Текст книги "Кухня ехидного психолога"

Здесь есть еще одна важная штука. Как только ты позволяешь себе быть слабым – ты становишься адекватным, оптимальным, достаточным. Чрезмерность, как и недостаточность, рождается из-за отсутствия доверия к миру, к себе и к клиенту. Оптимально – это когда ты отпускаешь руки и перестаешь сражаться с ситуацией – смиряешься. Помните поговорку: «Пьяных и влюбленных Бог бережет». Есть некий ключ – предохранитель внутренний, который срабатывает, когда сознание отключено, когда ты перестаешь карабкаться и бороться. Пьяный, скатываясь с лестницы, обычно не получает травм. Ребенок маленький тоже обычно не разбивается – он инстинктивно правильно сгруппировывается или расслабляется в нужный момент. Важно доверять этому состоянию смирения, работать из этого состояния.

Когда я говорю клиенту: «Не знаю, чем тебе сейчас помочь, потому что я сам по уши в этом дерьме», это правда. В этом месте я искренне бессилен найти правильный выход. Я – раненый целитель [20]. Он не может опереться на меня. Такая моя позиция сразу вызывает раздражение, сопротивление, протест. Но именно это поможет клиенту найти точку опоры в себе самом. А где же еще ему искать точку опоры?

Я помню свою самую первую группу, провальную в ноль. Для меня она была очень важна. Без нее я бы никогда не выбрал психотерапию своим местом – домом, где я буду жить всегда, молодым или старым, начинающим или заслуженным, хорошим или плохим, правым или счастливым. Так вот, глядя на свою первую провальную группу, сейчас я понимаю, что делал там все безупречно правильно, просто я это называл ошибкой. Я сегодня бы сделал то же самое, понимаете? Ошибкой было только то, что я это назвал ошибкой. Понятие ошибки – это про оценку, интерпретацию, а не про факт. Сегодня я доверяю клиенту, доверяю его внутреннему ключу, поэтому слабо верю в возможность ошибки психотерапевта.

Я, подобно Готфриду Лейбницу, считаю, что мир устроен наилучшим образом [21], но, оставаясь в рамках своей психологической специальности, перефразирую это так: любой наш выбор – это лучшее в пространстве субъективно доступного. Мы всегда выбираем лучшее из возможного – из вариантов, имеющихся в доступе. Я говорю это не в плане обсуждения своих или чужих действий, а в качестве критерия. В психотерапии, исходя из этого, может быть построена система координат, в которой нет ошибок – есть свобода выбора. Могут быть проблемы с субъективным доступом к свободе. Доверие внутреннему предохранителю помогает нам осознать точку выбора в том месте, где раньше был страх. Мне хочется заразить вас уверенностью, что внутри каждого из нас есть такой ключ-предохранитель, который обязательно соберет нас, когда мы разрушимся.

Психотерапевт работает в первую очередь собой. Своими чувствами и сомнениями. Об этой специфичности и уникальности профессии идет разговор в книге. Этот разговор не о том, где психолог дефилирует в белом пальто по главной улице с оркестром, а о том, где мы оказываемся под проливным дождем, мокрые, как курицы, потерявшие большую часть своего оружия, нашедшие себя на краю пропасти, а клиент при этом куда-то исчез. Именно встречу рыцарей круглого стола на краю пропасти мне хотелось бы сделать предметом нашего обсуждения. Это не то место, где мы крутые, – это не очень интересно обсуждать. Но все же хочется, чтобы перед каждым на этом столе стояла кружка пива и лежал кусок еще теплого медвежьего мяса.

Моя концепция состоит в том, что ресурс психотерапевта находится именно там, где мы ничтожны, разрушены, профессионально некомпетентны, по-человечески потеряны, при этом доверяем этому состоянию [22]. Я думаю об этом с самого начала, думаю все больше и больше, но каждый раз сталкиваюсь с полной неожиданностью этих мыслей даже у себя самого.

Я призываю вас не соглашаться с моим мнением заведомо, а проверить, как эти мысли отзываются в вас. Я кидаю их вам «пожевать». Почитайте – посмотрите – поищите аналог в своем опыте.

Вывеска

Кухня – это часть культуры.

