Текст книги "Как же её звали?.. (сборник)"

Когда я подошел к дому, дверь в подъезд была нараспашку. Туда-сюда сновали мастера в лифтерских робах. Оказалось, оба грузоподъемных механизма сломаны. Бывает. Решил подняться на этаж, не зря же пришел. Принялся перебирать рифленой резиной подошв гладкий бетон ступеней. С каждой новой цифрой на стенке вид в окнах приобретал все больший размах. Устал быстро, определенно что-то у меня в груди осталось, какие-то ошметки. Иначе что тогда колотится под рубашкой, отчего дыхание к четвертому этажу совершенно сбилось?

Навстречу спускались двое, в руках коляска с некрупным, укутанным пледом телом и покрытым марлей лицом. Марля, вздымаясь, давала понять – в коляске не труп. Я всякого за год насмотрелся и потому просто прижался к стене, пропуская процессию, думая, как осилить оставшиеся десять этажей.

– Привет!

Возглас принадлежал тащившей коляску женщине.

Диана.

Я слегка распался и собрался заново из прежних деталей.

– Ты к кому? – хитро улыбнулась она.

Не успел я начать плести о причине визита, как у нее зазвонило. Пока она говорила, ее спутник мужского пола закурил, бросая на меня сумрачные и одновременно любопытные взгляды красивыми, маслянистыми, точно маринованные грибки, глазами. После короткого разговора Диана сложила телефон, и лицо ее было такое, будто все необратимое и не поддающееся исправлению ей только что ссыпали в сумочку, и сумочку теперь ни бросить, ни продать и волочить за собой постоянно. В остальном она почти не изменилась, только туши вокруг глаз прибавилось, а ресницы по-прежнему опущены на манер галерных весел.

Она сообщила партнеру по переноске, что то, куда они направлялись сегодня, передвинули на завтра. Он зло затянулся и фыркнул, врачи уроды, он торопится, и раз она встретила приятеля, то есть меня, то пусть я и помогаю волочить коляску обратно. Произнеся свои аргументы в форме монолога, муж, или кто он ей, затопотал вниз.

Мы некоторое время молчали. Она зажгла сигарету. Я думал, что невольно угодил вместо зрительного зала в гримерку, увидел лишнее и теперь рассматривал внимательно растительный крокелюр потрескавшейся краски и красную цифру «4». На меня свалилось тягостное ощущение неуместности, какое бывает после постельных сцен с нелюбимой женщиной. Я был разочарован нечаянным свиданием, о котором еще недавно помышлял с трепетом, и вместе с тем радовался, что оно состоялось, вмиг избавив меня от давней привязанности. Я стоял рядом с женщиной, которая была когда-то частью меня, и ничто, кроме монеток, перебираемых в кармане, не шевелилось во мне. Я не испытывал ни страха, ни сомнений, ни одно желание меня не тревожило. И это мерное равнодушие будило во мне наслаждение, незнакомое прежде.

– Ну что, взялись, – то ли спросила, то ли приказала Диана, бросив ополовиненный «Парламент» в консервную банку, приспособленную под лестничную пепельницу. Я ухватил коляску снизу, рядом с малоразмерной обувью лежащего, а она за ручку, в районе головы, и мы начали подъем.

Первый пролет преодолели молча, и я радовался, что избавлен от необходимости отвечать на вопросы и задавать свои. Начав было наслаждаться новым для себя чувством полнейшего безразличия, я впал в полузабытье и просто переступал ногами, но скоро был разбужен ее голосом.

– Ну, расскажи, что ли, – попросила Диана.

Десять лет разлуки уместились в несколько фраз. Бабушка умерла, да ты и так знаешь. Родители живы, мать работает, отец все пытается проворачивать дела, всегда неудачно. Я поступил в медулище. Так мое новое учебное заведение называли люди бывалые.

Последней новости она удивилась. Ты доктор? Куда страна катится. Я немного обиделся. Нашлась привереда: чем я не доктор? Да и не доктор, строго говоря, а фельдшер. За год помощи в больнице я многому научился. Мог с аппетитом есть, находясь рядом с непотребными на вид, зловонными умирающими, мог рассмешить анекдотом человека, готовящегося к опасной операции, легко забирался сестричкам под халаты. Освоил, в общем, основы профессии, осталось только теорию подтянуть.

Всего этого Диане я не сказал, а просто пожал плечами, к дискуссии я был совершенно не расположен. Я не поинтересовался, кого мы, собственно, тащим. Но ей было все равно, спустя всего пару этажей Диана заговорила сама. Наше восхождение, видимо, разбудило в ней рефлекс попутчицы, и она принялась исповедоваться.

Родители разбежались, отец, вдохновленный книжкой «Жизнь после пятидесяти только начинается», оказался слабаком – связался с молодой, мать тоже долго не грустила – нашла разведенного пожилого вахтера из МИДовских структур и уехала с ним в продолжительную командировку в Боготу, сторожить посольство. Квартира в итоге досталась Диане. Мужчина, который переложил на меня бремя подъема коляски, приходится ей мужем, но брак у них, что называется, европейский, то есть у него своя жизнь, у нее – своя, и уже несколько месяцев длится ее роман с большим во всех отношениях человеком, хозяином конторы, где она работает. В отцы он ей не особо годится, но на двадцать лет по христианскому летоисчислению превосходит. С ним интересно, умный, богатый, что тоже приятно, хоть она и не бедствует и все себе может позволить. Уловив в ее интонациях некоторую неуверенность, которая бывает у людей, понуро перечисляющих свои жизненные плюсы, я с видом человека, знающего женскую натуру, предположил, что ее крупногабаритный хахаль не блещет в постели. Оказалось, не так я догадлив, каким себя мню. В постели славный великан оказался столь же могуч и ненасытен, как и в бизнесе, и главное, крупен – моя визави поставила коляску на пол площадки и отсекла ладошками воздушное пространство, в которое уместился бы средний сибас из рыбного отдела, обозначив таким образом габариты любовного аксессуара партнера.

Я почтительно склонил голову, и мы продолжили подъем. Я не испытывал ни ревности, ни зависти. Продолжая наслаждаться безразличием, я был словно зуб, из которого удалили нерв. Откусываю, пережевываю, но ничего не чувствую. Органический имплант.

– Знаешь, он такой старый… – вздохнула она, дойдя до конца пролета. – Недавно увидел мой новый чехол для телефона… – Она снова поставила коляску и достала из сумочки мобильный, упакованный в черную кожу со стальными блямбочками. – Он решил, что это реальные кнопки, только без обозначения букв и цифр. И спросил, как же я таким пользуюсь. А я сказала, что если вертикально держишь, то это цифры, а если горизонтально – буквы.

В ее презрении сквозила жалость. А жалость плохой афродизиак.

Она убрала телефон, порылась и протянула мне маленький сосуд с коньяком. Я отхлебнул, она последовала моему примеру, отерла губы и продолжила рассказ.

Началось все с новогоднего корпоратива, она скучала, терзаемая мыслью: с кем бы переспать. Хоть босс, во всем человек масштабный, уже тогда поглядывал на нее плотоядно, выбор ее пал на молодого красавца, на которого она и обрушила свой шарм. Он, однако, хоть и производил впечатление мужчины легкомысленного, но чарам ее не поддался, наплел что-то про супружескую верность, которую он-де блюдет, и расхожую пошлость пришпилил: «останемся друзьями». Она унывать не стала, а утолила эротические потребности с разнорабочим из азиатов. Наутро жалела только о том, что накануне алкогольное опьянение заставило ее милосердно сообщить ночному приятелю свой номер, и тот целый месяц названивал. Мужчинам из простонародья свойственна неприятная настойчивость.

А потом само собой закрутилось с боссом. Он, как человек виды видавший и не суетливый, своего дождался. Да, староват, но умный, острит, хорош в постели, богат – впрочем, она уже говорила. Встречались в различных гостиницах, раза два-три в неделю. Не селиться же вместе. Кстати, он тоже, что называется, несвободен.

Ее отношения с мужем оказались весьма своеобразными. Они сходились и снова бросали друг друга. Я-то знал, что она всегда презирала мужчин, и муж, судя по описаниям, был идеальной для нее парой, вольно или невольно он то и дело совершал что-нибудь, что давало ей повод его презирать. В любовники она, разумеется, всегда выбирала женатых, чтобы было кого презирать за неверность. Если в нее влюблялись, презирала за слабость. Муж считал ее психически сумасшедшей, но и без нее он не мог, ему нравился запах других, от нее исходящий, он нуждался в ее презрении и неустанно давал новые поводы.

Еще она любила мстить. Насладившись презрением, не мешкая, переходила к мести, которую осуществляла тем же, постельным, способом. Таким образом, жизнь ее состояла из бесконечной череды совокуплений.

Я подумал, что совершенно не склонен к мести, что это свойство скорее женское, а мужчины, им обладающие, просто не могут унять женственную часть своей натуры. На ум пришла одна любовница, познакомились мы на почве мести. Мстила, разумеется, она. Мстила своему вечному жениху, который время от времени делал ей предложение то под россыпью фейерверков, стоя по колено в темном океане, то под гущей ночных небесных светил и завихрений, когда они сидели на каком-нибудь выступе в нескольких тысячах метров над уровнем моря, то еще в какой торжественной и дорогостоящей обстановке. Спустя недолгие сроки жених этот от своих слов отказывался, типа погорячился, нам еще надо встать на ноги и только потом думать о таком серьезном шаге, как брак. После каждого подобного объяснения, случающегося по нескольку раз в год, любовница моя, которая вряд ли была только моей любовницей, рассылала сообщения всему своему активу, в который я одно время был благосклонно включен. Надо отдать ей должное, мстила она добросовестно, с упоением, голову напрочь теряла в процессе мщения. Однажды, после очередного, весьма убедительного захода на свадебный аэродром, после вручения кольца, символизирующего помолвку, после запуска подготовки достойной, по всем понятиям, свадьбы, жених снова дал стрекача, и, боже, как она была хороша. Объяснение их случилось за городом, ее укусила оса, чуть ниже попы, под складочку, и она, отбросив каталог свадебных платьев, попросила своего развалившегося тут же в шезлонге поцеловать ужаленное место. А он, не повернув к ней темноочечного лица, сказал: «Да пошла ты». И еще что-то про отмену церемонии. Она рыжье собрала, цацки, шмотки в тачку побросала и – ко мне. Квартира свободна, родители на даче. Тот день я запомнил навсегда. Сначала мы друг другом хорошенько попользовались, а потом она все рассказала. В то лето мы с ней часто встречались, пока не наступили холода и ей не понадобились зимние вещи – их она в спешке не успела забрать. Поехала за шубой и сапогами и так у него и осталась. До следующего случая, когда жених снова ее отодвинул. На этот раз навсегда, втянул носом не тот порошок. Мстить стало некому, и огонь ее поугас, да и меня порядком утомила эта пунктирная связь.

Воспоминание мелькнуло пышным цветком, сменившись новыми приключенческими фактами из жизни Дианы. Мы поставили коляску на площадке возле окна, допили янтарные градусы, она запалила очередную и продолжила рассказ. Провстречалась с большим начальником около месяца и встречалась бы дальше, оставаясь вполне довольной непродолжительными, с позволения сказать, перепихонами, но случилось то, что случается с любым, который не ждет от жизни ничего дурного. Они влюбились друг в друга. Произошло это благодаря совместной командировке в курортный город, где их общение не ограничивалось почасовой оплатой. Бесконечные разговоры, совместные трехразовые приемы пищи, морские закаты и прочая прибрежная сувенирка склонили к чувству. Вообще совместные выезды двух одиноких сердец чреваты последствиями. Опасно узнавать постельного партнера получше: или сделается врагом, или влюбишься. Встречи их приобрели совершенно другое значение, в периоды ссор с мужем, когда тот съезжал, она стала приглашать босса к себе на ужины и совместные просмотры телевизора. Разве что ночевать не оставался. Они перекатывали чувство, как горячую картофелину, не решаясь очистить и съесть. Ситуация зашла так далеко, что однажды он признался – с ним уже случалось подобное, и тогда это разрушило его жизнь. И Диана его выставила.

– Я испугалась.

После этого его акта распахивания души накал между ними заметно убавился. Именно в те дни она совершенно случайно встретила того самого красавца с новогодней вечеринки.

Дело было в ресторане их конторы, где насыщаются земной пищей высокооплачиваемые сотрудники, и тут, за столиком – он. Возможно, он и раньше бывал там, но временно потерявшая голову Диана его не замечала. Она и в тот раз сделала вид, что не заметила, и он ответил ей тем же, но что-то в ней встрепенулось, воспитание, что ли, или авантюрное желание – что бы то ни было, она подошла к его столику.

Разговорились, обменялись контактами, и закрутилось. Погода к тому моменту склоняла не к гостиничным деловым соитиям, а к бесцельным прогулкам. Парки, аллеи и прочие места с сохранившимися еще в нашем городе зелеными насаждениями, начавшие избавляться от серого льда и черного снега, влекли романтиков, в числе которых оказалась и свежеиспеченная парочка. Они держались за руки, урывками целовались в арках домов, она делала все то, чего была лишена с боссом, который прогулкам предпочитал катание на роскошном громоздком автомобиле. На работе оба делали вид, что едва знакомы, все-таки босс есть босс, хоть они и ничего друг другу не обещали. Босс вопреки маскировке скоро все понял, видно, весна обостряет чувства не только влюбленных, но и начальства. Исполненный благородства почтенный муж дал понять – она свободная женщина и может делать, что считает нужным, но он ее любит и предостерегает.

– С ним я спать перестала, а с молодым еще не начала, – пыхнула дымом Диана.

Первый раз с красавцем постоянно откладывался, он не хотел совершать прелюбодеяние, изменять жене, омрачать их страсть суетой и обманом. Проявляя завидное благородство, красавец собирался сначала объясниться с законной супругой, а уж потом слиться в чистой страсти с возлюбленной.

Наконец одним шалым мартовским днем он вдруг заявил, что с него хватит, он не в силах больше томиться, хочет ее и так и этак и завтра приедет. Произошло ли обещанное выяснение с благоверной, он не уточнил.

Диана выставила мужа, без помощи домработницы убрала квартиру, как не убирала никогда. Даже ящичек для порошка из стиральной машины выдвинула и тщательно все уголки и зазубрины промыла. Покончив с уборкой, отправила ребенка с няней в пансионат, провела все необходимые перед свиданием косметические процедуры, накупила устриц, сыров и вин и покатила домой, подпевая радиостанции.

Позвонил босс, позвал на ужин – отказалась.

Почти следом позвонил молодой. Случилась наиважнейшая деловая встреча, которую он не в силах ни отменить, ни перенести.

Она в это время маялась в автомобильном заторе и, не успев отключить связь, зарыдала. Она рыдала так, что застрявшие рядом водители нервно елозили на сиденьях и едва не побросали средства передвижения и не убежали прочь, лишь бы не видеть ее.

Добравшись до дома, оставив моллюсков тухнуть в багажнике, она поймала такси и рванула на ужин к боссу. Она напилась и все ему рассказала…

Мимо нас по лестнице протиснулся какой-то тип, которому Диана кивнула, не прерываясь. Босс оказался чуть ли не святым. Выслушал и сказал, что любит ее без всяких оговорок, будет помогать во всем и не станет чинить препятствий между нею и молодым, хотя оба находятся в его подчинении и зависимости.

Человек редкого благородства. Не за что презирать. И мстить не за что. Даже скучно.

Красавец на некоторое время затаился, но вскоре написал одно сообщение, за ним другое и начал осыпать ее пышными письмами, на которые она сначала не отвечала, а затем отвечала оскорблениями. Ему только это и было нужно. Если женщина тебя оскорбляет, значит, хочет. Осталось лишь, не роняя, отнести ее в постель, что красавец и проделал. Сначала рассуждал, что их союз потому прекрасен, что не омрачен низкими коитусами, а как-то ночью сообщил, что расстался-таки со своей, что пьян, одинок и бродит под майским дождем аккурат неподалеку.

Ребенок спал, муж который день отсутствовал, и она сказала красавцу, чтоб поднимался. И он поднялся. Я подумал, что лифты в ту ночь наверняка работали, иначе этот герой опять бы вильнул. И между ними был дикий, грубый секс без капли нежности, сплошная грязь и противоестественные выкрутасы. Красавец был всем хорош, кроме размеров. Размер у красавца оказался микроскопическим. Я не знаток, но то, что подруга отмерила большим и указательным пальцами, рисовало весьма пессимистическую картину. Но не это разочаровало ее, она достаточно взрослая, чтобы уметь радовать себя сама. Причиной печали стало то, что, насытив свои плотские желания и неприятно вдруг протрезвев, красавец начал хамить. И не просто грубости себе позволял, это бы ладно, такое с мужчинами после случки бывает, он нарывался с умыслом, но поняла она это, только когда выгнала гостя за дверь и он с подозрительной благодарностью сбежал. Тогда до нее дошло, что поссорился он с нею специально. Не хотел на ночь оставаться. Одно дело выпить, закусить и ее отпялить, другое – заснуть и, что самое главное, проснуться с нею рядом. Выходило, что этот расчетливый тип с женой своей не расстался, а просто повздорил и, вернув с помощью Дианы гормональное равновесие, устремился назад, в уютное лоно семьи.

Жуткое понимание того, что ее можно вот так не любить, которое она гнала от себя, от которого загораживалась, уничтожало ее. Прямо среди ночи, едва захлопнув за внеплановым любовником дверь, она начала трезвонить боссу. Разбудила, потребовала изничтожить, измочалить, как минимум уволить мерзавца, который посмел так с ней поступить. И босс снова проявил унылое благородство: привез ей завтрак, стал утешать, рассказывая об устройстве жизни и о том, что ничто на свете не стоит ее слез. Он говорил, что достаточно одного ее слова, и он притащит того обратно, на поводке приволочет и заставит сделать ее счастливой. Он уложил ее в постель, подоткнул одеяло, лег рядом и захрапел. А она не уснула…

Диана затушила окурок, извлекла последнюю и, тряхнув пачкой на манер маракаса, будто не доверяла ее опустошенности, затянулась глубоким вдохом и сказала:

– И я его выставила.

– Кого?

– Жирного. Растолкала и выгнала.

Она смотрела на меня запальчиво. Я отвел взгляд, и, готов поспорить, она продолжала на меня смотреть. На меня и сквозь. И тщетная злость торжествовала в ее глазах, и смазки в глазах прибавилось.

Ее телефон тренькнул.

– А вот и он. – Она сунула мне в руку аппарат в пупыристой одежке. Так иные девки свою сиську суют.

На экране светилось синее облачко, содержащее фрагмент эпистолярного флирта. Я уважительно прочитал, сообщение было от молодого.

– А старый?

– Я их совмещаю.

В то время я пробовал сочинять рассказы, и эта история показалась мне настолько увлекательной, что я решил тотчас записать. Справедливо подумав, что откровенно, прямо при ней, записывать неприлично, я решил записать и это свое чувство тоже. Мои прозаические потуги уже тогда грешили излишним вниманием к собственному внутреннему миру. Диана не спрашивала, что я строчу в блокнотик, нам осталось преодолеть последний пролет.

* * *

– Ты с ней переспал? – спросила жена.

– Нет, – честно признался я.

После того как мы доволокли коляску на ее четырнадцатый, она распахнула дверь квартиры, и на меня выплеснулась Москва. Она была повсюду за огромными окнами, вальяжно возлежала передо мной. У подножия величественных башен прошлых времен топтались некогда блистательные усадьбы. Здесь и там с хамоватой неуверенностью нуворишей торчали бруски свежих высоток, точечно вогнанные в прорехи уютных микрорайонов. Груды лачуг, когда-то казавшиеся новоселам хоромами, тонули в по-весеннему распоясавшихся парках. Небесная хозяйка размешивала свои предзакатные угодья, и громадные сгустки, норовя опрокинуть особо вознесшиеся сооружения, пропарывали нежные закатные животы о кресты и шпили.

– А это мой сын, Сережа, – сказала Москва голосом Дианы. Она откинула марлечку с лица лежащего в коляске. – Боится перемещений, вот я его и накрываю, как попугая в клетке.

Следом за марлей Диана сняла плед и зажгла люстру. Мальчик в коляске весь был наперекосяк, будто внутри у него разорвалась ручная граната. Пальчики сжимались в кривые горсточки, глазки влажнели безразличием.

– Родился таким, – сказала Диана.

Яркий свет зачернил окна. Теперь в них был не город, а квартира с ее обитателями, папашины иконы, мамашины рушники и я в том числе. Я был поверх башен, дворцов, лачуг и шпилей, поверх парков и задворок промзон. Я был поверх нее, ласковой, отталкивающей и ранимой, поверх самой русской из всех женщин, поверх Москвы.

Вниз я спускался на лифте. Не успел на кнопку нажать, двери сами распахнулись, будто заранее кто вызвал.

* * *

Выслушав, жена сделала вывод.

– Теперь все ясно, я должна тебе изменить и потом всем об этом рассказывать. И тогда ты разглядишь во мне, чистокровной русской женщине, и внутренний конфликт, и сюжет. Ты даже не представляешь, какой у меня внутренний конфликт. Слишком хорошо тебе со мной живется, больно идеалистический взгляд сформировался.

С моим лицом, видимо, произошло такое превращение, на нем отразились такой испуг и такой ужас, что жена, с раскаянием совершенно искренним, принялась меня ласково упрекать в отсутствии чувства юмора и чересчур серьезном отношении к ее шуткам. Да, я такой, к изменам серьезен, в особенности к чужим.

В ту ночь мне не спалось. Я вышел во двор, пошел по району, по бульвару, густые крыла распушившихся каштанов накрыли меня. Я открыл жене все, кроме последних слов, сказанных мне Дианой в тот вечер.

– Знаешь, почему ты слушаешь всю мою ахинею? – спросила она напоследок. – Ты меня до сих пор хочешь.

Странная форма неловкости охватила меня: не от того неловко, что раскусили, а от того, что разоблачительница поставила на разоблачение все и промахнулась. Я не испытывал торжества над ней, мне не хотелось разочаровывать ее, но и питать иллюзии тоже желания не было. Скажешь «нет», она убедится в своей правоте, скажешь «да» – соврешь и окажешься в положении еще более глупом. И я сделал то лицо, какое и теперь часто делаю – вроде да, а вроде и нет.

В недрах свежих крон заливался соловей. На скамейках шебуршали, квохтали, урчали, звенели бутылочным стеклом, плевались и целовались парочки и группы, среди них виднелись женщины, в том числе и вполне с виду русские. Мне стало жаль себя, неудавшегося медика, обманувшегося посулами неверной литературной музы. Сидел бы в своей больнице: верные деньги, какое-никакое положение. Не зря же я окончил медулище с одной тройкой. А что я теперь? Сочинитель-страдалец, того и гляди стукнет сорок, а все хожу в начинающих, получаю отказы издателей, которые встречают каждый мой новый опус причитаниями, что книжки теперь никто не покупает. А пока выпрашиваю у жены скромные цифры на выпивку. Даже любовницу завести не на что.

В медулище я две вещи освоил: первое – в нашей стране лучше не болеть, и – массаж. Говорят, у меня хорошие руки. Может, и так, но практику заводить жена не позволяет, ревность. Да и неохота, на писанину времени не останется. Так что вот он я, все еще красивый массажист под сорок с литературной изюминкой. За это русская женщина меня и держит.

И еще. С Дианой у меня не только в тот вечер ничего не было, а вообще никогда. В пору нашего подросткового романа мы целовались, но не больше. Она ссылалась на автомобильную аварию, последствия стресса, простуду, а потом просто бросила меня. Наверное, поэтому самое большое наслаждение для меня – не обладание ею, а полное к ней безразличие.

Прислушиваясь к птичьим руладам, я определил эпицентр и медленно приблизился к ветвям. Сейчас я раскушу этих мошенников из мэрии, которые бюджеты расхищают и старинные дома сносят. Когда я подкрался совсем близко, пение прекратилось. Я вгляделся. Прямо передо мной, на нижней ветке, сидела маленькая неприметная птичка, кости да перья, смотреть не на что, но совершенно натуральная. Нисколько меня не испугавшись, птичка разинула клювик и, не стесняясь, завела свою громкую и вместе с тем нежную, одинаковую и каждый раз новую, нескончаемую, но совсем не занудную, дивную мелодию.