Текст книги "Машенька из Мышеловки"

Александр Родимцев
Машенька из Мышеловки

Серия «Военное детство»

Серийное оформление О. Рытман

© Родимцев А. И., наследники, 1968

© Пинкисевич П. Н., наследники, рисунки, 1968

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2019

* * *

1941–1945

К 75-летию Победы

в Великой Отечественной войне

Встреча в пути

Я возвращался в Киев из военного лагеря с полевых учений и решил проехать напрямик через лес, хорошо знакомый мне еще со времен Великой Отечественной войны. Признаться, очень хотелось снова взглянуть на эти памятные места: здесь, у столицы Украины, бойцам нашей воздушно-десантной бригады довелось, выполняя приказ командования, стоять насмерть.

Двадцать пять лет – время, конечно, немалое. Лес за эти годы неузнаваемо изменился. Маленькие сосенки превратились в высокие деревья, густой березняк у дороги стал очень красивой рощей.

Все же я без особого труда разыскал в высокой траве следы наших блиндажей, и линию окопов, и глубокие воронки от бомб.

Долго стоял я среди этих засыпанных листьями и хвоей, размытых дождями рытвин и бугорков, и в памяти проносились картины сражений.

На высотке[1]1
  Высотка – небольшая возвышенность, горка.


[Закрыть] у старой могучей сосны я поднял осколок снаряда. Весь изъеденный ржавчиной, он был колюч и тяжел…

Сколько еще здесь было рассеяно такого свирепого, рваного металла! Вот и на мощном стволе сосны зарубцевались три глубоких шрама. Сосна – немая участница великой битвы – простирала над окопами свои ветви, чтобы укрыть наших воинов от смертельного огня.

А теперь она высится на песчаном взгорке, над зеленым раздольем молодого леса как живой памятник тем грозовым дням…

Пожалуй, я слишком увлекся воспоминаниями и не заметил, как стали надвигаться сумерки. До города было еще далеко, а дорога, заброшенная, наверное, со времен войны, готовила неожиданности на каждой сотне метров. Одной из таких неожиданностей оказалась канава, прорытая неведомо когда и кем. Канава была широка, и ветер прикрыл ее прошлогодними листьями.

Машина с ходу ударилась о противоположную кромку канавы, и мотор заглох. Шофер Анатолий вышел посмотреть, что случилось. Вдруг в кустах орешника вспыхнул узкий луч фонарика, потом стало слышно, как хрустят под ногами листья.

Где-то совсем близко звонкий голос выкрикнул:

– Передайте на пост: вижу легковую машину!..

Другой, хрипловатый голос откликнулся:

– Есть передать на пост…

– Как видно, лесники, – заметил Анатолий. – Только очень молоды, судя по голосам…

Я тоже вылез из машины и с интересом ждал появления неизвестных лесных жителей.

Из темных зарослей орешника, похожих на высокую и длинную скирду, на дорогу в свет луны одновременно выбрались трое ребят. Все трое были в шляпах, плетенных из соломы. У каждого на груди – красный галстук.

Тот, что стоял посредине, плотный паренек с фонариком в руке, заговорил первым:

– Разрешите обратиться, товарищи гости… Почему вы здесь остановились? Может, вам нужна какая-нибудь помощь?

– Если мы гости, – сказал я, – значит, вы хозяева?

– Да, здесь, за оврагом, пионерский лагерь «Костер», – отчеканил паренек. – Наш дозорный заметил машину. Почему она остановилась? Как видно, у вас что-то не в порядке?

Мне с первых слов понравился этот бойкий, деловой мальчуган.

– Молодец ваш дозорный! – сказал я, приближаясь к ребятам. – Что ж, давайте знакомиться, лесные молодцы.

Мальчик, стоявший справа, курносый и большеглазый (теперь при свете луны я успел рассмотреть их лица), толкнул локтем товарища и прошептал:

– Смотри-ка… С кем это, Генка, мы встретились! Ну прямо как в кино…

А средний, Генка, выпрямился и поднес руку к шляпе:

– Рады приветствовать вас, товарищ генерал, в нашей «Стране тысячи лесных тайн и сокровищ»!

– Вот это да!.. – усмехнулся Анатолий. – Тысячи тайн?..

