Текст книги "Три копейки серебром"

Трубецкой

«Я, Григорий Трубецкой, до сих пор не могу понять своего прадеда, почему тогда в 1825 году, он так поступил.

Александр I умер где-то под Таганрогом. Весь дошла до Санкт-Петербурга, и столичное общество оказалось перед выбором. В тот момент предстояло решить, кто станет Императором Все Российским – царевич Константин или его брат Николай. Первый впрочем, и сам не желал, по крайней мере, такие слухи ходили в те дни, становиться монархом. Поэтому знать, за исключением двух дворянских обществ (Северного, находившегося в Санкт-Петербурге и Южного, что было в Киеве), хотела видеть на престоле Николая Павловича, человека упрямого и самолюбивого. Впрочем, кроме этих двух сил была и третья, о которой до последнего момента никто и не догадывался, а сложись всё по-другому, так и не узнали.

Прадеда моего, Сергея Петровича Трубецкого, офицеры Северного общества, волевым решением назначили Диктатором. Именно ему поручили преградить путь, преданных Николаю Павловичу войск, в Сенат для принятия присяги. Около трех тысяч солдат выстроились в каре на Сенатской площади. Для пущей надежности по периметру расставили сорок проверенных офицеров. Вот только все складывалось не так, как хотелось. В морозном воздухе уже пахло пороховым дымом. Казалось, что все катилось к финальному концу, когда к моему прадеду прискакал молодой драгун от «противника» с посланием от князя Милославского. Отозвав в сторону, чтобы спокойно переговорить, руководство повстанцев.

Рылеев, Оболенский, Бестужев и Сергей Трубецкой для начала, решили узнать, что все-таки от них хочет его сиятельство.

Предложение было простым – объединить войска. «Для чего»? – поинтересовался дед, понимая, что вряд ли оно связано с возведением на престол Константина. Ответ был вразумительный, но при этом неожиданный. Князь предлагал возвести его на трон, так как человек он был уважаемый по обе стороны «баррикад». Милославский обещал, при воцарении отменить крепостное право, и принять «Конституцию». Вот только это будет не свод законов Муравьева-Апостола, а его. Драгун вытащил из-за пазухи и в тот же момент протянул моему прадеду. Руководство мятежных войск лично убедились, что расхождения в них были не существенные. В три голоса против одного (Рылеев был не согласен и предлагал стоять до последнего) они приняли план князя. Получив утвердительный ответ, парламентер уехал. Сигналом объединения армий был выезд перед войсками двух лидеров.

Вскоре барабанный бой в стане императорских солдат смолк. Ружья вернулись в первоначальное положение. Из строя выехал всадник. Мой прадед вскочил на коня и проделал то же самое. Проскакал перед строем солдат, в гарцующем всаднике признал князя Милославского. Кавалеристы подъехали друг к другу, и соскочили с коней. Обнялись. И тогда над армиями раздалось многократное «Ура». Оно пронеслось над площадью и с прохладой устремилось во все стороны города. Строй зашевелился, и солдаты обоих сторон кинулись на встречу…

И если мне кто-то скажет, что такого не может быть, я лишь усмехнусь. Это произошло, иначе жил я сейчас в Сибири. Ведь вы, как и царевичи, наверно полагаете, что Милославский вел солдат присягать Николаю? Понимаете, к чему я клоню? Трубецкой, Оболенский и Бестужев поступили по-другому – они выбрали третий путь.

Я не понимаю прадеда. Неужели он боялся погибнуть, в назревавшей бойне. Я не сомневаюсь в том, что войска князя Милославского, просто раздавили бы их. Или ему все равно было, кто будет управлять Россией. Неужели он поверил в слова князя?

Объединенные войска организованно, как во времена матушки Екатерины II, двинулись к Зимнему дворцу, где в просторных кабинетах находилось теперь уже старое правительство и братья цесаревичи (Константин приехал на коронацию), а Николай с минуты на минуту собирался выехать к Сенату. Без особого сопротивления их попросту взяли под стражу. Силой оружия, и угрозой смерти – заставили подписать отречение. Престол под предлогом родственных связей перешел к роду Милославских. На следующий день был составлен манифест, а затем в течение суток с ним были ознакомлены войска и жители города. Горожанам его зачитали на площадях.

