Текст книги "Строфы не то, чем кажутся"

Александр Речной
Строфы не то, чем кажутся

© Речной А., текст, фото, 2022

© «Геликон Плюс», оформление, 2022

* * *

Вместо эпиграфа

О, до чего беспомощны и жалки,

О, до чего бессмысленны слова!

Когда сирень цветёт или фиалка,

Когда парчой расстелется трава,

Когда закат пурпурно-алый

Начнёт чадрой всё небо покрывать,

Когда деревьев опахала

Могучий ветер бросит в дрожь,

Тогда всех слов мне будет мало.

Пусть куцым мыслям невтерпёж,

Пусть просятся на волю —

Итогом будет только ложь.

От тягостной юдоли —

Извечной нищеты

При длящемся раздолье —

Себя им не спасти.

И если нету

Для этой красоты,

Для жизни этой

Одежд других —

Я буду предан

В лице слуги

(Покорно),

Глухим, нагим

И скромным,

Всем вам,

Никчёмным

Словам.

Стансы. Душа

Душа,

В хрупкой мантии дыша

(А за нею только мгла),

Ищет всюду миража,

Где сберечься бы могла.

Душа,

Часто родственной ища —

Вместе крылья расправлять, —

Грустно жалует чижа,

Отпуская журавля.

Душа,

Бесконечна и сложна;

Средь неясности и зла,

Как по лезвию ножа,

Бродит в поисках тепла.

Душа,

Лихорадочно спеша

Через времени поля,

Забывает воплощать

Свои залежи угля.

Душа

Тем быть может хороша,

Как, сгорев уже дотла,

Оставляет здесь пожар,

Что в других она зажгла.

Человек, которого не было

Тысячи лет меня здесь не бывало,

Тысячи лет не видать этой тверди,

Но почему для принятия смерти

Этого так оглушительно мало?

Разве светить перестанут светила?

Разве земля пошатнётся от горя,

Что меня тотчас срубила под корень

Неумолимая скрытая сила?

Эти поля, и цветы, и деревья,

Эти моря, облака и снежинки,

Эти закаты, дожди, чудом сшитые…

Что же увижу взамен, умерев я?

Знаю, что в мире ни капли не значу,

Но этот ветер, свет, запахи вишен,

Птиц щебетанье… Неужто я лишний?

Разве когда-нибудь будет иначе?

* * *

Счастье бывает коварной отравой,

Часто вплетая кустарник в дубравы

Или же волны на судно катя,

Плывшее вольно отсюда – туда.

Счастье, чарующей властью пылая,

Застит всё будущье, застит былое;

Счастье для нас ни с того ни с сего

Жаждет лишь час, где довольны зимой,

Где замечать перестанем минуты,

Где вся печаль долгожданно минует

И, безмятежно отпрянув от тьмы,

Дикой надеждой отравимся мы.

Бешеной страсти – миражно-наивной —

Спешно всё счастье, как страж, подчинив нас,

После покинет, оставив средь птиц

Босо в пустыне усталым бродить.

Бог есть

Ты появилась из других материй,

Тебе с земли бы упорхнуть.

Быть может, где-то наверху

Уже вовсю скорбят из-за потери.

Ты в роли ангела, навеки падшего,

Тебе внизу сравниться не с кем,

Ты будто бы движеньем резким

Сошла с Сикстинской фрески Микеланджело.

Поистине прекраснее не знали,

И сколько б ни корпел создатель —

Он силы на тебе потратил,

И свой триумф он повторит едва ли.

Одни твои глаза, как лев, съедали

Своим алмазным блеском каждого,

И сердце большего не жаждало,

Чем бесконечно длящихся свиданий.

Ты голову вскружила, точно обморок,

И всё неважным стало сразу:

Есть только ты – на весь мой разум,

Твои черты, всё, из чего ты собрана.

Ты вдруг явилась и преобразила,

Как солнце – тусклые сады,

Определенье красоты,

Став у природы самой грозной силой.

И слово «мир» утратило значенье:

Теперь он полностью в тебе,

Подобно паре лебедей,

Красив и нежен.

А другой —

Зачем мне?

Где ты объявишься – всё тут же меркло

Под тенью твоего величия.

Иным не суждено достичь его…

По паре каждой твари,

Ангелу —

Зеркало.

Колыбельная ото сна

Мотылёк, мотылёк,

Так порхаешь беззаботно,

Где душе угодно.

Расскажи мне, мотылёк,

Расскажи мне, странник,

На какой цветочек пряный

Отдышаться ты прилёг.

Мотылёк, мотылёк,

Расскажи мне на ночь сказку

Про свою окраску.

Расскажи, как хорошо

Пролетать над полем,

Как в безбрежной тихой воле

Лучезарный день прошёл.