Я поблагодарил ребят и пожелал им спокойного сна. Однако уходить от нас они не собирались. Рассудительный Генка сказал:

– И до чего же верно в пословице подмечено, что не было бы счастья, так несчастье помогло. Умница ваша машина, и вы ее не ругайте. Сегодня у нас в лагере большой костер. Айда к нам в лагерь!

– Признаться, ребята, в наш распорядок это не входило.

– Так и в наш не входило! – закричали они наперебой. – А теперь вошло! Мы очень вас просим… очень!

– А что касается машины, – заключил Генка, – мы оставим при ней охрану. Если хотите, механика позовем. У нас дядя Фёдор – профессор по моторам. Он даже в гонках участвовал на приз «Пищевика»… Но, правда, проиграл.

Тут в разговор вступил Анатолий. С машиной произошла какая-то серьезная авария. Он еще не понял, в чем дело. Ребята сообщили, что в лагере есть две грузовые машины и временный гараж, а в гараже у дяди Фёдора полный набор инструментов, яма и тиски.

Надеясь на помощь «профессора» дяди Фёдора, мы двинулись в глубь «Страны тысячи лесных тайн и сокровищ», и световые пятна фонариков заплясали у наших ног.

Так нежданно и негаданно Анатолий и я оказались в гостях у пионеров на широкой лесной поляне, где, мне помнилось, воины нашего соединения отбили четыре яростные атаки врага, где двадцать пять лет назад вся земля была перепахана снарядами и выжжена огнем, а теперь в палаточном городке бурлила сама юность, сама раздольная, неукротимая жизнь.

Все население парусинового города, от самой малой пионерочки до седеющего педагога, встретило нас с шумным радушием, и одним из первых сокровищ в этой стране чудес была душистая, горячая картошка, испеченная в костре и поданная нам к ужину.

А потом мы сидели с ребятами у костра, и пламя то вьюжилось по сухим ветвям, то замирало, и легкие искры кружились над нами. Ребята подхватили песню, и, повторенная лесом, она понеслась далеко над притихшими купами деревьев, над высокими травами полян – до дальней дороги, на которой мы совсем недавно встретили наших молодых друзей.

Как-то легко и просто, совсем без усилия завязалась наша беседа.

В разговоре я случайно назвал два озера, что были неподалеку от нас. Это очень удивило ребят, и они стали многозначительно переглядываться. Шустрый Генка, не выдержав, спросил:

– Как же так… Значит, вы там бывали?

И другие ребята засыпали меня десятками вопросов: когда я здесь бывал, почему, и зачем, и откуда я знаю названия озер?

Пришлось рассказать ребятам о битве, которая гремела здесь два с лишним десятилетия назад и оставила на деревьях, на земле до сих пор не сглаженные временем шрамы.

Пожалуй, редко доводилось мне встречать слушателей более внимательных и чутких. Затаив дыхание, они жадно ловили каждое слово. Двести мальчиков и девочек замерли вокруг костра. Я всматриваюсь в их лица, ясные и открытые, полные сосредоточенного внимания и интереса, и мой взгляд невольно останавливается на одном удивительно знакомом лице.

Где же я видел эту смуглую девочку с отброшенной за плечи косой, с большими черными глазами?..

Память тотчас же подсказала.

Машенька… Отважная разведчица и санитарка… Машенька из Мышеловки! Нет, я не мог этому поверить. Я знал, что никогда больше не встречу Машеньку, тихую, задумчивую девочку, скромную, трогательно ласковую с нашими ранеными бойцами, непоколебимо отважную на передовой. Да и нашей Машеньке было бы сейчас больше сорока лет… Я это отлично знал, но все же не смог сдержаться и спросил:

– Послушай, девочка… Как тебя зовут?

Все обернулись к ней, и она, смущенная, улыбаясь, ответила:

– Маша…

Я невольно привстал с травы:

– Неужели?! А фамилия?

– Воронок…

– Не удивляйся, Машенька, моим вопросам, – сказал я. – Ты очень похожа на славную нашу фронтовую подругу, которую солдаты и офицеры звали Машенькой из Мышеловки.

Ребята закричали:

– Расскажите о ней! Обязательно расскажите…

Им нельзя было не уступить.

