняка на виду-то быть опасались, прятались, а, если кому ведовством помогали, так только своим, кому доверяли… ну, либо по их – своих – наводке.

Егор неожиданно улыбнулся: пришедшая мысль показалась ему весьма здравой и вполне пригодной к реализации, пусть даже и не сразу. Ну, сколько времени придется искать ведьму? Не день, не два, неделя – это как минимум, а то и две-три… месяц. Тут еще и самому б не спалиться, не то мигом донесут местному князю, а тот пошлет людей – «имать». Всяко может быть, как бы самому головы не лишиться за подобные поиски. Тут надо не торопясь, осторожно…

Кто-то вновь распахнул двери – Антип. Громыхнул сапогами; завидев пироги да кувшин – ухмыльнулся:

– Вот хорошо – пирогов-то.

– Присаживайся, Антип, к столу, кваску хлебни.

– И хлебну, – пригладив бороду, кивнул Чугреев. – Запыхался что-то. Правда, верных людей еще не нашел, но – на них вышел. Не сегодня-завтра – сыщу. Эх, будет у нас скоро ватага! Ничо, парни, прокормимся, серебришка себе добудем и славы – уж это – кому что.

– Дядько Антип, – осторожно начал Федька. – А и то, и другое – можно? Ну, и серебришка, и славы.

Антип гулко захохотал:

– Слава-то тебе зачем, отроче? Подрасти сперва, а сейчас смекай – слава-то, она не одному, она всей ватажке нужна, чтоб знали про нее, чтоб боялись. Ты, Егор, зря зубы скалишь – без ватаги нам сейчас никак, на что жить-то? Борисычи сказали, что просто так кормить нас не намерены. Ну, окромя того, что они тебе за проводника должны – то заплатят. Немного, конечно – много у них сейчас и нету, но – что-то заплатят. Так… малость.

– Что же, выходит, зря я в проводники вызвался, целый месяц убил?

– Не-е, Егорий, не зря-а, – растягивая слова, Чугреев смешно вытянул губы в трубочку. – Борисычи-то, чай, не простые люди. Отблагодарят, не сомневайся, только б пофартило им.

– Дядько Антип, я ведь тоже с вами – в ватагу? – напомнил о себе Федька. – Сбегать куда, чего где разузнать – я тут, мигом. Ну и – в схватке.

– В схва-атке! – скривившись, передразнил Антип. – Ты хоть оружный-то бой знаешь ли? Саблей рубишь? Палицей, шестопером бьешь? Или кистенем?

Подросток пристыженно опустил голову:

– Не-а.

– Вот то-то, что – не-а. Учить тебя надо… Готов учиться-то?

– Готов, дядько!

– Готов он… – Хмыкнув, Чугреев с хитрецой взглянул на Егора: – Оружному-то бою покуда учиться и не на чем, а вот кулачному… есть тут у нас дока. А, Егорий? Ты как?

– Боксу, что ли, вас обучить? – с удивлением уточнил Вожников. – Так для этого времени много нужно. И тренировки – каждый день до седьмого пота. Да и староваты вы уже оба – даже Федор… тебе, Федь, сколько лет-то?

– Пятнадцатый.

– Ну, вот – я так и думал.

Чугреев нахмурился:

– Так что ж – не научишь?

– Да куда ж я от вас денусь?! Уж чему-нибудь научу, хотя б удар поставлю. – Снова хлебнув кваску, Егор шмыгнул носом. – Только перчатки бы… тут прямо, в риге, и приспособились бы.

– Мешок найдем, а вот рукавицы перстатые…

– Сойдут и обычные рукавицы, только на меху, зимние.

– Сыщем.

Доев пироги, улеглись спать – Антип с Федькой – вдвоем на одном ларе, Егор, как более габаритный – на другом, отдельно. Спали не раздеваясь – холодновато, – укрывшись хозяйской сермягой да волчьими шкурами.

Антип безбожно храпел, Федька во сне вскрикивал, метался. Что из этой симфонии разбудило посреди ночи Вожникова, храп или крик, определить было сложно. Может, ни то, и ни другое, а просто холод? Хотя не так уж и холодно было, вполне терпимо, даже округлая, обмазанная глиной печь для сушки снопов еще не совсем остыла.

Тем не менее Егору не спалось, он полночи ворочался, временами впадая в какое-то забытье, а потом и вообще проснулся. Натянув волчью шкуру, заложил руки за голову, вытянулся – думал.

Тысяча четыреста девятый год… ладно, чего уж теперь без толку повторять-то? С колдуньей, со снадобьем, прорубью – мысль хорошая, а вот с ватагой – однозначно плохая. Это что ж получается, он, Егор Вожников, человек в своем краю не последний, тем более – боксер, будет тут, в прошлом, людей грабить? Этак вот выйдет на узкую дорожку с кистеньком… как тот крючконосый с веником да его мордатый напарник. Что ж теперь, он с этими упырями – одного поля ягода?

