Текст книги "Тамерлан"

«Ему даже не пришлось клясться на Коране!» – усмехнулся Тамерлан, мысленно вспоминая сейчас эту историю и отхлебывая еще один глоток вкусной холодной бузы.

Если потребовалось бы, он заставил бы усто Расула Эркина поклясться на Коране, но Сарай-Мульк, которая обладала трезвым и расчетливым умом, даже в юности не верившая ни во что подобное, тут вдруг поверила всей душой. Но самое интересное, что эта вера помогла ей, Сарай-Мульк старела, но не так быстро, как другие женщины, и сейчас, в пятидесятилетнем возрасте, ей вполне можно было дать сорок.

Зеркальщика потом все же пришлось тайком прикончить, чтобы он никому не разгласил этого анекдота, и Тамерлану было ужасно жаль его – бессердечный завоеватель, способный умертвить сразу несколько тысяч, десятки тысяч людей, он всегда переживал, если приходилось убить хорошего архитектора или ученого, не желающего повиноваться или по какой-то иной причине вынужденного покинуть сей мир. Тамерлан ценил превосходных мастеров своего дела, будь то поэт или ремесленник.

Жалость к давным-давно погубленному зеркальщику настолько захлестнула старика, что Тамерлан почувствовал, как горячие слезы потекли по щекам. Это тоже бывало с ним только с похмелья.

Тут вошла биби-ханым. На ней было синее шелковое платье, расшитое золотыми птицами, шею и грудь покрывали тяжелые ожерелья, в которые помимо всего прочего вплетены были перстни с драгоценными каменьями и магическими символами, в разное время захваченные Тамерланом у разных владык – туранских эмиров и индийских раджей, монгольских ханов и князей Турции и Ирана – богатая коллекция, которую биби-ханым предпочитала носить на себе.

Увидев жену, Тамерлан быстро вытер слезы и протянул навстречу Сарай-Мульк левую руку. Когда Сарай-Мульк подошла, он усадил ее рядом, обнял, ласково разглядывая ее не избежавшее морщин лицо.

– Что заставило прекраснейшую из женщин искать со мной встречи в столь ранний час? – спросил он.

– Я намерена объявить моему повелителю, что собираюсь навсегда покинуть Самарканд, где меня беспрестанно обижают и оскорбляют, – отвечала Сарай-Мульк. Это была обычная формула для начала подобных разговоров, и Тамерлан не удивился, хотя, несмотря на привычку, сердце в груди его все равно екнуло.

– Вот как? – сказал великий эмир. – Кто же обидел мою горлинку?

– Вы, хазрет.

– Я? Чем же я мог обидеть мою Сарай-Мульк?

– Своей нелюбовью. Своим невниманием. Своими грубостями.

– Когда и где я проявил нелюбовь, невнимание и грубость?

– А разве хазрет не помнит, что было вчера?

– А что было вчера? По-моему, дастархан удался на славу.

– Ну, конечно! Конечно, хазрет ничего не помнит, поскольку был пьян.

– Я был пьян, но помню почти все.

– В том-то и дело, что «почти».

Беседа началась и продолжалась в таком же духе. Попивая бузу, Тамерлан терпеливо уверял свою старшую жену, что любит ее, что готов исправить все свои ошибки, искупить невнимание или грубое слово. Сарай-Мульк так же терпеливо выдерживала положенную дистанцию, во время которой следовало продолжать сетовать и уверять мужа, что он ее не любит и она должна навсегда покинуть Самарканд. Она знала, что нельзя переводить разговор во вторую стадию до тех пор, пока Тамерлан не начнет сердиться, пока он не будет готов чем угодно, ценой смерти, даже ценой смерти своих обожаемых внуков, загладить свои грехи. Тогда, как только он начнет по-настоящему вздыхать и злиться, она потихонечку перейдет к своим требованиям, которых накопилось порядочное количество, и главное – нужны, необходимы как можно скорее огромные средства для ремонта гигантского мавзолея, будущей усыпальницы биби-ханым. Нелегко будет уломать Тамерлана, ведь сейчас он вовсю занят строительством собственного мавзолея. И все-таки надо было заставить его, иначе он умрет, и никому уже не будет дела до того, что мавзолей биби-ханым разрушается не по дням, а по часам.