Так родилась эта повесть. Ее подсказали мне жители парусинового городка, что раскинулся в чудесной заднепровской «Стране тысячи лесных тайн и сокровищ»…

В самом деле, почему бы не рассказать о Машеньке? Ведь ее жизнь и боевые дела – образец скромности и высокой отваги нашего молодого поколения, которое в годы великих испытаний стояло за Родину насмерть!

Подвиги Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого и его друзей, бесстрашных ребят из «Партизанской искры», пионеров-разведчиков, подпольщиков, связных – только частица великого подвига народа.

Многие, очень многие из отважных еще не названы. И не потому, что мы забыли о них. Спросите у любого воина, и он перечислит вам десятки дорогих имен. В памяти народа герои никогда не умирают: каждого из них помнят и чтят боевые товарищи. И даже те, что пали смертью храбрых, словно бы живут среди нас.

Бойцы, воевавшие в 13-й гвардейской дивизии, помнят отважную девушку – Машеньку из Мышеловки. Я думаю, что она по праву может занять свое место в бессмертном строю молодых героев.

Машенька и ее дядя

Утром 10 августа 1941 года мне доложили, что со стороны противника в расположение наших войск через линию фронта перешли двое – мужчина и девочка.

Это донесение показалось мне удивительным: здесь, на подступах к окраинам Киева, немецкие фашисты сосредоточили так много войск, что даже мышь, пожалуй, не проскользнула бы незамеченной.

Как же смогли перейти через фронт эти двое? Кто они?

Я приказал привести их на командный пункт. Минут через десять начальник нашей разведки капитан Алексей Питерских остановился на пороге блиндажа:

– Задержанные доставлены… Разрешите?

– Сначала войдите вы, капитан, – сказал я. – Что сообщили вам задержанные?

Питерских оглянулся, плотно прикрыл за собой дверь, заговорил негромко:

– Документы я проверил: судя по документам, это родственники. Впрочем, и внешностью они очень схожи. Говорят, что проживали в населенном пункте Мышеловка. Он железнодорожник, девочка – ученица десятилетки. Фамилия – Боровиченко… Что особенно интересно, эти штатские люди отлично знают, где расположены орудийные батареи противника, танки, автомашины… Я не успел закончить допроса, как вы позвонили. И я поспешил сюда.

– Хорошо, капитан. Пусть они войдут.

Первой в блиндаж вошла девочка, смуглолицая и черноглазая, в коротеньком ситцевом платьице, босая. За нею коренастый, небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Косоворотка его была изорвана в клочья, с груди и рукавов свисали лохмотья. Вид у этого человека был такой, словно он только что выбрался из горящего дома: лицо закопченное, грязное, в свежих царапинах, из которых сочилась кровь, руки покрыты ссадинами, волосы всклокочены. Что остановило мое внимание – ясный и радостный взгляд его темных глаз; этим глазам нельзя было не верить.

Девочка старалась держаться поближе к мужчине и с доверчивостью ребенка смотрела то на меня, то на капитана. Она и была почти ребенком: маленькая, смуглая, с какой-то обидой, затаившейся в припухлых губах.

– Когда и где перешли вы через линию фронта? – спросил я, взглянув на карту, чтобы сверить точность их показаний. Почему-то мне сразу поверилось, что эти люди наши, однако нельзя было забывать, что здесь проходит фронт и что противник уже не раз пытался засылать к нам своих лазутчиков.

– Мы перешли через фронт возле трех тополей и колодца, – негромко, спокойно сказал беженец. – Там еще есть небольшая сторожка лесничего. Мимо сторожки проходит канава, вот по этой канаве мы и проползли… Правда, чуть было не оказались в немецкой траншее…

– Подождите, – прервал я его, – немцы на этом участке фронта еще не рыли траншей.

Они переглянулись, и девочка сказала твердо:

– Вы ошибаетесь… В прошлую ночь, когда вы им задали трепку, они стали рыть траншеи. Мы сами не знали об этом и чуть было не налетели на фрицев.

Дядя осторожно поправил ее растрепанную косу, осмотрел на своей руке кровоподтек:

– И все-таки налетели… Пришлось впоперечную с немцем схватиться… Сильным оказался и увертливым, весь терновый куст изломал.

Мужчина сунул в карман руку, вытащил и положил на стол два смятых немецких погона:

– Это и весь трофей. Немецкий автомат мы не взяли: правду сказать, побоялись своих. Дело, сами знаете, не шуточное – с немецким автоматом через фронт идти.

