Текст книги "Паргоронские байки. Том 4"

– Ха, ты говоришь так только потому, что я сейчас надеру тебе зад! – фыркнул Монго, наседая на Энзириса со всех сторон.

В буквальном смысле. Монго разбежался на пятерых обезьян, бил спереди, сзади, с боков!..

– Ну тогда и я не буду сдерживаться, – сказал Энзирис, расстегивая пояс.

Тот упал на землю. Рухнул, оставив настоящую яму. Несколько чимпов тут же подскочили, попытались спереть, но не смогли даже приподнять.

А аура бога войны захлестнула все от горизонта до горизонта. Словно алое зарево поднялось над Гасимдзе, столицей Симардара. Отовсюду донеслись крики, звон клинков, страшный грохот, рев боевых зверей, стоны умирающих и победные вопли.

И Энзирис, сама персонификация битвы, ударил Монго мечом.

– Ха!.. – фыркнул тот. – Что у тебя в руке – меч или банан?

Энзирис так опешил, что и впрямь на секунду скосил глаза. То был меч… то был меч, конечно… но на одну секунду он обернулся бананом!

Сомнение. На одну-единственную секунду Энзирис усомнился – и его божественная воля дала слабину. А Монго не сомневался, Монго был уверен, что если мечу суждено быть бананом – бананом он и станет.

Всего секунду это длилось, всего секунду меч бога войны был желтым и мягким. Но этой секунды хватило Монго, чтобы ударить Энзириса шестом в челюсть.

А меч-банан вылетел из его руки и был тут же раздавлен обезьяньей лапой.

Монго бы сожрал его, но он был только что с пира, он был сыт. И хорошо, что не сожрал, потому что воля Энзириса тут же преодолела его, меч снова стал мечом… но уже сломанным.

– Кх-а-ак?.. – выпучил глаза Энзирис. – Ты же не бог!..

– Знаешь, многие красотки говорили мне противоположное, – ухмыльнулся Монго, приставляя шест к лицу Энзириса. – Теперь уходи, не то поколочу тебя на глазах у всех!

Энзирис не боялся смерти. Не боялся боли. Но он очень боялся срама. И быть поколоченным обезьяной на глазах других обезьян… нет, ни за что.

Если об этом останутся саги… преданья… даже хотя бы сказки… Это может так подорвать образ, что его перестанут бояться.

А что это за бог войны, которого не боятся?

И Энзирис признал поражение. Запахнулся в черную тучу и ушел вместе со своими эйнхериями. Обломки клинка, лежавшие дотоле прямо на воздухе, посыпались вниз.

И надо было видеть, какой восторг начался там! Как пели, плясали и обнимались симы!

– Наш царь победил бога! – вопили они. – Славься, Монго, славься в веках!

– Не знаю, что смешнее, – сказал Дегатти, пока Янгфанхофен убирал барабанчик, на котором себе аккомпанировал. – То, что Энзирис однажды сражался с армией мартышек, или то, что они его победили.

– Пф, да Энзириса даже гоблины ногами запинают, – сказал Бельзедор. – Его только ленивый не побеждал. Я сам ему морду бил как-то раз.

– Ты?! Когда?! Зачем?!

– А так просто. Захотелось.

– Он врет? – спросил у Янгфанхофена Дегатти.

– Я, увы, не знаю всех деталей биографии Бельзедора, так что не могу ни подтвердить его слов, ни опровергнуть, – сказал гохеррим. – Но мне кажется, что врет, поскольку в биографии Энзириса такого не отмечено. Гаштардарон его побеждал, и Монго побеждал, эти случаи известны всем… и, в общем-то, только эти. Кажется, больше он в поединке никому не проигрывал.

После победы над Энзирисом Симардар еще три дня жил в спокойствии… хотя как в спокойствии? Там царило безудержное веселье. Вся империя гуляла беспробудно. Рассказы о том, как Монго устроил переполох в сальванских чертогах, а потом набил морду богу войны, облетели всю страну, передавались из уст в уста, обрастая немыслимыми подробностями… хотя куда уж немыслимей, казалось бы?

Очень скоро история этого события выплеснулась из Симардара, стала известна и у людей. Пошла гулять по Шахалии, а затем и не только по ней… но это уже потом.