Наконец через полчаса после прихода Сарай-Мульк разговор подошел к этой теме.

– Я тогда еще, пять лет назад, говорил, что не нужно строить такой колосс, – запыхтел Тамерлан. – Я так и знал, что он начнет разваливаться сразу же, как только его построят.

– Всему виной землетрясение, а не размеры здания, – сердито возразила Сарай-Мульк.

– Нет, – сказал Тамерлан, – если в слона легко попасть из лука, тому виной не стрела, а именно размеры слона. Почему я, завоевавший почти весь мир, строю себе мавзолей довольно скромных размеров? Не потому, что я настолько уж скромнее моей наисладчайшей Сарай-Мульк. А потому, что мой мавзолей будет стоять вечно, а мавзолей мудрейшей Сарай-Мульк треснул и посыпался при легчайшем подземном толчке. Из всех гигантских сооружений, которые когда-либо возводились великими владыками мира, только пирамиды Мисра стоят неколебимо, все остальные рухнули и исчезли, оставив после себя либо груду развалин, либо облако пыли.

– Так, значит, хазрет не выделит средств для восстановления моего мавзолея?

– Нет. Это было бы безрассудно.

– Зачем же тогда он так долго возражал мне и пытался на словах доказать свою любовь?

– Потому что я люблю мою Сарай-Мульк.

– Довольно лжи!

– Люблю. И в доказательство готов выделить сколько угодно денег из казны, если моя наиразумнейшая жена согласится строить себе маленький мавзолей неподалеку от моего, который строится возле мавзолея Рухабад на берегу Ханского пруда.

– Хазрет хочет, чтобы надо мной смеялись? Построила себе большую усыпальницу, она развалилась, и я – под бочок к мужу, да?

– А что тут плохого или достойного осмеяния?

– Просто хазрет не любит меня. Конечно, у него когда-то были любимые жены, Айгюль Гюзель и Улджай Туркан-ага. Их он любил.

– Сейчас я начну сердиться!

– Все знают, что сердиться великий Тамерлан умеет.

– Да, и рассержусь! Глупо вкладывать немыслимые деньги в тщетные попытки предотвратить развал мавзолея. Если вино перебродило, из него уже не получится нового вина. Если мясо подгорело, никакого удовольствия есть его. Если здание разваливается на глазах, лучше построить новое.

– Все понятно. На безумные дастарханы можно тратить немыслимые деньги, а на…

– Вот сейчас уж я точно рассержусь!

Сарай-Мульк тяжело вздохнула, поднялась и направилась к двери.

– О Аллах! – простонал Тамерлан. – Ну, хорошо, хорошо! Я выполню твою просьбу, но повторяю: это неумно. Во-первых, мавзолей все равно рано или поздно рухнет и ты сумеешь лишь отсрочить его гибель. Во-вторых, смешно, что твоя гробница будет на одной окраине Самарканда, а моя – на другой. А в-третьих, зимою я намерен выступать в новый поход и деньги мне будут нужны для его снаряжения. Но все равно, раз уж ты так хочешь, – сколько нужно?

«Вот это другой разговор, – с облегчением вздохнула Сарай-Мульк. – Все-таки я была права, что нужно ловить его именно в это утро!»

Глава 18. Искендер о Тамерлане. (Продолжение)

К северу от Мавераннахра и Хорезма, пока еще невеликих владений Тамерлана, простирался бескрайний Джучи-улус, совокупный из Золотой Орды, Синей Орды и Белой Орды. На закате[59]59
  На закате – то есть на западе.


[Закрыть] Джучи-улусу подвластны были земли русские – рязанские и московские, владимирские и галицкие, киевские и псковские, новогородские и ярославские, а на востоке – земли сибирские, полуночные же – земли югорские, а полуденные – Хорезм да кипчаки. Хорезм был Тамерланом присвоен, и оттого в Джучи-улусе против вора поднялись ханы, желая его наказать и урезать, ибо Хорезм-город от Чингисхана заповедан был яко земля Джучиева.

Но ханы в трех Ордах не могли между собой согласовать, кому главнее других быть, и, видя силу Тамерлана, не решались без согласия друг с другом выступить против него. Злее всех на разбойника изострял меч свой царь Белой Орды Урус-хан. Он же хотел и весь Джучи-улус подчинить своей державе. И съехались цари ордынские на свой курултай – съезд, дабы решить, кому быть великим ханом. На том курултае князь Мангышлакский именем Туйходжа-Оглан против Урус-хана слово держал, и Урус-хан за то казнил его лютой казнью, а не был избран царем над царями ордынскими. Тогда восстал сын Туйходжи-Оглана, по имени Тохтамыш: сей бежал к Тамерлану и клялся выгодно услужить разбойнику, а тому давно алчно взиралось на богатый Джучи-улус. Мечтал Тамерлан пройти его насквозь и разорить благословенную и богохранимую страну Русскую.

Дважды обряжал Тамерлан Тохтамыша супротив Урус-хана, и дважды Тохтамыш бит был Урус-ханом. Тогда решил Тамерлан сам идти войной на Орду Белую и повел войска за собою. С ним же и битый-перебитый Тохтамыш, сын князя Мангышлакского. Тот же Мангышлак – земля безводная и бедная между двумя морями – Хорезмским и Абескунским[60]60
  Хорезмское море – Арал, Абескунское море – Каспий. Кайсар – Гай Юлий Цезарь.


[Закрыть]. Шел Тамерлан через земли огузов, а зима была лютая, и бессердечный разбойник выгонял несчастных огузов из их жилищ и заставлял замерзать на морозе домертва, хотя и ни в чем они не были перед ним виноваты, только тем, что безбожный убийца почитал древнего воина Кесаря, именуемого у туркменов Кайсаром, паче же всего слова Кайсара, который говорил своим воинам: «Войну войною питайте и сим победите». И толковал Тамерлан сии слова так: когда идете воевать с кем и через какие другие земли проходите, бейте невинных жителей той земли, дабы еще лютее бить врага своего, к коему путь держите.

Вскоре Урус-хан преставился, и Тохтамыш завладел престолом Белой Орды. Для того пришлось еще Тамерлану разгромить другого соискателя трона, Темир-Малика, воеводу столь честного, что и все подданные его были чисты в помыслах своих и верны государю. Когда Темир-Малик пал в битве, один из его богатырей был взят в плен и приведен пред грозные очи Тохтамыша. И спросил Тохтамыш: «Желай чего хочешь, все выполню, ибо ты был в бою отменный витязь и доблестно сражался». – «Ничего не хочу, – отвечал тот богатырь, – а токмо отруби мне голову и положи меня мертвого подле государя моего, тобой убиенного». И Тохтамыш исполнил его пожелание.

Закончив до времени дела свои в Белой Орде, Тамерлан возвратился в свою столицу, но по пути он сызнова покорил Хорезм и многих жителей его предал лютой смерти, а сам город срыл до основания за то, что хорезмийцы не хотели признавать его своим государем. На месте города Тамерлан приказал посеять ячмень. Так и взошло там на погорелках ячменное поле, средь которого возвышались страшные башни из отрубленных человеческих голов. Только мастеровых по разным нужным ремеслам пощадил злодей и всех их привез в свою столицу, Самарканд-город.

Бог-аллах мусульманский долго не мог безответно взирать на бесчестия и кровопролития, совершаемые Тамерланом, и наслал на него новое горе, лютее прежних. Сын Тамерлана, любимый Джехангир, витязь храбрый, захворал и вскорости усоп. Два года несчастный злодей был неутешен, предаваясь пьянству вопреки тому, что Магомет-пророк запретил мусульманам пить вино. А пробудившись от пьянской прелести, Тамерлан с огнем и мечом пошел по всем землям соседним, уже покоренным, выискивая везде крамолу, где была она и где ее не бывало, всюду оставляя башни из отрубленных голов, кровию, аки вином, упиваясь.

Тою порой снова ордынские цари враждовать меж собой стали, а в Золотой Орде поднялся сильный князь Мамай. Он, яко же и Тамерлан, не имел царской крови и не мог быть ханом, но по примеру Тамерлана мечтал сделаться государем в Золотой Орде, а чтобы хан был при нем царем лишь по прозванию. Видя в нем человека сильного, иные стали стекаться к нему. Царевич Араб-шах, уведя свое войско из Белой Орды за Волгу, подчинился Мамаю. Московский князь Димитрий Иванович получил от Мамая ярлык на княжение и вместе с сим золотоордынским Тамерланом в лето тысяча триста семьдесят второе, пришед в землю Рязанскую, разорил ее, а князя Олега изгнал, посадив на его место князя Владимира Пронского. Аз, грешный раб Божий Александр, своими очами видел сие нашествие, живя в Рязани в дому родителей моих, посадских людей молодожников[61]61
  Молодожники (рязанск. диалектн., устар.) – пивовары.


[Закрыть], известных своим искусством. И быв о ту пору тринадцати лет от роду, аз хорошо все упомнил. Московиты среди Русской земли народ хотя и русский, а всем иным русским – враг, хуже татарина и литвина. Особливо ненавистны московиту рязанец и тверской, и те також московита ненавидят. Москва – град на Руси новый, а нос задирает высоко. Рязанцы же Москве подчиняться не желают, и за то Димитрий с Мамаем их град подвергли разоренью. Много домов горело, и аз тому свидетель; много народу побито, и аз над трупиями плакал. Димитрий Московский мстил Олегу Рязанскому за то, что тот вместе с тверскими князьями не признал власти московской. Но когда рать его ушла из Рязани, жители прогнали временщика Владимира и вернули Олега на древний престол рязанский.

Другим годом Мамай и Димитрий вновь приходили погром учинять, и все повторилось, но вскоре сии двое подражателей Тамерлановых между собою переругались, а в Москве неслыханное дело свершилось – убили послов Мамаевых. И началась война. Араб-шах в битве на реке Пьяной бил дружины князя Димитрия, но вскоре и князь Димитрий одержал победу над татарами на Воже-речке, разгромив воеводу Бегича, любимца Мамая.

Видя в Димитрии союзника в борьбе с Мамаем, Тохтамыш заключил с ним договор – помогать друг другу во всем. А Мамай тогда вступил в союз с Литвой, где князь Ягайло был еще поганым язычником. И пошла Золотая Орда огромною ратью на Москву, вел эту рать сам Мамай, и было у него в подчинении тринадцать туменов из татар и литвинов, а также генуэзских фрязей[62]62
  Фрязи (др. – русск.) – итальянцы.


[Закрыть], был и небольшой полк из рязанцев и тверичей, обиженных на князя Московского. Шла рать от Сарай-Берке вверх по правому берегу Дона, и там, в самых верховьях Дона, на речке Непрядве, в ста верстах от Рязани, тумены Мамая встретились в страшной сече с полками князя Димитрия, у коего войско было столь же многочисленное из московитов и владимирцев, смолян и волынцев, моложан и татар от Тохтамыша. Ягайло со своими литвинами шел на подмогу к Мамаю, но не успел всего тридцати верст дойти до места побоища, когда уж дело сделалось.

Силен был Мамай, но Богородица Дева незримо пребывала в стане князя Московского, и Димитрий одержал победу, гнал ордынцев на много верст вниз по Дону, так что и сам Мамай едва спасся. Вскоре Тохтамыш с войском нашел Мамая, добил его окончательно, так что тот тогда же и помер, а Тохтамыш объединил под своею мышцею Белую и Золотую Орду.

Много пало витязей на поле Куликовом, что за речкой Непрядвой. Еще больше было раненых. Обозы с ними шли в Москву и Владимир сквозь тульские и рязанские земли, а Ягайловы литвины их грабили и убивали. Грех попутал и меня с моими рязанцами пойти бить московитов. Алкал я мести за погибших отца и сестру, сгоревших во время нашествия Димитрия и Мамая на Рязань. Увидев же, как бьют и грабят раненых и слабых от пролитой крови, осознал я, на какое неправое дело подвигнулся, раскаялся, да поздно – успел-таки пролить кровь русскую. А шел мне тогда двадцать второй год от роду. Не прошло же и двух лет, как Господь справедливо наказал меня, навеки отняв у меня Отчизну.

Двадцать два года прожил аз от рождения до плена в земле Русской, Рязанской, и вот уж двадцать два года с лишним живу в плену, приняв веру Магомета, но лишь для видимости, тайком же молясь ко Господу Иисусу Христу, не надеясь, что Он услышит мои недостойные моления, из нечистых уст исходящие, ибо двадцать два года с лишним не исповедовались уста мои и не поновлялись[63]63
  Поновляться (рязанск. диалектн.) – причащаться.


[Закрыть].

Случилось же так, что когда шли обозы с ранеными на Куликовом поле через Рязанскую землю, там везли одного любимого богатыря Тохтамышева, а мои рязанцы напали на обоз и богатыря того добили, забрав себе его имущество и доспехи. Миновало два года, и пришел Тохтамыш наказывать Москву за то, что возгордилась Москва своею победою над Мамаем и не признает боле ордынской силы. Князя Димитрия тогда в Москве не было, и Тохтамыш легко взял град, сжег его и разграбил, а после пошел другие города русские жечь и грабить. Приехав же в Рязань, не посмотрел, что рязанцы помогали ему противу Москвы, а вспомнил про то злодеяние с его любимым богатырем, случайно обрел его доспех у одного рязанского торговца и стал Рязань наказывать вкупе с прочими городами русскими.

Аз тогда был при князе Олеге писарем, приласканный за мое прилежное старание и умение к языкам и грамоте. Самого князя в Рязани не было, когда Тохтамыш взялся град наш разорять. А один из мудрецов, состоящих при хане, по имени Физулла-Хаким, увидя, что я столь молод, а владею монгольским языком и персидским, арабским и латынью, взял меня в плен и увез с собою из родного края в свою Татарщину. Мудрец Физулла-Хаким был добр ко мне и даже усыновил меня, но для того заставил принять закон, обычай и веру магометанскую, и за грех сей непременно гореть мне в пещи адской.

Тем временем кровожадный хищник Чагатайского улуса Тамерлан срывал гроздья ненависти и горя в странах, прилегающих к Мавераннахру. Он разбил монголов и чагатаев в Могулистане, а после двинул свои войска на области Хорасана. Там, в граде Андхуде, местный юродивый Баба-Сенгуй, почитавшийся за святого, бросил к ногам его коня кусок кровоточащего собачьего мяса. Тамерлан же нисколько не смутился, объяснив это так: юродивый, мол, благословлял его дело, показывая, что от меча Тамерлана гибнут лишь подлые собаки.

В селении Тайабад жил святой отшельник Зайн ад-Дин. Когда Тамерлан пришел к нему за благословением, тот возложил свои руки на спину злодея и сказал: «Ты явился потому, что владыка Хорасана предавался скверным и недозволенным удовольствиям. Мы много раз предупреждали его, что Аллах пошлет ему палача. Но знай, великий завоеватель, если ты не будешь убивать только грешников и не перестанешь лишать жизни праведных и безгрешных, Аллах и тебе пошлет наказание, как было уже не раз». Тамерлан сказал, что руки отшельника были тяжелы и светлы, как небо. Но едва отъехав от селения Тайабад, лицемер снова начал убивать всех без разбору, а в граде Бушенге вырезал всех до единого, построив башню из человеческих голов.

Вскоре Тамерлан завоевал главный город Хорасана, Герат. Он перевез в Кеш знаменитые гератские ворота, срыл все укрепления кроме цитадели Ихтияра и взял к себе на службу лучших гератских ученых, мудрецов, богословов. Через два года гератцы подняли восстание. Явившись с войском, Тамерлан подавил мятеж и истребил половину населения огромной столицы. Но это было лишь началом долгого похода, с которого началась его война с Тохтамышем. По завету Кайсара, готовясь к большим битвам и питая войну войною, он быстро завоевал Кандагар, Сеистан, Мазандеран. К его владениям присоединились Азербайджан, Армения, Эрзерум, Грузия и Дербент. Все ждали, что его тумены перейдут Кавказ и двинутся на завоевание Золотой Орды, но хитрый злодей вместо этого устремился вдруг в Персию, аки коршун набрасываясь на прекрасные города Ван, Тебриз, Испагань, Шираз и покоряя их. Здесь его застала весть о том, что Тохтамыш перешел Сайхун-реку, вторгся в его владения и дошел до самой Бухары. Оставив богатые и красивые города Гулагского улуса[64]64
  Гулагский улус (Хулагу-улус) – огромное по территории государственное образование, в которое входили Иран, Афганистан, Туркмения, Закавказье, Ирак, восточная часть Малой Азии. Основатель – Гулагу-хан (или Хулагу-хан), внук Чингисхана.


[Закрыть], Тамерлан поспешил вернуться в свою землю, дабы дать отпор враждебному хану.

Аз, грешный раб Александр, пребывал тогда при моем покровителе Физулле-Хакиме в сопровождении рати Тохтамыша. Но Физулла-Хаким не желал долее служить у своего хана, а, зная, что Тамерлан покровительствует мудрецам и ученым, замыслил сбежать к нему и искать у него убежища. Так мы с Физуллой-Хакимом очутились в Самарканде, куда со своим прославленным войском возвращался великий эмир Тамерлан.

Глава 19. Вино

В понедельник 22 сентября 1404 года трое задумчивых испанцев сидели на открытой терраске самаркандского сада Баги-Чинаран и вкушали завтрак. Им подали легкий бараний бульон, в котором плавали вареные перепелиные яйца, облепленные мясным фаршем, а к этому блюду – треугольные слоеные пирожки с сыром и курдючным салом. Больше послы просили ничего не приносить им, поскольку за время пребывания при дворе великого Тамерлана они и без того так сильно растолстели, что не могли влезть ни в одну из своих испанских одежек и вынуждены были сменить их на просторные халаты, шаровары и чекмени. Правда, теперь никто не улыбался и не посмеивался при виде их, но все равно они поклялись с сегодняшнего утра резко ограничить себя в еде, каких бы изысканных кушаний ни присылал им Тамерлан.

– Слава Богу, кажется, сеньор забыл о своем желании, – сказал дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария.

– О каком именно? – спросил дон Гомес де Саласар.

– Должно быть, о том, чтобы выдать нам по женщине и проверить, родятся ли у них дети с хвостиками, – усмехнулся дон Руи Гонсалес де Клавихо.

– Именно это я и имел в виду, – подтвердил дон Альфонсо.

– Бредовая идея! – фыркнул дон Гомес. – Но, признаться, я бы не прочь поставить задуманный сеньором Тамерланом опыт. Я ужасно соскучился по женскому полу, а вокруг столько красоток, и все они так привлекательны.

– Что же вам мешало все это время? По-моему, стеснительностью вы не страдаете, – спросил дон Гонсалес.

– Чорт[65]65
  Чорт – автор считает, что слово «черт» должно писаться в старом русском написании – чорт.


[Закрыть] побери, не могу общаться с милашками через переводчика, все мое обаяние куда-то теряется, – отвечал дон Гомес.

– Так выучите же чагатайский, – посоветовал дон Гонсалес.

– Не надо ему, – возразил дон Альфонсо. – Нечего, нечего! И дай Бог, чтобы сеньор и впредь не вспомнил о своей варварской задумке и побыстрее отпустил нас домой, к дону Энрике. Ведь если он вспомнит, нам придется как минимум девять месяцев еще торчать здесь в ожидании появления малюток.

– А может быть, хвостатые младенцы рождаются быстрее, – засмеялся дон Гонсалес.

– Шуточки! – фыркнул магистр богословия.

– А мне нравится наша жизнь самаркандская, – вздохнул, потягиваясь, дон Гомес. Он уже расправился со своим завтраком и явно не прочь был его повторить. – И не знаю, чего это вы решили ограничить себя в еде. Вкусно же! Конечно, не сравнить с нашими родными блюдами, но и…

– Вот они откормят нас, как поросят, а потом зарежут, – озираясь по сторонам, пробормотал дон Альфонсо. – Будет тогда вам вкусно.

– Так уж и зарежут, – фыркнул дон Гомес. – Какой им смысл?

– Смысл? – Дон Альфонсо вскинул одну бровь. – А китайцы?

– Что – китайцы?

– Ведь их поначалу тоже страшно закармливали и поили вином, а теперь они все сидят в тесном узилище, питаясь объедками. Помните, что сказал сеньор? Сначала он захватит Китай, а потом придет завоевывать Испанию. Так, может, он и с нами намерен поступить, как с этими желтолицыми?

– Чорт его знает, – почесал в затылке дон Гомес. – От него чего угодно можно ждать. Совершенно непредсказуемое существо. Вот и впрямь, на кой он нас тогда задерживает? Баб не присылает, на пир пригласил в прошлый понедельник, да и то накладка вышла, и с тех пор сидим, как бараны, только едим да спим. Хоть бы в Индию свозил. Ужасно хочется посмотреть, какая она, Индия.

– Нет, он задерживает нас неспроста, – сказал дон Гонсалес. – И китайцев так унизил тоже неспроста. Он уже послал за всеми своими главными военачальниками по областям и ждет, когда они соберутся, чтобы объявить о походе на Китай. И он хочет, чтобы мы тоже при этом присутствовали. А с плененными китайскими послами он, видимо, задумал устроить какое-нибудь кровавое представление в своем вкусе.

Слуги, убрав пустые миски, собрались было поставить на стол огромное блюдо с пловом, но дон Альфонсо замахал на них руками. Личный стражник короля Энрике, однако, успел схватить ложку и подцепить на нее ароматного, дымящегося риса, сдобренного морковью, луком и специями.

– Дон Гомес! – воскликнул дон Альфонсо.

– Э-эх! – крякнул дон Гомес и швырнул ложку с рисом обратно в роскошное блюдо.

В это время на аллее сада показалась небольшая процессия, при виде которой сердце у дона Гонсалеса дрогнуло в нехорошем предчувствии.

– Сеньоры мои, взгляните-ка вон туда! Не кажется ли вам, что наш друг Мухаммед ведет к нам наших жен? – обратился он к своим сотрапезникам и спутникам.

К ним действительно приближался Мухаммед Аль-Кааги в сопровождении трех красоток, лица которых были прикрыты легкими полупрозрачными накидками, а одеты все три были не так богато, как царицы или царевны, но довольно изящно. Шестеро слуг несли следом какие-то вещи в тюках и сундучках.

– Боже правый! – воскликнул магистр богословия.

– Разрази меня гром! – выпучил глаза гвардеец кастильского государя.

– Кажется, я прав, – подытожил их эмоции писатель.

– Доброе утро, сеньоры, – обратился к ним подошедший Мухаммед. – Надеюсь, я не прервал вашего завтрака.

– Мы уже отзавтрака… Кто эти девушки, дон Мухаммед? – спросил дон Альфонсо.

– Ваши наложницы, – ответил Мухаммед и развел руками. – Ничего не поделаешь, великий Тамерлан слов на ветер не бросает.

– А мы как раз только что о них вспоминали, – сказал дон Гонсалес. – Кое-кто с досадой, а кое-кто с тоской и мечтанием.

– Значит, мы действительно должны будем прижить с ними… Какой кошмар! – закатил глазки дон Альфонсо.

– Познакомьтесь, – продолжал Мухаммед. – Это Гириджа, хиндустанка. Пять лет назад сеньор привез ее из Индии, где она, еще девочкой, служила идолам сладострастия в языческом храме.

Гириджа отвела накидку и открыла свое лицо. Два огромных черных глаза насмешливо взглянули на испанцев.

– А вы говорите, кошмар! – выдохнул дон Гомес. – Пожалуй, я остановлю свой выбор сразу на ней. Впрочем, покажите других.

– Стыдитесь! – прошипел дон Альфонсо, с трудом отводя взгляд от красавицы хиндустанки. – Вы, христианин!..

– Но ведь нам уже так и так не избежать своей участи, – возразил дон Гомес. – И придется стать отцами малюток, которых они нам родят.

– Участь участью, но умейте скрывать… – прошептал дон Альфонсо и вдруг, неожиданно для самого себя, добавил: – Да уж показывайте других.

– Это Афсанэ, что по-персидски значит – сказочная, – продолжал Мухаммед, и вторая девушка открыла свое лицо. У нее были желтые глаза и чувственный рот, но в лице небольшая дисгармония. – Она из Шираза. Очень красиво поет.

– Нет, я пока оставляю свой выбор на первой, – сказал дон Гомес, видимо, решив, что третья окажется еще менее красивой. – Иди сюда, моя милая, сядь рядом. Ты случайно не говоришь по-испански?

Он взял Гириджу за руку и усадил подле себя.

– А это Нукнислава, – представил Мухаммед третью девушку. Она не спеша открыла лицо, и голубые глаза ее посмотрели на испанцев с таким нескрываемым вызовом и презрением, что дон Альфонсо кашлянул и приветливо посмотрел на персиянку.

– Странное имя, – произнес дон Гонсалес, очарованный и красотой, и внешней неприступностью девушки. – Откуда она?

– Точно не знаю, – ответил Мухаммед. – Какая-то славянка. Это у них так оканчиваются имена. Ее привезли в подарок Тамерлану послы от хана Тохтамыша.

– Те, с которыми он играл в шахматы и, обыграв, не дал того, чего они просили?

– Они самые.

– Кажется, сеньор заведомо знал, кому какая девушка достанется, – сказал дон Гонсалес, подходя к Нукниславе и беря ее за руку. Та вытянула свою руку из руки испанца, но не резко, а довольно вежливо, уголки губ ее чуть дрогнули в надменной усмешке.

– Моя лучше всех, – обнимая за талию хиндустанку, остался доволен дон Гомес.

– Весь нехитрый скарб этих красавиц здесь, в тюках и сундучках, – продолжал Мухаммед. – Слуги останутся при них. Теперь перейдем к следующему вопросу.

– Прямо так сразу и перейдем? – спросил дон Гомес.

– Я не о том, о чем вы подумали, – улыбнулся Мухаммед. – Я о другом. Великий сеньор только что отбыл из Баги-Чинарана. Он перебирается в другой сад, где дворец обширнее и богаче, ведь гости продолжают съезжаться. Сегодня вечером, сразу после второго намаза, там, в саду Баги-Нау, соберется большой дастархан. Великий сеньор хочет вас видеть и приглашает принять участие в пиршестве. Распределив окончательно между собою наложниц, вы их приведете туда. Если вы снова опоздаете и мне придется опять брать вину на себя, гнев Тамерлана уже ничем нельзя будет смягчить, и мне проткнут ноздри, проденут в них бечевку и будут таскать по всему Самарканду, как человека, не справившегося со своими непосредственными обязанностями.

– Еще раз простите нас за прошлый случай, – прижимая к груди ладонь, извинился дон Альфонсо. – Уверяю вас, ничего подобного более не случится. Мы теперь очень осторожны в приеме пищи.

– Хорошо, – кивнул Мухаммед. – И последнее. Вино.

– Что – вино? – спросил дон Гомес.

– Приготовьтесь, что сегодня от всех гостей дастархана будет требоваться уменье выпить очень много вина без закуски. Чашу за чашей станут подавать прежде, чем разрешат приступить к еде.

– Ничего себе! – удивился дон Альфонсо. – Из нас троих – только дон Гомес пьющий. У дона Гонсалеса от вина болит печень, а я пьянею от одного небольшого стаканчика. Дон Энрике и направлял нас в надежде, что в мусульманской стране нам не придется бравировать уменьем пить.

– Ничего не поделаешь, такова традиция, – развел руками Мухаммед. – Когда пьют за великого сеньора, каждый из присутствующих на дастархане должен осушить до дна предложенный ему кубок.

– О Святая Дева! – сокрушался дон Альфонсо. – Нет, нет, я лучше притворюсь, будто у меня снова расстройство кишечника.

– Мы же договорились… – встревожился Мухаммед.

– Ах ты! Мы же не можем вас подвести! Не волнуйтесь, все будет в порядке. Только как же все-таки быть с вином!

– Не знаю, не знаю… Теперь я вынужден покинуть вас. После первого намаза за вами придут, чтобы перевозить вас в сад Баги-Нау. Ну, до встречи.

Глядя вслед уходящему Мухаммеду Аль-Кааги, дон Альфонсо вновь тяжело-тяжело вздохнул и промолвил:

– Вино! Ну это ж надо!