Текст книги "Осторожно! Мины!"

Глава 8
Непорочное зачатие ZX-210/325

Пять матчей назад подростки-болельщики из Северной Ирландии помочились с верхнего яруса трибун на зрителей ниже. Произошла несусветная давка. Сорок три гражданина Великобритании погибли, более трехсот получили ранения различной степени тяжести. Футбол – жестокий вид спорта.

Утро. Солнечный свет протиснулся в щели жалюзи. Это иллюзия. Здесь нет окна и солнца нет. И свет, и жалюзи – лишь голограмма.

– Подъем! Хватит спать! Подъем-м-м, м-мать в-вашу!

У Макса Мцитури посетители – вчерашние вежливые парни с физиономиями мыслителей-интеллектуалов. Они тактично – пинками – согнали с постели заслуженного ветерана, почетного мастера спорта. Мол, нечего бока отлеживать, топай на собрание команды. То есть на смотрины нового состава.

Широкий коридор, выкрашенные белым стены. Кабинка скоростного лифта. Сенсорная панель с мерцающими циферками. Затянутый в латекс палец «мыслителя» коснулся самой нижней «кнопочки». Спуск – желудок запутался в голосовых связках. Коридор. Под ногами красная дорожка. Интимный полумрак.

Вползая в конференц-зал раздевалки, Макс поморщился от боли в голове: громкие звуки беспрепятственно проникали в мозг, минуя изоляцию черепной коробки.

– Влюбился в юдзё[33]33
  Юдзё – проститутка (яп.).


[Закрыть], старый пердун. Мизинцы они себе отрубили в знак взаимной пламенной страсти. А денег ее выкупить, чтобы жениться, не хватило, вот они и того… синдзю, типа.

– Син… чего?

– Ну, ты ваще тундра непроходимая, тайга непролазная. Давно у нас, в Вавилоне?

– Года два. Нравится мне здесь.

– Понятно. Понаехали тут. Синдзю – это двойное самоубийство.

– А зачем?

– Ну тундра! Соединившись в смерти, соединятся в следующем перерождении…

Галдели, естественно, новенькие. А потому что химия и еще раз химия. Пару таблеток натощак – и малыш радуется жизни, писает в памперсы и горит желанием сыграть в футбол. Сейчас же! Потому новобранцы суетливы, неусидчивы и советов добрых не слушают.

Макс равнодушно кивнул ветеранам, выжившим в последней игре. Их пятеро. Один из них – паукообразный зооморф, остальные – обычные люди. Спайдермен вдруг всем телом подался вперед, приподняв пару лап, покрытых серым ворсом. Пальцы на лапах хаотично зашевелились. Все ветераны – Макс не исключение – страдают дикой мигренью, из-за чего в первую же минуту знакомства с новым составом вырабатывается стойкая неприязнь к пополнению. Скорее всего поэтому тренер и организовывает встречи с новичками по утрам, пока свеж отходняк от вчерашних транквилизаторов. И такие муки приходится терпеть после каждой игры: «детишки» радостно щебечут от осознания собственной значимости, а «дедушки» стонут и мечтают увлажнить пересохшие глотки ледяным тоником.

Или транк-колой.

Или хотя бы конденсатом из прохудившейся трубы системы отопления.

А зооморфу совсем концово. Глазки слезятся, мышцы на груди нервно подрагивают. Жалко паучка. Ломка у него. Потому и шмыгает хоботом, втягивая обратно струйки венозной крови. Однозначно ломка – почесывает проколотые иглами локтевые сгибы третьей пары руконог…

Эх, упасть бы, поваляться. Но в номер уже не вернуться. По крайней мере сегодня – точно. Спортсмены нежатся в кроватке только в темное время суток и только после удачного футбола. Это, кстати, далеко не последний стимул для того, чтобы команда выложилась по максимуму, костьми устлав газон. На чистых простынках выжившие опять почувствуют себя нормальными, свободными людьми. Пусть и ненадолго.