В Сальване же царили не столь праздничные настроения. Вернувшемуся Энзирису никто ничего не сказал, но и одних взглядов было достаточно.

Бог войны и сам прекрасно все понимал. Но он не переживал о поражении. Он бог войны, а не побед. Поражение – тоже часть войны, и это он тоже принимал с честью.

Но спустить такой плевок в лицо Сальван не собирался. Победил Монго или проиграл…

– За свои преступления он должен быть покаран! – провозгласил Космодан. – Я сам явлюсь на Парифат!

– Один?.. – заботливо спросил Йокрид. – Может, не стоит так рисковать? Давайте всем пантеоном пойдем. Подержим уж обезьянку, пока ты ее бить будешь. Только Энзириса дома оставим, а то я за него волнуюсь.

На злые насмешки бога-шута никто не отреагировал. Гушим сжимал свой молот, Вената – лук. Молчание затягивалось.

– Убьем его? – наконец предложил Часкет, бог-паук.

– Тогда он не усвоит никаких уроков, – отказал Космодан.

– Тогда что, в Хиард?

– Когда деревце начинает криво расти, к нему подвязывают палку, а не рубят или сажают в темную комнату, – сказал Елегиаст.

– Ты прав, – кивнул Космодан. – К тому же технически он все еще смертный.

– Он получил чересчур много могущества, – сказал Алемир. – Чересчур много для незрелого ума.

– И ты тоже прав, – кивнул Космодан. – Дадим ему… все обдумать.

Монго сидел на верхушке огромного дерева и разглядывал свой шест, когда позади разверзлись небеса. Сима будто обдало могучим ураганом – но это было просто присутствие того, кто редко спускался в мир смертных.

– Я ждал, – сказал Монго, не оборачиваясь. – Вы же не примете проигрыш с достоинством.

– Это не игра, – раздался тихий голос. – В жизни не бывает проигрышей или побед.

– Еще как бывают! – резко развернулся Монго. – В Сальване, возможно, и не бывает, но вот если спуститься сюда, к нам… можно и огрести!

Космодан чуть склонил голову. На пальце Монго блестел его, Космодана, перстень… теперь понятно, как он превратил меч Энзириса в банан.

– Где остальные атрибуты? – спросил бог. – Фрукты мы тебе простим, оружие можешь оставить… но атрибуты придется вернуть. Они не для смертных.

– Да сам не знаю, – пожал плечами Монго. – Я все раздал, себе оставил только красивое колечко. Покрывало порвал, кубок развеял. Пусть будет больше любви и сытости… еще где-нибудь, кроме Сальвана.

– Похоже на тебя, – сказал Космодан.

Вокруг был не Гасимдзе и вообще не обжитые земли. Монго праздновал с подданными еще три дня… но потом все-таки улетел подальше. Понял, что в покое его не оставят, и не захотел снова впутывать простых симов. Он отбыл далеко на запад, в самые дикие джунгли, в руины древнего города.

Туда, где когда-то собрал стаю диких обезьян. Туда, куда изгнали его в самый первый раз.

Туда, где началось его путешествие.

– Год назад ты заглянул ко мне в гости, как равный к равному, – сказал Космодан. – Ты просил дать тебе документ, где будет говориться, что мы признаем тебя равным небесам. Сегодня я принес тебе такой документ.

– Правда?! – изумился Монго.

– Правда. Мы официально признаем тебя равным богам, Монго. Но вместе с большим почетом всегда идет большая ответственность.

И Космодан ударил молнией.

Монго сражался с Энзирисом. Он думал, что уже знает, каковы боги в битве. Не так уж и впечатляет, думал Монго.

Но сейчас его просто… спалило. Его и все вокруг на несколько вспашек. Уничтожило остатки руин, уничтожило джунгли вокруг них – и самого Монго… не уничтожило, правда, но сломало челюсть и много других костей.

Его будто лягнул конь… но конь размером с планету.

Он прокатился по земле, вскочил, взмахнул шестом… и рухнул под страшной тяжестью. На спину навалился громадный камень… исписанный светящимися письменами. Священной сальванской вязью.