Рылеев уехал на Украину вечером 14 декабря. Об этом Сергей Трубецкой узнал лишь через два дня. Приблизительно через неделю пришла плохая весть. Юг взбунтовался. Освобожденные шестью ротами из-под стражи Пестель и Муравьев (их арестовали летом 1825) узнали от Рылеева о событиях происшедших в северной столице. Новый император, кто бы будь то Константин или Милославский, их не устраивал. Руководители «Южного общества» объявили о выходе Южных провинций Российской империи и Украины из-под власти Санкт-Петербурга.

22 декабря, для выполнения своих планов, и создания конституционной республики войска «южных» выступили в сторону Российской столицы. В противовес им Император Российский повелел начинать поход на юг, для подавления мятежа и возвращения земель русских. Десяти тысячную армию предложили возглавить моему прадеду. Видимо тот заслужил доверие нового монарха.

Во всем мире люди обычно не воюют зимой, исключение разве только война 1812 года, когда русская армия гнала Наполеона прочь из России. Правда тогда это была вынужденная мера, да и обстоятельства заставляли это делать тогда немедленно и незамедлительно. Сейчас же мой прадед без всякого желания выступил в поход. И вновь я не могу понять, почему он это сделал. Возможно, он хотел поправить ситуацию декабрьского восстания в столице. Мыслимо ли предположить, что Сергей Трубецкой разочаровался в новом правителе. Вероятно, он пересмотрел свои взгляды на положение дел, а может, не хотел кровопролития, ведь среди мятежников шедших на град Петров, были его друзья.

В самый сочельник две армии сошлись в районе деревень Малые Петушки и Верезино. Не смотря на мороз, разбили лагеря и встали боевыми построениями друг напротив друга. И так они простояли почти сутки, не произведя ни одного выстрела. Надеясь, что кто-то совершит первый шаг к объединению. Но, как и прадед, Пестель с Муравьевым боялись сделать первыми ход. А на второй день случилось непоправимое. В промерзшем воздухе у «южан» застучали барабаны, затем нежно запел гобой, а затем эту мелодию подхватили флейты. Серые шинели заколыхались. То же самое произошло и у «северных». Затем колонны начали двигаться в направлении друг друга. Зазвучали выстрелы. С воплями, нарушая всю субординацию, поскакали кубанские и донские казачьи полки. На перевес им выступил драгунский полк Оболенского и гусарский полк Бестужева. С обеих сторон загрохотала полковая артиллерия. Белоснежная поляна медленно стала окрашиваться в красные и черные цвета. Атаки, словно волны, сменяли друг друга. Солдаты то наступали, то медленно отходили на прежние позиции. Где-то в середине дня войско, ведомое Муравьевым-Апостолом, прорвал оборонную линию западного полка Северных, прорываясь к ставке моего прадеда.

Пуля-дура, верно, заметил когда-то Суворов, настигла Сергея Трубецкого, когда тот решил лично возглавить отражение атаки. Он рухнул с коня, как куль. Стукнулся головой о землю.

Очнулся в палатке, где над ним склонился Пущин. Единственное что он попросил, умирая – принять командование. А уж затем… Ведомые тем солдаты переломили ход сражения. Мятежники попытались уйти в Оттоманскую империю. Впрочем, наступающая армия настигла их под Киевом, где уже в плен попали Муравьев, Муравьев-Апостол, Рылеев и Пестель. Их тела потом висели три дня на площади Санкт-Петербурга. Вполне возможно, моему прадеду повезло, что он этого не видел. Как настоящий дворянин Сергей Трубецкой вряд ли допустил это. Ему не суждено было видеть, как провалилась отмена крепостного права, приведшая к развалу деревенского быта. Оказалось, крестьяне не готовы были к этому. Возможно, стоило подождать с ее введением, ну лет тридцать – сорок. Народ просто не осилил той свободы, что на него свалилась. Поместные дворяне лишились своих вотчин. Не знал, он и того, что, уезжая в поход, его жена была уже беременна. Моим деду с отцу повезло… правда, теперь для меня не имело это значения.

