Электронная библиотека » Александр Прозоров » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Воля небес"


  • Текст добавлен: 12 мая 2014, 16:54


Автор книги: Александр Прозоров


Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Слушаю, боярин. – Холоп поклонился еще ниже и отступил.

Впрочем, дела государевы были недолгими. В Приказной избе подьячий забрал у писарей расходную книгу вологодского кремля, оставив взамен расписку, получил три рубля «прогонных», после чего вышел к посланцу на просторный мощеный двор Московского Кремля, бодро подметаемый извилистыми белыми лентами поземки.

– Прошу за мной, боярин, – с готовностью поклонился холоп и первым побежал в сторону Успенского собора по звонким, насквозь промороженным дубовым плашкам. Подьячий его бодрости не разделил, и умчавшемуся вперед слуге пришлось вернуться, пойти медленнее перед степенно шагающим боярином.

Во дворец они вошли со стороны Боровицких ворот, через царицыну мастерскую.

Буйная черкешенка не интересовалась шитьем, но здесь все оставалось так, как было еще при Анастасии: станки с натянутой на них парчой, катушки с разноцветным катурлином, лотки с бисером, с просверленными жемчужинами, тончайшими серебряными и золотыми нитями. Многочисленные светильники с заправленными в них свечами, подушечки с иглами и крючками, шила на резных рукоятях. Мастерская в любой миг была готова принять царственную работницу. Но она сюда больше уже не приходила.

Княгиня Салтыкова оказалась женщиной молодой, статной и яркой. Ее широких бедер не мог спрятать даже просторный синий сарафан с несколькими юбками, а голубая бархатная душегрейка, подбитая песцовым мехом, не скрывала объемистой высокой груди. Большие глаза, черные и густые соболиные брови, румяные щеки, рубиновые губы. Сложенные на груди руки украшали перстни с драгоценными самоцветами.

Впрочем, царского подьячего пригласили явно не на свидание. Иначе зачем бы в мастерской находились еще двое холопов и пять служанок? Все они были заняты уборкой: вытирали пыль, отмывали темный налет над обогревающими воздуховодами, меняли занавески на окнах и пологи у дверей. Царская швея, стоя в центре самой большой палаты, холодно следила за работой свиты. Впрочем, по сторонам она не смотрела. Похоже, самого присутствия княгини было достаточно, чтобы никто не рискнул отлынивать от своих обязанностей даже на самую малость.

– Боярин Басарга, с нижней Ваги? – скорее утвердила, нежели спросила княгиня Салтыкова, увидев подьячего.

– Он самый, княгиня, – кивнул Басарга Леонтьев, остановившись в шаге от дверей.

– Моя подруга, княгиня Бельская, отъезжая в удел, просила найти тебя, когда ты снова появишься при дворе, – поведала царская швея, степенно приблизившись к нему. – Посему я повелела известить меня, когда ты явишься в приказ за своим жалованьем.

– Меня не представляли Бельским, – ответил подьячий.

– Это неважно, боярин, – покачала головой Лукерия Салтыкова. – До нее дошли известия о твоем чадолюбии. Посвятив себя служению государю, ты отказался от брака и, следуя обету, не имея детей своих, создал дом призрения, в котором растишь несчастных сирот и обучаешь их различным премудростям, что будут полезны им в земной жизни. В восхищении от твоего благородного деяния, княгиня пожелала внести свой вклад в воспитание сирот. Прими пятьдесят рублей от ее имени. Она уверена, ты сможешь использовать их наилучшим образом.

– Передай ей мою благодарность, княгиня. – Басарга с поклоном принял вышитый бисером кошель. Теперь он начал догадываться, кем была таинственная паломница, которая, будучи на сносях, приезжала летом вместе с Софонием к Важской обители. Домой паломница вернулась, конечно же, вполне здоровой и невинной. В то время как в сиротском приюте возле усадьбы Басарги появился еще один ребенок.

Знатная женщина, конечно же, никому не могла признаться в появлении незаконнорожденного малыша. Но и забыть ребенка мать тоже не забыла. Пятьдесят рублей могли обеспечить ему сытую и спокойную жизнь на долгие годы. Зная, где он растет, можно будет навещать свое чадо, не привлекая внимания. Что странного в том, что княгиня посетит сиротский приют, которому оказывает покровительство?