– Большая ответственность обладает большим весом, – молвил Космодан, склоняясь к Монго и возвращая себе перстень. – Справиться с ним может лишь мудрец, действительно равный небу.

– Хе-а-хха-а!.. – прошамкал сломанной челюстью Монго. – Обм… хма-анщики…

– Ты слишком часто обманывал сам, чтобы жаловаться… мудрец, – коснулся его скипетром Космодан. – Ты забудешь все свои сиддхи. Ты преждевременно их получил, и они помешают тебе… поразмыслить.

– Кха-ак… долгхо-о…

– Пока ты не обретешь прежнюю мудрость… Цидзуй.

Последнего слова Монго уже не услышал. Космодан произнес его, уже вернувшись в Сальван. Он поднялся в Храм Всех Богов и положил на алтарь шест, клюку Цидзуя. Тот аж гудел от возмущения, даже чуть-чуть раскалился.

– Ну-ну, – сказал ему Космодан. – Подожди тут. Он за тобой еще вернется.

А Монго остался лежать под скалой. Раздавленный божественным гневом, но живой. Персики бессмертия и Учение У сделали его почти неуязвимым, и все повреждения зажили уже через несколько дней, но выбраться из-под возложенного Космоданом камня не получалось.

Текли годы. Десятилетия. Века. Три с лишним сотни лет минуло до того, как над Монго раздался гулкий голос:

– Кто сотворил с тобой такое, сим?

– Боги, – прокряхтел Монго. – Когда они карают, то не мелочатся.

– И чем же ты их так разгневал?

– Кое-что украл, кое-кому нахамил… давняя история. Я бы ее рассказал, но у меня ужасно затекла шея…

– Оно и неудивительно. Как ты вообще умудряешься оставаться живым?

– О, у меня был хороший учитель… Правда, я слишком быстро от него сбежал… наверное, поэтому и влип в неприятности.

– Что за учитель?

– Один грязный старикашка, живущий высоко в горах… Если хочешь, я расскажу, как его найти…

– Расскажи.

Интерлюдия

– Достаточно, – прервал Бельзедор. – Я думаю, все мы согласимся, что на этом рассказ лучше закончить.

– А я бы и дальше послушал, – возразил Дегатти. – Кто там пришел к Монго?

– Какая разница? – поморщился Бельзедор. – Рассказ вообще следовало закончить на том, что боги придавили Монго скалой.

– На самом деле дальше и правда уже не так интересно, – сказал Янгфанхофен. – Я могу рассказать о том, как еще через полтора столетия Монго все-таки освободился, как много лет служил Сакору Дзидоше, как спускался в Паргорон и сражался с Совитой, а в конце концов умер и стал богом… но это страшно долгая история, и в ней слишком много философии, богословия и рефлексии.

– Какая интересная все-таки вещь – это Учение У, – сказал Дегатти. – Я про него слышал, но только очень общие слова. Мне всегда казалось, что это то ли религия, то ли разновидность магии… а оно, оказывается, умение управлять Хаосом…

– На самом деле нет, – сказал Бельзедор. – Учение У – это не про Хаос. Святой Машибухер просто дал Монго то, что тот был способен принять. Другого ученика он бы учил иначе.

– Ты-то откуда знаешь?

Бельзедор не ответил. Дегатти внимательно на него посмотрел и решил, что нет смысла расспрашивать. Он уже понял, какие темы этот титан старательно обходит стороной.

– А все-таки поразительно, каким утырком был Монго в юности, – заговорил о другом волшебник. – До сих пор не верится.

– В начале жизненного пути – еще каким, – подтвердил Янгфанхофен. – Он задолбал симов, задолбал своего учителя, задолбал в итоге даже богов – и его похоронили под огромным камнем. Вот потом, когда его все-таки освободили, он что-то переосмыслил и начал долгий, очень долгий путь к истинной мудрости…

– И в конце концов этот прохиндей стал богом.

– Да еще каким. Монго, он же Дзикой, он же Хануман, он же Сунь Укун, он же Провоналаки… его знают под множеством имен, этого бога-обезьяну. Во множестве миров о нем рассказывают сказки. Он любит путешествовать – и везде оставляет свой след.

– Да уж… Но вообще-то неожиданно. То есть по твоему рассказу Монго добрый, конечно… в целом… но… я даже не знаю…

– Смертные почему-то считают, что раз боги благи, то они должны быть благи абсолютно, – усмехнулся Янгфанхофен. – Всегда, во всем, без исключений. Но это же просто невозможно.

Янгфанхофен нагнулся, достал из печи горшочки с ароматом печеных морепродуктов и отнес сидящему за столиком существу, похожему на рыболюда.

– Хотите вот услышать историю о боге в целом положительном, но далеко не идеальном? – спросил он, вернувшись за стойку. – Причем не о каком-то мелком божке, а о нашем главном враге – Космодане. Он довольно противоречивая фигура, знаете ли. Во многом похож на нашего же Корграхадраэда, только стоит по другую сторону водораздела.

– О Космодане? – спросил Бельзедор, потирая шрам на груди. – Ну давай, охотно послушаю.

Зима и лето

36408 год до Н.Э., очень далекий мир, чье имя всеми забыто.

Земля превратилась в горелую корку. В одном месте та заалела, пошла трещинами… и начала плавиться, превращаясь в магму.

Посреди этого адского пекла стоял на коленях мальчишка. Подросток лет пятнадцати, растерянный и заплаканный. Он разглядывал собственные руки, скорчившись рядом с дымящимся трупом.

Телом Пожирателя Звезд, которого сам только что убил.

Его сознание уже расширилось, уже пронизало творение вокруг… но творение было пропитано отчаянием, ужасом, болью и смертью.

И потому новорожденный бог не знал, что делать.

– Кто я? – чуть слышно произнес он. – Откуда взялся?

Он в отчаянии смотрел вокруг. Все мертво. Все уничтожено. Жизни больше нет.

И это только один мир из множества. Сотни других тоже уничтожены. В пепел превращены тысячи планет, погашены сотни звезд.

Новорожденный бог не знал, что делать, а умирающая вселенная не могла дать ответа.

Конечно, даже сотни звезд – ничто для целой вселенной. Но все остальное – там, в бесконечной дали, в бездне холодного космоса. И все они – под кем-то другим… чужим… под враждебными силами. Под теми, к которым принадлежал и Пожиратель Звезд.

А здесь, прямо здесь, и за Кромкой, в одном и даже двух шагах… все мертво. Все сожжено.

Пожиратель Звезд тоже мертв и разлагается. Колоссальная туша на глазах рассыпается в пыль. Но и богов не уцелело… только он один, богородившийся минуту назад…

И лишь несколько последних душ… они еще здесь, они витают…

Мальчишка вскинул руки, ловя ускользающие атманы, божественные сознания. Все, что осталось от Пантеона… от тех, кто властвовал над мирозданием…

И семечко. На ладонь упало семечко с чуть заметным проклюнувшимся ростком. Все, что осталось от опоясывающего звезды Мир-Древа, на ветвях которого состоялась финальная битва…

Сама планета под ногами разваливалась. Последняя из тех, что еще не обратились в пепел. Стиснув в кулаке сияющие искры, юный бог в отчаянии посмотрел вдаль.

Все подвластные миры уничтожены. Множество неподвластных тоже. Но где-то там, вдали, в необозримых глубинах макрокосма, были какие-то миры, которые Пантеон сотворил когда-то просто так, ради самого творения…

Технически теперь они принадлежат ему, Космодану.

А тем временем в совсем другом, очень далеком мире, появлялись на свет новые существа. Из первородного Хаоса волею Первозданных выступали гигантские фигуры. Были они двуноги и двуруки, были невероятно сильны и совершенно чисты разумом. Они не знали еще, кто они такие, что собой представляют, зачем пришли в этот мир.

Но Первозданные сообщили им, что их род зовется великанами, и они – слуги своих создателей. И склонились великаны, и поклялись в верности всемогущим хтоникам. И одарили их своей милостью Малигнитатис и Бамброгурдус, сильнейшие из Первозданных.

Их было сорок восемь, первородных великанов. Двенадцать огненных, что звались муспеллами. Двенадцать инеистых, что звались хримтурсами. Двенадцать каменных, что звались йотунами. И двенадцать самых рослых, что звались людогорами.

– Кстати, вопрос, – перебил Дегатти. – Людей-то в том мире тогда еще не было. Они так и звались – людогорами?

– Нет, Дегатти, в те времена они, конечно, звались иначе, – терпеливо сказал Янгфанхофен. – Но я использую то название, под которыми их знают сейчас. Чтобы вы не запутались слишком сильно.

Они кричали, рождаясь на свет. Словно громадные младенцы с безграничной мощью. Но очень скоро они смолкли – и утихающий Хаос дал им речь, дал им разум, дал им имена.

– Я ДОРМАДОС! – вскричал самый огромный и могучий. – Я ДОРМАДОС!

– Я Хиротарос! – вторил ему другой, раскаленный добела.

– Я Таштарагис! – присоединил голос третий.

А четвертый смолчал, ибо сам…

– Янгфанхофен, – опер голову на кулак Бельзедор. – Ты что, сейчас заявишь, что четвертый генерал сам не знал, как его зовут? Тебе придется все-таки вспомнить, иначе будет совсем нелепо.

– Ладно, сейчас посмотрю… – проворчал Янгфанхофен.

– Его звали Лаградатес, – сказал Дегатти.

– Ты что, все это время знал?! – изумился Янгфанхофен. – А почему не сказал?

– А ты меня спрашивал? – отхлебнул чаю Дегатти.

– Я Лаградатес! – воскликнул четвертый, потрясая каменными кулаками.

Кроме этих четверых – самых первых, самых сильных и самых главных, – на свет явилось еще по пятеро мужей каждого рода и по шестеро жен. И очень скоро, само собой разумеется, были сыграны сразу двадцать четыре свадьбы. Ибо Первозданные желали, чтобы их творения плодились и размножались, чтобы больше стало у них могучих слуг.

Великаны назвали свой мир Камнем. Незамысловатое название, но что вы хотите от тех, кто родился буквально на днях? А как-то назвать его было нужно, поскольку Первозданные и другие Всерушители не трудились давать миру имя. Для них он был просто Миром, ничего иного они не знали.

И перед тем, как справить двадцать четыре свадьбы, великаны выстроили громадный пиршественный чертог. Наученные неудачей с Низшими, Первозданные сотворили новых слуг умными, смекалистыми и трудолюбивыми. Им нравилось работать, они хотели строить – и они были невероятно могучи.

Сейчас принято считать, что первородные великаны были какими-то бешеными кретинами, которые просто носились как попало и сносили все на своем пути. Это неправда. Да, в ярости они были воистину страшны, а в силу их хтонической природы порой бывали ею ослеплены. Но большую часть жизни они пребывали в спокойствии, а в спокойствии они занимались созидательным трудом и службой своим создателям.

И для них мир Камня был не так велик, как для людей. Тем более, что это было еще до Мирового Катаклизма, и на планете был один-единственный суперконтинент. Не особенно уютный, не особенно цветущий, очень гористый и пустынный – но Всерушители не так изнежены, как смертные. Радостные, что они родились, что у них есть собственный мир, сорок восемь великанов решили, что во всем должен быть порядок, а потому заключили двадцать четыре брака. Чтобы у каждого мужа была жена, а у каждой жены был муж.

О, этот первый их пир. Это было что-то невероятное. Собственно, пировать они еще особо не умели, но были полны желания научиться.

Здесь была брага. Здесь было угощение. И здесь были гости. Множество Всерушителей и гостей из-за Кромки. На самом-то Камне в те времена жили только Всерушители – даже драконы явятся только через пятьсот лет.

Но просто гости из-за Кромки время от времени заявлялись. То была эпоха Рождения, то был буйный дикий мир, которым правили хтонические чудовища. Но боги уже присматривались к этому миру, да и демоны проявляли интерес. Первое Вторжение уже состоялось, Паргорон уже пытался наложить лапу на молодую планету – но получил по зубам.

– ВО СЛАВУ! ВО СЧАСТЬЕ! РАДИ ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ! – гремел могучий Дормадос, обнимая лапищей прекрасную Гильдегранду. – ПЕЙТЕ И ЕШЬТЕ, БРАТЬЯ, ПЕЙТЕ И ЕШЬТЕ!