Ветераны всегда держатся вместе. Макс сел на лавочку между пауком и латиносом по имени Родриго. Этот сутулый брюнет выжил в трех играх, а в последней даже забил гол. Осколком ему оторвало правое ухо. Теперь там огрызок, залитый регенеративной мазью, желтой и противно пахнущей.

Макса поташнивает, но очистить организм от дряни нельзя. Вывернуть желудок на линолеум – значит, заработать порцию побоев и попасть в лазарет. Из лазарета прямая дорога на показательную казнь.

Среди неофитов есть девушка. Ну, почти. Точнее – представительница секты амазонок. Это есть ходячий феминизм в натуральную величину, с неприкрытыми шрамами вместо ампутированных грудей. В искусственно выращенные бицепсы имплантирована декоративная керамика. Когда девица раздвигает бедра, громко щелкает новенький биопояс девственности «Непорочное зачатие ZX-210/325» – хрящи еще не притерлись. У амазонки на редкость уродливое лицо: узкий рот чем-то напоминает гигиенический разъем для утилизации фекалий. Эдакая общественно-сортирная рожа. Когда Макс на нее взглянул, тошнота усилилась.

Однако кое-кого сектантка заинтересовала: Родриго с откровенным интересом поглядывал на покрытые бурым мясом жвала-хрящи. Ох уж эти латиносы, так и норовят воткнуться в каждую щель! Пусть даже и в не очень-то половую.

– Встать! Тренер идет!

И ветераны, и молодняк мгновенно вскочили. Два десятка граждан Вавилона максимально выпятили грудные клетки, равнение на середину. Секунда, две – не дыша. Кто-то позади Макса истерично хихикнул. Позвоночник вибрировал, пот увлажнял подмышки – рефлекс, ничего не поделаешь.

И вот, слегка наклонившись, в раздевалку вошел толстый черный человек. Высокий. Кудряво-седой. Широкие плечи обтягивала спортивная куртка. Густые брови нависали над карими глазами. Круглое лицо тренера гладко выбрито. На лице родинка и шрам, соединяющий ноздрю с виском. Шрам, конечно, искусственный, согласно последней моде. Шея тренера сплошь в татуировках. Это так называемые «укротители», какая-то очень африканская муть. Только у нигерийцев есть лицензия на распространение героина и приручение хищных животных, в том числе трансгенных.

Тишина.

Мерцание неоновых ламп.

Тренер медленно прогуливался вдоль строя. Туда, обратно, в центр зала. Остановился. И вдруг всколыхнулся тройной подбородок – мол, слушайте и не говорите, что не слышали! Вождь приветствует бледнолицых братьев!

– Сынки, все вы прекрасно знаете, как здесь оказались. – Голос у тренера ласковый, отеческий, благодаря точной настройке голосовых связок. – Да-да, вы все прекрасно знаете…

Ложь. Макс не знает.

Много раз он пытался вспомнить, как его угораздило связаться с рекрутинговой конторой «Донна Мара», обладающей эксклюзивными правами на вербовку и обучение футболистов. Как вообще он умудрился подписать контракт на целый сезон? Это ведь не обычный договор на один-два матча с правом продления при обоюдном согласии сторон, но изначально самоубийственный вариант!

Но сколько бы Макс ни тужился, память выдавала лишь правила и тактику боя-игры. Аксиомы, принципы, основы. Оборона и наступление. Разведка и рекогносцировка. Марш по левому флангу, «лунная походка», подкат, прыжок на месте без предупреждения, первая помощь и наложение жгута на горло при сильном кровотечении…

Макс пытался вновь и вновь. Вот-вот, рядом, чуть-чуть и… Безрезультатно: не мозги, а серый вязкий кисель. Пусто. Слизистое варево не способно помочь Максу.