Вячеслав Ланкин

Бренд психолога
Способы создания мифа Польза закрытого рта и розовый ноутбук

Самым тиражируемым художником сегодня считается Винсент Ван Гог, который за всю свою жизнь продал одну или две картины. Однажды от безденежья он расплатился с психиатром его портретом, которым семья доктора прикрыла дыру в курятнике. Это история «Портрета доктора Рея» – одного из самых дорогих шедевров Пушкинского музея. Разница между неуспехом и триумфом очень часто заключается в подаче, презентации, сертификате, вывеске, мифе – в длинном ряде бонусов и гарантий, который описывается словом «бренд» [23]. Понятное дело, что клиент мишленовского ресторана прилетает туда за четыре тысячи километров не только для того, чтобы хорошо пообедать, – вместе с яйцом пашот он покупает уверенность в собственной успешности и надежду на лучшее качество жизни.

По сути дела, бренд ресторана, так же как бренд врача, – это кредит доверия, который обеспечивает готовность клиента включаться в процесс, проходить кризисы, воспринимать, вкладываться, меняться.

Есть классическая техника работы с избыточным весом.

Перед кабинетом профессора – очередь из двадцати человек.

Девушка с детским лицом, вплывая в дверь, скромно опускается на стул, точнее на стулья, – она занимает полтора. Вслушивается в разговоры очереди о новом эффективном методе. Периодически дверь кабинета открывается – люди вылетают оттуда красные и молча уходят второпях. Секретарь говорит:

– Пожалуйста, не хлопайте дверью. Иннокентий Павлович устает от шума.

Наконец девушка заходит в кабинет. На цыпочках.

Врач в очках, с бородой и со стетоскопом на шее что-то пишет в толстой тетради. Она кашляет – он продолжает писать.

Бесконечную минуту она переминается у двери, потом робко произносит:

– Здравствуйте…

Никакой реакции.

Она продолжает стоять – он писать.

Пауза затягивается до бесконечности. Сесть ей никто не предлагает. Ноги затекают. Она начинает потеть.

Потом профессор поднимает глаза на пациентку, щурится, жмурится, но молчит. Даже сесть ей не предлагает.

Девушка пытается сбивчиво объяснить:

– Здравствуйте, от Петра Петровича… Я узнала про эффективную методи…

– Рот захлопни – вот и вся методика! Через месяц придешь с весами. Все, иди! И дверь закрывай аккуратненько, когда выходить будешь [24], – он так резко перебивает, что ее рот действительно закрывается по его команде.

Она молча поворачивается и уходит.

Затем доктор примирительно шепчет себе под нос:

– Я устаю от шума.

Через месяц она приходит с весами. Но проблема, по сути дела, была решена уже на первой встрече, – с тех пор ее вес уже начал эффективно снижаться.

Эта история выглядит гротеском, но поверьте, я не сильно сгустил краски. После аналогичных приемов многие полные женщины сбрасывает двенадцать килограммов за неделю.

У великого Милтона Эриксона есть очень похожий кейс [25]. Однажды к нему на прием привели четырнадцатилетнюю девочку с дисморфофобическим расстройством [26] – она считала, что у нее слишком большие ступни. Когда они с мамой вошли в кабинет. Эриксон-инвалид [27] неловко бродил по комнате, будто бы ища какие-то бумаги и подчеркнуто не обращая внимания на вошедших. Затем как бы невзначай наступил своей огромной ступней девочке на ногу и сказал: «Вот гусыня, разложила здесь свои ласты!» Мать в ужасе вытащила девочку из-под ноги профессора и вместе с ней выбежала из кабинета. С этого момента дисморфофобия у девочки исчезла.

Думаю, две рассмотренные здесь ситуации во многом сходны. Обе определенно относятся к терапии «мгновенной». В обеих ситуациях облик терапевта, точнее, миф о великом профессоре присутствует в сознании клиента еще задолго до встречи. Человек проходит длинную, многолетнюю порой, дорогу к кабинету, у дверей которого достигает еще более высокого уровня идеализации сидящего в нем «светила». В очереди он слышит, что профессор «великий», «ужасный», «гениальный», не переносит шума, не писает и не какает. Сами эпитеты не важны, важно, что разговор о нем идет с придыханием, развивая стремительный преконтакт.