Мотылёк, мотылёк,

Мне бы тоже эти крылья,

Чтоб, как ты, парил я…

Может, я покой найду,

Может, солнце светит

По-другому, может, ветер

Оставляет вкус во рту.

* * *

Неописуемым видением глаза твои

Всё от меня не отступают ни на шаг;

И поедающими, ревностными клятвами

Вся переполнена душа,

И размышленья и мечтанья миллиардами

В ней беспорядочно кружат.

Непримечательные, тусклые и вялые,

Бесповоротно исчезающие дни —

Ни благосклонными авгурами, ни фавнами

С их предсказаньями планид,

Ни развлеченьями, пустыми и забавными,

Но лишь тобою спасены.

Как параллельная вселенная глаза твои,

И даже город изумрудный без очков

Ты непременно разглядела бы как явное.

Ты от душевных сорняков

Освободила исцеляющею жатвою

И освятила мой альков.

Ты поделила существующее надвое:

Что до тебя происходило и теперь,

И, наподобие сознанья Цинциннатова,

Я не почувствовал потерь;

Я ускользнул от рядового и понятного

Сквозь зачарованную дверь.

И всё минувшее и будущее пятнами,

И мысли немощно сквозят,

И все тревоги и волнения – уж спят они,

Пока дороги не виднеется назад,

Пока внутри меня незыблемо упрятаны

Твои волшебные глаза.

* * *

Какая же радость,

Какая же мука —

Задумчивым взглядом,

Не слыша ни звука,

Всю звёздную даль

С земли наблюдать.

Бездонное небо,

Кометы как гравий,

Сияющий невод

Раскинут без края,

Жемчужины звёзд —

За тысячи вёрст.

Загадочен блеск ваш,

Внушительна сила,

О, звёзд королевства,

Немые светила.

Ваш холод и жар —

Трепещет душа.

Мы здесь копошимся,

Как мелкие черви;

Вы боги всей жизни,

Но только зачем вы,

Как сонмище глаз,

Глядите на нас?

Удовлетворенье

И хохот, наверно, —

Из вечности зреть на

Людские мгновенья,

На суетный бег,

На мелочность бед.

Сияйте с зенита,

Как жалкую паству,

Величьем дразните…

Но только не даст ведь

Рассвета туман

Лишиться ума.

Он, будто лекарство,

Отсеет дурное

И ваше коварство

Бесследно укроет,

Как чёрной дырой,

Сплошной синевой.

* * *

В скромно разбитом церковном саду

Розы без позы вальяжно цветут;

Девушка рядом, как розы, нарядна,

Искренне рада у всех на виду

Прятать бутоны в цветущей ограде.

Синяя ясность в прелестных глазах,

Где распустился ещё один сад;

Милым и робким, по-ангельски добрым,

Локонов кромки отбросив назад,

Личиком розовым в стороны смотрит.

Я же украдкою жадно смотрю

Стройную магию матовых рук,

Ей очарован и полностью скован,

Словно готовый к её алтарю

Сердце доставить по первому зову

Или же клирос под ропоты ряс

В храме каком-нибудь нагло украсть,

Чтобы все требы и каждый молебен

Петь ей хвалебно по нескольку раз,

Будто младенцу святого вертепа…

Но замечтавшись на месте одном,

Я увидал, как за дверью входной,

Словно на крыльях по паперти ринув,

Девушка скрылась… И я заодно

К дому пошёл через площадь и рынок.

Жёлтою ризой оделась заря,

День-фимиам не спеша догорал.

Вместо иконы я нёс её образ

В мыслях-киоте, и там же хворал

Мой атеист, покалеченный в рёбра.

* * *

Когда от сна всепоглощающего

Ты вдруг, совсем не ощущая его,

Очнулся утром улыбающимся;

Когда в окне погода солнечная

Тревоги стёрла, словно горничная,

И день, по-новому рождающийся,

Как целой жизни составляющая,

Слегка подслащивая горечь её,

От мирозданья беспризорничает —

Тогда – в мгновения безоблачные

Совсем не страшно кануть обморочно:

Весь день горит шарами ёлочными,

И хорошо, что сну не предан ещё,

Что тьма прошла – и буйство света уже,

И мысли все – как будто собранные,

И безмятежны, и не злобны они…

Но всё же знает разум сведущий,

Что это лишь до ночи следующей.

М.М.М.

Красота – один из видов гения, она ещё выше гения, ибо не требует понимания.

Оскар Уайльд

Есть в гениальной красоте,

Что надрывается, крича,

Неуловимая, как тень,

Глубокоскрытая печаль.