– Постой, боярин! – остановила собравшегося уйти подьячего княгиня Салтыкова. – Моя подруга так хвалила твой дом призрения, что мне тоже захотелось сотворить доброе дело. Помочь и твоим стараниям, и двум несчастным, что прибились к Новодевичьему монастырю. Полагаю, возле Важской обители им будет лучше. А чтобы не вводить тебя в лишние расходы, то к пожертвованию княгини Бельской я добавлю свое.

Лукерия Салтыкова достала из своей поясной сумки еще один кошель, на этот раз замшевый, и передала подьячему.

– Двое сирот не разорят моего дома, княгиня, – покачал головой Басарга, принимая, однако, подарок. – Мне кажется, для воспитанников важнее сытости желудка должна быть сытость разума. Я желаю, чтобы чада мои, покинув приют, умели сражаться лучше всех прочих, лучше всех прочих знали земли нашего мира, знали счет и чтение лучше прочих и во всех отношениях тоже могли превзойти любого. Если уж им выпало прийти в этот мир, не имея ни роду, ни племени, пусть хоть воспитанием своим они сравняются с лучшими из лучших.

– Да, боярин, я знаю, что твои мысли по воспитанию сирот зело отличны от мнения послушниц Новодевичьей обители и иных приютов, – сурово поджала губы Салтыкова. – И твои старания мне нравятся больше.

– Благодарю, княгиня, – поклонился Басарга, искренне довольный похвалой.

Однако царская швея не нуждалась в его благодарностях.

– Мой деверь отдал мне фряга, что обучил его сына таинству обращения с астролябией, – сообщила она. – Мой старший отпрыск, увы, ныне воспитывается в чертогах небесных. Младшему же знания сии зело не по возрасту. Посему мудрый фряг станет моим вторым пожертвованием твоему приюту. Холопы доставят его в твою усадьбу вместе с сиротами.

– Благодарю, княгиня, – низко склонил голову подьячий. – Теперь дозволь оставить тебя. У меня много поручений.

Открещиваться от столь нежданного подарка он, конечно же, не собирался. Для самого Басарги астролябия являлась непостижимой мудростью, чудом, равным таинству сотворения мира[5]5
  Инструмент для наблюдения за небом в виде диска с поворотной линейкой для определения угла возвышения объектов. Позволяет определять астрономическое время, переводить эклиптические координаты звезд в горизонтальные, вести картографирование, а также проводить вычисления, решать задачи тригонометрии и многое другое (арабский ученый ас-Суфи написал в Х веке трактат из 386 глав, в которых он перечислил 1000 способов применения астролябии).


[Закрыть]
. И если кто-то мог научить его детей обращаться с подобным хитрым инструментом – боярин, конечно же, был только рад. Однако уже больше полумесяца боярин Леонтьев не был не то что дома – в баню даже ни разу не заглянул, в постели нормальной не поспал. Да еще и натерпелся немало. Ныне ему было не до бесед. Даже со столь знатной княгиней.

– Ступай! – Царская швея отвернулась, осматривая мастерскую, чем вызвала в слугах прилив стараний, но когда Басарга попятился к двери, все же напомнила через плечо: – Так не забудь! Двое сирот с нянькой и ученым фрягом! Пусть встретят и определят к месту без удивления!

– Не беспокойся, княгиня! – Боярин поклонился и вышел на мороз, в мечтах пребывая уже на своем подворье.

Как это нередко бывало, дом встретил его теплом, ухоженностью, полными погребами и даже вином на столе. Подворье подьячего Леонтьева словно жило своими собственными заботами, нимало не интересуясь мнением хозяина. Что-то прибывало, что-то убывало, кто-то приходил и наводил порядок, кто-то просто заглядывал выспаться – и поутру растворялся среди улиц.

– Интересно, кто тут побывал на этот раз? – вслух подумал боярин, расстегивая пояс и скидывая кафтан. – Побратимы вроде как в поместьях своих должны быть, на Двине. Княжна Мирослава в Александровской слободе, с царицей. Нешто Софоний опять к кому-то из «паломниц» своих заглянул?

