Книга: Дубровский. Проза - Александр Пушкин

Итак, два небольших тома, которые были написаны и отправлены в долгий ящик. До читателя они дошли лишь через четыре года после смерти нашего всего. Понятно, что к наследию Пушкина отношение особое, но любопытно именно то, что такое незаконченное произведение стало важным и легко проникло в канон, породив оперы и фильмы (да какие, фильм 30-х долго вызывал яростные споры своим финалом). Дело, вероятно, еще и в том, что Пушкин сознательно работал над развитием множества жанров на русском языке, и его попытка в, э, бульварном чтиве тоже заслуживает внимания как этап построения национального самосознания (на радость Бенедикту Андерсону и другим конструктивистам в вопросе создания наций).

Но за общественно важным значением всегда хочется увидеть сам текст, увидеть героев и действие, и тут, вынося за скобки неокончательность редакции и черновые наброски продолжения, можно углядеть яркий пушкинский стиль. Его проза все еще не старомодна, хотя местами лексика и удивляет. Но герои, хоть и приземленно просты, вылеплены хорошо, особенно, естественно, заглавный персонаж, хотя мы и не видим момента метаморфозы из гвардейского офицера в мстителя, она происходит где-то в роще за кадром. В этом плане ключевой является сцена поджога, когда мрачный народ вмешивается и говорит свое слово. Дальше место будет только романтике и разглядыванию юной девицы в белом платье, а вот здесь все самое живое и страшное, лютый деревенский мир, который потом будет не раз взрываться насилием во времена революционных потрясений.

В этой сцене Пушкин неожиданно приближается к тому, как насилие описывал Шолохов, что в «Донских рассказах», что в «Поднятой целине». Объект приложения усилий несколько иной, но механизм и жестокость удивительно похожи.

Любопытно, что Пушкин делает носителем сюжета, виновником развязки мальчишку. Его не слишком последовательные действия с дуплом и перстнем нужны автору для создания печального конца, и эта инструментальность действий подростка очень-очень похожа на то, как Джима Хокинса использует Стивенсон, тогда, например, когда он сбегает с корабля ради скачка сюжета. Авторам в XIX веке казалось возможным приписывать юным героям такие эскапады, любопытно.

В чем Пушкин хорош, так это в неполиткорректном подчеркивании особенностей женской психологии. Теперь это называется сексизм, но представляется вероятным, что Пушкин делал это от большой любви к противоположному полу. Такое же легкое подтрунивание, какое себе позволяет Пушкин над Машей в сцене признания Дубровского, можно было видеть в его стихах о Людмиле, когда она очнулась в чертогах Черномора – там, где она сильно кручинилась над своей судьбой, а потом пошла хорошо подкрепиться.

В итоге у нас есть русский Робин Гуд, есть своя дева Мэрион, даже парочка шерифов-исправников. Дубровский к тому же напоминает рыцаря, лишенного наследства, что перекидывает мостик к другой истории, которая нравилась Пушкину, но, возможно, это влияние мимолетно. Но в целом очевидно, что эта, пусть не до конца удачная, попытка перенести на нашу почву вечный сюжет мила и привлекательна. Пусть, пусть школьники читают, импортозамещение – это вечный процесс.

А если честно, то Владимир Дубровский с детства является моим крашем. Он - символ справедливости, стойкости и мужественности, на многое готовый пойти ради мести и ради чести, конечно тоже. Да и в принципе считаю, что «Дубровский» - это редкий пример нашей школьной программы, с которым читатели знакомятся в нужное время (6-7 класс), ведь это время первых чувств, первой влюбленности, а, может даже,  и первых отношений. 

Кстати, в школе эта история казалась мне гораздо богаче событиями и ощущалась больше. С удовольствием перечитала, хотя сейчас мне сильно хочется продолжения