Невероятно сознавать,

Что не способны описать

Все приземлённые слова

Твой возвышающийся взгляд…

Но одиноко наверху

Великолепнейшей из птиц,

Ей в стратосферу б упорхнуть,

Чтоб среди равных погостить,

Чтоб отдохнуть от суеты

В простых объятьях тишины,

Где сокровенные мечты

Их воплощеньем смущены.

О, этот танец мотылька

У неприкрытого огня:

Как чародей, он будет лгать,

Чтоб в одночасье всё отнять.

И как понять, как разглядеть

В душеслепящей темноте,

Среди отравленных сердец

Высвобождающих надежд?

Лишь только внешняя краса

Способна трепетом терзать

Маниакальные глаза,

Которым нечего сказать;

И не сыскать нигде покой,

Пока их яростный огонь

Следит завистливой толпой

За нежной, бархатной рукой.

Чёрным по белому

Мы часто в спешке жертвуем сердца

Коварной Афродите,

Как пешки и фигуры на живца

При ферзевом гамбите.

На старте рвёмся в эндшпиль поскорей,

Не выучив дебюта,

Но с чувствами за партией сгорел

Бы даже и компьютер.

Здесь может стать последним каждый ход,

И без толку подсказки,

Пусть даже скажут ту в свой лучший год

Пол Морфи или Ласкер.

Никто не побеждал, и даже пат

Не получил в награду,

Хотя, конечно, ждал и был бы рад

Примкнуть к такому ряду.

Всё потому что каждый ход клише:

Е5, и фианкетто,

И даже неуверенность в душе —

Им всё знакомо это;

Они всё это знают назубок,

В отличие от правил,

И потому из рая гневный бог

На землю их отправил.

Им ход – твоя защита в неглиже,

Второй – не счесть всех трещин;

Ты ставишь шах, а твой король – уже

Пленён фигурой речи.

И каждый новый бой – всё больше боль,

Ведь трудно, в то не веря,

Играть с самим собой, с своей судьбой,

Особенно на время.

* * *

Живут они, как бабочки, —

Мгновение одно;

Летят, как перья с наволочки,

Забыв свой край родной.

Летят они, беспечные,

Как в мае лёгкий пух;

Летят они в безвечности:

Им не знаком испуг.

Пестрят они узорами

И радостью пестрят,

И ни под чьими взорами

Не робнет их наряд.

Живут они, как бабочки,

И умирают зря,

Едва на небе ямочки

Расставила заря.

Только ты скромна

Ты скромна, хотя могла бы

Оттенять сияньем Альпы,

Пиренеи и Карпаты,

Кордильеры или Анды,

Гималаи, Аппалачи —

Ты могла бы опалять их.

Словно вольный страстный ландыш

В тёмном боре расцвела ты.

За тебя бы все легаты

На дебатах серенады,

Гимны, дифирамб, виваты

В Риме дико распевали б.

Ни один поэт не в силах

Красоты твоей исчислить.

Ни одна душа тебя

Не должна смущать, любя.

Как прекрасно тонко выжжен

Всяк твой властный локон рыжий,

Как же светится улыбка —

Краше месяца и слитка,

И в глаза ты окуная

Небеса и океаны,

Подчиняешь их коварно,

Как земная Клеопатра, —

Уж пленённые атланты

Ждут одной твоей команды;

Пруд, река, трясясь от жажды,

Ждут, пока приказ отдашь ты;

Солнце, ветер, мысы, пляжи —

Всё на свете, листик каждый…

Только ты скромна.

* * *

Медленно крутится старая мельница,

День, как и лопасти, еле шевелится,

Солнце с зенита уставилось пристально,

Сено разложено в копны бугристые.

Рядом старик, что бледнее гуся,

Бродит и шепчет поодаль гумна:

«Нужно следить, отвлекаться нельзя,

Эта скотина довольно умна».

Вдруг показался, у дерева рыская;

Взгляд старика заблестел: «Уже близко он».

Тут же движением быстрым, как молния

(Не привыкать), миг-другой – и замолкнул он.

Под жернова половину пустил,

Сеном остатки надёжно укрыл.

Рано управился – нет и пяти,

Весело кушать пошёл он икры…

Медленно крутится старая мельница,

День, как и лопасти, еле шевелится,

Солнце с зенита уставилось пристально,

Сено разложено в копны бугристые.

Седьмая печаль

В поезде душным и солнечным днём

Девочка с мамой стояла вдоль окон

И голубым, словно море, огнём,

В угол мой глянув, обдала, как током.

Чудилось мне, будто взгляд её – в нём —

Весь этот мир удивительный соткан.

Множество бед – мне казалось, их нет,

Было достаточно смелой улыбки,

Только наивного личика свет,

Искренней, детской весёлой ужимки,

Как ещё больше был поезд согрет,

Как стыли мысли все, словно на снимке.