Басарга прошел по дому, но никаких подсказок или записок не нашел и громко окликнул холопа:

– Эй, Тришка-Платошка! Где тебя носит? Баню затопи, а то от меня разит, как от фряга заморского. Самому противно.

– Так теплая баня, боярин! Топил кто-то намедни. Там даже вода еще не остыла!

– Чего?! – изумился столь наглой отповеди подьячий. От неожиданности он даже не осерчал, только брови вскинул.

– Сей миг запалю, боярин! – спохватился слуга. – Я это… Сказываю, прям хоть сейчас можно идти, боярин! Коли побыстрее хочется. А там по-быстрому и разогреется!

И он вышмыгнул из дома, пока по хребтине за пререкания не огрели.

Однако слова Тришки-Платошки попали на благодатную почву. Настроения наслаждаться парилкой и пивом, жаром и ледяным сугробом у Басарги не было, хотелось просто смыть с себя дорожную грязь. И потому, после короткого колебания, боярин отправился вслед за холопом, решив обойтись теплой баней вместо жаркой.

Благодаря этому уже через полчаса, пусть не распаренный, но свежий, он сидел за столом, в задумчивости пил темно-красное вино вкуса красной рябины, но привезенное откуда-то из-за моря, то ли с англицких берегов, то ли вовсе из далекой Гышпании, на которой, как сказывала Матрена-книжница, заканчивается земная суша. Расторопный холоп, опасливо поглядывая на хозяина, принес из погреба моченых яблок и соленых грибов, квашеной капусты, тушку копченой белорыбицы. Но подьячий уже не помнил его проступка, и наказание лентяю больше не грозило.

Внезапно без стука распахнулась дверь, и в горницу ворвалась княжна Мирослава: раскрасневшаяся от мороза, тяжело дышащая, в распахнутом кафтане. Одета она была в непривычно облегающее платье из тонкого мягкого сукна: от плеч и до самых бедер темно-синяя ткань не скрывала, а наоборот – выделяла все изгибы женского тела, и лишь ниже юбка слегка расходилась в стороны, пряча в складках ноги; на голове сидел жесткий остроконечный клобук, по ребрам которого вилось золотое шитье, плечи переливались самоцветами, выпирающая грудь подчеркивалась поперечными серебряными линиями, которые ниже устремлялись вниз, сходясь в одну точку под самым животом.

От такого зрелища у Басарги отвисла челюсть, и он застыл, не донеся кубка с вином до рта.

– Ты признался царю в измене?! – кинулась к Леонтьеву кравчая. – Сам к нему головой явился?! Чего молчишь, отвечай!!!

– Какая ты… – сглотнул подьячий. – Нешто так и ходишь?

Княжна опустила глаза на платье, отступила, скинула кафтан на лавку, крутанулась, высоко вскинув подбородок:

– Нравится? Царица сказывает, у них в Кабарде все так одеваются. Ныне, на Марию Темрюковну глядючи, многие боярыни подобно госпоже наряжаться стали. Царица, правда, платья свои черкесские редко надевает. Сказывает, чтобы Иоанн Васильевич не привык. Облачается, токмо когда подразнить его желает… – Мирослава спохватилась и опять кинулась к подьячему, сев рядом. Спросила, но уже без прежней горячности: – Правду во дворце сказывают, что ты государю в измене прилюдно признался?

– Признался, – кивнул боярин и наконец-то осушил давно поднятый серебряный бокал.

– Но зачем?! Почему?!

– Филипп покаялся, прощения у меня попросил, – пожал плечами Басарга Леонтьев. – Посему зла на него у меня более нет. Коли митрополит во грехах своих покаялся, так и мне, вестимо, не помешает. Как полагаешь?

– Ты безумец, Басарга!!! – крикнула княжна. – Твоя дурная честность когда-нибудь сведет меня с ума! Разве не упреждала тебя, чтобы ничего ты царю не обещал и не сказывал, со мною пред тем не посоветовавшись?! И вообще ни с кем из людей знатных! – Она отобрала у боярина кубок, налила до краев вином, решительно опрокинула, осушив в несколько глотков, выдохнула: – Но зачем?! Что на тебя нашло?

– Митрополит Филипп сказал мне, что мы назначены друг другу Небесами, самим Богом, соединены волею Господа нашего Иисуса Христа и он раскаивается, что не увидел этого сразу.