Ты все забыл, Мцитури, ты слишком долго играешь. Ты ведь помнишь первый состав команды. Их было двадцать, как и сейчас. Все они умерли, все. Зооморф, после подрыва на мине похожий на колобка, искусанного гигантской лисой. Высокая девушка-баскетболистка, падающая на газон, – ей оторвало ногу по колено. Индеец-пауни, харкающий своими дымящимися легкими. Моджахед, безуспешно зажимающий рану в животе… А еще фамилии без лиц. Григорян, Сергеев, Маттеус, Зигфридсон, Платт, Хесслер, Сёдзи, Ли, Пирс, Клинсманн, Аль Хусейн, Петренко…

Сколько матчей ты провел, а, Макс Мцитури? Пятнадцать? Тридцать? Сто?..

Амнезия. Серый кисель меж висков. Слишком много взрывов, слишком много транквилизаторов и ран. И до смерти надоел футбол. Вот бы на волю: снять майко[34]34
  Майко – гейша-ученица (яп.).


[Закрыть], полюбоваться цветущей сакурой!

– Вы пришли в наш клуб не просто так, но ради великой мечты! – Тренер колдовал над застежками мастерки. Виртуальный бегунок соскользнул по внушительному животу, затормозил у паха и растворился в воздухе. При этом крохотные динамики выдали звук расстегиваемой «молнии». Неофиты с умилением внимали тренеру. Это благоговение – результат действия химических препаратов и гипноза.

– Вы доказали всему миру, что вы – настоящие мужчины! – Бегунок вжикнул вверх. Стандартная проповедь слегка устарела, ведь среди присутствующих есть дама и зооморф, которых мужиками никак не назовешь.

В одной из первых игр сезона молодой паренек, китаец или кореец, пацан совсем, тощий и нескладный, зацепил растяжку. «Лягуха» оглушительно квакнула. Мелкая россыпь бритвенных осколков под самый корешок отчикала его мужское достоинство. Схватившись за промежность, азиат упал: стиснутые зубы и розовая пена на губах. Вот вам и настоящий мужчина, что-то там доказавший миру.

Макс беззвучно рассмеялся. И вдруг задумался: а как он смеялся раньше, до чемпионата? Громко, взахлеб, разбрызгивая слюну и хлопая себя по ляжкам? Новобранцы все до единого так делают. Макс давно понял: раскатистый хохот – из-за дряни, которой пичкают молодежь при вербовке. Те, кому повезет перейти в разряд ветеранов, станут менее эмоциональными.

– И самое главное – вы заработаете немного деньжат! Каждый из вас загребет кучу необлагаемых налогом евро! Столько денег не наварит весь вьетнамский квартал за год вкалывания на белковом заводе!

Одно и то же. Те же слова, тот же ритм. Мол, тебе есть к чему стремиться: шагни, протяни руку и возьми свое, ведь ты – герой спорта. Ты – футболист. А это ко многому обязывает, но и гарантирует права и свободы.

Ложь. Бред. И опять ложь. Права? У футболиста есть единственное право: право на смерть. Свободы? Иногда, очень редко, ты волен выбрать, когда и где умереть – да и то лишь во время матча и в пределах газона, но не раньше и не в ином месте.

– Вы будете купаться в коньяке и кушать омаров! Красивейшие женщины будут лизать ваши пятки! Скоростные моноциклы, личные вертолеты, конъюнктива-сеть без ограничений! – Голос тренера то превращался в шепот, то громыхал молотом, вбивающим сваи.

Ритм. Иногда Максу казалось, что тренер не понимает, какой бред он несет, старый ниггер не улавливает ни полслова из той мешанины, что вылетает из его рта. Его голосовыми связками управляет программа, задача которой – вбить в мозги футболистов нужные аксиомы.

Макс почти уверен в своей правоте. Но, бывает, тренер говорит что-то вроде этого:

– Мальчики, мне жаль вас. Многие погибнут, но тем, кто выживет, достанется всё.

Из ушей Макса потекла кровь. Он готов отдать всё за свободу.

Свобода – это прежде всего помнить, кто ты.

