Текст книги "Медный всадник. Поэмы. С комментариями"

³⁴ Обезглавленные тела Искры и Кочубея были отданы родственникам и похоронены в Киевской лавре; над их гробом высечена следующая надпись:

 
«Кто еси мимо грядый о насъ невѣдущиiй,
Елицы здѣ естесмо положены сущи,
Понеже намъ страсть и смерть повлѣлѣ молчати,
Сей камень возопiетъ о насъ ти вѣщати,
И за правду и вѣрность къ Монарсѣ нашу
Страданiя и смерти испiймо чашу,
Злуданьемъ Мазепы, всевѣчно правы,
Посѣченны зоставше топоромъ во главы;
Почиваемъ въ семъ мѣстѣ Матери Владычнѣ,
Подающiя всѣмъ своимъ рабомъ животъ вѣчный.
 

Року 1708, мѣсяца iюля 15 дня, посѣчены средь Обозу войсковаго, за Бѣлою Церковiю на Борщаговцѣ и Ковшевомъ, благородный Василiй Кочубей, судiя генеральный; Iоаннъ Искра, полковникъ полтавскiй. Привезены же тѣла ихъ iюля 17 въ Кiевъ и того жъ дня въ обители святой Печерской на семъ мѣстѣ погребены».

Медный всадник
Петербургская повесть

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

 
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно¹,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.
 
 
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхий невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
 
 
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса ².
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царский дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.
 
 
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!
 
 
Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье…
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.
 

 
Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой…
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.
 
 
Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Все прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:
 
 
«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят…»
 
 
Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито…
Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает…³
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури…
И спорить стало ей невмочь…
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало, все вокруг
Вдруг опустело – воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как тритон,
По пояс в воду погружен.
 
 
Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил – из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы ⁴
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.
 
 
Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки… Боже, боже! там —
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта… Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
 
 
И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.
 

 
Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.
Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит, как на находку;
Он перевозчика зовет —
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.
 
 
И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн – и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом…
Что ж это?..
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит… идет… еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою —
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.
 
 
Но бедный, бедный мой Евгений…
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц – он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось – он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни се, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали во тьме ночной
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился – и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
 
 
Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной.
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?⁵
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
 
 
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхий. Над водою
Остался он, как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.
 

1833

Примечания

¹ Альгаротти где-то сказал: «Pеtersbourg est la fenêtre par laquelle la Russie regarde en Europe»[6]6
  «Петербург – окно, через которое Россия смотрит в Европу» (фр.).


[Закрыть].

² Смотри стихи кн. Вяземского к графине З***.

³ Мицкевич прекрасными стихами описал день, предшествовавший петербургскому наводнению, в одном из лучших своих стихотворений – Oleszkiewicz. Жаль только, что описание его не точно. Снегу не было – Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее, хотя в нем и нет ярких красок польского поэта.

⁴ Граф Милорадович и генерал-адъютант Бенкендорф.

⁵ Смотри описание памятника в Мицкевиче. Оно заимствовано из Рубана – как замечает сам Мицкевич.

Комментарии

Медный всадник (1833). Поэма Александра Сергеевича Пушкина (1799–1837) «Медный всадник» была написана осенью 1833 года. Страшное наводнение 7 ноября 1824 года произвело на поэта сильнейшее впечатление. Он не был свидетелем, так как в то время находился в ссылке в Михайловском. О наводнении он узнал из писем и газет. Поэт писал брату: «Этот потоп с ума мне нейдет: он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется. Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из онегинских денег, но прошу без всякого шума». В «Предисловии» к поэме А. С. Пушкин ссылается на то, что «подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом».

Одним из главных персонажей является монумент Петру I, воздвигнутый по повелению Екатерины II на Сенатской площади в 1782 году. На куске гранитной скалы в форме волны, служащем пьедесталом, начертаны слова: «Петру Первому – Екатерина Вторая». Конная статуя Петра I, отлитая из бронзы, традиционно воспринимается как символ величия самодержавной власти.

Вступление поэмы рисует величественный образ Петра I, который стоит на берегу «пустынных волн» и смотрит вдаль. Спустя сто лет ему видится прекрасный город, затмивший своей красотой столицу «И пред младшею столицей // Померкла старая Москва», со стройными громадами дворцов и башен, шумными торговыми пристанями, «темно-зелеными садами». Поэт признается в любви к Петербургу:

 
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид…
 

И верит, в то, что город будет стоять «неколебимо, как Россия».

Контрастом к величию града Петра показана судьба простого мелкого служащего Евгения, который мечтает о скорой свадьбе с любимой девушкой Парашей. По трагической случайности любимая живет в ветхом деревянном доме на берегу Невы. Историческое наводнение смывает ее дом, и Параша погибает. А. С. Пушкин рисует страшную картину разрушения:

 
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются.
 

И только памятник Петру возвышается над Петербургом.

 
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.
 

Евгений шокирован случившимся. В произошедшем он обвиняет Петра, который построил город в таком ужасном месте. От горя Евгений теряет рассудок, в панике он бежит и ему видится, что Медный всадник гонится за ним по пятам. Утром герой оказывается у разрушенного дома своей возлюбленной.

 
…У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.
 

Отдельным персонажем поэмы можно считать Неву. Ее образ меняется от вступления к концу второй части. Вначале покоренная «в гранит оделася Нева». В первой части «Нева всю ночь Рвалася к морю против бури», как зверь, загнанный в клетку. Во второй части она сравнивается со злодеем, который

 
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит…
 

И, наконец, превращенная в утомленного битвой коня.

 
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
 

А. С. Пушкин сам определяет жанр поэмы как Петербургская повесть. Но мы по всем формальным признакам видим, что перед нами поэма. В ней присутствует стихотворная форма (ритм, рифма) и сюжетное построение (вступление, часть первая, часть вторая). Литературоведы склоняются к тому, что А. С. Пушкин стал основоположником «петербургского текста». Такого текста, в котором мифологическое и реальное тесно сплетено в городской ткани. С одной стороны, существует придуманная история маленького человека Евгения. Остальные петербуржцы представлены лишь фоном. Но стихия наводнения описана во всей красе, ярко, образно. В. Г. Белинский писал: «Картина наводнения написана у Пушкина красками, которые ценою жизни готов бы был купить поэт прошлого века, помешавшийся на мысли написать эпическую поэму «Потоп»… Тут не знаешь, чему больше дивиться, громадной ли грандиозности описания или его почти прозаической простоте, что вместе взятое доходит до величайшей поэзии».

С другой стороны, с документальной точностью поэт проводит своего героя по Петербургу. Мы видим Сенатскую площадь, площадь Петра Великого, дом Лобанова-Ростовского («Где дом в углу вознесся новый»), городские окраины. Все эти признаки позволяют причислить поэму к «петербургскому тексту».

Обращает внимание язык повествования. Если поэт говорит о Петре и его городе, то язык поэмы близок к торжественным одам Державина, насыщен старославянизмами:

Народ

 
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища…
 

При описании Евгения в лексике преобладают слова бытового характера. Стих меняется вместе с изменением состояния героя, и в кульминационный момент, когда герой бросает вызов Медному всаднику, стих начинает звучать так же торжественно, как и во вступлении.

По утверждению В. Я. Брюсова, «по звуковой изобразительности стих «Медного Всадника» знает мало соперников. Кажется, ни в одном из своих созданий не пользовался Пушкин так часто, как в «петербургской повести», всеми средствами аллитерации, игры гласными и согласными и т. п.

Поэт, намеренно используя стихотворный размер четырехстопного ямба, лишь меняя интонационный рисунок, сумел показать величие самодержавия и горькую участь маленького человека.

К Чаадаеву (1818). Лирический герой стихотворения обращается к своему другу и единомышленнику Чаадаеву (Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – русский философ и публицист). Это обращение содержит воспоминание об общих «юных забавах» и днях ранней молодости, исполненных «любви, надежды, тихой славы». Воспоминание переходит в эмоциональное признание о внутреннем стремлении служить Отчизне, о готовности к политической борьбе: «во имя Вольности святой» противостоять гнету «власти роковой».

Стихотворение состоит из трех частей: воспоминание о беззаботной молодости – осознание необходимости борьбы с «самовластьем» – призыв к борьбе и выражение веры в светлое будущее народа и Отчизны. Настроение лирического героя поэтапно меняется: сначала элегическое погружение в воспоминания юности, затем боевая решимость и, наконец, эмоциональный призыв к борьбе.

«К Чаадаеву» написано в жанре послания, о чем свидетельствует само название и прямое обращение к адресату. Стихотворение написано четырехстопным ямбом, строки зарифмованы перекрестно.

Анчар (1828). Стихотворение состоит из двух частей: в первой дается описание Анчара, во второй речь идет о владыке, посылающем к Анчару своего раба.

Начинается стихотворение с описания «чахлой и скупой» пустыни, где «на почве, зноем раскаленной» стоит Анчар. Это ядовитое дерево от корней до листьев.

Грозный царь, получив яд, пропитывает им стрелы и рассылает с ними смерть «к соседям в чуждые пределы». Зло свободно проникает в мир и не встречает отпора: по воле одних людей гибнут другие люди. Такой открытый финал стихотворения позволяет автору заставить задуматься читателя над источниками и природой мирового зла.

«На холмах Грузии…» (1829). Стихотворение начинается с описания вечера, опускающегося на холмы Грузии и на реку Арагву. Лирический герой созерцает вечерний пейзаж и грустит о своей возлюбленной, но печаль, которая наполняет его душу, не горькая, а светлая. Стихотворение написано ямбом. Строки чередуются: шестистопный ямб сменяет четырехстопный ямб. Характер рифмовки перекрестный.

Бесы (1830)

Лирический герой пробирается сквозь снежную бурю: страх, волнение, беспокойство наполняют его душу. Ямщик сбился с дороги, кони то останавливаются, то несутся вскачь, а лирическому герою чудятся бесы и духи, кружащиеся в снежном вихре, и сердце его надрывается от жалобного воя бури. Стихотворение написано четырехстопным ямбом, строки зарифмованы перекрестно.

«Я вас любил…» (1829)

Лирический герой расстается со своей возлюбленной, сообщая ей о том, что в его сердце еще не угасло чувство, но ни в коем случае он не хочет, чтобы для его любимой это стало поводом для печали или тревоги. Лирическое стихотворение, любовная лирика, написано пятистопным ямбом, строки зарифмованы перекрестно.

«Я памятник себе воздвиг…» (1836)

Стихотворению предшествует эпиграф на латинском языке из оды Горация к Мельпомене, что сближает произведение Пушкина с переводом Ломоносова из Горация «Я знак бессмертия себе воздвигнул…» и с «Памятником» Державина, вольным переложением этой же оды Горация. Композиционно «Я памятник себе воздвиг…» Пушкина практически повторяет «Памятник» Державина. Стихотворение написано шестистопным ямбом, строки зарифмованы перекрестно.

В этом стихотворении вслед за Ломоносовым и Державиным Пушкин продолжает тему поэтического памятника. Эпитет «нерукотворный» позволяет нам понять, что речь идет о поэтическом наследии, к которому «не зарастет народная тропа» (метафора). Поэт жив, пока его вспоминают и читают стихотворения. Это особого рода память – память-называние. Чтобы подчеркнуть эту мысль, Пушкин использует слово «язык» в его устаревшем значении – народ: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, // И назовет меня всяк сущий в ней язык: // И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой // Тунгус, и друг степей калмык». Устаревшая лексика также помогает задать торжественное звучание такой важной теме, как назначение поэта и поэзии: «воздвиг», «доколь», «пиит», «приемли». Автор считает, что выполнил свое высокое предназначение поэта, потому что «чувства добрые… лирой пробуждал», в свой «жестокий век восславил… свободу» и «милость к падшим призывал». Анафора в четвертой строфе подчеркивает значимость гражданского и творческого подвига поэта (первая и четвертая строки начинаются союзом «И», а вторая и третья строки – союзом «что»). Завершается стихотворение риторическим обращением к музе, которую поэт призывает быть бесстрастной и покорной лишь «велению Божию».