Когда человек заходит в кабинет, поведение врача срывает шаблон, вызывает напряжение и смятение. Происходит типичный процесс создания контекста замешательства. Он ведет к нарастанию напряжения и обостряет худшие ожидания пришедшего. Врач ведет себя настолько уверенно, самодостаточно и независимо, что у пациента автоматически возникает убеждение, что скажи он: «Земля, разверзнись!» – она разверзнется. Но вместо страшных слов: «Разверзнись, земля!» – профессор предлагает вам просто захлопнуть рот! Пациентка чувствует, что отделалась легким испугом. Даже более того, вместо вселенской катастрофы происходит исполнение желания. По сути дела, она к этому и готовилась всю долгую дорогу.

В кабинете ее намерение просто легитимировали. Профессор предложил девушке сделать то, к чему она стремилась, для чего она долго сюда шла, копила деньги и сидела перед кабинетом. Ее бессознательное намерение, амбивалентное и невнятное до прихода в кабинет Иннокентия Павловича, после выхода оттуда оказывается почти в мире с «я», почти готово интегрироваться в ее сознание.

В кейсе Эриксона ситуация более сложная, но очень похожая. У той девочки размер ноги – это больное место, заряженное, сверхчувствительное. Когда обращение профессора к ней выдается в такой пренебрежительной, неуважительной, обесценивающей форме, оно попадает в самое травматическое ядро. Ее «я»-концепция резко меняется в стиле: «Это я плохая? Сам такой. Я хорошая», – ребенок, подросток моментально выращивает, имплицирует в этом месте мощную защиту. Раньше здесь была инструкция: «Если что-то не так, значит, я не такая», а сейчас у девочки появляется возможность выбора реакции. Например, окружающие могут быть не правы или незаслуженно грубы. Даже если это – профессор. А она сама вполне может быть ОК. Возникает некий универсальный контекст, формирующий множественные контексты, куда вложена идея сепарации, снижения чужого авторитета, рост самоуважения. Новая концепция автоматически генерализируется на весь спектр ее личностных и социальных проявлений. Таким образом, Эриксон создает недирективный мета-контекст, в котором клиент сам находит для себя наиболее эффективную личностно зрелую, здоровую реакцию. Мгновенная смена концепции дает возможность взять реакцию, обеспечивающую его хорошее социальное функционирование в будущем, по принципу: «Кто так обзывается, тот сам так называется, а я – хороший!» Вообще, этот кейс гениальный – на грани фола. От красоты работы Эриксона и его смелости захватывает дух. Современная психотерапия очень нервно относится к такому.

В нашем кейсе все проще – происходит типичное директивное внушение, для которого нужно правильное состояние. Это состояние выстраивается благодаря мифу: разговорами в очереди, тоном секретарши, антуражем доктора, обстановкой кабинета, а далее – самим контекстом приема. Когда профессор говорит: «Рот закрой!» – это однозначная директива, инструкция, простой выход из сложной ситуации в кабинете, которую от начала до конца приготовил шеф – Иннокентий Павлович, используя свой миф и свое мастерство. Профессора обычно не говорят «рот захлопни» или «ласты убери». Когда из уст «светила» на тебя обрушивается инструкция, выданная в подростковой лексике, скорее подходящей самой девочке, чем седовласому профессору, согласитесь, это смутит каждую. Вот вам и конфузионный транс, со всеми положенными трансовыми феноменами, типа эскалации, внушаемости и снижения волевого контроля [28].

Все, что происходило в очереди или в кабинете, шло не по правилам девушки, а по правилам профессора. Пациентке навязывают новые правила, в соответствии с которыми ей полагается «захлопнуть рот». Ее привычные правила жизни не вошли в новый перечень, в новую конституцию ее старые правила не попали – придется жить по-новому.

Работа с пациентом направлена не по контенту, а по процессу. Внушение, которое использует доктор Иннокентий Павлович, носит процессуальный характер, а не контекстуальный и не содержательный.

В чем секрет этой волшебной кухни?

В вывеске. В слове «профессор», как и в звезде Мишлена, есть некий особый статус. Но мы встанем на скользкую дорогу, если решим, что звезда важнее человека. В кухне мишленовского ресторана обязательно находится шеф, который делает фирменный шашлык из медвежьего мяса, сидя, стоя, с колена, на берегу реки, в спальне любимой женщины, в поезде или в «Мулен Руж». Потому что он – мастер.

За спиной мастера должен быть миф, а в лучах мифа должен быть мастер. Если есть мастер и миф, то рот толстой девочки, сидящей у двери кабинета, обречен закрыться.