Глава 9
Холодильник

Беркут ближе всех к Грому, на то он и беркут.

Ведь Гром частенько оборачивается остроклювым птахом, из глаз которого вылетают молнии. Только у самых храбрых воинов така есть головные уборы из орлиных перьев. И каждое перо – ку, кровь врага и спасение товарища, скальп и пленная женщина, добыча и бизонья туша. Когда Старый Сокол вернется домой, он попросит охотника на орлов, худого старичка по имени Гнилое Мясо, добыть для него очень много перьев. Двойной шлейф? Ха! Тройной минимум.

Каждый день в междутропье – это настоящий подвиг-ку.

Встреча с танком прогнала сон. Сокол вернулся на сломанную плиту, укрылся курткой, разрешил Рексу лизнуть его в лицо. А потом небо оделось в свинцовые тучи, вот-вот на голову едкими струями помочится. Одного взгляда вверх оказалось достаточно, чтобы сообразить: надо поскорее убираться с открытого пространства.

Что Сокол и сделал.

Первые капли обжигали затылок и грозили продырявить брезентовую куртку, но Стас не спешил. Резво дернешься, от боли покачнешься, зацепив растяжку, – и раскидает тебя гуляшом по междутропью. Не зря старики говорят: тише ходишь, дольше живешь. Ой, не зря!

Пес напрягал мускулистые лапы, розовый язык то и дело высовывался. Рекс натягивал поводок все сильней и сильней. Проводник чуял укрытие, мол, два прыжка – и порядок. Но Стас сдерживал его, отпуская проволочный поводок метра на полтора и вновь подтягивая. Напряженно вглядываясь в раскисшую почву, ступал следом за проводником. Рекс никогда не заведет на минную поляну. Никогда! И все-таки…

А дождь не каплет уже – хлещет струями.

Стас накинул на голову влагонепроницаемый капюшон и надел перчатки, пропитанные маслом. Куртка, конечно, не предназначена для прогулок под ливнем, но пока еще не прохудилась. То-то и оно, что пока. А вот Рексу туго приходилось, ой как туго. Падающая с небес вода растворяла шерсть, выедала мясо, кровавыми проплешинами метя спину. Пес скулил и рвался вперед – вот-вот упадет от болевого шока.

В качестве убежища от непогоды Стас выбрал тот самый заброшенный дом с крестом-лепкой. Махэо, пожалуйста, пусть в темном подъезде будет сухо и комфортно. Хотя бы сухо.

Всего два шага.

Целых два шага.

Очередная капля упала псу на и так мокрый нос – Рекс завизжал и рванул к подъезду. Стаса кинуло вперед, на грязи он поскользнулся, потерял равновесие и улегся лопатками в кислотную жижу. Падая, сбросил с кисти темляк поводка.

Всего два шага!..

Плеск. Хорошо хоть не лицом. Томагавк?! Щуп?! Да разве найдешь, в воде-то?!

Все так быстро случилось, что Сокол не успел даже испугаться. Впрочем, сгруппироваться он тоже не успел – затылком испытал на прочность асфальт и, широко раскинув руки, ладошками шлепнул по луже. Хорошо хоть лицо не залило кислотой – потому что козырек. Стас таки добрался до подъезда. А Рекс уже в доме.

Старый Сокол перевернулся на бок, опустил ладони в лужу. Мудрая Черепаха, как же это мерзко – пусть даже в перчатках трогать дождевую воду. Да, знаешь, что ничего тебе не грозит – промасленная кожа надежно защитит пальцы, – а все равно стремно.

Опираясь на кисти, он поднялся. Вода струйками стекала по куртке и штанам. Если подошвы мокасин дадут течь, пяткам не поздоровится.

Два шага – и темная пасть подъезда проглотит его. Всего два шага! Ерунда, в сравнении с охотничьими переходами. Но и эти два шага надо пройти. Воды чуть ли не по колено. Здесь низина, чтоб ее, а стоки давно забиты листьями и наносной почвой.