Порванный ветер насвистывал мне,

Лязгал вагон, но я даже не слышал;

Местность кусками мелькала в окне —

Я не смотрел: был я где-то повыше…

Лишь возвращаясь, я снова бледнел:

Горечь вся, люди все – были они же:

Мать безучастно смотрела в окно,

Толпы других семенили понуро,

Кто-то шумел или был отстранён,

Кто-то слезами играл увертюры,

Кто-то под нос всё твердил об одном,

Несколько замерли, словно скульптуры.

Лишь эта девочка лет девяти —

Радость последняя – тешила сердце,

Что еле билось в холодной груди;

Пламенем глаз так хотелось согреться,

И забывалось, что ждёт впереди…

Солнечным днём поезд ехал в Освенцим.

Колыбельная нерождённому

Ты спишь в колыбели,

В невидимой келье,

В самой надёжной кроватке.

Мрак. Никакие нападки

Нарушить покой не посмели.

Так. Безмятежно и сладко

В твоей невесомой постели.

Ты спишь в колыбели,

На простыне белой,

Простыне звёздных волокон.

Тихо. Воинственный слоган

Не слышен, в сохранности тело;

Боль, угрызения, голод,

По счастью, тебя не задели.

Ты спишь в колыбели,

Цветут иммортели,

Розы цветут и тюльпаны,

Небо в закате багряно,

А где-то черешни поспели,

Где-то сверкают барханы,

И море скребётся о берег.

Ты спишь в колыбели,

Не зная веселья,

Миру неведомый. Пусть ты

И не узрел красоту всю,

Пусть птицы тебе не пропели —

Ты не обманут был чувством,

Сияньем и радостной трелью.

Ты спишь в колыбели,

Без призрачных целей…

А колыбель бесконечна.

Каждого без исключенья

Она постепенно расселит,

И не имеет значенья,

Что мы послоняться успели.

* * *

Ты – это средство не знать пустоты. Кромешной.

Я – в голове содержу всю тебя. Помешан.

Ты – производное новой звезды. И древних.

Ты – повод переписать весь псалтырь. И требник.

Ты – целиком воплощенье мечты. Заветной.

И – Афродите к тебе не прийти. С советом.

Ты – золотые пески всех пустынь. И больше.

Ты – пахнешь, как полевые цветы. И тоньше.

Ты – греешь так сильно – мне не остыть. Без шансов.

Твой – будоражащий взгляд не даст от-Дышаться.

Ты – всю жизнь делаешь чем-то простым. Прекрасным.

Ты – как Венера Челлини, блестишь. Украсть бы.

Мне – улыбаешься ты в каждом сне. Я счастлив.

Но – лишь пока не пришло время во-Звращаться.

Ты – неприступна, как будто хребты. Эльбруса.

Ты – не со мною, лишь шепчут черты: Любуйся.

Ты – далека, как река и пруды. Аляски.

Я – проиграл, ни одной не найдя. Подсказки.

Ты – привилегия чьей-то судьбы. Отвратно.

Спать – чтоб скорее тебя привечать. Обратно.

* * *

Увядание красоты —

Как печально и ужасающе,

Будь то женственные черты

Или где-нибудь расцветающие

Разукрашенные цветы.

Как же тяжко переносить,

Что прекрасен и оскорбителен

Мироздания алфавит,

Что творения удивительные

Нам по новой не воскресить.

Если девушка как венец —

До чего же несправедливо ведь,

Что придётся ей постареть,

Что глаза её малахитовые

Порастрачивают весь цвет,

Что воздушнее облаков

Её личико розоватое,

Что улыбка из жемчугов,

Все мгновения перехватывая,

Обесценится всё равно…

Мимолётности и века —

Как минута тысячелетия,

И мгновения как река.

О, вселенная переменчивая,

Ты в коварности велика.

О, сменяемость всех и вся,

Непреложная и суровая,

Ты сокровищница и сад;

Но сокровища замурованные

Не покажутся на глаза.

* * *

А мы одни – неисцелимо и навечно,

Как маяков разъединённые огни,

Как океаны, посветлевшие от них.

Совсем одни – и ничему не уберечь нас

От примечания окрестностей иных.

Мы напридумывали термины простые,

И для спокойствия неясное в слова

Мы зарешетили, как пойманного льва;

Но как самумы неподвластные в пустыне,

Не прекратят они сознанье волновать.

А мы одни – как обречённая морена;

И вся действительность, вся жизнь —

всего лишь сны,

И настоящая из тихой глубины,

Всё ожидая пробуждения смиренно,

Тайком следит за сновидением земным.

Мы появляемся случайными штрихами,

Как прорастающая всюду резеда,

Чтоб просиять необычайно, как звезда,

Чтоб мимолётными наполниться мечтами

И опалёнными померкнуть навсегда.

Без половины осень

Так бывает, особенно осенью,

Когда небо хмуреет стремительно,

И поля покрываются озимью, —

Тосковать без причины простительно.

Но с чего эта грусть ядовитая?

И зачем вся трава пожухлевшая?

Если б только за новыми видами

Улететь, словно птицы отпевшие.

Всё простыло и кашляет слякотью,

Лишь деревья за пёстрыми листьями

Все рогатые кисти попрятали

И глядят на прохожих так пристально.

Дни несутся, как пламенем взятые,

И дождями они не остудятся.

Эти тучи – повсюду висят они

И слезят, как внутри, так и с улицы…

Но надежда надёжно упрятана,

Что поспеет спасение летнее,

Как за кучными тучами радуга,

И бесследно истлеет осеннее.

Осень с половиной

Если ветер заиграет

На невидимой цевнице,

Значит, близится другая

В виде осени страница.

Вот берёза завывает,

Будто заперли царицу;

Сверху туча грозовая

Угрожает разразиться;

Плачет ива, умирая, —

Трудно с зеленью проститься,

Снова кажется, что рано

Грянет голая гробница.

И каштан, плоды бросая,

Словно дар подносит жрице —

Лишь бы та не приказала

В яркий саван облачиться.

Ветер листья поднимает

И кружит, как колесница,

И его свирель внимая,

Отчего-то крепче спится;

Отчего-то крупной стаей

Улетающие птицы,

Не достигнув южных далей,

Обещают возвратиться;

Отчего-то дождь, рыдая,

Будто просит им умыться,

И деревья все рядами

Ждут целительной крупицы.

И вся осень золотая

Озаряет светом лица,

И природа увядает,

Чтобы заново родиться.

* * *

Солнце спряталось за тучей,

Щекотать устав равнины,

Тучи плавают беззвучно,

Будто роем муравьиным.

На холме, в траву одетом,

Где недавно трещал сверчок

И жужжали пчёлы где-то,

Впредь тускло и не горячо.

Только ветер деревья качает.

Ты садишься, примяв ковыль,

За улетающими грачами

Наблюдать, как будто бы фильм.

И ощущаешь всем созданьем

Не подступающую стужу,

А что-то, чему нет названья,

Но уже просится наружу.

* * *

Мы слишком унижаем провидение, приписывая ему наши понятия, с досады, что не можем понять его.

Достоевский – Идиот

По обшарпанной, ужасной и широкой

Уходящей в неизведанность дороге,

Разворачивая занавесы пыли,

Неприглядными, гудящими телами

Пролетают впопыхах автомобили

И, подобно разъярённому в корриде,

Порываясь на искусственное пламя,

Окружающей реальности не видят.

Неприкаянно поблизости слоняясь,

На пугающей дороге оказалась

Исхудавшая бездомная собака;

И огромное дымящееся тело,

За которым инфернальная ватага,

На животное направилось мгновенно…

Но случайным провидением успела

Бедолага ускользнуть недоуменно.

Ошарашенно кружит она поодаль…

Всё такая же промозглая погода,

Всё такие же деревья и фасады,

И сменяются в грязи автомобили.

А она – без облегченья и досады —

Поторапливает судорожно лапы.

Не понять ей, что чуть было не случилось…

Но случись вдруг – всё равно не поняла бы.

Робея и жалея

На свете нет грустней картины,

Чем наблюдать за псом,

Чью шею цепи поглотили,

Кому лишь будка дом;

Как день и ночь он грузно бродит

Всё по цепи кругом,

И с виду всем доволен вроде

И смирен под рукой…

Но в глубине души собачьей

Он думает про жизнь,

Как всё могло бы быть иначе,

Оков он всех лишись.

Пусть иногда добры и кормят

И зимы легче здесь —

Устал он быть комком покорным

Среди сплошных повес.

Он слышит ночью вой протяжный,

Устало с места встав, —

То стаи псов снуют бродяжно,

Как в кабаки Фальстаф.

И так пьянящий звук свободы

С луною вместе в ночь

К нему стучит все эти годы,

Лишь дверь открыть невмочь.

Ему бы только пробежаться

По полю, как буран,

По улицам, как дилижансы,

Под отблеск фонаря.

Хотя бы день на воле краткий,

Пусть страшно будет там,

Но лучше, чем сгнивать на грядке, —

Пуститься по ветрам…

Но разве значит жизнь собачья

Хоть что-то в мире злом?

И разве кто-нибудь заплачет

И вспомнит кто потом?

Но утешеньем псу назначим,

Что жизнь людей подчас

Едва ли больше в мире значит,

Чем жизнь любого пса.

С широко закрытыми глазами

Украдкой скользнув по домам,

Солнце медленно умерло,

Сырой пеленою туман

Одевается в сумерки,

И полностью всем существам

Участь быть близорукими.

Тропинка ныряет во мглу,

Всё вокруг ею обнято —

Пугающе двигаться вглубь;

Все деревья инкогнито,

Я взгляд их пытливый ловлю,

Как из призрачной комнаты.

Затем в переулок глухой

Я вхожу неуверенно,

И каждое зданье за мной

Смотрит пристально дверями.

Крадусь в тишине гробовой

По настилу из времени.

Всё будто бы замерло вдруг,

Лишь упрямо туман этот,

При помощи облачных рук,

С каждым разом всё заново

Являя сознанью свой трюк,

Продолжает обманывать…

И разве всё время не в нём

Всюду бродим на свете мы?

Что было, что будет потом —

До последнего съедено,

Как вычурный этот простор,

Лишь туманом неведенья.

* * *

В часы одолевающих волнений,

Когда в душе моей один лишь мрак,

Когда холодной хваткой держит страх

И мысли носятся, как злые тени;

Тогда – всего на несколько мгновений —

Ко мне приходит призрак Жанны д’Арк,

Ко мне приходит призрак Анны Франк —

Из самой глубины земных забвений.

И сквозь меня, без жестов и без слов,

Глядят печалью полными глазами,

Где отпечатком вечным боль веков…

И весь мой страх уже не так суров:

Дрожа, все беды отступают сами,

Как будто лань, завидевшая львов.

* * *

Деревья послушать не прочь разговор,

Стоят они вечные стражники:

Не знают поблажек, не знают комфорт;

Красивые в полдень, но в сумерки страшные.

Покорно стоят – может, сами в плену

Иль с небом у них уговор;

Стоят, головой покоряя длину,

И тянутся вверх, за его рукавом.

Я к ним за советом люблю приходить,

Я их созерцаю величие.

Под шумы листвы, щебетание птиц

Душевные раны так просто вылечивать.

Они и крупней, и мудрее меня,

Внимательно слушают речь

И, личные беды в беседе уняв,

От пагубных мыслей способны отвлечь.

Пускай не проронят ни слова они,

Но лучше такого молчания

Ни в ком не встречал я за все эти дни,

Как, впрочем, не встречу до их окончания.

* * *

Красочность небесного чела

Хмурая упрятала вуаль.

Дождь без передышки, как пчела,

Капельками-сотами вчера

Кровли и фасады заливал.

Льёт он заунывными рефренами,

Словно истощающийся воет

В поисках утраченного времени;

Долго ли продолжится сегодня —

Отклик не услышу от него я.

Тучи заслонили горизонт,

Спешно размывается «потом».

Мирный, беззаботливый мой сон

Начисто в пучину унесён

Завтрашним докучливым дождём.

Бога нет

А вверху, в водоёме твоём,

Тихий господи…

А. Блок

Девушка пела в церковном хоре

О всех живых,

О родственниках и о чужих,

Лишь о себе девушка петь не хотела —

И однажды от хвори

Девушка померла.

Ей было пятьдесят пять,

Минус возраст Христа

И плюс его щедрость —

Итого двадцать два.

Тучный календарь показывал семь

И январь:

Он был, он родился и есмь…

А она умерла.

Девушки пели в церковном хоре,

Отпевая сестру;

Флюгер (ангел с трубой) скрипел на ветру.

– Кажется, даже ни разу на море

Не была она, —

Сказала подруга.

– Да, не судьба, бедолага, —

Добавила вторая заплаканно.

– И ведь надо же – в Рождество!

– Не говори, это ужасно;

Я, конечно, люблю его

Замысел упрямый

Со слезами и поцелуями,

Но нельзя же

До начала драмы,

Как какую-то поклажу,

Отбирать единственную роль.

Девушка пела так сладко и тонко,

А ныне исчезла за жилистым дёрном;

Драма покончена, занавес вздёрнут,

Лишь выскочит крошечный некролог

В какой-нибудь газетёнке

Об ушедшем ещё ребёнке…

А где-то на небе

Довольный бог,

Смакуя молебен,

Её спасти не смог.

Ужасно медленный убийца с крайне неэффективным оружием

Стук-стук, раз-два.

Почки созревают на ветвях.

Стук-стук, раз-два.

Хочется подснежники сорвать.

Стук-стук, раз-два.

В лучиках купается трава.

Стук-стук, раз-два.

Чудны песнопенья соловья.

Стук-стук, раз-два.

Капает небесная вода.

Стук-стук, раз-два.

Тучи ухмыляются плывя.

Стук-стук, раз-два.

Падают снежинок кружева.

Стук-стук, раз-два.

Почва бездыханна и черства.

Стук…стук… Раз…два…

Почки созревают на ветвях.

Стук…стук… Раз…два…

Тают ледяные острова.

Стук…стук… Раз…два…

В лучиках купается трава.

Стук…стук… Раз…два…

Глаз от красоты не оторвать.

Стук…стук… Раз…два…

Капает небесная вода.

Стук…стук… Раз…два…

Кружится осенняя листва.

Стук…стук… Раз…два…

Падают снежинок кружева.

Стук…стук… Раз…два…

Снова наступают холода.

Стук.….стук… Раз.….два…

Тают ледяные острова.

Стук…..стук… Раз.….два…

Всё ещё природа молода.

Стук…..стук… Раз…..два…

Глаз от красоты не оторвать.

Стук.….стук… Раз.….два…

Как же безмятежна синева…

Звук колёс, толпа и суета,

Носятся беспечные ветра,

Мельтешение вокруг и гвалт,

Капли растворились в рукавах;

Фонари, прогулки, голоса,

Кружится осенняя листва,

С шумом встал у лавочки трамвай,

Кружится осенняя листва…

* * *

А всё-таки

Бесконечные облака эти,

Сатиновые, хлопковые,

В которые вы

Печали свои макаете, —

Всё-таки

Не зря же они

Сотканы,

Такие наряженные?

И если закончится неожиданно

Вся влага морей испаряемая,

То слёз количества

В облаках этих,

Упитанных

Нескончаемым

Молитвенным

Пиршеством,

Хватит наверняка,

Чтоб стали заплаканы

Каждая улица, все города —

Подряд…

О, плывите же, как трирема,

Вбирайте слёзы, не знайте время;

О, плывите, глубокие амфоры,

О, плывите, немые, ненужные

Облака —

Беспорядочно,

Непослушно,

Как за автором

Эта строка.

Невыносимая лёгкость бытия

Бессмертие всё обесценит:

Зачем человеку стараться,

К чему ему звуки оваций,

Раз занавес не упадает над сценой?

Вначале покажется сказкою,

Ведь больше не нужно быть робкими —

И можно раз тысячу пробовать

Забраться на горы Кавказские.

Изучим всю воду и берег

Как в Дании, так и в Китае;

Все книги, что есть, прочитаем

(И, видно, тогда мы и впрямь поглупеем).

Раз жизнь не рискует быть прервана,

Допишем и «Замок» и «Эдвина»,

Посмотрим пугающе медленно

Все фильмы – от Ланга до Бергмана.

Профессии все обуздаем,

Все блюда и вина познаем,

Во все магазины заглянем,

Богатства сколотим и вновь потеряем.

Так пару столетий без устали

Квитаясь со всеми капризами,

Что с детства нам были нанизаны,

И справившись даже с безумствами,

Мы быстро скучать начинаем…

Нам нет больше жизненных линий,

Всё будто бы в фильме Феллини:

Веселье закончилось – скука сплошная.

И мы уже, словно у Джармуша,

По улицам бродим бессмысленно:

О как же вся жизнь пережизнена…

Подраться, быть может, с жандармами?

Что толку от вечного завтра,

Где вновь в магазинах скитаться?

Что эти курорты и танцы,

Газеты, кино и программы театров?

И парки, и скверы, и паперти,

Табак, аквапарк и торт вафельный?..

А всё-таки, может, и правильно,

Что мы ненадолго здесь заперты.

Самодельные тропики

Я усну,

Чтоб не видеть всё это,

Чтоб не мучить глаза —

Разбуди меня летом,

Где на радужных ветках

Хохлит перья фазан.

Я усну,

Не прельщаясь рассветом.

Разбуди меня там,

Куда путь не разведан,

Где лучами согрета

Вся морская вода.

Я усну,

Я усну нераздетым

На твоей же груди.

Я хотел бы от света

Лишь не спрашивать, где ты,

Лишь бы нам по пути.

Я усну,

Брошу всё позади,

Ни над чем не скорбя.

Но не вздумай уйти,

Но не вздумай будить

Там, где нету тебя.

* * *

Всепоглощающая случайность —

Непримечательная

И величайшая,

Сознательная, нечаянная —

Ничто не осуществляется

Без обязательного участия,

Без нескончаемого вмешательства

Её нещадного самовластия.

Сознание в размышлениях изнывает:

Безумие – если всё это беспорядочно,

Безумие ещё большее – осознание,

Что и случайности распланированы заранее,

Что и печали обуревающие, и радости —

Быть может, и не случайны…

О повезло же нам несказанно,

Что эти тайны

Так и останутся безвозвратно,

До окончанья —

Сакральны.

Из жизни марионеток

Когда вдали за горизонтом

Полоска огненная

Вот-вот померкнет

Тогда к камням оволненным,

К пустующему берегу

Подходит Ингрид Бергман.