– Значит, это в терновнике вы так исцарапались?

Он вытащил из брюк рубаху, приподнял ее до груди, и я увидел длинную рваную рану на его теле.

– Запомнятся мне, товарищ полковник, эти кусты. Я до сих пор понять не могу: как же другие фрицы нас не заметили? Такая потасовка в кустарнике произошла, но никто из фашистов не кинулся своему дружку на помощь. Может, сам я и не совладал бы с этим басурманом, да Машенька помогла, в ноги ему бросилась, будто связала.

Я еще раз взглянул на Машеньку, и она смущенно опустила голову:

– А потом мы бежали… Ух, как бежали! А пули по деревьям только чик-чик… Вот посмотрите мою косынку: пуля пробила!

Девушка достала из-за пазухи серенькую косынку, развернула и подала мне. Тонкая батистовая ткань была прорвана в двух местах.

– Хорошо, Машенька, я верю всему, что вы рассказываете. Но скажи мне по правде, ты знала, какой это риск? Фашистов здесь очень много, на их переднем крае и шагу негде ступить.

Машенька вскинула голову, спокойно и прямо посмотрела мне в глаза:

– И все-таки мы решили прорваться к своим.

– Ты не ответила, Машенька, на мой вопрос. Ты знала, как это опасно?

На смуглом лице ее и в черных больших глазах промелькнуло удивление.

– Конечно, знала. Но как это объяснить вам? Мы не могли там оставаться. Мы все равно должны были прийти.

Машин дядя рассказал, что жили они в поселке Мышеловка и что долгое время он работал в пригородном колхозе, а два последних года – на железной дороге. В день, когда началась война, он в числе сотен добровольцев пришел в военкомат. Но его забраковала врачебная комиссия. Он тут же предъявил мне свой военный билет и заключение врачебной комиссии. Оно было коротко и строго: «Порок сердца. Не годен». Почти все товарищи Боровиченко ушли на фронт, а он остался. Его немножко утешала мысль, что железнодорожники – первые помощники фронтовиков, что через его руки пойдут на фронт боеприпасы, как вдруг случилось неожиданное… Ранним утром, собравшись на работу, он увидел на улице поселка зеленые фашистские мундиры.

Тогда он твердо решил перейти линию фронта, к своим, и сказал об этом Машеньке. Он без колебания доверил ей этот секрет, зная, что она согласится. Машенька росла без матери и всецело доверяла дяде.

Бежать из Мышеловки они собирались в следующую ночь. Фашисты уже шарили по хатам, уводили арестованных, развешивали грозные приказы. Трижды в течение дня врывались они и в дом Боровиченко, однако хозяев не заставали: Машенька и ее дядя прятались в голубятне, у них была краюха хлеба и кувшин воды. Голубятня оказалась хорошим наблюдательным пунктом. Прильнув к щели, Машенька видела, куда направляются танки и орудия врага, где выгружаются боеприпасы, где немцы роют окопы и ставят проволочные заграждения.

Сначала она следила за этой поспешной деятельностью вражеских солдат лишь из любопытства. Было так странно видеть незваных, чужих людей, суетившихся в их поселке. А потом она подумала, что если бы наши артиллеристы знали, где установлены орудия врага, пожалуй, они сумели бы накрыть фашистов в два счета.

Если бы наши знали… Но для того чтобы наши артиллеристы знали расположение войск противника, нужны донесения разведчиков и наблюдателей. Чем же она, Машенька, не разведчица, если уж довелось ей остаться за линией фронта? Просто пробраться к своим, спасаясь от фашистов, теперь ей казалось малой задачей. Нужно было раздобыть сведения о враге…

Дядя заметил, что Машенька стала задумчивой и молчаливой…

– Ты… боишься? – спросил он.

– Я думаю не о себе, – сказала Машенька.

Он улыбнулся:

– Я понимаю, ты думаешь обо мне. Что ж, это верно, врачи сказали – сердечник… Только мало ли что скажут врачи! Главное для нас – выбрать надежную дорогу, такую, чтобы под самым носом фашиста проползти. Мы знаем тут, Машенька, любую кочку, и нам ли верную тропинку не найти?