Два шага, да? Стас споткнулся на первом же, зацепившись мокасином за что-то твердое, торчащее над асфальтом, – небось о металлическую пластину для чистки обуви. Как бы то ни было, но он опять рухнул. Злые духи гонят его прочь от своих чертогов? Падая, Сокол выставил перед собой руки. Что-то хрустнуло. Пальцы выгнулись под углом кверху. Сломал!

В мутной воде плавали травинки, кузнечик и трупик мыши-полевки.

Встать!

Дверь скрипнула несмазанными петлями, норовя захлопнуться под напором ржавой, но еще крепкой пружины. Ступенька, вторая, третья… Стас поднялся на второй этаж. Здесь сухо, и это хорошо. Плохо – когда мокро. А когда сухо – хорошо, отлично даже!

Дождь хлестал по чудом уцелевшей раме – стекло не вышибли ни зимний ветер, ни осенний град, ни осколки мин, плодоносящих в любое время года. По стеклу ядовитыми змеями извивались струи воды, еще немного – и они сольются в Великого Змея Севера, который заслонит собой нечеткий пейзаж снаружи.

Стас баюкал сломанные пальцы, неудачно выставленные при падении. На правой – пострадавшей – руке было два пальца, два и осталось, но теперь они распухли и стали зелено-синими. Чтобы унять боль, Стас шептал заклинание Безымянных Предков:

 
А когда я тебя обниму,
Наши тени сольются в одну,
Упадут на асфальт и поймут —
Мягче пуха следы босых ног…
 

Заговор помогал слабо. Вообще не помогал! Пальцы болели. Любое движение, отдаваясь в фалангах, перекатывалось через кисть в предплечье и локтевой сустав. Нет сил терпеть! Закричать бы, заругаться до хрипа в горле! А нельзя. Надо держать темп, не путать строфы и связывать рифмы в песню.

 
Мягче пуха… мягче…
 

Боль-таракан спряталась в укромную щелку подсознания. Но испугать боль – это даже не начало, это самообман: и дышать вроде легче, и вообще. Но если все так и оставить, боль вернется и ударит с новой силой. Стас снял кожаную сумку – простую, без вышивки и побрякушек. Иглы дикобразов и волосы врагов хороши перед девушками красоваться, но в походе они ни к чему. Сокол расстегнул узкий ремень разгрузки, в карманах которой лежали амулеты и мешочки с лечебными травами, сушеным мясом, ягодами и грибами. Нехотя снял с шеи перевязь из головок чеснока, призванную отгонять злых духов и оберегать язык от болячек и типунов. Звякнуло медвежьими клыками ожерелье, что отец дал в дальнюю дорогу. Клыки те помогают воину в бою, наполняя сердце бесстрашием. Стас не хотел брать, но отец сказал: «А вдруг встретишься с Обожженными Бедрами?» Старый Сокол аккуратно положил подарок отца на мешочки. Это правильная привычка – все делать аккуратно.

Куртку и штаны Стас расстелил на ступеньках, чтоб просохли. К тому же обряд надобно в голом виде производить. Рубаха, чехол от мачете и набедренная повязка тоже отправились на просушку. А заодно и мокасины с портянками.

Прохладно в подъезде, но ритуал должен соблюдаться неукоснительно.

Воин така обнажен. Лишь на груди, среди черных завитков, висит на шнуре глиняный флакон с целебной мазью.

Флакон удобно лег в ладонь. Прокусив воск, Стас зубами выдернул пробку. Вязкая мазь, пахнущая мятой и подгоревшим козьим молоком, потекла на сломанные пальцы. Флакон дала Светлая Ночь. Спасибо, мама! Бормоча заговоры, Старый Сокол занялся врачеванием.

…и когда я тебя обниму…

В одном из мешочков он нашел льняной бинт – тонкую длинную полоску ткани, которой крепко обмотал поврежденные фаланги.