Не-ет уж, ватага – банда, если попросту – это уж совсем вариант никудышный, ни в какие ворота. Еще чего – людей убивать, грабить! Вот уж – фиг. Больно надо!

Ла-адно, пока еще Антип ватажку свою соберет, отыщет подходящих типов, пока объект для нападения выберет, наверняка какого-нибудь незадачливого купчишку… тем временем можно и ведьмочку отыскать, колдунью, взять у нее водицу заговоренную, снадобье, да, помолясь – в прорубь. В ту самую, где юную волхвицу топили? Брр! Жуть какая. Неужели – было? Да было, как не было. Прямо на глазах. И все ж – до сих пор не верится. Впрочем, верить – не верить, тут уж – что есть. О другом думать надо – как побыстрей отыскать колдунью.

С утра Антип, зачем-то прихватив с собой Федьку, вновь отправился в посад на поиски старых своих знакомых – ватажников. Борисовичи, столкнувшись в корчме с Вожниковым, пригласили его к себе в овин, где было намного теплее, чем в риге. Там, в овине, и рассчитались, оплатили по факту работу проводника, оценив ее в двадцать четыре денги – пара дюжин – сумма по нынешним временам не очень большая, но и не слишком малая. Егор долго думал, куда бы деть эти мелкие серебряные кружочки? Пробовал было в пояс – так высыпались, а кошеля у него не имелось…

– Так ты сходи на торжище, купи. Две денги всего-то.

И правда, совет Данилы Борисовича был вполне здравым – почему б не купить-то? Сходить в посад, голову проветрить, да заодно как-нибудь по-хитрому разузнать там о любой, проживающей в доступной местности, ведьме.

Денежки, завернув в найденную тряпицу, молодой человек спрятал за пазуху, пригладил растрепанные со сна волосы пятерней, да зашагал в посад, все тем же путем – по тропке. Так выходило быстрее, нежели по дороге, тем более дорожка-то уже растаяла, и путь преграждали огромные буровато-коричневые лужи. Кто знает, где у них там дно? Так что по тропинке надежнее будет.

Памятуя о местном гоп-стопе, Егор хотел было прихватить с собой в город секиру, да, по здравому размышлению, от этой затеи отказался: незачем слишком уж привлекать внимание людей местного князя, мало ли как они среагируют на незнакомца с боевым топором на плече. А ну-ка, где-нибудь на авторынке прошелся бы с пулеметом.

На этот раз день выдался пасмурный, с плотными белыми облаками и редкой просинью. Хорошо хоть дождик не лил, да ведь облака-то были, на взгляд Егора, вовсе не дождевые, высокие, даже солнышко иногда появлялось, выглядывало, сверкало, словно высматривало добычу – ну-ка, ну-ка, а где еще притаился сугроб? Сейчас мы его, враз! А ну-ка!

– Рыбка, рыбка, белорыбица!

– Квас, квасок, раскрывай роток!

– А вот сбитень, сбитень…

– Пироги, пироги, с пылу с жару, недороги…

– Купи, господине, собаку! Добрый псинище – всегда пригодится.

– Да не нужна мне собака. Кошки, калиты – где?

– А вон, в том ряду, за баклажками.

Свернув, Вожников, не обращая никакого внимания на навязчивую рекламу («Купи, господине, баклажку!» «А вот блюдо – самое лучшее!»), обогнул торговцев деревянной посудой – всякого рода мисками, баклагами, блюдами, – быстро сторговал за две денги поясной кошель – «кошку», а на обратном пути, подумав, все ж прикупил деревянный гребень и ложку, подвесив все к поясу на специальных бечевках – карманов-то не было!

– Собаку, господине, купи.

– Не нужна мне собака, сказал же, – молодой человек с подозрением покосился на крупного лохматого пса непонятной породы и покачал головой. – Нет, не нужно. А не знаешь ли ты, уважаемый, кто умеет заговаривать зубы? Болят уж который день, мочи нет, кариес, наверное.

– Зубы? – продавец пса – глуповатого вида парняга лет двадцати с круглым добродушным лицом и толстыми губами, озадаченно взъерошил затылок. – Ране Манефа… тьфу-тьфу-тьфу – тут парень перекрестился и продолжил уже почти шепотом: – Ране Манефа-волшбица всем заговаривала. Она тут, неподалеку, жила, в деревеньке одной. А теперь волшбицу того… казни предали, за колдовство злое. Теперь с зубами даже и не знаю к кому.

– Что, так-так и не к кому? Ты, уважаемый, помоги, а я уж в долгу не останусь, – Вожников многозначительно позвенел недавно купленными кошелем, вернее, тем, что в нем находилось. – Болят ведь зубы-то. Болят.