Сегодня в психотерапии многое меняется. Психотерапевт обычно взаимодействует с клиентом более бережно и менее рискованно, хотя, безусловно, не так результативно и впечатляюще, как великий Милтон Эриксон. Мы не говорим: «Рот закрой!» – мы говорим: «Усиль состояние», «Иди в глубину». Мы идем не по пути формирования состояния, а по пути его усиления.

В данной главе особенно важно подчеркнуть, что вывеска – мифический образ психотерапевта – начинает работать задолго до того, как человек вошел в дверь.

Она была очень крупной. Да, толстой. Молодая женщина, приятное лицо, блеклые русые волосы, не убранные ни в какую прическу, без какой-либо косметики, белая майка, серые треники. В ее руках зачем-то был ноутбук, который она аккуратно положила перед собой. Перламутровый прибор шел вразрез с простотой хозяйки. Это был самый женственный из всех бизнес-буков, когда-либо виденных мной. Перламутровый «Самсунг» с наклейкой из розовых стразов в форме мороженого. «Дура полная!» – подумал я.

Она положила ноутбук на колени и подобрала под себя ноги, забравшись в кресло.

– Я падаю в пропасть, – сказала она.

– Куда падаешь? – не понял я. Она так плотно и устойчиво вставилась в кресло вместе с любимой игрушкой, что трудно было представить не только ее падение, но и перемену позы.

– Я прихожу к терапевту, я хочу, чтобы он мне помог, я должна быть идеальной, чтобы меня взяли. Мне что, кидать его в эту пропасть вместе с собой???

– Ты – психолог? – я не понял, почему она так начала.

– Я думаю, как мне себя вести, – слезы душили ее. – Я пришла взорвать башку. По-хорошему – не получается.

– Мне взорвать башку? – голова моя действительно начинала болеть.

– Нет, себе! Мне важна только я! – слезы уже лились в три ручья.

– А чего ты, собственно, приперлась? – пора было начинать сессию.

– Я думаю, что у меня нарушение пищевого поведения, – сказала она твердо.

– Оно у тебя есть? Нарушение?

– Есть! – уверенно ответила она. – Я прячусь с едой от родных, ем втихаря. Был момент, когда я очень хорошо похудела, на 25 килограммов. Иду к психотерапевту, чтобы двинуться дальше. Копаю, копаю вглубь, а вес потихоньку ползет вверх. Я что, не туда копаю? Я не могу распутать. Понимаешь?

Ноутбук явно стал ей мешать. Она положила его за спину, но тут же почувствовала его отсутствие. Оглянулась в тесном кресле, чтобы проверить, все ли с игрушкой в порядке.

Мне стало страшно. Я обхватил руками голову, хотелось закрыть ладонями глаза. Я физически чувствовал ее боль и свою беспомощность…

– Знаешь, – заговорил я, – я совсем не компетентен в вопросах зависимостей… Алкоголиков я совсем не понимаю, а перед обжорами у меня какая-то вина большая. Из-за того, что я не могу тебе помочь. У меня страх оттого, что я не смогу тебе помочь…

– А у тебя нет страха брать у меня деньги? – она начала сердиться.

«Все-таки она не дура. И ведь смелая. Отлично», – подумал я какой-то частью себя. В это время другая моя часть впала в полное замешательство. Как раз деньги-то я брать не боялся. Более того, не суметь ей помочь я тоже не боялся, о чем я тотчас задумчиво клиентке сообщил.

Теперь уже подвисла она.

Сжимала ноутбук до белых костяшек пальцев, а потом резко положила его на стол:

– При чем здесь мое пищевое поведение, Саша? – глухо сказала она.

– При чем здесь я?! – сказал я.

– При моих деньгах, – она уже рычала, в сердцах отодвинув игрушечный розовый ноутбук от греха подальше.

– Уже при моих, – если до этого у меня просто страха не было, то теперь я испытывал истинное наслаждение. Я даже глаза прищурил и почти что слышал, как она скрежещет зубами.

Разговор зашел в правильное русло. Я с пониманием в голосе спросил:

– Булочки хочется, да? Или шоколадки?

Ее глаза зажглись яростью. Подчеркнуто сдержанным голосом она спросила:

– Александр, Вы меня провоцируете специально?

Я честно ответил:

– Да. – И, помолчав, добавил: – А что ты хочешь купить на эти деньги?

На этом месте она подвисла серьезно. Это действительно одно из самых серьезных мест в работе психотерапевта – точка формирования нашего контракта с клиентом. Точка договоренности о наших равных взрослых позициях, о встречных обязательствах, о совместном участии в сервисе. Точка перехода из детсадовских игр во взрослые отношения.

– Хочу похудеть, – она все еще верила в мою волшебную силу.

– Что для этого могу сделать я? Закрыть тебе рот? Встать со скалкой на круглосуточное дежурство у твоего холодильника? Ты серьезно?

После паузы – обожаю паузы, особенно тревожные – я в целях углубления рассказал ей анекдот про шамана, который сидит на вершине горы и спрашивает пришедшего к нему: «Ты загадал желание?» – «Да!» – «Теперь исполняй!»

Она злобно рассмеялась:

– Вы умеете быть несимпатичным.

Я честно пожал плечами в знак согласия.

Она уронила руки на колени и серьезно ответила:

– Нет.

– Это про дежурство со скалкой? – ехидно уточнил я и продолжил серьезно – все-таки она классная: – Чем я могу быть полезным тебе на твои нелегкие деньги?

Время подходило к концу.

Вдруг она просветленно и очень по-взрослому сказала мне:

– Мне просто очень важно, что ты был со мной на этом пути. Весь этот час. И был честным. Возможно, этого мало, но мне очень важно. Хочу побыть с этим до следующего раза. Может быть, я не вернусь. Хочу оставить за собой право вернуться и не вернуться.

Она поискала что-то взглядом и вышла, забыв на столе ноутбук. Первым моим движением было побежать вдогонку, чтобы вернуть игрушку. Я даже сделал несколько шагов, но подумал, что правильнее уважать бессознательные мотивы клиента. К тому же мне холодно выходить на улицу без пальто, а она явно хочет вернуться.

И очень похоже на то, что ее бессознательное уже знает зачем.

Подобно сюжету сказки «Волшебник Изумрудного города», миф о «великом и ужасном» Ройтмане приводит клиента к дверям моего кабинета. Но что делает Ройтмана волшебником, а город изумрудным?

В ответе на вопрос, очевидно, есть место доверию, но отношения доверия складываются двояко.

С одной стороны, в кабинете психолога выстраивается сверхдоверие, но ролевое, а не личностное. Терапевт ведет себя, на первый взгляд, непредсказуемо, неестественно и нелогично. Клиент не может существенно повлиять на терапевта, он вынужден либо признать доверительность происходящего, либо уйти. Даже если терапевт не делает ничего такого, что вызывало бы доверие само по себе, клиент это доверие все равно ощущает – место и положение обязывает. Но он испытывает ролевое доверие – как клиент к психологу. Из этого естественным образом следует результат. Как в театре – ружье должно выстрелить, врач будет лечить, а пациент либо умрет, либо выздоровеет. Независимо от того, какой вариант вы выберете для себя, все перечисленное – не отношения, а ролевые модели. Это про то, как ты заходишь к гинекологу, а он говорит: «Раздевайтесь и залезайте в кресло». В ответ ведь не появляется вопрос: «А вы точно гинеколог?» На мой взгляд, долгая психотерапевтическая работа на присоединение – это не очень честная позиция. Ты все равно не даешь клиенту возможности с тобой познакомиться. Ты все равно его ставишь в такое же незащищенное, неуверенное положение. Ты все равно манипулятивно получаешь от него эту уверенность, ее выкручиваешь. Так давай это сделаем быстро! По крайней мере, это сохранит много его денег и много нашего времени. Ролевое восприятие не имеет отношения к заслуженному доверию. Это – часть мифа.

С другой стороны, очень может быть, что терапевт действительно ведет себя вызывая доверие: никого не боится, спокоен, органичен, уверен в себе. Я бы это, конечно, назвал не уверенностью, а харизмой. То есть действую настолько невозмутимо, что клиенту надо очень сильно пойти против ветра, чтобы проверить основания и границы этой уверенности. Гораздо проще на меня положиться. Я веду себя агрессивно, но безопасно. Есть такая грань в ухаживании за женщиной, где шаг вправо – это уже изнасилование, а шаг влево – это соплежуйство. А вот здесь – на этой грани – есть ощущение силы, уверенности и желания положиться на эту силу. Оно неоднозначное – такое поведение может понравиться и не понравиться. Но сопротивляться трудно, и оснований для этого вроде бы нет. А для того чтобы согласиться, есть довольно много надежды. И опять же, ничего не надо делать самой [29]. Как в танце с хорошим партнером, или в опере, или на званом обеде.