Ему вторили Хиротарос и Таштарагис. Вожди великанов, первые оформившиеся, они клялись друг другу в вечной верности, обещали всегда быть роднее братьев – и искренне в то время верили в свои слова. Они были очень-очень молоды, им был едва ли год от роду. Они явились на свет сразу взрослыми, ибо Первозданные не желали нянчиться с несмышленышами, но у них не было жизненного опыта.

Из Первозданных на эту грандиозную свадьбу заглянул только один, да и то самый ущербный. Йокридус, мельчайший из своего народа. Он родился последним, из уже почти потухшего всплеска – и Хаоса еле хватило, чтоб ему сформироваться.

Йокридус был лишь чуточку крупнее великанов и имел жалкие две дюжины голов. Чахлый карлик, презираемый остальными Первозданными. Но великаны относились к нему с почтением и внимательно слушали все, что тот говорил.

– Этим миром правят Малигнитатис и Бамброгурдус, – говорил Йокридус, клокоча живым штормом в центре залы. – Два брата-близнеца, чья сила беспредельна. Они так любят друг друга, что никогда не ссорятся. Поэтому вы все должны воздавать им почести только поровну, чтобы не обидеть кого-то умалением даже случайно.

– Конечно, о Первозданный, – склонился в поклоне Таштарагис. – Мы рождены, дабы служить Малигнитатису и Бамброгурдусу.

– Ты молодец, Таштарагис, – шепнул ему на ухо Йокридус. – Не говори остальным, чтобы не позавидовали, но ты, пожалуй, умнейший среди великанов. Мы все так считаем.

Таштарагис горделиво набычился и с опаской осмотрелся – не подслушал ли кто, что Первозданные выделяют его среди сородичей? Но нет, прочие великаны как раз собрались вокруг одного из закромочных гостей – тот принес бочку чудесной медовухи. Всем хотелось отведать, каждый подставлял питьевой рог.

Янтарная жидкость искрилась во рту, наполняла волшебной легкостью. Каждый глоток будто расширял и без того громадный чертог, наводнял его новыми лицами. Являлись дивные видения, слышались голоса и волшебная музыка.

Великаны захмелели, все громче славили друг друга, плясали, пели… они еще не знали никаких песен, но пели от души. Пели, как поют стихии. Как завывают среди гор ветра, как рокочут суровые вулканы, как шумит океанский прибой.

Зала постепенно пустела. Гости покидали пиршество, удалялись и счастливые новобрачные. Все тише становилось в громадном чертоге. Вот и прекрасная Гильдегранда допила остатки медовухи и ушла под руку с могучим Дормадосом. Принесший бочку перевернул ее, проводил взглядом одинокую каплю и тоже вышел в ночь.

– Ну и кто же ты такой? – окликнул его из темноты Йокридус. – Надеюсь, ты не потравил наших новых слуг?

Гость вздрогнул. Великаны не задавали ему вопросов, не любопытствовали. Им было все равно, кто пирует за их столами, кто приносит дары и поднимает тосты. Но этот карликовый Первозданный… десятки его глаз вперились так, словно пытались прожечь дырку.

– Я просто передал угощение, – отвернулся гость. – Прости, я спешу.

– Спешишь?.. Хе. Лучше всего будет к юго-западу отсюда.

– Что?..

– Ты слышал. Неподалеку есть хорошая плодородная долина.

– Откуда ты знаешь? – спросил гость.

– Про долину-то? Да был я там как-то раз. Отличное местечко.

– Я не про долину.

Йокридус только ухмыльнулся дюжиной пастей и отполз во тьму. Какое-то время там еще сверкали золотые огоньки глаз, но потом исчезли и они.

А долина действительно оказалась идеальной. И очень уединенной, что самое главное. Здесь не носились стада Огненных Быков, не бродили Черные Пожиратели, не плели колоссальные сети Пауки-Осьминоги. Юный бог выбрал небольшой холм, закопал там семечко и повелел ему взойти.

Тоненький росток появился прямо у него на глазах. Вылез из земли и раскрыл два нежных листочка. Малюсенький, слабый – но способный на очень многое.

– Мне надо уйти, – сказал ему Космодан. – Я должен попытаться спасти еще что-нибудь. Но я вернусь.

…Прошло тридцать восемь лет.

Крошечный слабый росток за это время превратился в раскидистое тенистое древо. Оно еще не доросло до небес, еще не стало выше самых высоких гор, но уже обещало таким стать.

Космодан положил руку на теплую кору. Он тоже повзрослел за минувшие годы. У богов нет возраста, но Космодан больше не чувствовал себя отроком, и потому его внешность изменилась.

А вот этот мир не изменился ничуть. Он населен бессмертными хтониками, для них сорок лет – что сорок дней.

И их не так уж много, этих гигантских порождений Хаоса. В безбрежном океане видны горбы Великих Змеев, кое-где движутся исполинские фигуры Гороподобных, а далеко-далеко поднимаются к небесам башни Библиотекарей, но вообще по Камню можно странствовать годами и не встретить ни одного Всерушителя. Большая его часть – это мир неукрощенной природы. Первозданная красота буйной флоры и дикой фауны.

Молодость Космодана подходит к концу. Пока еще ему хватает первичного импульса богорождения, но пора уже задуматься о своей нише. О источнике ба-хионь.

Без нее он со временем начнет… задыхаться. Первичный импульс одаряет безумным количеством энергии, но она все же конечна, а чем бог сильнее, тем больше нужно очищенного эфира.

Тем больше нужно чужих чувств.

Ба-хионь идет из духовных проявлений, и прежде всего – эмоций. Когда ты любишь кого-то, то излучаешь светлую ба-хионь. Когда ненавидишь – темную. Радость, дружелюбие и мужество – светлая; печаль, зависть и страх – темная. Но разница не слишком велика, а добиться негативных эмоций гораздо проще, поэтому богам по большому счету неважно, любят ли их или ненавидят. Даже поклонение не так уж важно, хотя оно, конечно, дает особенно много.

Главное – занять нишу. Взять себе поток ба-хионь. Каждый конкретный смертный или дух испускает ее жалкие капли, но из миллионов капель складывается водопад.

И бог жив, пока стоит под своим водопадом.

И это не обязательно даже должны быть разумные существа. Животные тоже годятся. Бытие звериных богов специфично, но у него есть свои преимущества.

Космодан задумался, не сделать ли этот мир заповедником. Навсегда закрыть его для разумных. Хтонические чудовища со временем естественным образом измельчают, станут обычными смертными… или просто вымрут.

Возможно, планете их вымирание пойдет на пользу – сейчас она невероятно богата флорой и фауной, но разумные, как всегда бывает, подомнут все под себя. Дикие миры сохраняют девственную чистоту, они остаются прекрасными и непорочными.

Но если лишить Камень разумных существ, то на нем… не будет красивых баб!

Глаза Космодана загорелись. Он увидел вдали девушку… необычайной, сказочной красоты. Статную, багровокожую, с золотой копной волос и алыми губами-вишнями. Было в ней не менее шестидесяти локтей, и Космодан тоже поспешно сравнялся с ней ростом, принял облик великана-муспелла… хотя нет, лучше йотуна. Что-то подсказало ему избрать облик серокожего плечистого йотуна.

Девушка вздрогнула, когда подошла к Мировому Древу и увидела молодого великана. Даже чуть споткнулась, едва не уронила бочку, что несла на плече.

– Ты что, поливаешь мое дерево? – с интересом спросил Космодан.

– Лето засушливое очень, – сердито ответила великанша. – И что значит – твое? Это я его нашла.

– А я посадил. Но не будем считаться. Как тебя зовут?

– Асвантида.

– Прекрасное имя! А я Космодан!

– Я тебя не знаю, – с подозрением сказала Асвантида. – Откуда ты взялся? В мире всего сотня взрослых великанов… конечно, я давненько не захаживала к йотунам, но… и имя у тебя не великанское.

– Хочешь открою секрет? – понизил голос Космодан. – На самом деле я не йотун.

– А кто?

– Я тот, кто сразил Пожирателя Звезд! Тот, кто посадил Мировое Древо! Я один из тех, кто сотворил этот мир, прекрасная дева, я Космодан Громовержец!

И в знак своей божественной мощи он повелел прогреметь грому. Великанша снова вздрогнула.

– Ты… ты бог? – с робостью спросила она. – Я… я никогда не видела богов…

– Удивительно, ведь твоя красота только богов и достойна! – воскликнул Космодан. – Послушай, я не хотел показываться тебе, но не сдержался, понял, что ни за что не прощу, если не заговорю с той, что затмевает само солнце!

Асвантида невольно зарделась. Великаны взрослеют медленно, но ей было уже тридцать семь, ее цветок уже распустился, и она чувствовала дыхание весны. Однако муспеллов-юношей одних с ней лет всего-то двое, причем Морведирос уже гуляет с Имбекиодой, а Сарадерос, сын вождя Хиротароса, он… ну, Асвантида нравится ему, он этого даже не скрывает, но… скажем так, он не умеет говорить приятные слова.

– Это правда ты посадил это дерево? – спросила великанша, подойдя ближе и начав поливать корни. – Оно… оно особенное. Оно меня как будто подзывало.

– Это значит, что ты не только обликом хороша, но и обладаешь сильным духом, – проникновенно сказал Космодан. – Это Мировое Древо еще совсем юное, но уже начинает расти сквозь миры. Вот, положи руку сюда.

Он взял Асвантиду за запястье и коснулся ее ладонью коры. Его пальцы задержались на коже девушки лишь на секунду, но по ней словно пробежали искры. А из глубин дерева… оттуда донеслось что-то таинственное, непостижимое…

– Ты и вправду бог? – все еще недоверчиво спросила великанша. – Докажи.

Космодан запрокинул голову и рассмеялся. А потом лукаво прищурился и молвил:

– Ты хочешь доказательств? Изволь.

Он раскинул руки, чуть повернул голову – и вся долина зазеленела. От горизонта до горизонта взросли великолепные цветы – и они тоненько звенели. Словно дивная песнь поплыла над просторами – и Асвантида обомлела от восторга.

– Еще! – закричала она. – Еще!

– Еще, говоришь?.. – внимательно глянул Космодан. – Дай руку. Я покажу тебе…

Мир исчез. Зеленая цветущая равнина сменилась бескрайним черным космосом – и мириадами огней.

– …вселенную, – закончил Космодан.

Он потянул обомлевшую девушку за руку – и чудеса стали сменяться быстрей, чем она моргала. Величавые горы и бездонные пропасти, океанское дно и пылающие расселины, великолепные цветущие сады и полные народа фестивали. Космодан вел их сквозь круговерть миров, и Асвантида не успевала ахать.

Ее словно несло потоком. Ураганным ветром, подхватившим палый лист. Космодан обнял ее, и его собственный облик чуть поплыл, он предстал разом и молодым йотуном, и гигантским белогривым орлом, и ожившей стихией, бурей с ясными глазами. Она как будто шла через поле серебрящегося ковыля, меж ярких зарниц и бьющих повсюду молний.

Но это не ощущалось как что-то плохое, угрожающее. Скорее уж наоборот – Асвантида чувствовала себя в абсолютной безопасности. Они пролетали сквозь самые невероятные миры, и во многих то не было воздуха, то пылал вокруг пламень – но их это не трогало, не задевало. Дышалось легко, на сердце было спокойно.

И Космодан говорил ей об этих мирах – но не голосом. Просто обращал внимание на яркие черточки. Рассказывал о красоте творения через тяжесть дождевых туч над рекой, через снежные шапки на макушках безмолвных гор. Через вьющуюся зелень на темных кривых стволах древнего леса. Через песни пастухов на поросших вереском меловых скалах. Через погибельную мощь извергающихся вулканов.

– А сам-то многое можешь? – спросила девушка, когда они летели над планетой, окруженной разноцветными кольцами.

Космодан снова расхохотался, указал пальцем – и из пустоши стал подниматься замок. Огромные стены, увенчанные башнями, исполинские шестерни и колеса…

– А это и мы можем, – с легким вызовом сказала Асвантида. – Может, не так быстро… но можем! И Первозданные научили нас колдовству!

– Я сотворю тебе звезду, – улыбнулся Космодан. – Пусть она сияет, как твои пламенные очи.

– Тогда две звезды, – улыбнулась великанша. – У меня же не одно око.

– Многие звезды во вселенной – двойные, – многозначительно посмотрел на нее Космодан. – Им скучно в одиночестве.