Мирослава Шуйская вздрогнула, глаза ее распахнулись, рот изумленно приоткрылся. Басарга наклонился вперед и крепко, до боли, поцеловал ее в эти призывные коралловые губы. Женщина ответила, обняла, прильнув всем телом, но вскоре вдруг стала отталкивать, отодвинулась, упираясь ладонями в грудь:

– Подожди, а царь? Иоанн чего ответил?

– Сказал, что один раскаявшийся грешник дороже Господу, нежели тысяча праведников.

– Нешто вовсе никак не наказал?! – вскинула брови Мирослава.

– Сказал, что на первый раз он даже предателей, пойманных на измене, прощает. Я же не по сыску найден, а сам пришел. Посему и веры мне больше, чем прочим. Однако же расспросил о заговоре нашем в подробностях. Про синод и сыск, им учиненный, про отца и сына Басмановых, про архиепископа новгородского Пимена, про то, почему епископ Пафнутий отказался приговор по сыску подписывать… Про все.

– Что Иоанн?

– Про Басмановых особо интересовался. Отчего синод на митрополита ополчился, ему понятно: Филипп из худородных. Епископ Пимен Филиппа ненавидел, потому что тот на место сел, Пименом себе облюбованное. А вот что Басмановым до всего этого какая забота? Они же люди мирские. Бояре, опричники, царедворцы. Удел под Рязанью имеют, от Новгорода на другом конце света. Непонятно…

– Про меня не спрашивал?

– Нет.

– Странно, – потянулась к белорыбице женщина. – Он ведь знает, что за меня Пимен ручался. А коли епископ мой поручитель, то и я у него завсегда в союзниках останусь.

– Так ведь вовсе никого государь наказывать не захотел, – пожал плечами подьячий. – Пимен еще два месяца тому в Новгород отослан. На Басмановых Иоанн рукой махнул. Супротив него Андрей и Федор ведь ничего не помышляли, в чисто церковные дрязги встряли.

– Верно махнул? – недоверчиво склонила голову Мирослава Шуйская. – Может статься, он над карой всем вам еще лишь размышляет?

– Иоанн мне уже поручение новое дал. – Басарга не удержался и, вытянув руку, провел пальцами по выбившемуся княжне на щеку русому локону. – В Вологду отсылает… Столицу новую там порешил основать… И верфи морские… – Он скользнул рукой дальше, женщине на затылок, привлек ее ближе, снова крепко поцеловал.

– Стало быть, божья воля нас соединила? – шепнула княжна между поцелуями. – Тогда кто мы такие, чтобы спорить с Небесами?

– Да. Да… Да где же они?! – Ладони боярина, пробежав по телу гостьи, так и не нащупали ни крючков, ни пуговиц.

– А вот и не найдешь! – рассмеялась женщина.

– Все равно найду! – Басарга подхватил любимую на руки и закружил. Опустил на спину на скамью, стал целовать шею, нащупал щелочку на вороте, и уже вниз от него обнаружил спрятанные за отворот застежки, быстро с ними справился и… И обнаружил, что княжна осталась в красной исподней рубахе и небольших суконных шароварчиках.

– Нас, горянок, так просто не возьмешь! – Женщина расхохоталась, вывернулась, кинулась бежать. Однако уже через несколько мгновений оказалась настигнута и распластана на столе. Мирослава вздохнула и смиренно опустила назад голову: – Поймал, любый, поймал. Твоя. Навеки твоя…

Вологда

Берег речушки Вологды, чуть выше по течению от города, больше всего ныне напоминал муравейник. Тысячи и тысячи рабочих свозили сюда на волокушах толстые сосновые бревна, корили, а потом какие-то кололи на тес, какие-то вбивали вдоль берега как сваи, какие-то складывали в срубы, строя одновременно и дома, и амбары, и стены, и хлева. Ров вокруг прямоугольной крепости был выкопан еще летом, и теперь замерзшая вода стала удобной дорогой, позволяющей доставлять стройматериалы под самый вал, который пока еще представлял собой всего лишь линию свай и несколько кит – срубов, наполовину заполненных камнями.

