Текст книги "Об исповеди"

Протоиерей Александр Шмеман
Об исповеди

Для каждого добросовестного священника исповедь – несомненно, одна из самых трудных, самых мучительных сторон его пастырского служения. Здесь, с одной стороны, встречает он единственный настоящий «объект» своего пастырства – душу грешного, но перед Богом стоящего человека. Но здесь же, с другой стороны, убеждается он в почти полной «номинализации» современного христианства. Самые основные для христианства понятия – греха и раскаяния, примирения с Богом и возрождения – как бы опустошились, потеряли свой смысл. Слова все еще употребляются, но содержание их далеко от того, на котором основана наша христианская вера.

Другой источник трудностей – в непонимании большинством православных самой сущности Таинства Покаяния. На практике у нас существуют два противоположных подхода к этому Таинству: одно – формально-юридическое, другое – «психологическое». В первом случае исповедь понимается как простое перечисление нарушений закона, после чего дается отпущение грехов и человек допускается к причастию. Исповедь здесь сведена к минимуму, а в некоторых церквах (в Америке) заменена даже общей формулой, которую исповедник читает по печатному тексту. В этом понимании покаяния центр тяжести полагается на власть священника разрешить и отпустить грехи, причем разрешение это считается «действительным» само по себе, независимо от состояния души кающегося. Если тут мы имеем дело с «латинизирующим» уклоном, то противоположный подход можно определить как «протестантствующий». Здесь исповедь становится беседой, от которой должна прийти помощь, разрешение «проблем» и «вопросов». Это диалог, но не человека с Богом, а человека с предположительно мудрым и опытным советником, имеющим готовые ответы на все человеческие вопрошания… В обоих подходах очевидно затемнение и искривление подлинно православного понимания сущности исповеди.

Искривление это объясняется многими причинами. И хотя мы не имеем, конечно, возможности ни всех их перечислить, ни даже кратко начертать очень сложную историю развития в Церкви Таинства Покаяния, несколько предварительных замечаний необходимы, прежде чем мы попытаемся указать на возможное решение вопроса об исповеди.

I

В начале Таинство Покаяния понималось как примирение и воссоединение с Церковью отлученных – т. е. христиан, исключенных из собрания (экклесии) народа Божиего, из евхаристии как Таинства собрания, как общения в Теле и Крови Христовых. Отлученный – это тот, кто не может участвовать в приношении и потому не участвует в «кинопии» – общении и приобщении. И примирение с Церковью отлученного было длительным процессом, а отпущение грехов – его завершением, свидетельством о совершившемся раскаянии, об осуждении отлученным своего греха, отказе от него и, следовательно, воссоединением с Церковью. Власть отпущения и разрешения понималась не как власть сама по себе, не зависящая от раскаяния. Она понималась как власть засвидетельствовать совершившееся раскаяние и его плод: примирение с Богом в Церкви… Церковь, в лице священника, свидетельствует, что грешник раскаялся, и Бог «примирил и соединил его» с Церковью во Христе Иисусе. И несмотря на все внешние изменения, происшедшие в покаянной практике, именно это исконное понимание Таинства остается исходной точкой для православного истолкования его.

Но это не исключает и того, что, опять-таки с самого начала пастырского служения в Церкви, Таинство Покаяния непременно включало в себя душепопечение, т. е. руководство духовной жизнью человека и помощь ему в его борьбе со грехом и злом. Вначале, однако, душепопечение это не относилось непосредственно к Таинству Покаяния. И только под влиянием монашества с его сильно развитой теорией и практикой духовного руководства это последнее включилось постепенно в исповедь. А нараставшая все время «секуляризация», обмирщение церковного общества превратили исповедь почти в единственную форму «душепопечения». После обращения императора Константина Церковь перестала быть меньшинством героически настроенных «верных» и почти полностью слилась с миром (ср. русский перевод греческого «лаикос» – мирянин). Ей пришлось теперь иметь дело с массой номинальных христиан, а радикальная перемена в евхаристической практике – от общего причащения как выявления единства народа Божиего к причащению более или менее частому и «частному» – повлекла за собой окончательную метаморфозу в понимании покаяния. Из таинства примирения отлученных от Церкви оно превратилось в регулярное Таинство для членов Церкви. И богословски подчеркиваться в нем стало не покаяние – как путь возврата в Церковь, а отпущение грехов – как власть Церкви.

Но на этом эволюция Таинства Покаяния не остановилась. Обмирщение христианского общества означало, прежде всего, принятие им гуманистических и прагматических воззрений, значительно затмивших христианское понимание и греха, и покаяния. Понимание греха как отрыва от Бога и единственной подлинной жизни – с Ним и в Нем – затмилось моралистическим и ритуалистическим легализмом, в котором грех стал переживаться как формальное нарушение закона. Но в человекопоклонническом, самоудовлетворенном обществе сего этикой «приличия» и «успеха» и этот закон переродился. Он перестал рассматриваться как абсолютная форма и свелся к общепринятому и относительному кодексу нравственных правил. Если в первые века христианин всегда сознавал, что он – прощенный грешник, введенный – без всяких заслуг с его стороны – в Чертог Жениха, получивший новую жизнь и ставший причастником Царства Божия, то современный христианин, поскольку в глазах общества он – «порядочный человек», постепенно утратил это сознание. Его мировоззрение исключает сами понятия ветхой и новой жизни. Он, конечно, совершает время от времени «дурные поступки», но это ведь «естественно», это житейское дело и никак не нарушает его самодовольства… Общество, в котором мы живем, пресса, радио и т. д. – с утра до вечера внушают нам, как мы умны, хороши, порядочны, что мы живем в наилучшем из всех возможных обществ, и «христиане», увы, приняли все это всерьез, за чистую монету…

Обмирщение, в конечном итоге, одолело и духовенство. В Церковь проникло понимание священника как своего рода слуги своих прихожан, «обслуживающего» их духовные нужды. И приход в целом, как организация, хочет, чтобы священник был как бы зеркалом, в котором люди могут созерцать свое совершенство. Разве не должен священник все время кого-то благодарить и восхвалять за усердие, материальную поддержку, щедрость? Грехи скрыты в предельной и интимной «тайне исповеди», а на поверхности все благополучно. И вот этот дух самодовольства, нравственной успокоенности пропитывает нашу церковную жизнь сверху донизу. Успех Церкви измеряется ее материальным успехом, посещаемостью, количеством прихожан. Но где во всем этом место для покаяния? И оно почти отсутствует в самом строе церковной проповеди и деятельности. Священник призывает своих прихожан к бóльшему усердию, к все бóльшим «успехам», к соблюдению уставов и обычаев, но он сам уже не воспринимает «мир сей» как похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую (1 Ин. 2, 16), он сам не верит

...

конец ознакомительного фрагмента