Текст книги "Киргородок"

Александр Самойлов
Киргородок

Киргородок

 
В одном небольшом городе,
в незнакомом дворе
сижу на старой скамейке
в тени огромного тополя.
Качели, песочница, лестница,
пластиковая бутылка,
я что-то кому-то должен,
лужа, пакет, окурок.
Ни денег, ни документов,
лишь пустота внутри,
как у таксиста, проснувшегося
с перерезанным горлом.
Ко мне приезжает милиция,
ко мне приезжает скорая,
говорят друг другу по рации —
точно такой же случай
на улице Грибоедова,
на улице Льва Толстого.
 

Концерт

 
Когда говорят об Урале,
я вижу большую трубу.
Когда говорят об Урале,
я слышу бу-бу-бу-бу.
Когда говорят о России,
я вижу большую трубу.
Когда говорят о России,
я слышу бу-бу-бу-бу.
А я говорю – Саня,
в Н. Х. Т. завтра концерт.
А я говорю – Саня,
давай приходи на концерт.
Но никто никуда не приходит,
никто никуда не придет.
Дайте, пожалуйста, водки
и бутерброд.
 

Н. Н. Н. В.

 
Я еду на работу в троллейбусе.
Везу электрический чайник.
На работе буду пить кофе.
У меня отдельный кабинет.
Я работаю в интернет-магазине.
Продаю разные книги.
Я женат, у меня двое детей.
Ничего не надо выдумывать.
Моя жена уволилась с работы.
Мои дети ходят в детский садик.
Моя мать плохо себя чувствует.
Мои долги подождут.
Следующая остановка – Автомеханический.
Потом – Комсомольская площадь.
Потом – ТРК Горки.
Ничего не надо выдумывать.
Трамваи и троллейбусы
маршрутов регулярных перевозок
городского сообщения
предназначены для перевозки
пассажиров, их ручной клади
в установленных количествах и размерах.
Ничего не надо выдумывать.
 

Мы

 
Мы не дарим друг другу подарки,
потому что у нас нет денег.
Мы глядим, как в зоопарке
крокодил глядит на тюленя.
Но к нам спешит иностранная помощь.
Погляди-ка в окошко тусклое,
к нам спешит иностранная полночь
и мы ею заменим русскую.
Не заметит никто пропажи,
только зыркнут глазом кротовым
и падут на крыло персонажи
Балабанова и Михалкова.
 

Масло-пельмени

 
Масло-пельмени, сигареты-пиво.
Катя работает на автомойке.
Портятся руки, но можно быть счастливой.
Ей скоро позвонят и скажут сколько.
В офисном центре какие-то напряги.
В каждом кабинете – посторонние люди.
Вице-президент наливает из фляги.
Алла Пугачева – то ли еще будет.
Новый роман Татьяны Львовны
пользуется феноменальным успехом.
Кате дали четыре условно.
Вице-президента позвали на Эхо.
 

Вайма

 
Вайма, какая-то вайма.
Всегда говорили – струбцина.
Водка со вкусом лайма
из нового магазина.
Мы делаем дверь для бани
какому-то прохиндею.
Он в баню торопится с бабой —
дверь надо делать скорее.
Движения наши нечетки.
Прерывисты наши речи.
Водку со вкусом водки
закусывать нечем.
 

Фея

 
Выхожу на Заводе трансмиссий,
а может, в Карловых Варах
странной встревожен мыслью,
что я на Заводе трансмиссий,
выхожу на Заводе трансмиссий,
тихонько дыша перегаром.
Послушайте, добрая фея,
не надо меня бояться.
Скажите, кто я и где я,
откуда в моем кармане
саморез на сто двадцать?
 

Брат

 
Брат из колонии пишет —
все не может быть плохо.
Я слышал все это, слышу,
буду слушать, пока не оглохну.
Просто крути обратно
киношку, обратно книжку
листай и поверишь брату,
и побежишь вприпрыжку
обратно, обратно, дальше,
никто там тебя не помнит.
Как тебя звать, мальчик?
В каком ты живешь доме?
 

Сердце

 
Подбросишь?
Подброшу-подброшу.
А сколько?
А сколько не жаль.
Морозец сегодня хороший,
и месяц хороший – февраль.
Мне нравится время такое —
мир накрепко белым прошит.
И сердце мое ледяное
уже не болит.
 

Жизнь

 
Жизнь за рубежом опять клокочет —
то всех купят, то всех продадут.
Днем живые в телеке, а ночью
мертвые танцуют и поют.
Бабочкой с той стороны экрана
бьется иностранное кино,
только наши мертвые не встанут,
потому что нашим все равно.
 

Сосед

 
Сосед зашился на два года,
и мы теперь спокойно спим.
Не слышим этого урода
и в ночь сквозь стекла не глядим.
А там все так же ветер воет,
а там все тот же дождь идет,
и неизвестно что такое
чернильной радугой встает.
 

Мальчик

 
Мальчик поднес мобильник к самым глазам.
Лицо иностранной женщины искажено.
Водитель маршрутки давит на тормоза,
и время течет медленнее, чем должно.
Нет ни судьбы, ни правды, а есть бултых.
Камень идет на дно в стоячей воде.
Жизнь – это чуть дольше, чем этот стих,
который был только что здесь, а теперь нигде.
 

Теплотех

 
Если б я упал и умер,
то пошел бы не спеша
на трамвай у Теплотеха,
а потом бы ехал, ехал
с тихой музыкой в ушах,
если б я упал и умер.
И хотя еще не умер,
точно так же не спеша
на трамвай у Теплотеха,
точно так же сел, поехал
с тихой музыкой в ушах
я, хотя еще не умер.
 

Стих покаянный

 
Вот как я в Москве-то жил-пожил,
вкусно ел, сладко пил,
весело гулял из кабака в кабак,
а теперь уже не погуляю так.
Семьсот баксов была зарплата моя,
а теперь бабла нету ни копья.
В редакции заходил, как к себе домой.
А здесь всем плевать на диплом мой.
Здесь трамваи ходят, а там – метро.
В трамвае холодно, а в метре – тепло.
А я мерзну в трамвае, мерзну и еду
из среды в четверг, из четверга в среду.
 

Третий

 
Видно с этим не сладить никак.
Двое умных, а третий дурак.
Двое умных лежат под землей
и беседуют между собой.
Кто-то в холоде, кто-то в тепле.
Три стакана стоят на столе.
Два со спиртом, а в третьем вода.
Видно это уже навсегда.
 

Иным

 
Иным уж некуда идти,
другим – счастливого пути.
Лежать в плацкарте, как в больнице,
и никуда не торопиться.
А можно на винтах гудящих
подняться над ненастоящим,
превыше белых облаков,
чтоб там почувствовать – готов.
 

Книжки

 
Книжки разные читаю,
фильмы разные смотрю —
ничего не понимаю,
ничего не говорю.
Раньше было все иначе:
понимал и говорил.
Наша Таня громко плачет.
Вашу Таню я любил,
а потом пришел в упадок.
Там на все один ответ:
«Тише, Танечка, не надо.
Никакого смысла нет.
Погуляй еще немножко,
а потом ложись в кровать…
Приходите, тетя кошка,
наших деток покачать».
 

Женщина

 
Ты послушай женщину простую:
я стояла в транспорте всю жизнь,
я всю жизнь работала в ночную,
я с уродами жила всю жизнь.
Мне уже давно повсюду тесно,
так послушай, что я говорю:
если ты мне не уступишь место,
я тебе хлебало разобью.
 

Сыч

 
Думал стать как волк,
а стал как сыч.
Выехал с вокзала на вокзал.
Положил под голову кирпич.
В подворотне переночевал.
В подворотне переночевал.
Разным людям разное сказал.
 

Тема

 
Мы были никем друг для друга
и будем такими, когда
блестящая тема досуга
накроется темой труда.
 
 
И в зарослях черной сирени
услышишь шаги по траве,
когда алебастровый Ленин
подставит запястье сове.
 
 
За то, что не хочешь учиться,
за то, что не чувствуешь кровь,
за то, что глядишь за границу,
бумагу и ручку готовь.
 
 
Пиши:
Я убогий и слабый,
мои сновиденья страшны
дыханьем пупырчатой жабы
над розовым телом страны.
 

Пэтэушник

 
Возле пельменной «Маяк»
я постоял чуть-чуть,
созерцая надпись «Ремонт»,
и дальше потом пошел.
Я шел по той из дорог,
где справа растет полынь,
и думал о том, что вам
меня никогда не понять.
По литературе «три»
поставили мне в диплом,
зато Набоков сказал,
что троечники – хребет
нации и т. д.
Легко ему рассуждать
было,
легко ему говорить
было.
 

Русская мафия

 
В универсаме совершая кражу,
терроризируя свою семью и даже
в нетрезвом виде за рулем машины
нам не достичь желаемой вершины.
Вьетнамцы,
нигерийцы,
марсиане
куда как перспективней в этом плане.
 

Разговоры

 
Все, что нам досталось, – это разговоры.
Темы разговоров – вот и весь наш выбор.
Если тебе выше или глубже впору —
превращайся в птицу, превращайся в рыбу.
Монолог на кухне, диалог в передней —
ты не сможешь больше, даже если чаще
задавать вопросы, так как собеседник
выглядит опасным, если он – молчащий.
 

Горожанин

 
С удивленьем идет горожанин в лес,
со смущеньем стремится выбраться из,
только кружит и кружит по лесу бес,
из кустов скача как из-за кулис.
Со значеньем трясется бесовский зад,
с пониманьем глядит горожанин вслед,
а потом наверх, где грядет гроза,
трескается мир, меркнет свет.
 

Темно

 
Водка не знает про наши мечты.
Безумен томатный сок.
А люди не любят таких, как ты,
так выпей воды, сынок.
В этой деревне любой огород
таит под рубахой крест,
но я надеюсь, что все пройдет
быстрее, чем надоест.
И тот, кто утром в урочный час
стучит костылем в окно,
вынет вишневые косточки глаз
и сразу станет темно.
 

Тетя Фрося

 
Между матерых сосен,
скрученных как белье,
на холмике тети Фроси
каждый курил свое.
Сумерки плыли дальше
черные как черта.
Желтые-желтые пальцы
тихо касались рта.
 

Цари

 
Мне приснилось, что мы – цари.
Я тебе говорю – смотри,
как недолог путь красоты —
все исчезнет при счете три.
И мы смотрим на пыль и гарь
и с царем соглашается царь.
 

Редактор

 
Я работаю в одном издательстве,
Которое выпускает кулинарные книги.
Мне часто приходят письма от поэтов и прозаиков
С просьбой издать их книги.
К просьбам они прилагают синопсисы
И ссылки на разные сайты.
Сначала я отвечал – импосибл,
извиняйте.
Потом перестал отвечать что либо,
Все – прямиком в корзину.
Кому на фиг нужны ваши стихи и рассказы,
Когда кулинарных книг полны магазины.
 

Политехникум

 
Политехникум – нет остановки –
кондуктор всем говорит.
В Ленинском под мостами
кондуктор не тормозит.
Синими буквами светится
на Харлова магазин.
Женщины засмеялись
и я оказался один.
С тех пор я один повсюду.
На работе. В быту.
Из почтового отделения номер семь
бандероли идут в пустоту.
За полтинник доехал до ЗЭМа,
две полторашки взял.
Между землей и небом война –
пел, пока не устал.
 

Детям

 
Главный принцип воспитанья –
поорет и перестанет.
Ночь прошла и день настал –
поорал и перестал.
Приходи теперь, дружок,
кушать горький пирожок.
 

Медь

 
Меня ничем не удивишь,
я все давно уже постиг,
и книги покупаю лишь
в отделе уцененных книг.
Там чей-то предпоследний том
не мною загнутым листом
сумел вниманьем завладеть
моим. И зазвенела медь.
 

Река Миасс

 
Река Миасс хранит всех нас
от злых поводырей,
по ней поплывших в стиле брасс
и утонувших в ней.
Лишь по ночам они, бренча
костяшками судьбы,
выходят строем на причал,
как будто по грибы.
Как тридцать три богатыря,
сочащиеся мглой,
идут и тень нетопыря
несут перед собой.
 

ПСХ-92

 
Этот город полон психов.
Каждый третий точно псих.
Говори со мною тихо,
может, я один из них.
Не считай себя умнее
и не торопись узнать,
кто из нас вперед успеет
бритву острую достать.
 

Конечно

 
Конечно, Ходасевич, Заболоцкий.
А дальше – Тютчев, Баратынский.
А дальше – ну, наверное, Державин.
А дальше – видимо, Тредиаковский.
А дальше чье-то полустерто имя,
а дальше безымянная пустыня.
Вот там-то ты, последний,
станешь первым,
вот там-то ты увидишь и узнаешь.
И что там?
Что там?
Что там?
Ничего там.