– Нельзя ныне доверху досыпать, боярин, – торопливо объяснял низкорослый купчишка в выцветшем кафтане, труся рядом с обходящим работы Басаргой. – Глиной надобно заполнять да трамбовать крепко. А опосля снова камни, и снова глина. Так, слоями, до самого верха. Тогда стену сию ни ядром каленым, ни тараном дубовым будет не пробить.

– Да не блажи, знаю! – осадил Леонтьев подрядчика. – Не бойся, коли не покрал денег казенных, так ничего тебе не будет. А коли покрал, мзду можешь не совать. Все едино на дыбу отправлю!

– Не крал, боярин. Вот те крест, не крал!

Купчишка подьячему не нравился. Одет был как смерд нищий, пах плохо, кланялся поминутно, нисколько честь свою не блюдя. Хотя Басарга отлично знал, сколько золота отсыпала ему казна на строительство. За такие деньги в шубах и яхонтах подрядчик мог вышагивать, коврами свою каморку выстлать. Однако вологодский хитрец прибеднялся…

Хотя, с другой стороны, – никаких приписок подьячий за ним не нашел. Какие работы в расходных книгах указаны – все вот они, здесь, исполнены. Коли чего и прибрал в карман коротышка – то совсем немного, по совести.

– Ладно, все, верю, – резко остановился боярин Леонтьев и сунул ему тяжелый талмуд с записями. – Но имей в виду, все едино заходить сюда стану время от времени да за стараниями следить!

– Благодарствую, боярин, благодарствую, – раболепно принялся кланяться подрядчик, не забывая креститься.

– Скажи лучше, верфи где корабельные? – строго спросил купца Басарга. – В росписи они, видел, есть. А на реке нигде не вижу.

– Так на Вексе они, в старом городе, – махнул рукой вниз по течению купец. – У самой Сухоны срублены. Тут как бы не с руки корабли строить. Не пройдут по малой воде. Речушка-то, сам видишь, боярин.

– Вижу. Ступай… – прогнал подобострастного подрядчика Басарга. Ну, не нравились ему такие люди! Липкое какое-то ощущение вызывали, нехорошее.

Уже в одиночку подьячий еще раз прошел по крепости, осматривая ход строительства.

Иван Васильевич за строительство новой столицы взялся всерьез, изначально заложив крепость размерами вчетверо больше старого московского Кремля. На ней уже поднялся во весь рост белокаменный храм Святой Софии и архиерейский двор; стояли под охраной стрельцов арсеналы с сотнями пудов пороха и ядрами для пушек, ожидающих установки на стены и башни, имелись просторные хоромы для размещения приказов, библиотеки, казны и печатного двора. Здесь непрерывно трудилось десять тысяч семьсот пятьдесят шесть работников, нанятых ста двадцатью тремя подрядчиками, за которыми присматривал свой особый подьячий от Казенного приказа, розмысел[6]6
  Розмысел – старинный синоним слову «инженер», а вовсе не личное имя боярина Петрова.


[Закрыть]
Петров.

Хотелось бы верить, что, зачиная все это строительство четыре года назад, царь прислушался именно к его, Басарги, мнению. Но, скорее всего, для переноса столицы к Славянскому волоку куда большее значение имело расположение Вологды в центре русских земель, на перекрестье главных путей обитаемого мира. Пока предки Иоанна собирали уделы под свою руку и гордо носили звание князей московских – Москва была их отчиной и опорой, третьим Римом христианства. Ныне же Иоанн был правителем уже не московским – он был царем Всея Руси. И для властителя всех русских земель править именно из Москвы было уже ни к чему. Богатая и многолюдная Вологда, замыкающая на себе торные пути из четырех морей всех концов света, подходила для сего куда больше.

– Быть здесь новому Риму, – тихо промолвил боярин Леонтьев, глядя на махину Святой Софии, которой для завершения не хватало только световых барабанов и куполов. – Великой державе – великая столица!

К верфям он поскакал только на следующий день. Как-никак, пятнадцать верст в один конец, второпях не наездишься. На рысях, и то два часа пути. Быстрее нельзя – лошадей загонишь. Два часа туда, два обратно – а зимние дни короткие…

С расходными книгами подьячий разобрался быстро: кормовые расходы, дровяные, прогонные. Лес строительный, тес крышевой, фундаменты из мореного дуба. Вроде как дорогие – но чурбаки не покупные, а из отходов, что после строительства архиерейского двора остались. Так что, выходит, не растратил казенное серебро подрядчик, а наоборот – сберег.