Я так и не понял, почему Сергей Трубецкой тогда так поступил. Зато знаю, как суждено сейчас поступить мне.

Вот уже около пяти лет, я состою в обществе «Земля и воля», где собрались те, кто готов вновь изменить мир. Правда, на этот раз все должно вернуться на круги своя.

Я, князь Иевлев, граф Овечкин-Подольский, Феофан Глинский и еще около ста тысяч людей. Представителей всех сословий от крестьян до рабочих. Балтийский флот, гвардия и полки регулярной армии. Все мы готовы вернуть власть тому, у кого когда-то отнял ее мой прадед. Мы готовы привести к власти Романовых. И это должен быть Николай.

Николай Романов – внук Николая Павловича.

Сегодня мы выступаем… Не поминайте лихом, если что не так.

20 сентября 1917 года. Санкт-Петербург».

Положив записку, в почтовый конверт, Григорий Трубецкой отошел от стола. Пристегнул к ремню кобуру с наганом, накинул на плечи шинель и вышел из особняка. Последний раз взглянул на дом. Помахал рукой супруге и зашагал вслед за полком. В районе Смольного института собирались мятежники. Оттуда пятитысячная армия, состоящая из матросов, солдат и рабочих, утром 21 сентября 1917 года должны были двинуться в направлении Зимнего дворца.

Адвокаат

Экспресс «Санкт-Петербург – Вологда» сбавил скорость и сделал остановку у небольшой станции, уездного городка под чудным названием «Череповец"*.11
  Череповец промышленный город, расположенный на пересечении рек Шексны и Ягорбы. Рядом с Рыбинским водохранилищем. Известен город благодаря сталелитейной компании «Северсталь».


[Закрыть]

Мне человеку, знакомому с историей Российской империи в общих чертах, название городка ни о чем не говорило. Так что перед тем, как отправиться в деловую поездку сюда (по просьбе одного из уважаемых жителей города) я порылся в Интернете. Оказалось, что городок был основан в 1777 году, на месте двух сел, находившихся под патронажем Воскресенского монастыря. До сегодняшнего дня, а на календаре было лето 2006 года, в мировую историю вошли только четверо его жителей. Это Василий Васильевич Верещагин – художник баталист, автор многих всемирно известных картин. Генерал Кутепов, отметившийся своей отвагой в Мировую войну, и погибший в самом ее конце. Если мне память не изменяла – в двадцать втором году. Да поэт Игорь Северянин, что учился здесь. Скандалист и пьяница. Четвертым, был человек пригласившим меня сюда. Предводитель местного дворянства. Потомок знатного рода. Важная, как говорят русские, – «шишка». Владелец заводов, кораблей-пароходов. Пятым, если мне понравятся условия, возможно, стану я. Первый иностранец, о котором будет говорить вся Россия. Причем стану пятым – благодаря четвертому.

Да вот собственно и все, чем известен этот город. Нет здесь ни металлургического производство, ни гидроэлектростанции, которые по указанию правительства России стали возводить по всей стране в начале тридцатых годов, ни атомной станции, что стали популярны в середине прошлого двадцатого века. Единственный завод – судостроительный, который еще играет для города, какую-то роль, и построен он был в конце XIX века. Сам же городок раскинулся на пересечении Ягорбы и Шексны, рек небольших, почти не судоходных, но зато богатых рыбой. Интересно, а что бы было здесь, если бы история пошла по иному руслу? Металлургический комбинат, наподобие того, что существует за Уральскими горами? Химическое предприятие? Но ничего такого не произошло. История пошла так, как ей было и положено.

Я вышел на перрон. Поправил воротник на пальто. Поднял с земли чемодан, услужливо вынесенный из вагона проводником, и побрел к часовенке Николая Угодника, что находилась между главным зданием вокзала и пригородными кассами.

