Текст книги "Неон, она и не он"

12

Однажды вечером, вскоре после развода она отводила душу тем, что лишала жизни болтливых свидетелей ее семейного поражения – их общие фотографии.

Извлекая из альбома наглядные доказательства ее былого благодушия, она с сухим блеском в глазах выискивала там в первую очередь себя, припоминая, где и когда это было. Если она себе нравилась, то брала ножницы и удаляла лишнее, то есть Мишку. Если не удавалось удалить его без того, чтобы не причинить вред ее изображению, она с желчным треском рвала вчерашний день, роняя его остатки в коробку для мусора. Стоит ли говорить, что первыми там оказались их приторные свадебные сладости, от которых сводило скулы, и чье уничтожение доставило ей затяжное мстительное наслаждение. Подчиняясь мрачному позыву, она рвала их с неистовством ведьмы, наводящей порчу на предмет ее мести. С каждым исчезнувшим фото ей определенно становилось легче.

Среди прочего ей попалось вот что: она в ресторане, за сервированным в ожидании веселого путешествия столом. Перед ней пустая тарелка с приборами и бокал с белым вином, уместивший в себе миниатюрную, искристо-желто-бежевую панораму зала. Задумчивая грация королевы вечера на пороге всеобщего внимания: локотки на краю стола поджаты и обвиты ладонями, плечики приподняты. Она успела вскинуть взгляд и глядит красиво, прямо и безмятежно. Пленительная поза женщины, скрывающей за милой улыбкой невинные тайные мысли. А чуть повыше ее головы, в углу, сливаясь с серым фоном обоев и оттого не сразу заметная – маска с выражением всезнающего злорадства, скорее карнавальная, чем театральная. Не то часть декора, не то часть проступившего в момент съемки параллельного мира: этакий услужливый метафизический знак будущих неприятностей. Снято и преподнесено кем-то из своих в пору брачного благополучия. Странно, что она раньше не обратила внимания, либо не придала значения этой плутовской личине, ухмыляющейся за ее спиной, словно желая сказать: «И не говорите потом, что не были предупреждены!..»

В отличие от прочих фото снимок этот родил в ней внезапную растерянность. С одной стороны ей, искушенной театралке, хорошо было известно, что во всяком мало-мальски художественном замысле именно задний план озаряет переднюю мысль. С другой стороны, при всем уважении к безымянному фотографу было бы несерьезно наделять его пугающей прозорливостью гения: людей с такими свойствами среди ее знакомых, насколько она знает, никогда не водилось. Но даже если маска попала в кадр по чистой случайности, то случайность эта в итоге оказалась чересчур многозначительной, чтобы быть заурядным куском гипса.

Она пригляделась. Крупный убедительный нос, широко раскинув крылья, навис над сочно подведенными, стянутыми насмешливой улыбкой губами, чьи разбежавшиеся уголки, в свою очередь, тронули щеки полумесяцами складок. Ямочки на переносице, верхней губе и подбородке, как пунктиры той нейтральной полосы, что делит лицо на два независимых государства. Кроме того она обнаружила, что под маской искусно скрыт особый светильник. Проступая сквозь вздернутые прорези глаз сливовидными расплавленными белками и опираясь на стену упругим красноватым светом, он создавал впечатление непринужденной чертовщины.

Самым же поразительным было то, что по какой-то тридесятой причине маска напоминала… лицо ее отца! Даже странно, что в течение стольких лет она не замечала этого сходства, а оно все это время выглядывало из-за ее спины. Неожиданно взволнованная, она смотрела на нагловатого с пылающими глазами шута, не торопясь признавать фамильных черт и не желая видеть вещую связь между заплечной ухмылкой и Мишкиной изменой. Следуя неясному беспокойству, она поместила снимок в самую гущу сильно поредевшего альбома…

После развода она отправила на помойку пресловутый диван, добавив к нему прочие материальные следы Мишкиного пребывания, а также вернула девичью фамилию. Слух о разводе быстро облетел ее бывший курс, возбудив печальное недоумение у одних и неуемную радость у других и лишний раз подтвердив ее гордый удел: там, где она обживалась ее либо горячо любили, либо тихо ненавидели. Среди причин Мишкиной измены называлась ее фригидность, что послужило для нее лишним доказательством его редкой непорядочности.

Ей звонили многие из тех, с кем она училась, и музыкальный слух ее безошибочно отделял лживую кантилену сочувствия от искреннего сбивчивого участия. Удивительно скуден оказался круг людей, пожелавших ее пожалеть, и возрождение ее происходило в первую очередь при поддержке тесного союза нескольких друзей и подруг, не считая нематериального вороха нескучных забот, которых потребовала брошенная на ее попечение фирма.

Первой кинулась ее утешать Машка Сидорчук – славная, стеснительно-пухлая, восторженная девушка, сохранившая ей верность до сего дня. С ней Наташа смело могла говорить о самом сокровенном и неудобном. Зная, что добросовестные круги от их тесного общения разбегутся во все стороны, она поведала о его страсти к минету и прочим анальным извращениям, как и о безуспешных попытках ее к этому склонить. Одухотворив своей непорочностью причину их развода, она предоставила святой Марии довести эти доводы (безусловно, честные и основательные) до сведения широкой общественности, рассматривая их, как моющее средство от пятен рыбьего жира на ее женской репутации. И ей же она призналась в прерванной беременности, прекрасно понимая, снарядом какого калибра ее заряжает. И все же даже Марии она не открыла своей женской слабости. Вместо этого, испытывая отныне нужду в помощнице, она предложила подруге работать вместе.

Немного погодя рядом с ними при полной амуниции, примкнув штыки, заняли позиции Светка Садовникова, Дина Захаревич и Ирка Коршунова. С воодушевлением приняв к сведению Машкины донесения, они добавили туда благородное возмущение, повысили обличительный градус, и через них она громко сказала свое веское слово против его домыслов. Теперь они часто наведывались к Наташе и засиживались у нее, ведя спасительные беседы и толкуя о превратностях бабьего счастья, не подвластного даже высшему юридическому образованию. Наташа принимала утешения с достоинством и благодарностью. Из четырех подруг три были замужем и, кажется, в меру счастливы, но из солидарности охотно хаяли своих мужей, рассчитывая таким странным образом поднять ей настроение.

«А мой, озабоченный, когда захочет этого дела – вынь ему, да положь! Где угодно готов – хоть в машине!» – с плохо скрываемым одобрением возмущалась кудрявая Светка, два года, как замужем.

«А что, бывает и в машине?» – с замиранием спрашивала незамужняя Машка.

«Еще как бывает! Очень, кстати, неудобно! Ужас просто! – возбуждалась крупная Светка, не справляясь с впечатлениями. – Правда, я это дело тоже люблю, а потому поощряю…»

Светка была из породы тех самодостаточных женщин, что делясь подробностями интимной жизни, ничего не требуют взамен. О том, что ее первая брачная ночь получилась бурной и кровавой она, раздувая ноздри, рассказала Наташе при первой же возможности. «Три простыни сменила!» – с затаенной гордостью сообщила она. А все потому что кровь была, а боли не было. Ну, может быть, в самом начале, и то чуть-чуть. В первый раз она ничего не почувствовала – лежала, горячая и красная, выпучив глаза, вцепившись в мужнины руки и забывая дышать. К тому же все закончилось слишком быстро. Ко второму разу она немного успокоилась и кое-что ощутила – будто внутри нее, не желая заводиться, чихал мотор. А в конце третьего раза закатила глаза и куда-то полетела. Она попыталась описать свои ощущения, возбудилась, запуталась и сказала: «Да что я тебе рассказываю – ты и сама все прекрасно знаешь!» И Наташе пришлось подтвердить, что у нее приблизительно все так и было. «Да, да, именно – глаза закатила и куда-то полетела!» – сказала она.

Судя по нескромным подробностям, с оргазмом у подруг было все в порядке, и высшее женское наслаждение их голодные мужья дарили им регулярно и безотказно. Пожалев на прощанье хозяйку, подруги уходили стелить супружеское ложе, оставляя ее наедине с холодной постелью и неясным будущим.

Какое счастье, между тем думала Наташа, что она не любила Мишку! Представить невозможно, что сейчас с ней творилось бы, если было бы наоборот! Обратно тому, как дальние эротические раскаты не вырастали у нее в бушующую грозу, оскорбление изменой обернулось чувствительной, но все же затухающей чередой душевных толчков. «Слышать об этом ничего не хочу!» – затыкала она уши, когда разгоряченные подруги принимались ее сватать. Только нового случайного знакомства ей для полного счастья и не хватало!

Смятение ее располагалось вовсе не там, куда глядели подруги. Зачем бог дал ей длинные ноги, тонкие руки и смазливое личико, если проку от них без оргазма никакого – горевала она, вспоминая случайную девицу, чьей страстной кубышкой на ее глазах так аппетитно пользовался Мишка. Неужели такие вот сговорчивые дуры и дальше будут вставать на ее пути? И что же ей теперь следует ждать от будущих отношений с другими мужчинами? А если и вправду все дело в ее неспособности ощутить кайф и, стало быть, по-настоящему возбудить самца? Неужели ее удел – шагать по граблям, заведомо ожидая очередного удара по лбу самолюбия?!

13

Выждав положенное время, ей позвонили, а затем одновременно заявились три, как она точно знала, верных поклонника – Сережка Агафонов, Витя Коновалец и Яша Белецкий. Подбадривая свое смущение крепнущей профессиональной бесцеремонностью, они прошли на кухню, где не были уже больше года, и осели для чаепития. Видимо, полагая, что она необыкновенно страдает, они принялись развлекать ее рассказами о своей работе, отыскивая примеры посмешнее. Из их компетентных экспромтов выходило, что достаточно нынче нескольким злодеям объединить усилия, и они могут творить такое, что не снилось самому Аль Капоне. И объединяют, и творят, и ничего с ними не поделаешь, потому что правовая база вместе с ее внутренними органами дырявая, как швейцарский сыр, а криминал теперь такой же честный бизнес, как и честный бизнес – криминал. Все запуталось, и распутать уже невозможно, а можно только разрубить, но рубить охотников нет. И одному богу лишь известно, как совместить сегодня кирпич порядка и стекло свободы. Что касается их самих, то да, они до сих пор не женаты.

«Мальчики, вам поскорее надо жениться, вот что вам надо!» – сказала она им на прощание, проверяя версию их марьяжного интереса.

«Так вот и мы о том же!» – согласился Серега, выразительно глядя ей в глаза.

Ну, уж нет! Лично она теперь будет ждать удар любовного тока!

Очевидно, что женщине ее семейное положение многократно интереснее, чем положение страны, чья излюбленная многовековая поза на четвереньках также утомительна, как и неэстетична. Современная женщина должна иметь чулки, белье, одежду, обувь, запахи, косметику, сумочку с ключами от квартиры и машины, полный холодильник, работу, мужа, а если повезет, то и ребенка. Должна иметь внимание и быть избавлена от непристойных предложений и посягательств, и для нее гораздо важнее ее желания, чем то, каким образом стране это достается. Особенно если она юрист, а ее страна – банкрот. Какое ей, собственно, дело до того, что не может быть прочным общественное здание, в фундамент которого заложена кража! Что ей это угрюмое и прискорбное безобразие, что творится вокруг, если для нее, как для юриста от этого только польза! Ведь лучший друг дантиста – кариес, Касперского – вирус, чиновника – бюджет, а юриста – бестолковое государство. В конце концов, население всегда делилось и будет делиться на два сорта: на тех, кто ждет от страны совершенства (второй сорт) и тех, кто пользуется ее недостатками (первый сорт). Все это к тому, что она была счастливее многих, потому что у нее было свое дело, которое требовало такой же заботы, как и ребенок.

Дело началось еще при Мишке, и было ему имя «Юстиниана». Что ни говори, а такое красивое имя мог придумать только влюбленный мужчина. Все началось с незатейливых услуг по регистрации компаний и сопутствующих формальностей. Девочка-помощница бегала между скромным офисом на Петроградской и Регистрационной Палатой, пока она принимала клиентов и расточала улыбки. Те, кому она улыбнулась один раз, обязательно хотели видеть ее вновь. Спустя некоторое время благодаря Мишкиным связям появились клиенты посерьезней – за консультациями, с исками, с делами для арбитража, и это был уже другой уровень. Она находила и привлекала опытных крючкотворов, хорошо им платила и понемногу училась сама. Вскоре она выиграла свое первое дело в Арбитражном суде. И хотя дело с самого начала представлялось верным, они с Мишкой отпраздновали победу, которая от спортивной отличалась лишь отсутствием зрителей.

Незадолго до разрыва она взяла в штат пожилую, но цепкую Ирину Львовну, с появлением которой фирма приобрела достаточную самостоятельность и плавучесть. К Наташе она, несмотря на скрипучий нрав, относилась по-матерински, к Мишке – по-свойски, не скупясь демонстрировала боевое искусство и, судя по всему, была рада осесть на теплой независимой кочке. Их развод ее огорчил, но отношение к работе и к Наташе она не поменяла. В бытовом смысле она к пятидесяти годам, как большинство одержимых юриспруденцией женщин, превратилась в ванильный сухарь, а в профессиональном – в кремень, способный точными ударами высекать искры унылой злости из противной стороны. В офисе не переводились цветы и конфеты, дня не проходило, чтобы не звучала фраза: «Нам рекомендовали обратиться к вам…». Таким образом, дело два года крепло и кормило, и к моменту разрыва она уже не представляла, как можно идти к кому-то в услужение и месяцами ждать зарплату. Ей приходилось много перемещаться, она пользовалась такси, и следуя своим планам, за полгода до измены получила права. Развод задержал приобретение машины, но не отменил.

Через полтора месяца после ее развода страна зашлась в затяжной падучей по имени дефолт. Казна, погрязшая в долгах, не имела даже средств, чтобы платить по процентам, и люди у руля, успевшие привыкнуть к формуле «Что нельзя сделать за деньги, можно сделать за большие деньги» не стали ломать голову, а решили действовать испытанным способом: «Где не помогут жертвы, помогут большие жертвы». Деньги, жадность, азарт и беспризорная власть – какая пошлая страница российской истории!

Добавим ради красного словца, что в отличие от вещей, политические системы мы ремонтировать не умеем, мы их просто выбрасываем, и потому история России за последние сто лет – это сумбур вместо музыки. Несмотря на попытки отдельных композиторов добавить ей стройности и гармонии, нынешние достижения пока скромны: осветить страну неоном – не значит прогнать тьму. Всё включено, а все равно темно. И если верно, что сексуальная революция сопровождается угасанием творческого начала, то впереди нас ждет бескрылая эпоха комиксов. И все же, думается, желающие похоронить Россию будут опозорены временем…

Поскольку все свои валютные сбережения Наташа хранила не в банке, а в прозрачном пакете, сунутом под стопку чистого постельного белья, то в отношении внутренних цен она оказалась в крайне выгодном положении. В декабре стало возможным купить машину. Она призвала на помощь друзей, и они по объявлению подобрали ей за семь тысяч долларов подержанную «Мазду», которая до дефолта стоила все пятнадцать. Так она обзавелась первым в жизни автомобилем, украсив его платиновый перламутровый кузов своей неотразимой внешностью. Что ни говорите, а обманщик-автомобиль для женщины есть не что иное, как лакированный усилитель ее повелительных наклонностей!

Потянулись плотные, набитые заботами дни. Она вставала утром приблизительно в одно время, приводила в порядок свою не утомленную ночными забавами двадцатишестилетнюю внешность, влезала в кокон, свитый из капрона, шелка, шерсти и хлопка и отправлялась по маршруту, заданному муравьиным смыслом жизни. Чаще всего день начинался с офиса, где ее ждали шумные заботы, чьи сетования не утихали даже в спокойные дни. Бумаги, звонки и встречи в офисе чередовались с поездками в суд, к клиентам, которых она посещала, отдавая дань их важности, к коллегам и нужным людям. По пути она могла забежать в магазин, чтобы засвидетельствовать свое почтение моде, или в театральную кассу, чтобы обеспечить ближайшее будущее культурным досугом. Слава богу, она была избавлена от посещений парикмахерских, способных только испортить ее густые длинные волосы, которые она, однажды подглядев у парижанок, завела привычку схватывать на затылке узлом переменной степени небрежности.

После работы чаще всего следовали одинокие, но совсем неутомительные вечера. Музыка, иногда книга, телевизор вполголоса, телефонные дружеские бдения. Ее жизнью продолжали интересоваться как друзья, так и недруги. Она с удовольствием принимала у себя подруг, с неохотой наведываясь к ним в гости, где на нее по-особому поглядывали их мужья. Раз в неделю она в компании с Машкой посещала театр, либо иной храм искусства.

«Как ты обходишься без мужика?» – спросила ее однажды бесцеремонная Светка.

«В смысле?» – удивилась Наташа, подумав, что речь идет о домашнем хозяйстве, с которым она и сама прекрасно управлялась.

«В смысле кровати, каком же еще!» – отвечала Светка.

Что и говорить, вопрос таил в себе подвох: ее способность к долгому воздержанию косвенным образом свидетельствовала против нее. Ей пришлось оправдываться непомерной занятостью, с которой вот-вот будет покончено, и тогда она займется поисками достойного мужика. Сами понимаете: мужика завести – не кошку подобрать. Кстати, кошку она, как одинокая женщина, уже завела.

Так она и жила, пока однажды в августе двухтысячного у нее в офисе не появился новый клиент…

14

Его удачный дебют лишь подтвердил ту истину, что страна наша – не консерватория, а, скорее, казино, где успех одного не есть успех всех, тем более в пору всеобщей линьки.

Когда миллионам граждан были вдруг предложены новые правила игры, то всё оказалось очень похоже на то, как если бы честных людей, желающих выиграть, заставляли бы жульничать и воровать, заведомо зная, что они на это не способны. Отсюда недалеко до подозрения, что правила эти писались людьми особого сорта, приятно возбужденными представившейся возможностью пролезть в историческую щель с целью отнять всеобщее добро и поделить его между собой. Не их ли темными усилиями в очередной раз, говоря словами многоязычного изгнанника, «крошились границы России и разъедалась ее плоть»?

Также очевидно, что попытки отдельных начальников, вполне, кажется, искренних и порядочных, не смогли этому помешать. Удивительно ли, что объявленный ими путь лежал на самом деле не к праздничному пирогу, а к мешку с сухарями. Страна оказалась в руках не созидателей, а разрушителей, и нет ничего странного после этого в том, что изрядное число современных граждан привязано к ней не чувством, не корнями, не будущим благополучием, а исключительно нищетой.

Взвешивая осадок прошлых лет (наша ли в том вина, что он оказался горьким? конечно, наша!) следует заметить между прочим, что поскольку здесь пишется не история страны, а история возникшего в ней чувства, не упомянуть о вышесказанном нельзя, как нельзя не брать в расчет качество воды того аквариума, в котором плавают наши золотые рыбки. С другой стороны, что за занятие, ей-богу – сидя на берегу реки забвения таскать оттуда ржавые загогулины хорошо известных фактов! Уж если и заниматься этим, то с целью очистить ее русло, что, однако, больше подходит ангажированным историкам.

…Обретя «зеленую» почву, он, следуя золотой заповеди финансиста «главное – сохранить, а если возможно, то приумножить», принялся воплощать ее со всей страстью и вдохновением молодости. Тем более что для того, кто преследовал тогда не размах, а надежность, достаточно было иметь связи в банке и пару верных, а точнее сказать, повязанных интересом друзей.

Через Юрку Долгих и его банк он втащил сюда немного денег и купил, как уже было сказано, две квартиры. Значительно позже, когда деньги перестали скрывать, он в добавление к своим теперь уже четырем квартирам купил у беглого нувориша участок с домом в районе Зеленогорска недалеко от залива. Таким образом, числившаяся за ним на момент их знакомства недвижимость стоила никак не меньше двух миллионов долларов.

Вместе с Юркой он продолжил поставку компьютеров, постепенно наращивая объемы. Оборудование его операционной было предельно лаконичным: фирма за рубежом и фирма в стране – два органа, между которыми циркулировало устойчивое товарно-денежное кровообращение. Он сам себе продавал и сам у себя покупал, и его правая рука прекрасно знала, что делает левая, и при этом одна мыла другую. Уже тогда он взял за правило отправлять половину прибыли за границу, где она оседала высококалорийным подкожным жиром.

Когда решены проблемы материальные, взор ищет, чем утешить душу. Поскольку достаток его в ту пору не бросался в глаза (о чем, кстати, тогда нелишне было заботиться), то он никогда не оказывался в положении, о котором предупреждал жизнерадостный Эпикур: «Многие, накопив богатства, нашли не конец бедам, а другие беды». Запросы его не превосходили рамок разумного – видео, аудиоаппаратура, подержанный «Ауди» и добротная одежда, к которой он, как и к женщинам, питал устойчивую слабость. Отремонтировав квартиру на Московском, он перевез туда родителей, оставшись жить в милой его сердцу хулиганской слободе, храня ей верность, как покалеченной по его вине любовнице. Сепаратное проживание оказалось как нельзя кстати – появилась возможность, о которой в бесприютные советские времена мечтали вульгарные последователи того же Эпикура: «Вам восемнадцать лет, у вас своя квартира, вы можете любить шутя!»

Так уж он был устроен, что не мог обходиться без сладко пахнущего, стройного и капризного существа, дарующего нагую благосклонность, словно милостыню. Ему нравилось добиваться женского внимания, касаться рук, губ, тела, обладать ими, наконец, но про себя он испытывал странное желание – хотел, чтобы та, которой он добился, заставляла бы добиваться ее вновь и вновь. Другими словами, он любил, чтобы его не любили. Именно так обстояло дело с девчонкой из соседнего двора на два года его старше – не то продавщица, не то кладовщица – с которой он связался после Галки. Именно с ней он впервые обнаружил в себе то сладостное самоистязание, что посторонний наблюдатель назвал бы синдромом влюбленного Сизифа. Их роман длился года полтора и запомнился ему унизительным рысканьем в поисках свободного гнездышка. Обычно найдя такое место, он звонил ей, и она являлась и соединялась с ним на скорую руку, словно делая одолжение – без лишних слов и нежных признаний. От этого каждая их встреча была, как первая, и нервный градус их отношений заключался именно в его щекотливом двусмысленном положении – придет она в этот раз или нет. Сомнительно, однако, что девушка из подворотни оказалась настолько проницательной, чтобы разгадать его аномалию и вести себя соответствующим его желанию образом. Иначе придется признать, что она из той же подворотни, что и Кармен. Как бы то ни было, однажды она не пришла никогда. Помнится, он страдал.

Если женщина падала к его ногам, как спелая груша, он продолжал ею пользоваться, стараясь при этом быть с ней честным, ласковым и внимательным. Так случилось с Лелей Ерохиной, бывшей его однокурсницей, отношения с которой целили прямо в брак. Девушка она была и цветущая, и бойкая, и домовитая, но сверх того, гибкая, вразумительная и деловитая.

В конце июня восемьдесят девятого, в самый разгар неожиданно хмельной для него пирушки по случаю окончания пятого курса, она участливой феей выступила перед ним из глуховатой карусельной пелены и увела на улицу, откуда на такси привезла его, мычащего, к себе на квартиру, где он и проснулся утром в ее постели. Она спала рядом, отвернувшись и прикрывшись голым круглым плечиком. На супружеском расстоянии от него под голубоватой простыней набирал пологую силу ее русалочий хвост и крутой волной нависал над талией. Шелковистые взбитые волосы по-свойски струились с кремовой, в мелкий цветочек подушки. Он смотрел на их золотистый отлив и удивлялся, как раньше не замечал этот сухой солнечный блеск. Он попытался вспомнить, что было ночью, так как ночью между ними определенно что-то было. Однако если ему и следовало чего-то стыдиться, то только своего беспомощного и беспамятного состояния.

Она проснулась и с припухшим смущением повернулась к нему. Он осторожно улыбнулся, и она, краснея, скинула голубой русалочий покров и жарким упругим телом устремилась к нему под кремовое в мелкий цветочек одеяло. Через несколько минут он, сам того не ожидая, впервые в жизни лишил девушку девственности, а значит, теперь был обязан на ней жениться…

Он обещал жениться на ней сразу после института, но потом два года откладывал: сперва под предлогом неустойчивого материального положения, затем необходимостью его стабилизировать, после – из-за неразберихи в стране, каждый раз добавляя к этому новые невнятные доводы. Осенью девяносто первого она переехала к нему на Гражданку, где принялась авансом налаживать семейный быт. Они часто бывали в гостях у его и ее родителей, где их, не скрывая нетерпеливых ожиданий, всегда тепло принимали. И в самом деле, все, кажется, было взвешено, отмеряно, условлено и оговорено. Не хватало лишь слабого толчка, чтобы события покатились в сторону печатей, цветов и шампанского. Разумеется, в ее арсенале был такой толчок, даже, можно сказать, пинок – внезапная беременность, верное средство от нерешительности. И то, что она к нему не прибегла, говорит, скорее, о ее дальновидности, чем о безрассудстве.

Между тем он не жалел на нее денег и доверил ей по совместительству официальную часть своей бухгалтерии, отчего она была в курсе всех его безналичных дел. Весной девяносто второго он успел показать ей Париж, а через три месяца тот же Париж их и разлучил. И вот как это было.