– Иди сюда, купец, – подозвал подрядчика Кудеяра Амосова боярин и ткнул пальцем в книгу: – Глянь, какую цену ты на тес вписал! Полтора рубля доска! Где это видано, за лес такие деньги просить? За полтора рубля целую делянку в лесу здешнем взять можно! Вон у тебя, на предыдущей странице, тот же тес, но в семь копеек учтен.

– Тот, да не тот, боярин, – не моргнув глазом, ответил бородатый пузан в цветастой рубахе, выпирающей из расстегнутого кафтана. – По семь копеек тес на крышу идет. Осина простая, дегтем промазанная. Здесь же тес корабельный, из лиственницы отборной колотый, да струганый, да без сучков. С сучками, знамо дело, на корпус дерево негодно, токмо на пояс отбойный али на лыжи идет. Посему и дорого.

– Показывай! – захлопнув книгу, поднялся со скамьи Басарга.

– В любой миг, боярин! – Кудеяр Амосов с готовностью распахнул дверь из небольшой избушки с очагом и дымовой трубой на крыше вместо печи, первым вышел на мороз.

Корабельные стапели тянулись далеко влево по низкому пологому берегу – справа в Сухону впадала Вологда. Будущие корабли сейчас больше всего походили на полусгнивших драконов с распоротыми животами: опрокинутые на спину, они недвижимо распластались на земле, белые ребра торчали высоко вверх, в брюхе мелкими жуками копошились людишки. Со всех сторон слышался стук топоров, шелест рубанков, надрывный скрип буров. Первый, второй, третий… Всего остовов должно было быть двадцать, и самый дальний уже скрывался за излучиной.

С умным видом подьячий свернул к третьему кораблю, поднялся на жердяной настил, посмотрел на работающих корабельщиков, которые бригадами по пятеро как раз нашивали борта: один крутил дырки, двое прижимали доски к «ребрам», четвертый протягивал через отверстия тонкий и белый сосновый корень, пятый его удерживал, чтобы не выскользнул, а затем натягивал железным зажимом, похожим на уточку для прядения.

– На жилу крепите? – удивился Басарга.

– А как иначе, боярин? – тоже удивился Амосов. – Борт, он ведь не намертво стоит. Его тут волна ударит, там льдиной прижмет. Коч-то, он ведь то ниже в воду осядет, то выше поднимется. В тепле чуток длиннее становится, на холоде короче. Там ветер на него дунет, тут солнце согреет. Посему гуляет всегда обшивка-то. Хоть немножечко, да гуляет. Корень такое движение скрепит да держит. А шипы заморские враз отлетают, ломаются. Хорошо да дешево, боярин, строить не получается. Тут или одно, или другое.

– Не поплывут верфи твои в половодье, купец?

– Знамо, поплывут, – согласился Кудеяр Амосов. – Да токмо дошьем до весны корпуса-то. Так что пусть плывут. Тут излучина, заторов не бывает. Лед к тому берегу прибивает, на этой стороне ничего не затрет. Токмо мусор большой водой смоет. Ну, так нам от того токмо проще, вывозить не придется.

– Точно успеешь? – прищурился на него подьячий.

– Борта нашить недолго, боярин. Долго будет печи класть да трюма раскреплять. Но то ведь все едино на плаву по месту делается. А тес – он наверху, под навесом. До него половодье не достанет. Пошли, мне скрывать нечего!

Навесы были низкими и широкими – чтобы ни дождь, ни снег не задувало. На высоту в полтора человеческих роста лежали слои белого теса, проложенные тонкими рейками.

– Этот прошлой зимой заложили, – постучал кулаком по промороженной древесине корабельщик. – В следующем году в дело пустим. Ныне же соседний навес разбираем. Сперва рубанком строгаем, опосля вареным маслом промазываем, несколько дней на пропитку даем, а уж после того вниз, в работу. Каждая доска отобранная да проверенная, в каждой труд вложен. Как же им по цене осины идти? Такой тес дорогого стоит. Зато и кочи из него два-три века ходить будут, и сноса им не дождешься.