Не смотря на то, что по религиозным воззрениям я католик, у самых ее дверей перекрестился, вошел внутрь и поставил свечку. Вышел и направился к стоянке такси.

На небольшой площади, в окружении двух-трех этажных домов, стояло несколько таксомоторов, большая часть которых были русского производства – «Руссо-Балт». Желтые, с черными шашечками на борту они призывно звали воспользоваться их услугами.

Я подошел к одному из сидевших шоферов. Заглянул вовнутрь машины.

– Усатьба Хальских, – произнес, смущаясь, на плохом русском.

– Do you speak English, sir? – Неожиданно спросил он, отчего застал меня врасплох. Я и не думал, что обычный извозчик может владеть иностранным языком.

– Yes. – Проговорил я, и повторил уже по-английски, куда мне нужно.

– Доставим, – прошептал тот по-русски, разобрав мой лепет. Вылез из машины и открыл (все по этикету) заднюю дверцу для меня. Чемодан положил в багажник.

Забравшись на мягкие кожаные сиденья, я чуть было не задремал. Вовремя вспомнил, что ни разу не бывал в этом городке. Хотелось посмотреть его, раз уж выпала такая возможность. Вот только, сбыться всему этому – было не суждено, а все потому, что таксист вырулил на проспект. Я впервые поблагодарил поисковый сайт, на котором была карта Череповца. Прокатиться по городу не получится. Мне вдруг вспомнилось название этой улицы. В честь местного градоначальника, управлявшего Череповцом сто лет назад, некоего Ивана Андреевича Милютина. Сейчас я жалел, что не узнал о нем ничего.

Мы миновали одноэтажную застройку, проехали мимо мельницы и городского кладбища, расположенного у небольшой церквушки, купола которой, пробивались сквозь густые заросли. Проскочили мимо краснокирпичных торговых палат и сенного рынка, что располагались на перекрестке Милютина и Крестовского проспекта (о чем можно было прочитать по надписи на здании).

Начали съезжать под горку. Возле парка, в переднем стекле, я увидел голубую гладь реки. Получалось, что усадьба находилась на противоположном берегу. Неожиданно автомобиль остановился. Таксист выругался.

– Опоздали, – проговорил он, покосившись на меня. Поняв, что я ничего не понял, повторил по-английски. Автоматически кивнул, а он вдруг стал оправдываться, словно это была его вина: – паром каждые минут двадцать ходит с этого берега на тот. Усадьба Гальских на той стороне. Извините сэр, – вздохнул он, – но другого пути попасть туда, увы, нет. Вот уж, сколько лет городская дума пишет письма в Санкт-Петербург, самому Императору, о необходимости строительства моста. А оттуда только и слышится, – «вот если бы ваш город был стратегически важнейшим то тогда, а так…»

Невольно я поразился тому, что этот русский так хорошо владеет иностранным языком. Или может быть он вынужден его знать, так как работал таксистом? Выяснять я не стал.

– Ерунда одним словом, – закончил он свою речь уже на своем родном языке.

Что значит слово «Ерунда» я не знал, но отчего-то понял, что смысл у него не очень хороший. Таксист замолчал и стал смотреть на светофор, который смотрел на нас красным глазом.

– And how long is it?22
  – И как долго это?


[Закрыть] – Уточнил я.

– Twenty minutes.

Я подумал и решил прогуляться, о чем тут же сообщил таксисту.

– All right. But do not forget about time.33
  – Хорошо. Но не забывайте о времени.


[Закрыть]

Я выбрался из автомобиля. Перешел дорогу и подошел к чугунной ограде парка. Там, на той от меня стороне среди деревьев, бегали мальчишки и девчонки. Всюду раздавался детский смех. Поправив пальто, я стал спускаться вниз к речке.

Я миновал ворота, ведущие в парк, над которыми висела надпись – «Соленой сад». Об этом саде читал информацию в Интернете. Невольно заинтересовался и был удивлен, когда узнал, что он собой представляет. Оказалось, что там за забором были собраны более ста разновидностей деревьев, что росли в Новгородской губернии. В памяти вновь всплыла фамилия – Милютина.

Вскоре забор соленого сада сменился оградой стадиона (точной копией парковой). На зеленой поляне гоняли кожаный мяч футболисты. Одни из них в желто-черной, другие в красно-белой форме. Игроки перемещались вдоль одной трибуны от одних ворот к другим, словно челнок в ткацком станке. На противоположной стороне, от трибуны, возвышалось трехэтажное темно-серое здание, в котором, по-видимому, были раздевалки. На большой стене, между первым и вторым этажом – электронное табло.

– Een-nul, – проговорил я вслух счет.

Мне вновь вспомнилась информация, прочтенная в Интернете. В городке имелся клуб первой лиги по футболу – «Шексна». Клубные цвета команды – желто-черные. Выходит, играл местный клуб. Вот только с кем? Гадать не хотелось. Да и зачем. Если все получится, то в скором времени я лично познакомлюсь с командой поближе и вполне возможно буду в ней самым главным. Ну, после владельца, конечно же.

Раздались аплодисменты. Вполне возможно, что одна из команд провела красивую атаку, а может быть наоборот вратарь «Шексны» удачно взял мяч. Я уже хотел было идти дальше, когда с той стороны донесся радостный крик – Голл! Взглянул на табло и улыбнулся. Там теперь вместо единички теперь была двойка.

Резкий гудок прервал мое наблюдение. Я повернулся и увидел такси. Таксист открыл дверцу и знаком пригласил ехать. Взглянув в последний раз на стадион, вернулся к автомобилю и забрался в салон.

Такси съехала с асфальтового покрытия дороги на деревянный паром, на котором было, уже машин пять, и замерла.

– Еще бы немного, и пришлось еще полчаса ждать, – проворчал по-английски шофер.

Я открыл дверцу и выбрался наружу. Справой от машины стороны речка уходила куда-то вдаль, петляя среди лугов. Позади на холме виднелся собор.

– Храм Рождества. – Проговорил таксист по-английски, выбираясь из машины: – Там уж города и нет. Там деревни. Рождество, Панькино, ну, и другие.

Слева едва позади, был городской Воскресенский собор, чуть подальше в Шексну впадала Ягорба. На тои стороне реки тоже был город. Впереди, чуть левее от пристани парома, виднелся деревянный особняк русского зодчества. Именно в этот двухэтажный дом с колоннами, который в Голландии превратили бы в музей, я так стремился.

– А это, и есть усадьба Гальских. – Невольно подтвердил мою правоту таксист: – Дом предводителя дворянства. Уважаемого в городе человека. – Взглянул на меня и произнес, уже по-русски, так что я не понял: – Если чихнет, так весь город за фельдшером спешит.

Он захохотал. Я взглянул на него и понял, что тот пошутил. Тонкий русский юмор. Улыбнулся. Посмотрел на реку. Сквозь прозрачную гладь воды было видно, как там внизу плавали рыбешки. Не удивительно, что с обеих сторон можно было разглядеть рыбацкие лодочки. Неожиданно подумал, а что было бы здесь, если бы кто-нибудь решил в этих местах построить гигантский металлургический комбинат? Содрогнулся. Одно радовало, что в место парома тут, в этом я не сомневался, был бы красивейший мост. Невольно закрыл глаза и представил его. Вантовый. Да и река, скорее всего, была бы в два раза шире.

– У нас тут – хорошо, – проговорил таксист, садясь в машину.

Вскоре паром стал причаливать к берегу. Я забрался в автомобиль, и таксист завел двигатель.

Одна за другой машины стали съезжать на левый берег реки. Некоторые начали уходить вправо. Таксист взял влево и выехал на асфальтированную дорогу, ведущую к усадьбе. Обогнав машину, затем свернувшую в сторону, он остановил «Руссо-Балт» около особнячка.

Шофер выбрался из автомобиля. Открыл дверцу для меня, после чего помог мне извлечь из багажника вещи. Я расплатился и он уехал.

Постоял в ожидании, что из дома выскочит слуга и возьмет мой чемодан, но ничего этого не произошло. Пришлось все делать самому. У двери остановился, и только после того как убедился, что она открыта, вошел в дом. Пожилой дворецкий, в темно-зеленом сюртуке, с золотыми лацканами и такими же пуговицами, покосился на меня и осведомился:

– Как доложить?

Я удивленно взглянул на него и поставил на пол чемодан. Он видимо понял, что перед ним стоит иностранец и тут же повторил свой вопрос по-английски.

– Адвокаат! – Представился я.

– Доигрался барин, – проворчал старичок по-русски и пошел докладывать.

Я только руками в стороны развел. Вот тебе и гостеприимство. А может старик адвокатов недолюбливает? Ведь явно не правильно понял. Ведь Адвокат это моя фамилия, а не профессия. Придется все делать самому. Отчего недовольно скинул пальто, повесил его на вешалку. Снял фуражку. Поправил свои седеющие волосы, и приготовился ждать.

– Алексей Петрович соизволит принять вас, – проговорил дворец, спускаясь по лестнице со второго этажа (вновь по-английски). – Первая дверь на втором этаже, – пояснил он, затем взглянул на меня и добавил: – Направо от лестницы, сэр.

Лестница скрипела. Казалось, что ей уже лет так сто никто и не делал ремонт, хотя доски еще пахли недавно срубленной сосной. Так и возникало желание взять и остановиться. По всему лестничному пролету были развешаны всевозможнейшие портреты. Большие и маленькие. Дамы в шикарных платьях, мужчины в смокингах и френчах. Около одного я задержался. На картине с метр высотой и сантиметров сорок шириной, был изображен мужчина лет тридцати в черно-желтой футболке, старенькой потрепанной кепке. В руках он сжимал кожаный мяч, на подобии тех, что выпускались лет тридцать назад, во времена моей бурной юности. Не было никого сомнения, что с картины на меня смотрел отец хозяина дома.

Наверху я свернул направо. Открыл первую дверь и очутился в просторном зале. Первое, что бросилось в глаза – бильярдный стол, обтянутый зеленым сукном. Он стоял посреди комнаты. Возле стены, у самой голландской печки – несколько стульев. Между окнами, выходившими на реку, висела небольшая полка, в которой уже лежали бильярдные шары.

В самой же комнате трое. Двое играли в бильярд, а третий, развалившись в кресле пил вино. При виде меня, он встал. Подошел ко мне, протянул руку и на чистом английском представился:

– Алексей Петрович Гальских предводитель местного дворянства. Я рад, что вы согласились и приехали, господин Адвокаат, – проговорил он. – Надеюсь, вы, понимаете, для чего я вас пригласил?

– Я догадываюсь для чего, Алексей Петрович, – проговорил я. – Я видел команду, которую мне придется тренировать, если конечно мы сойдемся в оплате моих услуг…

– Вот и хорошо. – Перебил меня работодатель. – С деньгами проблем не будет. Честно признаюсь, что для меня деньги ничто, так пустой звук. – Тут он по-русски сказал: – Фантики, – и улыбнулся. – Я хозяин футбольного клуба «Шексна». – Он вновь заговорил по-английски: – Мой отец когда-то выступал за этот клуб и был голкипером. – Я понял, что не ошибся. Человек с футбольным мячом, тот самый, что был изображен на портрете, действительно приходился отцом моему нанимателю. – Команда сейчас играем в первой лиге. Честно скажу, меня это не устраивает. В память отца я желал бы, чтобы она играла в элите. Иначе, зачем бы я вас стал приглашать из самой Голландии. Хороших специалистов и у нас хватает.

Он пристально взглянул в мои глаза, отчего у меня по телу мурашки пробежали и сказал:

– Я хочу, что бы вы, Дик Адвокаат! – Он ткнул в мою грудь своим длинным пальцем: – Вывели мою «Шексну» в Высшую лигу Российского Футбола. А там глядишь, о Череповце будет знать весь мир. Вы согласны?