…наши тени сольются в одну…

Юный воин сел на ступеньки. Он дрожал то ли от холода, то ли от страха: пустое здание – пристанище духов мертвого народа. Эти призраки до сих пор включают в доме така лифты и запускают воду в сливные бачки. Но в родном доме каждый угол обвязан охранными заклятьями – нечисть туда не проникнет, минное семя не попадет. А строение, затерянное в междутропье, – это совсем другое дело!

Проверив содержимое мешочков, Стас нашел жестяную банку с барсучьим жиром, смешанным с кизилом и корнем петрушки. Если натереться этой дрянью, то кислотные ожоги будут не страшны. Вскоре торс юноши заблестел во вспышках молний: зеленоватые татуировки, бугры мышц, шрамы…

Оделся. Спустился туда, где к ступенькам подступил ядовитый поток. Отвесные струи ливня соединяли небо с междутропьем. Как бы Стас ни опасался призраков, но в дождь он не пойдет, даже если бесплотные духи нападут на него и будут грызть живьем. Ибо промокнуть – значит умереть.

Почтовые ящики – бледно-голубые коробки из металла – крепко привинчены к стене. На деревянных перилах нет и намека на гниль. Заброшенный дом простоит еще не один десяток зим.

На резиновом коврике, свернувшись и спрятав под лапу обожженный кислотой нос, лежал Рекс. Испуганный и жалкий, он заскулил, когда Сокол погладил его по загривку. Вместе они поднялись этажом выше.

– Есть тут кто?

Стены молчали, лестничные площадки не желали разговаривать с воином така.

– Ау, отзовись!

Квартирные проемы. Двери, двери, двери – обитые дерматином, металлические, фанерные, с замками и без, провалившиеся внутрь и стойко охраняющие санузлы, мебель и бытовую технику.

Надо переждать непогоду.

Стас ударил плечом в хлипкую с виду дверь – та провалилась в тесную прихожую. Открытые квартиры его не прельстили – мало ли, вдруг там уже обосновался медведь или тигр? И вот Сокол внутри. Одинокий табурет, запыленная люстра, треснувшее зеркало. Рекс тут же запрыгнул на кровать и вцепился клыками в подушку – по комнате полетели перья. Носком мокасина Стас тронул пластиковую хлебницу, что валялась на линолеуме. Все как везде, все как в сотне других заброшенных домов. Вот только на кухне…

Там Сокол нежданно-негаданно обнаружил холодильник.

Самый настоящий! Да-да, холодильник! Живой!

Мощный белый параллелепипед с резиновыми прокладками на дверце. Слово-то какое – «параллелепипед»! Не зря Уголь Медведя заставлял зубрить, казалось бы, никому не нужные теоремы – заклинания древних. А вот и пригодились. Так что век живи – век учись!

Раньше Старый Сокол никогда не видел холодильника, но именно так он и должен выглядеть. Здоровыми пальцами Стас ущипнул себя за бедро – холодильник не исчез, стоит себе между газовой плитой и рукомойником, бежать не собирается. Да и не слышал Стас, чтобы холодильники от людей бегали. Старцы сказывали, что холодильники и така всегда жили в мире.

Значит, легенды не врут. Надо же!

Сокол подкрался к параллелепипеду и трижды поклонился, положив мачете на пол и подняв руки. Так воин продемонстрировал свои добрые намерения.

Он сказал:

– Я не желаю тебе зла. Я пришел с миром!

Холодильник ответил рыком и задребезжал, заставив Стаса отскочить.

– Я не причиню тебе зла! Я пришел с миром! Разреши заглянуть в твою утробу, позволь насладиться прекрасным зрелищем!

Сердце бешено колотилось, зуб на зуб не попадал, в ушах стоял гул. Стас коснулся резиновых прокладок, соединяющих дверцу – рот холодильника! – с телом-параллелепипедом.

Чуть ли не теряя сознание, он потянул ручку на себя – и ослеп от яркого света, вырвавшегося из глубин металлического чрева.

Низ живота словно обожгло кипятком. Сдвинув ноги, Сокол засеменил к окну. Сквозь занавески, поеденные молью, пробивались вспышки молний. Свет из пасти холодильника просто ужасал. Наверное, полжизни Стас потратил на то, чтобы восстановить дыхание. Он спустил штаны до колен – на ржавую батарею отопления брызнула желтоватая струя.

Натянув штаны, заставил себя вернуться к недовольно вибрирующему холодильнику, который, стоило только подойти поближе, вдруг запищал. По лицу Старого Сокола скатилась капля пота.

Он сел на колени у распахнутого чрева и, прищурившись, сунул здоровую руку внутрь, туда, где на алюминиевой решетке лежали три консервные банки. Кисть неожиданно обдало холодом. Стас схватил первую попавшуюся банку и отпрянул.

Есть!

И вновь старинные легенды не лгут! Сокол никогда не видел консервных банок, но откуда-то знал, что металлические цилиндры из холодильника – они и есть.

«Килька, обжаренная в томатном соусе» – первый трофей Стаса, двести сорок граммов, если верить надписи. «Паштет куриный с маслом» – второй, нетто триста сорок. «Кукуруза сладкая» – последний, полтораста.

Все, пусто в холодильнике. Стас с облегчением захлопнул дверцу.

Кукуруза – это понятно. А остальное: килька, томатный соус, паштет, да еще куриный? А цифры что означают, какой тайный смысл несут? В легендах о граммах ничего не говорилось. Мудрые старцы, наверное, забыли поведать обо всем этом.

Консервные банки были холодными и гладкими на ощупь, как лезвие мачете. Соколу везет: сначала нашел месторождение сухого спирта, теперь вот холодильник. Будет чем обрадовать соплеменников по возвращении.

Короткий, но сильный замах – лезвие мачете располовинило жестянку, по линолеуму растеклась кровь. Так и должно быть: если кого-то убиваешь, течет кровь, и нет разницы, заяц это длинноухий или консервная банка с надписью «Килька в томатном соусе».

Вкусно, спасибо холодильнику.

* * *

Второй день в междутропье.

Стаса атаковала надоуессиу[35]35
  Надоуессиу – гремучая змея на языке индейцев оджибве.


[Закрыть]. Но ядовитыми зубами не коснулась плоти – Светлая Ночь на совесть сделала штаны, крепкие. Стас перерубил гибкое тело томагавком. Гремучке давно уже пора залечь в спячку, а она на людей пасть открывает. И как Стас ее не заметил? Вот так, мечтая о девичьих прелестях, и на мину наступишь…

Жаль, нельзя вынести холодильник из квартиры – морозильная камера перестанет плодоносить. Согласно легендам, каждую неделю можно собирать урожай – три банки. От такого чуда даже уходить не хотелось. Эх, прилипнуть бы, как МПМ[36]36
  МПМ – малая прилипающая мина, предназначена для повреждения или выведения из строя подвижных и стационарных объектов, имеющих металлические части.


[Закрыть], к белой дверце. Грустно. Красивый он, холодильник. На обратном пути надо будет зайти, полюбоваться. И Лизе показать. Она ж ничего подобного не видела никогда.

Вчерашний дождь оставил после себя только редкие лужи. Почти везде вода сошла. Стас разыскал в грязи томагавк и щуп, протер, очистил. Хорошо, солнце мгновенно высушило палые листья и траву. А ведь скоро дожди зачастят, и продвижение по междутропью очень замедлится.

Мокасины-то выдержат любую непогоду – в пределах разумного. А вот лапы и брюхо Рекса вызывали беспокойство. Вряд ли занавески, нарезанные полосами и промазанные солидолом, найденным в ванной, защитят зверя от кислоты. Но это лучше, чем ничего.

Шаг за шагом, постоянно глядя под ноги.

Пес первым шел по тропе, проделанной танком. Бронемонстр знатно протоптался. Сокол и проводник двигались теперь куда быстрее. То тут, то там блестели коричневые пятна масла. Хоть табличку вешай «Мин нет».

На танковой тропе можно не смотреть под мокасины, можно уверенно шагать. Да только взгляд так и щупает каждую кочку-неровность. Попробуй заставь себя наступить на подсохший дерн или подозрительный бугорок – не получится. Инстинкт самосохранения, так это называется, если верить Угме.

– Wo’ is tan i na tos i nut’ si vom na mah vom’, – шептал Стас прощальную песню. – Я отправляюсь на поиски человека. Если я встречу его, мы будем сражаться. Возможно, я буду убит.

Старый Сокол все пытался представить себе разлучника, воина чужого племени. Наверное, он красив, высок и силен. Он – великий следопыт и лучше всех стреляет из лука, мины не трогают его пяток, растяжки не касаются лодыжек. От этих мыслей Соколу почему-то стало так горько, будто он набрал полный рот полыни да хорошенько прожевал.

Чужаки где-то рядом, вряд ли ушли далеко. За следующим углом, за любым заброшенным домом Стас мог встретить своего обидчика. Когда это случится, Стас вцепится ему в горло и с живого снимет скальп, а потом кинет его косы под ноги Липкой Земле. И пусть молит чужак о пощаде, пусть рыдает, размазывая сопли по роже, – Стас не простит его! Он томагавком перерубит ключицы и лодыжки чужака и оставит умирать в междутропье.

Танковая тропа виляла в нужном направлении. Это более чем устраивало Стаса.

Он проходил мимо заброшенного дома, от подвала до крыши увитого камуфляжной сеткой винограда, когда Рекс вдруг оскалился и зарычал. Оглянувшись по сторонам и заметив угрозу, Старый Сокол сбросил с кисти темляк поводка. Если пес готов к бою, не надо его сдерживать, ведь в дворике перед домом, возле ржавой карусели, стоял волк.

Это был огромный, матерый зверь. Он помахивал хвостом и никуда не торопился. До зимы время есть, успеет жирок нагулять, не сомневайтесь.

Стас замахнулся щупом, целя волку в грудь. С двадцати шагов щуп проткнет зверюгу насквозь. Да только волк не собирался ждать, пока юный охотник убьет его – в два прыжка он достиг канализационной шахты, ржавый люк валялся рядом с дырой. Волк бесшумно нырнул в провал. Был – и нет его. И тишина.

Странно это. Что-то тут не так. Сокол застыл, словно снеговик, облитый водой на морозе. Вспухли вены на висках. Не поворачивая головы, осмотрелся. Вроде нормально все, взгляду не за что зацепиться, а на душе тревожно.

И потому не нормально. Но что не так? Где?

А под самым носом: тополь сухой у трансформаторной будки. Увидел, да? На растерявшем листья стволе выросла МОН-200. И хоть вогнутую лицевую поверхность покрывала корка ржавчины, боеспособности мина не утратила – в любой момент готова изойти на плотный пучок роликов[37]37
  900 роликов диаметром 10 мм.


[Закрыть]. Кому в крови железа не хватает? Кого металлом нашпиговать? Не стесняйтесь, людишки! Подходите, зверюшки! Всем достанется!

Стас прыгнул вперед, кувыркнулся и снова прыгнул. Под ноги смотреть некогда. Не зря волчара в канализацию нырнул. А чем Стас хуже?

И тут мина взорвалась.

Сокол уже наполовину скрылся под землей, когда ударная волна, вышибив дыхание, швырнула его ребрами на чугунный обод. Повезло: падать оказалось не высоко. Он рухнул в кучу смытого дождями хлама – в листья, песок и ветки.

Странно, но ему было совсем не больно. И это плохо: так не должно быть. «Неужели позвоночник сломан?!» – это была последняя его мысль.

А потом тьма заполнила единственный глаз Стаса.