Она сидит часами неподвижно

На валунах и на песке

Или гуляет медленно вдоль берега,

Босыми ступнями морскую воду вспенивая.

Уносятся подальше мысли,

Невысказанные

На пяти языках,

И чувства все кто куда

По отдельности расселились.

Забываются блески софитов,

Монолог,

Росселини.

И лишь окрашенное солнцем,

Невозмутимое и безмятежное,

Повсюду море остаётся

И в тишине, как перед равным,

Ей поверяет свои тайны

И тут же исчезает,

Как не бывало…

Меркнет и небо, и галька

Под бархатными ногами,

И камера выключается,

И где-то из темноты

Аплодирует режиссёр.

От Кушнера – откушено

И в самом безоблачном дне —

Безобразно отлажено,

Тихою сапою,

Как делает часто во сне,

Сквозь тончайшую скважину

Смотрит та самая.

Не скрыться от сумрачных глаз,

От дыханья и скрежета:

Спрячься за радостями,

Как в домике, что из стекла,

Только с фразой: «Ну где же ты?» —

Та уж подкрадывается…

Страшиться абсурдно меж тем:

Не понять её терминов,

Даже коверкая.

Пугающе разве что тень

Её взгляда со временем

Схватывать в зеркале.

Строя воздушные замки

Порой так хочется укрыться

В далёком замке на утёсе,

Где присягал когда-то рыцарь,

Где короли встречали осень,

Где мирно дышит можжевельник

И раздаётся чаек клёкот,

Где сходит в душу оживленье

И каждый час, как перья, лёгок;

Где подрумяненное солнцем —

Зелёно-синее, без края —

О скалы море громко бьётся,

Мечтая встретиться с песками.

И каждая волна близка мне,

И кажется, там вечно буду,

Как будто я и сам из камня,

И сколько б ни искал я всюду —

Я лучше места не нашёл бы.

Всю мира суету бы отдал,

Чтоб зреть закат янтарно-жёлтый,

Чтоб снова ждать его прихода.

Как консул, праздный и усталый,

Беспечным днём в своём палаццо,

Плющом обвитой балюстрадой,

Бродя в партере, любоваться.

А вечером неторопливым

Блуждать задумчиво вдоль комнат,

Ища укромной, где могли бы

Все мысли бегать неуёмно.

И будучи одним на свете,

Писать в тетрадь и рядом слышать,

Как только ветер, только ветер

Вотще взбирается на крышу.

* * *

Она была далёким журавлём —

Я не был и синицей,

Она могла и днём

Мне запросто присниться.

Она была причиной для вражды —

Я не был и солдатом;

Её глаза как штык

В меня вошли когда-то.

Она была и солнцем, и луной —

Я не был тенью тени;

Я рос под ней одной,

Как робкое растенье.

Она была лекарство и недуг —

Я не болел ни разу,

Но в мире не найду

Пленительней заразы.

Она была как пляж и длань морей —

Я не был и песчинкой…

Как трудно вверх смотреть

Без имени, без чина.

И всуе посягать на божество,

На истинное чудо.

И знать: венец не твой —

И не был, и не будет.

Бетховен под дождь

Не каждый может при помощи слов проникнуть в душу,

И только гений может сделать это без слов.

Бетховен под дождь.

Булькают лужи.

Дрожь

Внутри и снаружи.

И вся речь не опишет богатая,

Как Бетховен, Шопен или Моцарт

Лишь четыре минуты прокапают —

А в тебе уже море эмоций…

Луна не спрячется от тени

Перед сонатой той,

Разлейся, гений,

По мне рекой.

Не одними ль смычками с природою

Паганини, Вивальди, Корелли

Виртуозно корпели без продыху?

Как сердца их, наверно, горели…

Капли стекают с крыши,

Будто по нотам;

Я в музыке слышу,

Как дышит кто-то.

О, не спрашивай мир о бессмертии,

Кое-кто о нём знает получше.

Что Рахманинов, что Таривердиев —

Вот они, рядом, можешь послушать.

Мечтать – не вред, но…

Мечта – в неуловимом очертании

Вонзается в сознание зубами:

Видения, прекрасные и дальние,

Резвятся ураганами над нами;

Чему не суждено осуществиться,

Сиянием приковывает нас —

И радостны трепещущие лица,

Загадочной природе подчинясь…

Для странствований в снах неосязаемых,

Для мысленных прельщающих кружений

Податливее времени не знаем мы,

Чем сумерки и мрака приближенье:

Как быстро забываться начинаешь,

Когда сквозь приоткрытое окно

Прохлада опьяняюще-ночная

Тайком напоминает о больном.

Реальность ненавистная теряется,

И тонкая стирается граница,

И выбраться надежд не представляется: