Текст книги "Кремлевский опекун"

– Но сами-то вы этого, Елена Викторовна, не видели? – цепляясь за остатки здравого смысла, спросила Черняк.

– А что там видеть? Весь город и так все знает! От людей ничего не укроется. Оборотень проклятый! – разошлась Масюкова. Ей явно пришлось по вкусу находиться в центре внимания. – Девку вон попортил, морды всем надрал.

– Свидетель, отвечайте по существу, – призвала ее судья.

– Так я по существу и говорю.

– Подсудимый, сами-то вы отрицаете данный факт? – Отчаявшись выведать что-либо путное у свидетеля, Зуева напрямую обратилась к Сироткину.

Черняк опять хотела вмешаться, но Бахтин удержал ее и едва заметно кивнул Сироткину.

– Не отрицаю, – ответил Дима и весь напрягся. Даже через лиловые синяки на его лице стало заметно, как он покраснел.

Гришайло торжествующе поднялся с места и заявил:

– Думаю, у суда не должно оставаться сомнений в том, что подсудимый способен испытывать приступы агрессии и представляет серьезную опасность для общества. Поэтому предлагаю оставить его за решеткой. Со своей стороны прокуратура изучит приведенные факты, имея в виду возбуждение по ним отдельного уголовного дела.

«Зачем ему все это было надо? – с сожалением и сочувствием успела подумать судья. – Ну, посидел бы подсудимый дальше за этой решеткой…»

И тут заговорил Бахтин:

– А зачем, собственно, откладывать? Мне кажется, что детали как раз очень важны и имеют принципиальное значение. Не станет же юноша избивать людей? К тому же мы до сих пор так и не выяснили, о ком конкретно идет речь.

У Зуевой засвербело под ложечкой. Вот она – кульминация! Наверняка этот Бахтин все заранее предусмотрел, а прокурор сам полез к нему в силки.

– Вы можете вспомнить, кто были потерпевшие? – вновь обратилась судья к вошедшей в раж свидетельнице.

– Отчего ж не вспомнить. Двух, правда, не припомню, а третий, которому больше всех досталось, так вон он. Петька Грязнов! – Масюкова уверенно указала на сцену, где сидели присяжные.

Галина Николаевна похолодела. Так и есть! Она же чувствовала! Допустила такую оплошность. «Грязнов! Начальник топливной станции. Он же так красноречиво прятал взгляд, когда его выбрали в присяжные. Позор! Вот стервец!» – возмущалась про себя судья, в то же время отдавая должное московскому защитнику.

Прокурор – тот просто осел в свое прокурорское кресло, не в силах что-либо произнести. Публика недоумевала, она пока еще не осознала всю степень серьезности того, что произошло.

– Позвольте задать вопрос, – наигранно наивно поднял бровь Борис Фиратович, – каким образом такой человек оказался в числе присяжных заседателей?

– Какой такой? Избитый хулиганом? – попытался возражать прокурор.

– Подсудимый Сироткин, расскажите суду, за что вы избили троих людей, в том числе и одного из нынешних присяжных заседателей данного суда, – строго спросил Бахтин.

Прежде чем ответить, Сироткин с трудом встал на ноги. Он посмотрел в лицо сначала Насте, которая, казалось, была ни жива ни мертва. Затем – на Грязнова и только после этого обратился к остальным присяжным. Так, как инструктировал его Бахтин: когда отвечаешь, смотри на присяжных, глаза в глаза.

– Я случайно увидел, как они напали на Настю. То есть они пытались ее изнасиловать. Я им не позволил это сделать.

– Ваша честь, – обратился Бахтин к судье, – могу я задать вопрос потерпевшей?

– Задавайте, – разрешила Зуева. От ее внимания не ускользнуло, что Бахтин в своем вопросе, как и при первом своем появлении, вновь поставил под сомнение статус «пострадавшей» Уфимцевой.

– Вы подтверждаете, Настя, что два года назад вас пытались изнасиловать трое молодых людей, один из которых присутствует в зале?

– Подтверждаю, – коротко и ясно ответила молодая мама.

– Сколько вам было тогда лет?

– Двенадцать.

– Спасибо. Садитесь. Нет, пожалуй, постойте. У меня еще есть вопрос. Скажите, то, что пытались совершить с вами тогда трое насильников, имеет что-то общее с тем, что совершил мой подзащитный Сироткин? За что его, собственно, судят.

– У нас с Димой все было не так. Он ничего со мной такого не совершал. Он не такой, он не мог такое позволить.

– Тогда, извините, почему же в ходе предварительного следствия вы показали, что он вас изнасиловал? Как это понимать?

– А что бы вы сами сказали, если следователи грозились отправить Оксанку в приют? Нам с Димкой и так уже приютов через край. Они и Димку тем же стращали. Всем лучше будет, если он оговорит себя.

– Это голословное обвинение. Это наговор на следствие, – немедленно возмутился прокурор Гришайло.

– Сироткин, вы подтверждаете слова Уфимцевой?

Подсудимый лишь кивнул. Какой же он был дурак, когда поверил следователям! Хотя куда было деваться? Он боялся за Настю и Оксанку.

– Спасибо, Сироткин. Надеюсь, вы хоть сейчас не смалодушничали. А теперь к вам еще один вопрос. Позвольте полюбопытствовать, кто вас так разукрасил? Расскажите, пожалуйста, присяжным.

Судья уже поняла, что суд ожидает еще один сюрприз. Но как ни странно, она не злилась на адвоката, что он, по сути, за какой-то час готовится второй раз ее «макнуть».

– Били Грязнов и еще двое. Сержант, который в ту ночь дежурил.

– Чем били?

– Дубинкой, палками, сапогами…

– Достаточно, – остановил его Бахтин и без паузы продолжил, обращаясь уже непосредственно к судье: – Ваша честь, защита вносит ходатайство из двух пунктов: во-первых и прежде всего, исключить из состава присяжных Грязнова, заменив его запасным присяжным заседателем, а во-вторых, не только избавить сцену от злополучной решетки, но и изменить Сироткину меру пресечения. И последнее. Прошу занести в материалы судебного следствия факт попытки изнасилования Анастасии Уфимцевой гражданином Грязновым со товарищи, а также факт избиения в камере Дмитрия Сироткина. Надеюсь, при вынесении приговора суд даст соответствующее частное определение на этот счет. У меня на сегодня всё, господа.

Адвокат Черняк кинула на своего коллегу восторженный, если не сказать, обожающий взгляд.

– Суд отнесется с вниманием к ходатайству защиты. Заседание суда объявляется закрытым. О дне продолжения слушаний по делу будет объявлено дополнительно. – Зуева подтвердила свои слова ударом молоточка.

Но тут произошло такое, что оказалось полной неожиданностью для всех присутствующих. У молчавшего до последней минуты Грязнова, в один момент из присяжного почти превратившегося сразу в насильника и бандита, сдали нервы. Он вдруг лихо перепрыгнул перегородку, за которой еще несколько минут назад чинно сидели присяжные, и, остановившись посреди сцены, завопил как резаный:

– Я тут ни при чем! Это все он, Пашка Прохоров!.. Это он, он нас подставил… Сказал, что она блядь, что сама просилась!..

Вновь воцарилась мертвая тишина, которую прерывали лишь истерические всхлипывания Грязнова. Волосы у него стояли торчком, глаза вылезли из орбит.

– Умоляю!.. Я не виноват. Пашка… Прохоров, Витек… они меня уговорили! Они заранее все придумали… Сказали: какой ты мужчина, если откажешься!..

Его крики заглушил зычный голос адвоката:

– Куда я, черт возьми, попал? Такой благообразный город… такой город. Город каких-то насильников. А судят одного. И то невиновного.

Первой опомнилась Зуева.

– В связи с возникшими новыми обстоятельствами, – громко объявила она, – прошу участников процесса собраться в совещательной комнате!

Присяжные разочарованно покидали помещение. Сенсация вроде бы состоялась, но никто не успел со вкусом, с толком, с расстановкой ее переварить. Выложили на стол долгожданное блюдо и тут же объявили, что ресторан закрыт, не дав посмаковать и обсосать самые соблазнительные куски. Чтобы хоть как-то утолить разыгравшееся любопытство, невольные свидетели скандала, горожане, уже, конечно, просвещенные киномехаником, не отходя далеко от Дома культуры, принялись почему-то перемывать косточки председателю местного райпотребсоюза Грязнову – отцу насильника, который оказался поблизости.

– Доигрался наш Валерий Петрович! – нравоучительно просвещала мгновенно собравшийся вокруг нее кружок зевак уже знакомая Багрянскому начальник СЭС Ниночка Ивановна.

Она, как видно, добровольно взвалила на себя сомнительные обязанности местного моралиста и считала вправе совать свой вздернутый курносый носик во все интимные щели.

«Вот она, настоящая городская реликвия», – подумал Лев, внимательно послушав ее, и заключил, что со временем Ниночка Ивановна вполне могла бы занять достойное место среди экспонатов музея, гденибудь в отделе «Нравы населения малых городов на рубеже XX–XXI веков».

Женщины уже покидали вестибюль Дома культуры и теперь толкались у парадного входа, пропускные способности которого явно не соответствовали такому количеству народа. Лев с трудом разбирал слова местных кумушек.

– Тут и знать нечего. На эту девку кто только не зарился…

– Какую девку? – наивно спросила медсестра.

– Как какую? Да этого Сироткина. Какую еще? Она, не удивлюсь, и опекуном своим вертит как хочет. А что вы хотите?! Эти современные девицы, как шить или готовить, все до одной неумехи. Зато по части мужиков большие рукодельницы. А такие, как Грязнов, с возрастом не умнеют. Чем сами старше, тем моложе им подавай. Какое в этом им удовольствие? Не пойму. Кто бы сказал – не поверила, но я собственными глазами видела, как Сергей Сергеевич Кустов, куда уж солидный мужчина, и тот весь салом растекался, все прыгал вокруг нее, как индюк, чтобы она села к нему в машину.

– Это какой Кустов? Неужели из резиденции? Не может быть! И что, сразу села? – Простодушная медсестра Масюкова не допускала иных вариантов.

– Как же!.. Заартачилась. Видно, цену решила набить. Им ведь, молодым, нынче «Мерседесы» подавай. На «Волгу» и не клюнут!

– Погодите, Ниночка! – До этого момента исключительно только впитывающая информацию дизайнерша остановилась, пораженная собственным открытием.

Сзади на нее зацыкали, стали напирать, едва не сбили с ног.

– Кустов ведь тоже в присяжных?

– Так о чем я вам толкую?

Багрянский, который стоял рядом и все слышал, с трудом сдержался. Спорить с малознакомыми дамами не имело смысла. Чтобы хоть как-то выразить свой немой протест, Лев как бы нечаянно ткнул говорливую Ниночку Ивановну локтем под лопатку в надежде, что та прикусит язык. Но дамочка лишь слегка охнула, но промолчала, списав все на давку. Надо отдать Багрянскому должное – он тут же испытал раскаяние и неловкость за пацанскую несдержанность. Где-то в памяти мобильника должен быть телефон Бахтина. Надо сообщить ему про Кустова. Вряд ли Дима или Настя об этом рассказали. Самому же Багрянскому показалось очень странным, что присяжный заседатель Кустов служит в президентской резиденции, там же, где и опекун этих детей. Он же вроде в санатории, хотя кто там разберет их иерархию… Наверняка, гнида, знал к кому приставал.

В совещательной комнате царила крайне взвинченная атмосфера. Хотя внешне все старались проявлять сдержанность и достоинство, разговор шел на повышенных тонах.

– Уважаемый Борис Фиратович, – недовольным тоном выговаривала Зуева, обращаясь к столичному адвокату, – вы едва успели вступить в процесс, как сами же стали его дискредитировать.

– Каким образом? – с невозмутимым видом поинтересовался Бахтин.

– Вы, на мой взгляд, например, ставите под сомнение принцип неотвратимости наказания. Вы задумывались, как все это выглядит в глазах местной, да и не только местной общественности?

– Простите, уважаемая Галина Николаевна, а вы задумывались над тем, что принцип неотвратимости наказания здесь вообще неуместен. Скорее здесь уместен принцип презумпции невиновности. Кого наказывать? Этого непонятно за что избитого мальчишку? Этого местного Ромео? Помните, как тот дрался с Меркуцио за свою любовь? Но это так, по части лирики. А по делу – господину Гришайло вряд ли удастся доказать вину мальчишки.

– И докажу, если вы мешать не будете, – напыщенно заявил обвинитель.

– Вы уверены в этом, а я – в обратном. Вот судья и присяжные нас и рассудят.

– Но вы же не можете не понимать, в какое неуклюжее положение ставите обвинение, персонально Виталия Титовича? – продолжала свою линию Зуева. – Всегда ведь можно найти консенсус, не провоцируя публичного скандала. Если у вас появились принципиально новые факты, неужели так трудно проявить корпоративность и предварительно обсудить их в тесном кругу, а не на глазах присяжных?

– Давайте обсудим, – миролюбиво согласился Бахтин. – Только начнем с самого существа вопроса, потому как если говорить о провоцировании общественного мнения, то у меня, простите, возникают серьезные подозрения, что сам по себе весь процесс изначально на это и нацелен.

Поняв, что камушек брошен в его огород, Гришайло кисло поморщился.

– Юридическая обоснованность предъявленных обвинений не должна вызывать сомнений, – попытался он защитить честь несколько запятнанного мундира своего ведомства.

– Но есть еще и человеческая сторона, наконец, элементарная логика, – продолжал напирать на него Бахтин. – Если от потерпевшей стороны не было даже намека на жалобу или заявление, откуда весь шум? И почему в качестве аморального образца для публичного поругания выбран столь неудачный пример? – Адвокат заговорил с пафосом, видимо, забыв, что он не на публике. – Мы же имеем дело с чистой, искренней любовью! Это видно невооруженным глазом. Или никто из вас в юности не испытывал подобных чувств и романов не читал?

Галина Николаевна невольно вспомнила свой первый бурный, во всяком случае с ее стороны роман. Когда это было? Даже подумать страшно. Молоденькая комсомольская активистка Галочка Зуева по путевке райкома комсомола поехала отдыхать на Кавказ в международный молодежный лагерь «Спутник» и, вопреки собственным строгим принципам, до одури увлеклась местным темноволосым пареньком Рустамом. Каждую ночь тот, непонятно как, пробирался на глухо защищенную от набегов темпераментных аборигенов территорию лагеря и устраивал ей праздник тела и души, проявляя незаурядную изобретательность.

Недотрога Галочка совершенно потеряла голову и не могла себя обуздать. Каждый раз она давала себе обещание проявить твердость и характер, но стоило юному телу ощутить прикосновение жарких, бесцеремонно снующих рук, как она становилась безвольной и податливой, как пластилин. Это странное и противоречивое ощущение сладкой рабской подневольности запомнилось ей навсегда. Оно и теперь иногда пробивалось сквозь помутневшую толщу времени, возмущая своей унизительностью и соблазняя блаженным безволием.

«Боже, о чем это я?» – Зуева словно очнулась от забытья и стыдливо взглянула на мужчин.

– Далеко пребывали? – нагловато спросил ее Бахтин.

«Неужели он что-то прочитал на моем лице?» – Судья еще более застыдилась.

– Да так, вспомнила кое-что не к месту.

– А по-моему, как раз к месту, – невольно вновь подковырнул ее адвокат.

Гришайло вернул обоих к реальности.

– Легко вам рассуждать со стороны. А я – местный житель. Если бы мою дочь такой мерзавец совратил?

– Виталий Титович! Побойтесь бога. Еще никому за добрых четыреста лет не пришло в голову назвать Ромео мерзавцем! – не выдержав, воскликнула Зуева.

– Ну отчего же! – иронически улыбнулся Бахтин. – Юридическая обоснованность подобного обвинения, как ранее изволил выразиться многоуважаемый Виталий Титович, не вызывает сомнений, особенно если принять во внимание, что Ромео и Джульетте было примерно столько же лет, как и Димке с Настей. Сколько бы вы попросили для них у судьи?

– Перестаньте ерничать! – не на шутку разозлился прокурор, почувствовав, что сам себя загнал в угол. – Вы лучше признайтесь коллегам, как вообще оказались в деле? Зная столичные аппетиты, сомневаюсь, что услуги такого известного адвоката по зубам этой парочке и их опекуну. Не ваш уровень!

– Благодарю за вопрос! Собственно, с этого я и хотел начать. Дело в том, что я тоже с уважением отношусь к своим коллегам, в том числе и к вам, Галина Николаевна, и к вам, Виталий Титович. Поэтому вправе, наверное, задать аналогичный вопрос: почему такой малоинтересный с точки зрения профессиональной стороны дела процесс ведет судья столь высокого ранга? Почему в качестве гособвинителя выступает сам районный прокурор? Мне даже не надо обращаться к вашему послужному списку, чтобы заключить, что и вам данное дело не по рангу! – В кармане адвоката совсем некстати резко зазвонил телефон. Бахтин не стал затягивать с ответом. – Еще раз привет, Лев Владимирович! Да, все еще токуем с коллегами. Да неужели? Говорите, что тоже ходок? Интересно, интересно… Позже обсудим. Пока!

В комнате повисло неловкое молчание. Все как в рот воды набрали, никто не хотел развивать столь скользкую тему, прерванную телефонным звонком, пока Зуева не сказала:

– Что касается меня, то просто назначили. Сама не знаю, почему.

– Видимо, чтобы, так сказать, зная вашу чистоту и принципиальность, прямолинейно обрушить гнев на обвиняемого. За изнасилование, которого не было. За инцест, который, во-первых, уголовно не наказуем, а во-вторых, никакие факты не могут исследоваться, если их нет в обвинительном заключении. – Бахтин, казалось, уже вышел из себя, но нашел в себе силы остановиться. – Что касается консенсуса… – уже невозмутимо продолжил он. – Защита, как вы, наверное, помните, выдвинула конкретные требования: убрать решетки и заново пересмотреть состав присяжных.

– Мы заменим Грязнова, несомненно, – не медля ни секунды, пообещала Зуева, поморщившись, будто ей наступили на мозоль.

– Грязнов – это вообще отдельная статья. Боюсь, по нему уже тюрьма плачет. Но в данном случае речь не о нем, а об институте присяжных как таковом. Я не требую полной замены всего состава присяжных, но настаиваю на повторном рассмотрении каждой кандидатуры. Тем более, как только что мне сообщили по телефону знающие люди, среди присяжных есть еще одна любопытнейшая «фигура», по которой лично мне хочется проехаться катком.

– У вас что, есть для этого серьезные основания? – на всякий случай переспросила Галина Николаевна, уже готовая ко всему.

– Поверьте, имеются. И чтобы не ставить в неловкое положение некоторых уважаемых в городе людей, я предлагаю до завтрашнего утра пересмотреть весь список. И если вам угодно, вообще не выносить на открытое заседание ряд кандидатур. С ними мы отдельно разберемся.

– Хорошо, Борис Фиратович. Я подумаю, – согласилась Зуева.

Прокурор мрачно махнул рукой и вышел из комнаты, с силой захлопнув за собой дверь.

– Что он так? – спросил Бахтин, когда они с Зуевой остались наедине.

– А вы войдите в его положение, – доверительно ответила судья. – Ситуация в городе крайне взвинченная, народ жаждет крови. Получилось так, что прокурор теперь главный выразитель этих настроений. Все ждут от него решительных действий как от героя, который стремится восстановить справедливость.

– На Руси так редко бывает, – задумчиво проговорил адвокат. – Ненавидят злодеев…

– Но только не насильников. Вы читали публикацию в «Комсомольце»?

– Имел несчастье. Видите ли, Галина Николаевна, если судить по статьям в газетах, а не по статьям закона, можно полстраны за решетку засадить! И в нашей истории достаточно много подобных прецедентов.

– Но кое-что выглядит правдоподобно.

– Намекаете на то, что Сироткин и Уфимцева брат и сестра? Как раз очень маловероятно. Инцест, доложу я вам, сам по себе, конечно, полнейшее безобразие. Но не надо шекспировский сюжет стилизовать под античную трагедию. Это уже явный перебор!

– А если это правда? Надо же как-то остановить поток извращений и пошлости, который захлестнул нас со всех сторон, растлевает сознание, если хотите, губит общество!

– Согласен, надо! Я обеими руками «за». Тогда пусть прокурор это докажет. Но прежде припомните навскидку процесс, где осудили отца, изнасиловавшего собственную дочь?.. Видите? И не вспомнить. Бьюсь об заклад, вам в подобном процессе не доводилось принимать участие. Мне тоже. Я, правда, никогда не стал бы защищать отца-мерзавца! Однако не пытайтесь уверить меня, будто таких фактов нет в природе. Здесь же у нас все смешалось, как в доме Облонских. Какой-то опекун, какие-то дети из разных детдомов. И надо же, оказываются братом и сестрой. Я лично сомневаюсь. Имею право.

Зуева не ответила. Она действительно не могла припомнить, чтобы кто-либо из ее коллег вел подобное дело, о котором упоминал Бахтин.

– Тем не менее факт совращения малолетней налицо.

– И опять не все так однозначно. Прежде всего не такая уж Уфимцева малолетняя. Есть прецеденты, когда в ее возрасте органы регистрации в качестве исключения выдают разрешение на брак. Неужели вы не догадываетесь, к чему вас подталкивают? То растление, то инцест… Не возьму в толк, кому это надо. Но обещаю, мои друзья разберутся… – Бахтин своевременно замолчал. Зачем выдавать лишнюю информацию?

– Вы слишком легко игнорируете общественное мнение, Борис Фиратович, – не стала задавать наводящих вопросов судья, которой больше улыбалась перспектива продолжать теоретический спор. – Вам даже можно позавидовать. Однако закон призван защищать общество!

– Если всегда идти в русле общественного мнения, даже когда оно явно тенденциозно и кто-то им искусно манипулирует, никогда не избавишься до конца от пережитков феодального мышления. Они и без того въелись нам в кровь. Больше надо полагаться на логику и верить людям. Да и матери-природе чаще доверять. Она сама подскажет, где правда и любовь, а где ложь и клевета. Ну, хоть убейте меня на месте, Галина Николаевна, не похожи Сироткин и Уфимцева на извращенцев. И чувства у них самые чистые, и друг с другом они никогда раньше не были знакомы. Это же очевидно. И защищать я их буду не за пачку «зеленых», а потому, что свято в этом убежден!

– Ну-ну. Посмотрим, что из всего этого получится, – рассудила Зуева. – Мне тоже, признаться, они не напоминают антиобщественных элементов. Но молва и факты говорят пока об обратном. Увы, господин адвокат.