– Но с чем мы придем к нашим? С голыми руками? Ты понимаешь, как это важно – узнать, где и какие фашистские войска остановились, сколько у них пушек, танков, пулеметов…

Он задумался.

– Верно. Но для этого нужно время.

Машенька сказала решительно:

– Значит, в эту ночь мы не можем уйти.

Они остались в Мышеловке еще на двое суток. За это время гитлеровцы угнали все население поселка. Машенька видела, как мимо их двора, окруженные крикливым конвоем, шли женщины, неся на руках детей, тащили тележки, груженные всяческим скарбом. В поселке то и дело трещали автоматы, и улицей стлался густой и едкий дым. Это горела Машина школа. Неведомо почему она помешала злобному воинству, украшенному черными пауками.

Ранним утром к голубятне подошли трое фашистских солдат. Дядя еще спал… Машенька услышала голоса и, стараясь двигаться бесшумно, прильнула к щели в дверцах. Солдаты негромко о чем-то разговаривали, поглядывая на голубятню.

Почему они заинтересовались голубятней? Наверное, уже успели переловить в поселке всех кур и гусей… Приставная лесенка лежала у опорного столба в траве, один из фашистов сначала недоверчиво ощупал перекладины ногой, потом поднял лесенку и приставил к голубятне.

Машенька встряхнула за плечо дядю и, приложив палец к губам, указала глазами на дверцу. Дядя не двинулся с места; широко открыв глаза, он прислушивался к голосам. Пожалуй, впервые в жизни она видела таким суровым, словно окаменевшим, его лицо, такими холодными – глаза. Движением бесшумным и мягким он вытащил из-за голенища нож.

Солдат стал подниматься по лесенке, ступил на первую перекладину, на вторую, на третью и уже протянул было руки, чтобы взяться за край дощатого помоста под будкой, но перекладина хрустнула и обломилась, и немец неловко спрыгнул на землю. Два других громко засмеялись, и все они направились к сараю.

– Кажется, пронесло, – сказала Машенька, оборачиваясь. – Хорошо, дядя, что ты подарил соседям голубей. Окажись на будке голуби, эти гости обязательно сюда взобрались бы.

Глаза дяди были по-прежнему холодны и пусты; порывисто переводя дыхание, он осторожно спрятал за голенище нож.

Они не выходили из голубятни еще долгие сутки. В поселок все прибывали вражеские войска. Громыхали танки, надрывно ревели тягачи, волоча пушки и прицепы с боеприпасами, иногда мелькали запыленные легковые машины.

Домик Боровиченко вскоре был набит фашистами до отказа. Те, что не поместились в домике, заняли сарай, а другие поставили во дворе палатку. Здесь же остановилась и солдатская кухня, и три повара сразу принялись за стряпню.

Шум и крики у котла не затихали ни на минуту: солдаты тащили к своей кухне свиную тушу, живую птицу, какие-то мешки.

Машенька с удивлением наблюдала за беспокойной, горластой оравой. Было похоже, что эти люди никогда не ели досыта; они хватали огромные дымящиеся куски свинины и, сидя на земле, жадно пожирали ее.

Было противно смотреть на этих жующих людей, ссорящихся, обозленных; в них как будто исчезли человеческие черты и осталась только свирепая жадность к пище.

Утром следующего дня Маша заметила во дворе двух пожилых женщин. Одну из них она узнала – это была тетя Марфа, уборщица школы. Значит, кое-кто остался, угнали не всех. Да это и понятно: ведь фашистам нужны рабочие руки. Женщины носили от колодца на кухню воду и на свободном местечке возле сарая кололи дрова. Солдаты покрикивали на них и смеялись, и, когда женщины носили тяжелые колоды, никто им не помогал.

Теперь Машенька знала, что́ нужно делать. Из голубятни многое видно, однако далеко не все. Ей нужно было обойти поселок, заметить, где расположены батареи фашистов, где находится их штаб, склады, автомашины, где они роют окопы и строят блиндажи.

Дядя не отговаривал Машеньку: он понимал, что в разведке без риска не обойтись. Он молча прислонил ее голову к груди, и, когда поцеловал в лоб, она ощутила, как дрогнули его губы.

Улучив минуту, когда на дворе не было солдатни, Машенька спрыгнула с голубятни и подошла к тете Марфе. Женщина испуганно всплеснула руками и быстро оглянулась по сторонам.