– Хорошо, – согласился Басарга, проведя ладонью по доске. – Коли правду сказываешь, своей цены они стоят. Но коли мухлюешь, Кудеяр… Ладно, работай. Я через месяц еще загляну. Посмотрю, верны ли слова твои. И смотри… Коли хитришь, лучше прямо сейчас покайся!

– Вот те крест, боярин, – размашисто перекрестился корабельщик. – За такие деньги лучших кораблей государю не найти!

– Смотри, купец! Слово не воробей. Вылетело, не поймаешь, – предупредил его Басарга, оправил пояс и пошел к оставленным под присмотром холопа лошадям.

Поведение подрядчика Амосова ему нравилось. Решителен, уверен. Отвечает быстро, не заискивает. Мзды не обещает, выпить-закусить не зовет. Похоже, уверен, что греха за ним не имеется. Вот только люди разные бывают. Иные и честны, да трусоваты, другие наглы до беспамятства, красть прямо на глазах способны. Посему с равным тщанием проверять надобно всех!

Увы, в корабельном деле Басарга ничего не смыслил. С податями, тяглом, доходами и расходами его еще в Белозерской обители ключник тамошний натаскал. Со строительством он тоже разбирался, частью в обители уроки получив, частью сам в уделе намучившись. Но вот с шитьем кораблей подьячий пока еще не сталкивался. И поди разберись, дурит его подрядчик или правду сказывает? Надобен тес лиственный на борта али сосной обойтись можно? Из чего набор корпусной делается, в какую цену дерево? Прочий набор трюмный да палубный из чего делать нужно? И вправду ли корабельный лес столь дорог и такую подготовку для работы требует али загибает Амосов, лишнее серебро из казны вытягивая?

– Отчего грустишь, боярин? – подведя коня, придержал стремя Тришка-Платошка. – Нечто наворовал купец много?

– Я не грущу, я радуюсь, – взметнулся в седло Басарга Леонтьев. – В поместье завтра скачем. Как на постоялый двор вернемся, вещи собери. На рассвете сразу в путь!

* * *

Дорога в свой удел была для боярина Леонтьева привычной и нахоженной: три дня вниз по Сухоне, зимником через лес, потом еще четыре перехода вниз по Ваге. Путь обычный – но в этот раз оказавшийся неожиданно коротким. Что из Москвы, что из Александровской стороны до Леди быстрее трех недель добираться не получалось, как ни спеши. Ныне же до Важского уезда боярин промчался всего за неделю, да день уже от самой Ваги домой. Сиречь – после переноса столицы в Вологду служба обещала стать много легче. Обернуться до дома и обратно за пару недель куда как проще, нежели чем за полтора месяца.

Поместье встретило подьячего колокольным перезвоном. Однако это был вовсе не праздник, посвященный возвращению хозяина. Просто Важская обитель, покровителем которой боярин Леонтьев стал по царскому поручению, созывала прихожан к вечерне.

За минувшие полтора десятка лет монастырь разросся, похорошел и окреп. Ныне его окружала уже не жердяная изгородь, а трехсаженная стена с башнями на углах. В их бойницах темнели жерла пушек. Ворота венчались церковью, украшенной высокой голубой луковкой. За ней выросла звонница с двумя десятками колоколов разного размера, а дальше стоял новенький, полностью перебранный храм Иоанна Богослова.

– Езжай в поместье, – натянув поводья, приказал холопу Басарга. – Предупреди, чтобы баню топили и опочивальню готовили. Вскорости догоню.

Он свернул вправо, спешился у ворот, отпустил подпругу, намотал поводья на коновязь, скинул шапку, перекрестившись на надвратную икону, вошел на двор. Обогнул церковь, вошел в двери, остановился, не желая мешать молебну. Однако же его все равно заметили, по храму побежал шепоток. Прихожане – смерды и крестьянки, паломники, заехавшие поклониться святому Варфоломею жители близкого города, – все стали оглядываться и расступаться. Сам собой образовался проход почти до самого алтаря, и подьячему волей-неволей пришлось пройти вперед, остановившись чуть позади настоятеля.

– Жертвователь… Подвижник… Опекун… Благотворитель… – побежали за его спиной восхищенные шепотки. – Себя не жалеет… Все обители да сиротам… А сам так неприкаянным и живет.

От такого внимания Басарге Леонтьеву стало не по себе. Ведь он знал, что никогда не был никаким бескорыстным подвижником и жертвователем. Что монастырь создал из ничего лишь по царскому велению, дабы надежное прибежище тайной святыне обеспечить. Что «неприкаянным» кажется лишь потому, что невенчанным с любовницами тайно сожительствует и что из полусотни «сирот» ровно десять – его собственные дети, каковых признать он не может из-за того, что во грехе зачаты. Но разве вслух о таком скажешь? И потому он молча терпел восхищенный шепоток, замечая, как тайком крестят его бабы и склоняют головы мужики.

Все, на что решился Басарга, так это подойти после богослужения к настоятелю и смиренно склонить голову:

– Благослови меня, отче. Ибо я грешен.

– В чем грехи твои, сын мой?

– Много их, отче, – вздохнул опричник. – Все не перечислить. Но ведь Господу каждый ведом?

Игумена слова подьячего не удивили. Басарга в своих странных исповедях никогда не каялся в содеянном. Однако боярину, что с таким старанием опекал обитель, отказать в прощении грехов священник не мог:

– Именем Господа нашего Иисуса Христа, – перекрестил Басаргу настоятель. – Отпускаю грехи твои вольные и невольные.

Подьячий склонился к кресту в его руке.

– Кается благодетель наш, во смирении склоняется… – пробежал по храму восхищенный шепоток. – Уж ему-то, подвижнику, с чего?..

Басарга Леонтьев отступил от игумена, еще раз низко склонился перед иконостасом, несколько раз осенив себя знамением, шепотом прося у Господа прощения за дерзость свою и грехи. После чего резко развернулся и стремительным шагом вышел из церкви, не обращая внимания на общие поклоны прихожан.

Отдохнувший у перевязи скакун легко взял с места в галоп, помчался по утоптанной тропе, крепко впечатывая в наст шипастые подковы, нырнул под густо переплетенные лесные кроны. Свой удел Басарга знал хорошо, а потому торопил коня, несмотря на темноту. Не прошло и четверти часа, как деревья расступились, выпустив его на заснеженное поле. Боярин промчался меж сугробов, перемахнул реку, взметнулся на обнесенный частоколом холм и спешился во дворе, бросив поводья какому-то пареньку.

Вся дворня собралась здесь, толпясь в ожидании хозяина. Староста Тумрум, со времен их первой встречи успевший изрядно раздобреть, поседеть и лишиться бороды: она отчего-то стала вылезать и поредела так, что стала походить, скорее, на легкое облачко, нежели на мужскую гордость. Ключница – его жена Пелагея. Конюх Федька Тумрум, стряпуха Ляля Тумрум, скотник Степка Тумрум… Да, семья старосты неплохо устроилась при боярской усадьбе.

Впрочем, дворня состояла не только из Тумрумов. Обширным хозяйством занимались еще полдесятка девок и тридцать холопов… Взятых в закуп, разумеется, не для работы, а для ратной службы при боярине. Но так уж сложилось, что на службе царю хватало услуг одного подьячего – и потому нанявшихся воевать молодых людей староста приспособил к делам житейским. Басарга очень надеялся, что он не перебарщивал и у холопов имелось хотя бы два-три часа в день для тренировок в рукопашном бое.

Кроме того, среди толпы виднелось еще несколько незнакомых лиц и одно очень знакомое: в задних рядах стояла, потупив взор, Матрена, в пушистом пуховом платке и кафтане с лисьим воротником.

– Здрав будь, господин наш, Басарга Степанович, – вышла вперед пышная краснощекая Ляля Тумрум, держа в руках большущий каравай, увенчанный сверху солонкой, и низко поклонилась: – С прибытием!

– Откушай хлеб-соль с дороги, батюшка наш, испей вина заморского, – двумя руками протянула ему ковшик Пелагея.

– Благодарствую, – выпил Басарга и вправду с удовольствием.

– Баня уже топится, боярин, – торопливо отчитался Тумрум. – Однако же пять дней без дела стояла, насквозь промерзла. Ныне уже поздно. Боюсь, до полуночи согреться не успеет.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 3.8 Оценок: 12

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации