Текст книги "Упущенный шанс Врангеля. Крым-Бизерта-Галлиполи"

Через пять дней я был уже в Ялте, а через пятнадцать, вместе с женой, решившей разделить мою судьбу, выехал пароходом в Ростов».

Глава 5
Врангель вступает в Добрармию

В августе 1918 г. в Крыму при немцах было относительно спокойно. Ходили поезда и пароходы. Врангель с женой и детьми сели в Ялте на пассажирский рейсовый пароход «Принц Альбер» и отправились в Ростов.

В Ростове семейство Врангелей пробыло три дня и, «сделав необходимые покупки», отправилось на поезде в Екатеринодар. Как видим, переезд из зоны, оккупированной немцами, на территорию, контролируемую Добрармией, происходил легко и без каких-либо помех, хотя Добрармия, как я уже говорил, формально находилась в состоянии войны с Германией.

«В отличие от Киева и Ростова, Екатеринодар носил отпечаток прифронтового города. На улицах, в гостиницах и ресторанах мелькали военные формы. В войсковом собрании, куда мы прямо с вокзала поехали завтракать, я встретил много знакомых. С трудом получив через коменданта города комнату и условившись по телефону с генералом Драгомировым вечером быть у него, я утром зашел в штаб армии.

Начальника штаба генерала Романовского и и. д. генерал-квартирмейстера полковника Сальникова я не знал, но в числе офицеров штаба оказалось несколько моих старых знакомых, между прочим исполнявший должность старшего адъютанта штаба 1й гвардейской кавалерийской дивизии, в бытность мою в ее составе, полковник Апрелев, старый сослуживец мой по гвардии. Теперь он занимал должность начальника связи. В составе разведывательного отделения оказался бывший офицер моей 7о кавалерийской дивизии поручик Асмолов. Асмолов и Апрелев участвовали в борьбе Добровольческой армии с самого начала и оба принимали участие в так называемом “Ледяном походе”. От Апрелева я узнал, что генерал Корнилов еще в Ростове делал попытки разыскать меня и дважды писал мне в Петербург, зовя в армию. Ни одно из этих писем до меня не дошло.

Ко времени моего приезда в Екатеринодар в боевом составе армии числилось около 35 000 штыков и шашек при 80 орудиях. Списочный состав был во много раз больше, – большое число офицеров и солдат осело в тылу и многочисленных штабах и канцеляриях. Штаб верховного руководителя генерала Алексеева, канцелярия помощника его по гражданской части генерала Драгомирова (предполагавшийся отъезд генерала Алексеева в Сибирь не состоялся, и генералу Драгомирову по приезде в Екатеринодар была предложена эта должность), штаб командующего армией генерала Деникина, с многочисленными отделами были переполнены офицерами. Большое число офицеров, особенно старших начальников, числились в резерве командующего армией (армия состояла из: 1й пехотной дивизии (генерал Казанович), 2й пехотной (генерал Боровский), 3й пехотной (полковник Дроздовский), 1й Конной (генерал Эрдели), 1й Кубанской казачьей (генерал Покровский), 2й Кубанской казачьей (полковник Улагай), Отдельной кубанской казачьей бригады (полковник Шкуро) и Пластунской бригады (генерал Гейман)), ожидая отправки на фронт.

В середине августа вся западная часть Кубанской области и север Черноморской губернии были освобождены от большевиков. Новороссийск, Екатеринодар и Ставрополь были в наших руках. Преодолевая сопротивление во много раз сильнейшего противника, наши части продолжали двигаться вперед: на правом фланге, в горах Черноморья работали пластуны генерала Геймана; 1ая Кубанская казачья дивизия генерала Покровского, вела бои в районе Майкопа, удерживавшегося большевиками; в районе станицы Петропавловской действовала 1ая Конная дивизия; 3я пехотная дивизия полковника Дроздовского наступала на город Армавир, упорно оборонявшийся красными; в районе Невинномысской сражалась 2ая пехотная дивизия генерала Боровского, имея на левом фланге в Баталпашинском отделе партизан полковника Шкуро. К северо-востоку от Ставрополя, прикрывая тыл 2й пехотной дивизии, действовала 2я Кубанская казачья дивизия полковника Улагая[18]18
  Улагай Сергей Георгиевич родился в 1875 г. в семье офицера. С 12 ноября 1918 г. генерал-майор. С 1919 г. генерал-лейтенант. Умер 20 марта 1947 г. в Марселе.


[Закрыть]. В резерве Главнокомандующего находилась 1я пехотная дивизия генерала Казановича. Состав войск был сборный – частью добровольцы, частью мобилизованные. Конница, за исключением двух конных полков, приданных пехотным дивизиям, состояла исключительно из казаков-кубанцев и черкесов.

В пехоте, артиллерии и технических войсках было исключительно большое число офицеров. Был ряд чисто офицерских частей.

Большинство старших начальников были мне неизвестны. Я близко знал лишь генерала Эрдели. Полковника Дроздовского, приведшего свои части с Румынского фронта, я знал лишь по академии генерального штаба, курс которой он проходил одновременно со мной. Генерала Покровского, произведенного в этот чин Постановлением Кубанского правительства, я знал по работе его в Петербурге, в офицерской организации, возглавляемой графом Паленом. В то время он состоял на службе в авиационных войсках в чине штабс-капитана. Незаурядного ума, выдающейся энергии, огромной силы воли и большого честолюбия, он в то же время был мало разборчив в средствах, склонен к авантюре. Наконец, полковника Шкуро я знал по работе его в Лесистых Карпатах во главе “партизанского отряда”. Это был период увлечения ставки партизанщиной. Партизанские отряды, формируемые за счет кавалерийских и казачьих полков, действовали на фронте как-то автономно, подчиняясь непосредственно штабу походного атамана. За немногими исключениями туда шли главным образом худшие элементы офицерства, тяготившиеся почему-либо службой в родных частях. Отряд есаула Шкуро во главе со своим начальником, действуя в районе XVIII корпуса, в состав которого входила и моя Уссурийская дивизия, большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил и, наконец, по настоянию командира корпуса генерала Крымова, был с участка корпуса отозван. Генералов Боровского, Казановича и Геймана я совсем не знал.

Снабжение армии было чисто случайное, главным образом за счет противника. Снабжение огнестрельными припасами частью производилось с помощью Дона, в обмен на некоторые необходимые Дону продукты. Технические средства почти отсутствовали, в медикаментах также ощущался крайний недостаток. Довольствие производилось исключительно за счет населения.

Силы противника исчислялись в 80 000 штыков и шашек при 100 орудиях. Располагая огромными запасами наших бывших армий, противник был несравненно сильнее и технически, однако неумелое руководство и отсутствие дисциплины сводили на нет это превосходство.

Вечером я посетил генерала Драгомирова. Он откровенно признался мне, что весьма тяготится чуждым ему родом деятельности; по его словам, он согласился принять должность помощника генерала Алексеева по гражданской части лишь ввиду усиленных настояний последнего и не имея возможности приложить свои силы на близко знакомом ему чисто военном деле. Он предложил мне на следующий день явиться к генералу Алексееву и к генералу Деникину. Однако первый по нездоровью не мог меня принять.

Генерал Деникин принял меня в присутствии начальника своего штаба генерала Романовского. Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными черными с значительной проседью усами, грубоватым низким голосом, генерал Деникин производил впечатление вдумчивого, твердого, кряжистого, чисто русского человека. Он имел репутацию честного солдата, храброго, способного и обладавшего большой военной эрудицией начальника. Его имя стало особенно популярным со времени нашей смуты, когда сперва в должности начальника штаба верховного главнокомандующего, а затем главнокомандующего юго-западного фронта, он независимо, смело и твердо подымал голос свой на защиту чести и достоинства родной армии и русского офицерства.

До приезда моего в Добровольческую армию я почти не знал генерала Деникина. Во время Японской войны он недолго служил в корпусе генерала Ренненкампфа и я встречал его несколько раз; в минувшую войну я мельком видел его в Могилеве. Командующий армией напомнил мне о нашем знакомстве в Маньчжурии, сказал, что слышал обо мне не раз от генерала Корнилова:

– Ну как же мы вас используем. Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас не много…

– Как вам известно, ваше превосходительство, я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но еще в 1914 году я был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.

– Ну уж и эскадрона… Бригадиром согласны?

– Слушаю, ваше превосходительство.

– Ну, так зайдите потом к Ивану Павловичу, – сказал генерал Деникин, указывая на начальника штаба, – он вам все расскажет.

Я оставил генералу Романовскому мой адрес, и он на другой день утром вызвал меня к себе. Он передал мне предложение командующего армией вступить во временное командование 1й конной дивизией. Начальник этой дивизии генерал Эрдели получил специальную командировку в Грузию и его отсутствие могло продолжаться значительное время. Между тем его заместитель, командир одной из бригад дивизии, генерал Афросимов, оказался не на должной высоте. Генерал Романовский дал мне понять, что генерал Эрдели по возвращении получит, вероятно, другое назначение и явится возможность окончательно оставить дивизию за мной».

29 августа Врангель выехал по Владикавказской железной дороге к дивизии, действовавшей в районе Майкопа.

«Дивизия вела наступление на станицу Петропавловскую, откуда накануне наши части были вытеснены красными. Наскоро напившись чаю, мы рысью проехали вперед. Вскоре мы заметили маячившую вдали лаву. Это оказались части Уманского казачьего полка. Красные, теснимые с фронта 1й бригадой и обойденные с фланга уманцами, отходили. Поздоровавшись с уманцами, я проехал далее по фронту и вскоре встретил 1й Екатеринодарский казачий полк. Полк этот входил в состав сводного корпуса, которым я командовал в Галиции. Среди офицеров и казаков оказалось несколько старых моих сослуживцев. К вечеру мы прибыли в станицу Темиргоевскую и наспех пообедав, я с начальником штаба дивизии, старым сослуживцем моим по гвардии, бывшим лейб-драгуном, полковником Баумгартеном, засел знакомиться с делами.

1я конная дивизия состояла из Корниловского конного полка, укомплектованного казаками разных отделов: 1го Уманского и 1го Запорожского из казаков Ейского отдела; 1го Екатеринодарского из казаков Екатеринодарского отдела; 1го Линейного из казаков лабинцев и 2го Черкесского, пополняемого черкесами заречных аулов Лабинского отдела. В дивизию входила 1я и 2я конно-горная и 3я горная батареи. Все три батареи имели почти исключительно офицерский состав. При дивизии имелся и пластунский батальон весьма слабого состава. Технические средства в дивизии почти отсутствовали. Ни телефонов, ни телеграфов не было, но имелась радиостанция. Снабжение огнестрельными припасами, как и во всей Добровольческой армии, производилось исключительно за счет противника. Во время господства большевиков большинство оружия и патронов в станицах были запрятаны казаками и при освобождении той или иной станицы казаки являлись в части, в большинстве случаев, вооруженными и с некоторым запасом патронов. Изредка штаб армии присылал добытые с Дона снаряды и патроны. При дивизии имелась небольшая санитарная летучка с доктором и несколькими сестрами, однако почти без всяких средств. Лекарств почти не было, перевязочный материал отсутствовал, бинты заготовлялись из подручного материала…

25го сентября после тяжелой болезни в Екатеринодаре умер верховный руководитель Добровольческой армии генерал Алексеев. С ним закончилась яркая страница героической борьбы русских патриотов. Его имя останется в нашей истории наравне с именами лучших русских людей.

Со смертью генерала Алексеева должность верховного руководителя упразднялась, а генерал Деникин принял звание главнокомандующего Добровольческой армии, помощником его по гражданской части оставался генерал Драгомилов, помощником по военной части был назначен генерал Лукомский».

Не могу удержаться и не привести эпизод из боевых действий Добрармии, описанных Врангелем.

1 октября 1918 г. Станица Михайловская. Врангель посещает храмовый праздник. Вот он входит в церковь. «Старики черкесы обратились ко мне с просьбой вести далее на бой их сынов, или же просили отпустить в родные аулы. При этом они свидетельствовали, что по первому зову готовы все до одного встать рядом со своими сынами. Я отпустил их, благодаря за службу, и выдал им несколько десятков захваченных нами пленных, с тем, чтобы их судил аульный суд. Едва я отошел, направляясь с бригадой в станицу Константиновскую, как черкесы, набросившись на пленных, тут же на глазах обывателей всех перерезали».

Ну а после такого-то наши интеллигенты-образованцы будут рассказывать нам сказочки о «белом рыцаре»? Спору нет, обе стороны совершали жестокости, излишние даже для Гражданской войны. Но одна сторона воевала, чтобы построить великое государство, пусть деспотичное, но с равенством всех граждан. И они действительно создали мощнейшую в военном и экономическом отношении державу. «Сталин принял страну с деревянной сохой, а оставил ее с атомной бомбой». Это сказал не я, а главный антикоммунист ХХ века Уинстон Черчилль.

Что же касается вождей Белого движения, то они, будучи ярыми монархистами, о чем сами признавались в мемуарах, обманывали армию и народ лозунгами непредрешенности. Мол, побьем большевиков и тогда всем миром решим, что делать.

В конце августа и в начале ноября генерал Деникин произнес две речи, в которых он высказал «общие основания добровольческой политики».

26 августа, при первом посещении Ставрополя, Деникин говорил: «Добровольческая армия, совершая свой крестный путь, желает опираться на все государственно мыслящие круги населения. Она не может стать орудием какой-либо политической партии или общественной организации. Тогда она не была бы русской государственной армией. Отсюда – недовольствие нетерпимых и политическая борьба вокруг имени армии. Но, если в рядах армии и живут определенные тенденции, она не станет никогда палачом чужой мысли и совести. Она прямо и честно говорит: будьте вы правыми, будьте вы левыми, – но любите нашу истерзанную родину и помогите нам спасти ее. Добровольческая армия чужда социальной и классовой борьбы. В той тяжелой болезненной обстановке, в которой мы живем, когда от России остались лишь лоскутья, не время решать социальные проблемы. И не могут части русской державы строить русскую жизнь каждая по-своему. Поэтому те чины Добровольческой армии, на которых судьба возложила тяжелое бремя управления, отнюдь не будут ломать основное законодательство. Их роль – создать лишь такую обстановку, в которой можно было сносно, терпимо жить и дышать до тех пор, пока всероссийские законодательные учреждения, представляющие разум и совесть народа русского, не направят жизнь по новому руслу – к свету и правде».[19]19
  Цит. по: Лехович Д.В. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. С. 210.


[Закрыть]

В другой речи декларативного характера, которую Деникин произнес 1 ноября, в день открытия Кубанской рады в Екатеринодаре, он призывал к единению, говорил о том, что интересы Кубани требуют тесного взаимодействия с Добровольческой армией, ставшей единственной преградой от нашествия большевиков с севера. Он указывал на необходимость в условиях жесткой борьбы иметь единую армию с единым командованием. Он заявлял, что его армия, «ведя борьбу за самое бытие России, не преследует никаких реакционных целей и не предрешает формы будущего образа правления, ни даже тех путей, какими русский народ объявит свою волю». Он также заявлял, что «Добровольческая армия признает необходимость и теперь, и в будущем самой широкой автономии составных частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта».[20]20
  Там же. С. 210—211.


[Закрыть]

Итак, государственная форма правления, государственные границы, земельный вопрос, реституция собственности, перешедшей к иным владельцам, – все это, равно как и многое другое, оставлялось на потом. Кто будет решать эти вопросы? Какая-нибудь «Учредиловка» или просто победители-генералы своими декретами?

При всей своей политической безграмотности крестьяне прекрасно понимали, что генералы заставят их вернуть помещичьи земли и захваченное в усадьбах имущество. В пропагандистском и идейном отношении белые напрочь проиграли красным в самом начале Гражданской войны.

Глава 6
Что несла России Добрармия?

В музее Политической истории России в Петербурге во дворце Кшесинской экспонируется агитационный плакат Добровольческой армии, изображающий линию фронта. Слева – жиденькая цепь бойцов, одетых в лохмотья и подгоняемых в бой нагайками евреев-комиссаров. Позади их – разрушенные дома и заводы с плакатами «Рабство», «Голодная смерть», «Насилие». А сверху языки пламени обрамляют демоническую физиономию еврея – то ли Льва Давыдовича, то ли символа еврейства. Еврей протягивает когтистые руки к русской земле.

А вот справа, как на параде, идут плечом к плечу фирменно одетые добровольцы. Позади их подводы с радостными поселянами, привезшими хлеб белым рыцарям. Дымят трубы заводов, на них плакаты «Труд», «Законность», «Порядок». На заднем плане – церковь, идут поезда, плывут пароходы.

Ну а в качестве подписи к плакату процитирую самого Врангеля:

«В станице Курганной я застал грабивших лавки и отбиравших у иногороднего населения лошадей казаков дивизии генерала Покровского. К моему негодованию во главе грабителей оказалось несколько офицеров. Я приказал их привести к себе и предупредил, что ежели через час они окажутся еще в расположении моей дивизии, то я предам их тут же военно-полевому суду и расстреляю как мародеров. Через полчаса ни одного казака в станице уже не оказалось. Я телеграфировал генералу Покровскому о действиях его людей».

Тут я чего-то вспомнил и речь пьяного матроса из стихотворения Максимилиана Волошина «Большевик»: «Буржуй здесь мой, и никому чужим их резать не позволю».

Опять предоставлю слово нашему герою:

«К сожалению, как мне пришлось впоследствии убедиться, генерал Покровский не только не препятствовал, но отчасти сам поощрял дурные инстинкты своих подчиненных. Среди его частей выработался взгляд на настоящую борьбу не как на освободительную, а как на средство наживы. Конечно, трудно, почти невозможно было искоренить в казаках, дочиста ограбленных и разоренных красными, желание отобрать награбленное добро и вернуть все потерянное. Почти все солдаты красной армии имели при себе значительные суммы денег, в обозах красных войск можно было найти все, начиная от мыла, табака, спичек и кончая собольими шубами, хрустальной посудой, пианино и граммофонами. В этот первый период Гражданской войны, где одна сторона дралась за свое существование, а в рядах другой было исключительно все то мутное, что всплыло на поверхность в период разложения старой армии, где страсти с обеих сторон еще не успели утихнуть и озлобление достигало крайних пределов, о соблюдении законов войны думать не приходилось. Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части со своей стороны, имея неприятеля и спереди и сзади, будучи ежедневно свидетелями безжалостной жестокости врага, не давали противнику пощады. Пленных не брали. Живя исключительно местными средствами, имея недостаток во всем и не получая казенных отпусков, части невольно смотрели на военную добычу, как на собственное добро. Бороться с этим, повторяю, в первый период было почти невозможно. Я старался лишь не допустить произвола и возможно правильнее распределить между частями военную добычу».

Но, может быть, Врангель сгущал краски, пытаясь дискредитировать своего главкома Деникина?

Вот одно их писем Деникина, отправленное им генералу Май-Маевскому, впоследствии попало в руки большевиков и было опубликовано. В нем Деникин обрушивался на командующего Добровольческой армией: «Происходят грандиозные грабежи отбитого у большевиков государственного имущества, частного достояния мирного населения; грабят отдельные воинские чины, небольшие шайки, грабят целые воинские части, нередко при попустительстве и даже с соизволения лиц командного состава. Разграблено и увезено или продано на десятки миллионов рублей самого разнообразного имущества начиная с интендантских вещевых складов и кончая дамским бельем. Расхищены кожевенные заводы, продовольственные и мануфактурные склады, десятки тысяч пудов угля, кокса, железа. На железнодорожных контрольных пунктах задерживаются (представителями деникинской власти) отправляемые под видом воинских грузов вагоны с громадным количеством сахара, чая, стеклом, канцелярскими принадлежностями, косметикой, мануфактурой. Задерживаются отправляемые домой захваченные у неприятеля лошади…»[21]21
  Цит. по: Лехович Д.В. Указ соч. С. 234.


[Закрыть]

Письмо это было написано 10 сентября, но Май-Маевский был удален с должности всего лишь 23 ноября.

Имущество, захваченное у неприятеля и полученное самоснабжением, скрывалось местными воинскими частями от главного интендантского управления. «Армии, – писал Деникин, – скрывали запасы от центрального органа снабжения, корпуса от армии, дивизии от корпусов, полки от дивизий… Военная добыча стала для некоторых снизу – одним из двигателей, а для других сверху – одним из демагогических способов привести в движение иногда инертную, колеблющуюся массу».[22]22
  Там же. С. 235.


[Закрыть]

Донская армия в этом отношении не уступала Добровольческой. Она перевозила на Дон даже заводские станки, не говоря уже о нашумевшем в свое время рейде генерала Мамонтова, прорвавшегося с отборным отрядом донской конницы в глубокий тыл противника. Возвращаясь из этого рейда, Мамонтов телеграфировал в Новочеркасск: «Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки; донской казне – 60 миллионов рублей; на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь»[23]23
  Там же.


[Закрыть], и эта телеграмма, по выражению Деникина, «воистину прозвучала похоронным звоном».

Деникин издавал законы о самых суровых наказаниях за грабежи, вплоть до смертной казни. По наиболее вопиющим случаям массовых грабежей создавались следственные комиссии. Военачальники также издавали грозные указы против грабежей, которые разлагали армию. Но все эти приказы и законы разбивались о стену глухого сопротивления казаков и офицеров. Деникин прекрасно понимал, что нужно «рубить с голов», а не «бить по хвостам». Однако к этому времени печать и молва возвеличили удачливых и смелых, но поощряющих грабежи военачальников, таких, как Шкуро, Мамонтов, Покровский, до народных героев, дав им тем самым «служебный иммунитет».[24]24
  Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж, 1922. Т. IV. С. 95.


[Закрыть]

Так что в условиях разорения и общего упадка нравов Деникин не мог справиться со старшими военачальниками. В то же время одни военачальники не хотели, а другие не могли обуздать войска в сложившейся ситуации, когда все слои населения, от крестьян до предпринимателей, не желали жертвовать своим имуществом ради армии.[25]25
  Там же. С. 94.


[Закрыть]

Уездная и сельская администрация также «сквозь пальцы» смотрела на грабежи проходящих частей Добрармии, поскольку не желала конфликтов с войсками, да и на нужды крестьянства представителям власти было глубоко плевать. Все это привело к нарастающему недовольству крестьянства в отношении белых, и желание защитить свое добро от «белой саранчи» толкало их в ряды повстанческих отрядов.

Военная юстиция также была бессильна бороться с «самоснабжением». Грабители, казнокрады, взяточники, мародеры могли попасть под военно-полевой суд только по представлению их непосредственного военного начальства. А если жалоба в военную прокуратуру приходила от жителей, то ее передавали для дознания тому же начальству. А начальники, сами нечистые на руку, предавали провинившихся суду только в том случае, если имели к виновным личные счеты. При этом старались предавать их именно военно-полевому суду, члены которого ими же самими и назначались, и поэтому можно было влиять на приговоры в сторону их смягчения. Следственный аппарат оставлял желать лучшего, так что следствие могло тянуться бесконечно, и военачальники в тех случаях, когда дело было уж слишком громким, а карать виновных не хотелось, передавали дела следователю военного суда в тылу, а виноватого отправляли на фронт, где поди-ка его найди. То есть, таким образом, дело прекращалось. И из тысяч преступников осуждались и наказывались единицы, которых по каким-то причинам не желали выручать их начальники.

В тех же редких случаях, когда все же удавалось осудить расхитителя трофейного и казенного имущества, его начальство обращалось к главкому с просьбой о помиловании и почти всегда получало положительный ответ.

«Самоснабжение» стало главным фактором морального разложения войск. Недостатки снабжения заглушали укоры совести, а безнаказанность побуждала к воровству и грабежам. Поскольку наказания за грабежи были исключением, ограбление крестьян стало правилом. Это озлобляло население, которое убеждалось, что при добровольцах было ничуть не лучше, чем при большевиках. Растущая враждебность населения стимулировала сопротивление реквизициям, что приводило к репрессиям и к усилению грабежей, когда добровольцы уже не только не желали платить, но и не выдавали квитанции. В результате армия, в которой бойцы превращались в грабителей, воюющих ради грабежей, разлагалась ужасающими темпами. Уже летом 1919 г. в тыловых учреждениях поползли слухи о начавшемся разложении армии.[26]26
  Соколов А.А. Обесценение денег, дороговизна и перспективы денежного обращения в России. Екатеринодар, 1920. С. 192—193.


[Закрыть]

Конечно, не следует забывать, что грабежи чинов Добрармии проводились лишь в городах, вдоль железных дорог и в отдельных небольших районах, прилегающих к ним. На большей же части территории, занятой ВСЮР[27]27
  ВСЮР – Вооруженные Силы Юга России, образованы 26 декабря 1918 г. в результате соглашения между командующим Добровольческой армии А.И. Деникиным и Донским атаманом П.Н. Красновым.


[Закрыть], власть принадлежала красным партизанам, зеленым и различным бандам. Так, например, зеленые действовали в горном и степном Крыму, на Черноморском побережье Северного Кавказа.

Несмотря на присутствие белого флота, а также эскадр союзников, на Черном море большой размах получило… пиратство. Вот небольшой пример: выдержки из рапорта командира Евпаторийского порта от 18 августа (1 сентября) 1919 г.: «…в порту у меня ничего нет; вывозится же из порта мука и соль на миллионы рублей, но я не могу даже прекратить грабежи парусников на рейде, так как нет ни одного катера, нет вооруженной команды, а не то, чтобы учесть и взять в руки правительства вывоз продуктов. В городе очень много большевиков».[28]28
  Гражданская война. Боевые действия на морях, речных и озерных системах. Т.III. Юго-запад / Под ред. А.А. Соболева, Ленинград. 1925. С. 87.


[Закрыть]

Итак, белые власти не могут пресечь пиратство на рейде Евпатории… Вообразите себе, что происходило в открытом море!

На Украине, как и на занятых деникинцами территориях, так и повсеместно орудовали сотни больших и малых банд. Особый размах приобрела «махновщина». Полубандит, полуанархист Нестор Махно собрал банду из нескольких тысяч человек еще в апреле 1918 г. в тылу германо-австрийских войск. Крестьяне охотно шли под знамена Махно. Он избавлял их от всех поборов со стороны немцев, белых и помещиков. Махно щедро делился с повстанцами «военной добычей» в захваченных городах, железнодорожных эшелонах и т. д.

Численность армии Махно была непостоянной. В периоды успехов его «армия» разрасталась. В ней появлялись полки, дивизии, корпуса с неопределенной структурой и численностью. При неудачах «армия» распылялась, а сам Махно с отдельными отрядами уходил от преследования. Части махновцев, состоявшие из конницы и пехоты, посаженной на тачанки с пулеметами, обладали большой подвижностью, они совершали переходы до 100 км в сутки.

Махновцы, пользуясь поддержкой населения, организовали надежно работающую разведывательную сеть.

Осенью 1919 г. численность махновской «Революционно-повстанческой армии Украины» достигла 30—35 тыс. человек. В конце сентября Махно совершил рейд по тылам белогвардейцев и захватил многие районные центры и города, в том числе Пологи, Гуляй-Поле, Бердянск, Никополь, Мелитополь, Екатеринослав, который удерживал более месяца.

Но мы отвлеклись. Партизаны, махновцы, зеленые – это тема другой работы. Вернемся к ситуации в Добрармии.

Привыкшие к легким заработкам на грабежах офицеры летом 1919 г. устремились в тыл, кто – на «хлебные» должности, кто – в длительные командировки. В результате с лета началось разбухание тыловых управлений Добрармии, сильно бросавшееся в глаза на фоне некомплекта строевых частей. Численность боевых частей Добрармии увеличивалась медленно, хотя поток добровольцев во вновь занятых районах был довольно существенным. Главными причинами этого были потери и дезертирство местных жителей и пленных красноармейцев, принудительно поставленных в строй. Значительно ослабляла армию и утечка офицеров в тыл. Так что численность Добрармии увеличивалась за счет разбухания тыловых учреждений, куда всеми правдами и неправдами перебирались уклонявшиеся от фронта офицеры.

Особой формой легального дезертирства стали формирования. Под предлогом воссоздания известной в старой армии части офицер вызывался в тыл. Но из-за уклонений от мобилизации формирование замедлялось. Причем из-за перебоев в снабжении для формирования новой части не хватало не только людей, но и оружия, и обмундирования. В результате новую часть так и не удавалось сформировать. Зато интенданты получали возможность разбазарить полученное снаряжение, а начальники – разворовать казенные деньги. Офицеры же получали легальное прикрытие для занятия в тылу спекуляциями или игрой на бирже.[29]29
  См.: Калинин И. Русская Вандея. М. – Л-д, 1926. С. 172—173.


[Закрыть]

Однажды Петр Великий изрек: «Для ведения войны нужны три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги, и, в-третьих, деньги».

В конце 1918 г. – начале 1919 г. советское правительство начало выпуск бумажных денег. Для них было использовано клише, созданное при Временном правительстве. В частности, там красовался двуглавый орел, хотя и без короны. Большевики лишь добавили подпись главного комиссара Государственного банка Г.Л. Пятакова, за что деньги получили обывательское название «пятаковские» или «пятаковки».

Первые деньги белых[30]30
  Здесь речь идет лишь о Белом движении на Юге России.


[Закрыть] были выпущены в октябре 1918 г. в Ростове-на-Дону. Это были деньги «Всевеликого Войска Донского» (купюры в 500, 1000 и 5000 рублей). Особым спросом эти деньги не пользовались.

С начала 1919 г. деникинское командование пыталось наладить выпуск собственных денег. В октябре 1919 г. Особое совещание одобрило предложение Управления финансов заказать в Англии банкноты на хорошей бумаге на сумму 22 миллиарда рублей. Были заказаны денежные знаки разных достоинств. Заказ начал выполняться с декабря 1919 г. В январе 1919 г. в Новороссийск прибыли первые партии денег.

Историк С.В. Карпенко, замечу, явно сочувствующий белым, писал: «С весны 1919 г., по мере продвижения ВСЮР на север, занимаемая ими территория все более расширялась. Это расширение территории автоматически включало в обращение все новые выпуски бумажных денежных знаков разных времен и правительств, а также, ввиду хронического дефицита наличных денег, все суррогаты, способные играть роль средства платежа.