– Ты не ушла с нашими?.. Бедная девочка, куда же спрятать тебя?

– А прятать и не нужно, – спокойно сказала Машенька. – Вы скажете им, что я ваша дочка и пришла помогать.

Женщина внимательно заглянула ей в глаза:

– Понимаю, девочка, без расспросов. Ржа железо ест, а печаль сердце. Только что же нам руки опускать? Старые, умные люди говорят: прилетел гусь на Русь – погостит да улетит. Ладно, будешь моей дочкой.

Она достала из кармана фартука пирожок, подала Машеньке.

– Ешь, да чтоб эти дьяволы не заметили.

…Никто из немцев не обратил на Машеньку внимания: ей невольно думалось, что они уж очень заняты то обедом, то ужином, то завтраком. Машенька почистила картошку, принесла из колодца воды, а потом взяла корзинку и пошла на огороды собирать укроп…

Это поручение повара было очень кстати. Она хорошо заметила артиллерийские позиции врага, свежевырытые ходы сообщения за поселком, огромные скопища машин в отлогом овраге, где солдаты выгружали какие-то ящики.

В доме, где помещался поселковый совет, гитлеровцы открыли госпиталь: через распахнутые окна в переулок доносились стоны раненых. По-видимому, раненых было много, так как и во дворе и в садике при совете белели палатки и суетились люди в больничных халатах, наверное санитары. Если не считать сгоревшей школы, поселок почти не изменился; был он только необычно загрязнен, забросан рваной бумагой и какими-то лохмотьями, да за окраиной, на косогоре, выстроились рядами свежие кресты с касками на верхушках.

Машенька насчитала пятьдесят крестов, но сбилась со счета – сколько зарыто здесь фашистов, она не могла определить.

Ее внимание привлекли знаки на машинах, на пушках, на погонах солдат и офицеров. Быть может, она слишком внимательно разглядывала эти знаки – четыре раза в течение дня ее останавливали на огородах, строго допрашивая, кто она и почему здесь находится.

Она показывала ведро, полное укропа, и, вспомнив немецкие слова, говорила, стараясь казаться спокойной:

– Дейтч зольдатен… кюхе!..

Вражеский патруль был недоверчив и сопровождал ее до самой кухни, а здесь выручала тетя Марфа – она уже осмелела и даже покрикивала на солдат:

– Это же прямо наказание: сами послали девочку за укропом, а шагу ступить не дают!..

Ни на минуту Машенька не забывала о дяде: что переживал он там, в своем неожиданном заключении, как волновался за нее! Она уже хорошо запомнила, где немцы рыли окопы, где устанавливали орудия, где возводили укрепления. Прислушиваясь к болтовне солдат, узнала, что все они принадлежат 29-му армейскому корпусу, который готовился к броску на Киев… Какого именно числа гитлеровцы решили штурмовать город, узнать ей не удалось, однако по всем признакам операция намечалась на ближайшее время.

В ночь с 9 на 10 августа Машенька выскользнула из шалаша, в котором ночевала вместе с тетей Марфой, и осторожно прокралась по саду к голубятне. Она постучала щепкой по столбу и, заметив, как дрогнула дверца, подставила лесенку. Дверца распахнулась, и дядя неслышно, словно совсем невесомый, спустился на землю.

Где-то близко, за домом, разговаривали патрульные солдаты. Они дежурили чуть ли не у каждых ворот.

Машенька и дядя юркнули в кусты смородины, присели, прислушались, осмотрелись. Из сада доносился звучный храп – это под яблоней на раскладушке спал здоровяк повар. Машенька знала, где он спит, и повела дядю в обход яблони. Они миновали сад и вышли за поселок. Отсюда начинался неглубокий овражек, а впереди, за дорогой, темнел густой лес… Самым трудным было пересечь дорогу: она проходила по открытому месту, а через овражек был перекинут бревенчатый мостик. Дядя еще издали заметил на мосту двух охранников. Проползти незамеченными в трех шагах от них было невозможно, и единственное, что оставалось, – ждать. Они сами не знали, чего ждут: эти двое солдат уселись на мостике будто навечно. Впервые в те минуты Машенька подумала, что терпение так же важно на войне, как и смелость. Торопливо рассказывая мне теперь о пережитом, черноглазая Машенька повторяла убежденно:

– Нет, вы не представляете, товарищ полковник, что это за пытка – ждать своей судьбы в трех шагах от врага… Нет, вы не представляете! Сидят и сидят, будто гвоздями прибитые, а нас невыносимо жалят и жалят комары! И нельзя пошевелиться, руку нельзя поднять: ведь самая малая неосторожность – и заметят. Ну хорошо, что появились машины. Целая колонна автомашин. Солдаты сошли с мостика, и мы пробрались под него. Дальше было легче: начался кустарник, а те минуты, когда мы лежали перед мостом… нет, вы не представляете, что это за минуты!

Сведения, которые доставили Машенька и ее дядя, для нас были очень ценны, и я сейчас же передал их по телефону начальнику штаба. Он отметил на карте расположение вражеской артиллерии, складов, пулеметных гнезд и голосом, сразу повеселевшим, заключил:

– Сейчас мы их накроем, голубчиков!..

В блиндаж снова вошел капитан Питерских, и я поручил ему проводить дядю с племянницей в хозяйственную часть, чтобы их накормили, приодели и отправили в наш глубокий тыл. Я был уверен, что они обрадуются этому решению, но – странное дело! – они опечалились. Машенька опустила голову, а ее дядя растерянно смотрел на меня.

– Вы поступили отважно, как и подобает патриотам, – сказал я. – Можете считать, друзья, что вы исполнили свой долг, а в тылу для вас, конечно, найдется работа.

– Значит, мы должны уехать? – словно не понимая меня, глухо переспросил Боровиченко.

Машенька вскинула голову, ясные черные глаза ее смотрели испуганно.

– А как мы добирались к вам, но теперь… За что же это так, товарищ полковник?!

Я их не понимал: на фронте, на переднем крае, у нас было достаточно своих забот и дел, и они не могли не знать этого. Быть может, они считали, что я должен был лично заняться и их отъездом?

– У меня больше нет ни минуты времени, – сказал я и тут же пожалел об этих словах.

Уже не скрывая огорчения и гнева, эта девочка, почти ребенок, вскрикнула и ударила кулаком по столу:

– В тыл?.. Почему в тыл? Мы прошли через фронт, чтобы сражаться, а вы… Нет, вы неправы, товарищ полковник… Дайте нам оружие и пошлите в часть. Тут, за опушкой леса, наш дом… Там наши люди в беде, а вы говорите: в тыл!..

Я был уверен, что они хотели бы поскорее уехать от фронта куда-нибудь на Урал, в Сибирь… Однако оба они сочли такое предложение оскорбительным. Хмурый коренастый мужчина и его юная племянница прошли через линию огня и не раз рисковали жизнью, чтобы получить оружие и сражаться за родной Киев.

В дни обороны Киева к нам в подразделение бригады уже не в первый раз приходили добровольцы. Это были люди разных возрастов и профессий: рабочие «Ленкузни» и «Арсенала», депо и речного порта, служащие, студенты, даже школьники, пенсионеры и домохозяйки, – они просили и требовали принять их в ряды бойцов.

Мы отсылали их в штаб отрядов народного ополчения, где нужно было пройти боевую подготовку, и они обычно уходили очень огорченные. Впрочем, уже вскоре, в дни битвы за Киев, многие из них проявили высокое мужество и отвагу. Эти люди учились военному делу в боях.

Боровиченко и его племянницу Машеньку нельзя было назвать необстрелянными бойцами. Как опытные разведчики, они принесли нам очень важные сведения о враге. Теперь мы точно знали, что против нас сражался 29-й армейский корпус гитлеровцев, отборные фашистские вояки, побывавшие уже не в одной стране. Знали мы и расположение войск врага на этом участке фронта.

О том, что Машенька и ее дядя – люди не робкого десятка, свидетельствовали погоны фашиста, лежавшие теперь на моем столе.

– Что ж, друзья-разведчики, – сказал я. – Для вас, как видно, придется сделать исключение. Отправляйтесь, поешьте, приведите себя в порядок и побывайте у врача. Людям решительным и смелым у нас найдется место.

Как они обрадовались, как засияли глаза Машеньки! Даже внешне они сразу неуловимо изменились. Нет, не двое оборванцев стояли передо мной – два воина, готовых к любому заданию.