Текст книги "Знаковые люди"

Реформатор

Роберт Оуэн с молодых лет был заворожен идеями французских просветителей. Он искренне верил, что каждый человек по натуре добр и благороден, а низменные страсти и поступки, определяющие характер, являются следствием лишь дурного, враждебного социального окружения: нищеты, бесправия, невежества, изматывающего труда, болезней. Оуэн полагал, что достаточно устранить этот негативный фактор – и характер человека изменится к лучшему. Соответственно труд станет ему в радость и принесет «гуманному» предпринимателю немалую выгоду.

Фактически это были зачаточные формы того, что во второй половине прошлого столетия стали называть «социальным партнерством». В конце XVIII века проблема взаимоотношений труда и капитала не давала покоя многим мыслителям. Однако именно Роберт Оуэн первым попробовал решить ее практически.

Поскольку образование являлось краеугольным камнем оуэновской системы воспитания «рационального и гуманного характера», он распорядился построить школы для детей рабочих, а также первую на Британских островах «школу для младенцев» (Infant School) – аналог сегодняшних яслей и детских садов. Как писал один историк, современник фабриканта, «образование стало паровым двигателем для создания нового морального мира, о котором грезил Оуэн».

Кроме того, новый хозяин Нью-Ланарка ограничил использование детского труда: если до Оуэна там трудились дети начиная с 5-летнего возраста и работали они по 13 часов (кстати, вполне щадящие условия по тогдашним меркам), то теперь минимально возможный для работы возраст составлял 10 лет, а рабочий день для детей – 10 часов.

Придуманный Оуэном проект «идеального рабочего поселка» включал в себя бесплатные школу, детский сад, вечерние классы для рабочих и медицинскую помощь, а также «общинный» магазин с минимальными ценами на товары. Что же касается условий труда, то рабочие места на фабриках Оуэна стали эталоном чистоты и безопасности, недостижимым для других промышленных предприятий того времени.

Воплощая свои идеи, Оуэн стремился максимально зарегламентировать жизнь подчиненных (разумеется, для их же блага) и порой перегибал здесь палку, что вызывало у них глухой протест. Тем не менее со временем успех затеянного фабрикантом-реформатором социального эксперимента стал очевиден для всех: как писал Фридрих Энгельс, отнюдь не склонный к излишней восторженности, Нью-Ланарк превратился «в образцовую колонию, которая не знала, что такое пьянство, полиция, уголовные суды и попечительские процессы».

Кроме того, Оуэн показал себя талантливым менеджером, научившись извлекать вполне осязаемую выгоду из того, что людям недалеким казалось простой филантропией. Например, его «внутренний» магазин позволил увеличить реальный доход рабочих без повышения заработной платы, а ясли и детские сады разгружали женщин, которые после «декрета» возвращались к станкам. Значительно повысилась и производительность труда. Имея лишь небольшой стартовый капитал, Роберт Оуэн сумел превратить свои фабрики в сверхдоходные предприятия и нажил к старости неплохое состояние.

Однако на первых порах революционные новшества Оуэна если и вызывали энтузиазм, то совсем не там, где бы ему хотелось. Фабрикантом-подвижником восхищались в Шотландском литературно-философском обществе, членом которого он состоял, прогрессивные европейские мыслители, газеты. Достаточно сказать, что на фабрики Оуэна народ ломился, как в кунсткамеру: число посетителей, желавших своими глазами увидеть «счастливую долину» (так называли Нью-Ланарк журналисты), за 10 лет превысило 25 тыс. человек! А вот в деловых кругах явно не одобряли сумасбродств Оуэна, считая их вредными для дела. Сам он наивно полагал, что успех его предприятия заставит других фабрикантов изменить подход к бизнесу. Как-то возмутитель спокойствия собрал своих коллег в Глазго и произнес пылкую речь, подкрепленную цифрами и фактами. Однако она была встречена гробовым молчанием. В ту пору под бизнесом понимали получение прибыли любой ценой и соответственно экономили буквально на всем, особенно на рабочей силе, рассматривая ее как не слишком ценное орудие производства – в отличие от станков.

Поскольку Оуэну так и не удалось убедить бизнес-сообщество в практической пользе своих начинаний, то у него вновь возникли проблемы с привлечением средств под нью-ланаркские социальные программы. Оуэн вынужден был дважды рвать партнерские отношения по причине идеологических разногласий, прежде чем нашел инвесторов, согласившихся финансировать его эксперименты.

Утопист

Роберт Оуэн прекрасно отдавал себе отчет, что затея построения идеального социума на одном отдельно взятом предприятии обречена на провал. Поэтому хозяин Нью-Ланарка начал своего рода PR-кампанию с целью пропаганды своих идей в британском обществе.

Оуэн написал серию эссе под общим названием «Опыт об образовании характера» (1813—1814), позже составивших книгу «Новый взгляд на общество» (1814). Таким образом, этот труд содержал самое полное изложение его взглядов. Он колесил по стране с публичными лекциями, рассылал влиятельным лицам свои брошюры, на издание которых за два года потратил £4 тыс. – огромную по тем временам сумму. В апреле 1816 года Оуэн был выслушан специальным комитетом палаты общин. А спустя год, когда Англия, закончив воевать с Наполеоном, погрузилась в жесточайший экономический кризис, предложил план борьбы с безработицей и резкого улучшения условий жизни «бедных и трудящихся классов». Суть – организовать на их базе «земледельческо-промышленные поселки единения и взаимного сотрудничества», иначе говоря, кооперативы.

Однако для начала XIX века эти идеи оказались чересчур радикальными и, естественно, не вызвали того положительного резонанса, на который рассчитывал их автор. Кроме того, Роберт Оуэн позволял себе резко критиковать англиканскую церковь, отнюдь не отделенную от государства (ее по традиции возглавлял британский монарх), и призывал строить «новый моральный мир, в котором будет запрещена деятельность сектантской религии, разделяющей людей», что только умножало ряды врагов фабриканта-утописта. Впрочем, в 1819 году парламент принял-таки первые законы о детском труде, в разработке и «пробивании» которых участвовал Оуэн, – но в сильно выхолощенном виде по сравнению с изначально предложенными.

Потерпев фиаско на родине, реформатор устремил свой взор за океан, на недавно освободившиеся Американские Штаты. В 1824 году Оуэн пересек Атлантику и купил за £30 тыс. участок земли в штате Индиана – в местности с удачным названием Harmony (Гармония). Там английский фабрикант, уже открыто называвший себя социалистом, решил основать коммуну – модель справедливого общества.

Коммуна, названная Новой Гармонией, официально появилась на свет в апреле 1825 года. Ее «начальником» Роберт Оуэн поставил одного из своих сыновей – Роберта Дэйла Оуэна, которому суждено было стать заметной фигурой в истории США: он известен как конгрессмен и один из основателей знаменитого Смитсоновского института истории науки и техники в Вашингтоне. Вслед за Робертом Дэйлом в Новую Гармонию со временем перебрались еще трое сыновей и одна из дочерей Оуэна.

Вопреки названию, к маю 1827 года Новая Гармония представляла собой целых 10 различных коммун, которые сосуществовали друг с другом совсем не мирно. Кроме того, «свободный общественный труд» оказался малоэффективным, и уже в следующем году неудача проекта стала очевидной и для самого его автора.

Политик

К тому времени дела в Нью-Ланарке тоже пришли в упадок. Роберт Оуэн продал свои ставшие убыточными предприятия и остаток жизни провел на родине.

В отличие от бизнеса, идеи Оуэна не захирели, и он с удовлетворением констатировал, что в Англии они пользуются все большим общественным спросом. Их активно обсуждали и в рабочей среде, и в среде фабрикантов и финансистов. В стране набрали силу движения умеренной социал-демократии и британских профсоюзов – тред-юнионов. И Роберт Оуэн с головой погрузился в политику.

Наблюдая за происходящим в Англии и в мире, он пришел к выводу (подтвердившемуся значительно позже), что «звериный», нацеленный на беспощадную конкуренцию промышленный капитализм вступил в период затяжного кризиса. И, будучи неисправимым идеалистом, считал, что правящей верхушке общества теперь не остается ничего, кроме как обратить внимание на его проекты, которые, в этом Оуэн не сомневался, осчастливят человечество.

Пока же он старался оказывать посильную помощь представителям прогрессивных сил – всем, кто за ней обращался, от суфражисток до социалистов. Роберт Оуэн был одним из инициаторов создания в 1838 году первого британского профсоюзного объединения – «Великого национального объединенного союза производителей» (Grand National Consolidated Trade Union), а также просветительской Ассоциации всех классов всех наций (Association of All Classes of All Nations) и первой лондонской биржи труда («национального рынка справедливого обмена труда»).

Умер Роберт Оуэн 17 ноября 1858 года в родном городе. Ему довелось почувствовать приближение новой эпохи, однако совсем не такой, о которой мечтал: к моменту его смерти по Европе уже десять лет, как бродил призрак из «Манифеста Коммунистической партии». Перед смертью Оуэн сказал одному из своих сыновей: «Моя жизнь не пропала даром. Я возвестил важные истины, и если мир не захотел принять их, то только потому, что их еще не понял. Могу ли я его за это порицать? Я шел впереди своего времени».

8 story. Владимир Гаков. ДЕНЬГИ № 28 (383) от 24.07.2002

Александр Дюма. Двести лет спустя

24 июля 1802 года в местечке Вилле-Котре, недалеко от Парижа, родился писатель, по книгам которого поколения юных читателей во всем мире знакомились с историей, – Александр Дюма-отец – маркиз Александр Дюма Дави де Ла Пайетри – выдающийся французский драматург, романист, поэт, писатель, сказочник, биограф, журналист. Повзрослев, те же читатели обнаруживали, что ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ В РОМАНАХ ДЮМА И НЕ НОЧЕВАЛА. Однако это не умаляло любви миллионов к автору «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо». Книги сделали Дюма ПЕРВЫМ МИЛЛИОНЕРОМ В ИСТОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ, что не помешало автору первых бестселлеров прожить жизнь и умереть под страхом долговой тюрьмы.

Черный тюльпан

За менее чем полвека творческой жизни Александр Дюма выпустил сотню пьес и более тысячи томов прозы, поставив абсолютный на то время рекорд. Работая бесперебойно по 12—15 часов в сутки, писатель покрывал своим каллиграфическим почерком горы бумаги и выпускал по несколько томов в месяц. Необузданным темпераментом, позволявшим творить в таком темпе, – а параллельно жить богатой событиями жизнью авантюриста, ловеласа, игрока, дуэлянта, журналиста, путешественника, рыболова, охотника, владельца театра и нескольких журналов, солдата, политика, революционера и кулинара-любителя, – Александр Дюма частично обязан своему происхождению.

Дед писателя, маркиз Дави де Ла Пайетри, дослужившись до поста генерального комиссара королевской артиллерии, покинул Францию и поселился на своих плантациях на западе Гаити (тогда это была французская колония Сан-Доминго). Там он сошелся с чернокожей рабыней, родившей ему сына-мулата, которого назвали Тома-Александром. Вернувшись под конец жизни в родную Нормандию, маркиз-плантатор захватил мальчика с собой. В предреволюционной Франции смуглый, не по годам сильный сын рабыни почувствовал себя в своей тарелке. В 20 лет он вступил в республиканскую армию под фамилией матери – Дюма – и сделал блестящую военную карьеру, пройдя путь от капрала до генерала армии менее чем за два года. Дюма Первый (учитывая сложившуюся традицию, его следует называть Дюма-дедом) служил у Наполеона, участвовал в Египетском и Итальянском походах, и впереди ему светил маршальский жезл. Однако после того, как Наполеон объявил себя императором, генерал-республиканец демонстративно ушел в отставку. Он был обвинен в заговоре, выслан из страны, попал в плен к бывшим врагам, вышел на свободу больным и разбитым и умер в возрасте 44 лет в провинциальном городе Вилле-Котре, оставив вдову и четырехлетнего сына Александра почти без средств к существованию.

Так что от предков будущему романисту достались необузданная креольская кровь, неистребимое жизнелюбие, воля, энергия, страсть к приключениям, – а также нищета, которую он с помощью всего перечисленного смог превратить в славу и богатство.

Не получив никакого формального образования, мальчик под присмотром местного аббата самостоятельно научился читать и писать. Он неожиданно обнаружил в себе дар каллиграфа, и 13– летнего обладателя редкого по красоте почерка взял к себе писцом городской нотариус. В те годы будущий романист и драматург уже сочинял стихи и мечтал о литературной славе. Мечта конкретизировалась, когда он открыл для себя Шекспира – теперь молодой Дюма был уверен, что его пьесы завоюют Париж.

Однако туда еще нужно было добраться. Деньги на поездку Александр, обладавший еще одним редким талантом – ему не было равных за бильярдным столом, – добыл за вечер. Он выиграл у владельца постоялого двора 600 рюмок абсента, но предпочел взять выигрыш деньгами. Вышло ровно 90 франков – этой суммы хватило и на проезд до Парижа, и на то, чтобы продержаться там первое время.

Д'Артаньян в Париже

Подобно своему герою-гасконцу, будущий завоеватель Парижа не имел ни имени, ни денег, ни профессии.

Его стартовым капиталом были твердая рука – державшая перо, а не шпагу – и рекомендательное письмо – но не к де Тревилю, а к однополчанину отца генералу де Фуа. Этого оказалось знаковые люди достаточно. По протекции генерала молодой Дюма получил место писца в канцелярии герцога Орлеанского с окладом 100 франков в месяц.

С д'Артаньяном Александра Дюма роднило еще и чудовищное невежество. Но если вояке и дуэлянту книги были без надобности, то будущему литератору, тем более в тогдашней литературной столице мира, следовало задуматься над пополнением своего образования. Поэтому издевательский совет коллег «Почитал бы что-нибудь, чтобы не стыдно было появиться в обществе» – провинциал Дюма воспринял абсолютно серьезно. За два года он перелопатил уйму книг без разбору, отказывая себе во всех удовольствиях молодости и ограничив сон четырьмя часами. При его феноменальной памяти эти два года на первый взгляд хаотичного ликбеза можно приравнять к систематическому университетскому курсу.

Параллельно Дюма писал пьесы и рассказы – как правило, в соавторстве с такими же начинающими литераторами. Первая пьеса «Охота и любовь», поставленная в 1825 году, не продержалась в репертуаре и года, но все же приносила трем соавторам по четыре франка за спектакль. Так что Дюма смог заработать на ней 350 франков. И почти вдвое больше – за вторую. Все полученные деньги он потратил на издание за свой счет первого томика собственных новелл. И хотя успех книги-дебюта оказался еще скромнее (издателю удалось продать всего четыре экземпляра), автора это не смутило. В мечтах он уже видел себя не только королем парижской сцены, но и знаменитым романистом, книгами которого зачитывается мир. То, что он был недалек от правды, подтвердилось довольно скоро.

Но до этого еще состоялось его знакомство с кружком писателей-новаторов, называвших себя романтиками. Возглавлял новое течение Виктор Гюго, под обаяние которого попал и Дюма. Он тут же написал несколько романтических драм на историческом материале, и одна из них, «Генрих III и его двор», поставленная в 1829 году на сцене знаменитого театра Odeon, сделала имя Александра Дюма известным всему Парижу. Пьеса, в которой только слепой не увидел бы антимонархического призыва, произвела фурор в стране, стремительно двигавшейся к очередной буржуазной революции, до которой оставалось меньше года. На премьере присутствовал и «босс» 27-летнего драматурга герцог Орлеанский, возглавлявший тогда умеренную оппозицию королю Карлу X. Герцог был доволен своим протеже (король сначала вознамерился запретить взрывоопасную пьесу, но под давлением общественного мнения отступил, что прибавило его противнику политических очков) и в знак благодарности повысил Дюма по службе, сделав своим личным библиотекарем. Это была синекура – должность без обязанностей, дававшая 1200 франков в год. Теперь, когда имя молодого драматурга было у всех на устах, а другие его пьесы немедленно разобрали все мало-мальски приличные парижские театры, Дюма мог приступать к давно задуманной серии исторических романов.

Но прежде он решил немного попутешествовать. Он уже готов был отплыть в Алжир, как планы пошли насмарку. В июле 1830 года парижане подняли восстание против короля, и у Дюма взыграли отцовские гены – внук рабыни и сын генерала-республиканца с головой окунулся в стихию восстания. Как и все, он участвовал в уличных перестрелках, строил баррикады, распевал «Марсельезу» и размахивал триколором.

Закончилась революция, как известно, всего лишь сменой декораций. Вместо старого короля французы получили нового – престол под именем Луи-Филиппа занял покровитель Дюма герцог Орлеанский. На трон его возвела крупная буржуазия, и лозунгом дня стал призыв «Обогащайтесь!». Именно так ответил премьер-министр на требование оппозиции расширить избирательные права, ограниченные имущественным цензом.

К захлебнувшейся на полпути революции республиканец Дюма отнесся философски. Зато писатель Дюма в полной мере смог оценить изменение общей экономической ситуации в стране, к власти в которой при формальном сохранении монархии пришла крупная буржуазия. Стремительно разбогатевшие «новые французские» (нувориши) старались перещеголять друг друга не только пышными дворцами и баснословными украшениями своих подруг, но и собственными газетами и журналами. Созданный за несколько лет до революции первый механический печатный станок позволил сформировать во Франции первый же настоящий рынок массовой литературы. Авторы, до того пробавлявшиеся случайными милостями покровителей при дворе, теперь делали себе состояния на новом жанре – романе-фельетоне. Так назывался увлекательный авантюрный (чаще всего исторический) роман, который сначала печатался с продолжением в газетах и только потом выходил отдельным книжным изданием.

Романы-фельетоны приносили газетам сотни тысяч подписчиков, и авторы, умевшие захватить читателя, теперь сами диктовали издателям условия. За один роман «Парижские тайны» Эжен Сю получил 100 тыс. франков. Но и этот невиданный гонорар померк на фоне того, что смогла заработать на романах-фельетонах не дававшая сбоев литературная машина по имени Александр Дюма.

Двадцать лет спустя

Свои лучшие произведения Дюма написал в период с 1830 по 1850 год. Их основу составила многотомная серия романов, посвященных истории Франции на протяжении пяти веков: от «Изабеллы Баварской» (XV век, времена Карла VII) до «Графа Монте-Кристо» (действие которого происходит в первую половину XIX века, во время реставрации Бурбонов).

История по версии Дюма сильно отличается от реальной, насколько можно судить о ней по хроникам, трудам ученых-историков и воспоминаниям современников. Писатель, в отличие от настоящих исторических романистов во главе с популярным тогда Вальтером Скоттом, изобрел свой особый жанр – авантюрно-исторический (с упором на первое слово). Дюма не уставал повторять: «История для меня – гвоздь, на который я вешаю свою картину». В его романах главным становятся не реконструкция действительных событий и не судьбы исторических лиц – королей, министров, полководцев, а захватывающие приключения и интриги, героями которых выступают персонажи вымышленные либо отретушированные автором. Однако читателю не было дела до того, что в книгах Дюма король Генрих Наваррский предстает фигурой откровенно романтизированной, а кардинал Ришелье, напротив, демонизированной. Читатель более полутора веков с замиранием сердца следит за приключениями д'Артаньяна или Эдмона Дантеса, которым не нашлось места в школьном учебнике истории. Именно эти персонажи сделали Дюма бесспорным королем «исторического» романа.

В 1840– 1850-е годы его слава достигла зенита. Дюма без преувеличения знала вся читающая Франция, а также читатели на всех континентах. Когда он отправлялся в путешествия по миру, ему оказывали королевские почести – для поездки в Алжир правительство снарядило военный корвет, в Мадриде Дюма встречал почетный караул гвардейцев, а в Тунисе дали в его честь салют из пушек. Как писал один журналист: «Обе Америки высылают целые флотилии пароходов с единственной целью – побыстрее доставить из Европы тиражи новых романов Дюма. Имя его сегодня известно от Сибири до Кейптауна и от Англии до Австралии».

При этом литературный конвейер работал бесперебойно. Обычно Дюма трудился сразу над несколькими книгами, продолжая подписывать новые контракты и судясь с издателями по поводу не сданных вовремя рукописей. Эта невероятная работоспособность закономерно породила слухи о существовании некоего литературного синдиката. В газетах судачили о том, что прославленный романист не гнушается трудом «литературных негров» (термин, кстати, пошел с тех времен), которых он нещадно обирает. Дюма если и опровергал эти слухи, то как-то вяло: доля истины в них, несомненно, присутствовала.

Действительно, большинство сюжетов для писателя разрабатывали нанятые им безвестные литераторы, которых он называл «мои помощники». В обязанности последних входили также сбор исторического материала (историю не окончивший и средней школы Дюма знал скверно) и редактура рукописей (мэтру этим заниматься было недосуг). Однако даже ярые противники писателя не могли не признавать: без литературного таланта Дюма все эти сюжеты так и остались бы сюжетами – кирпичами, которые превращаются в здание, лишь следуя воле и планам архитектора.

Самым плодотворным оказалось сотрудничество с молодым профессором-историком из провинции по имени Огюст Маке. Когда он явился в парижское издательство и предложил напечатать его исторический роман «Шевалье д'Арманталь», одного взгляда профессионала на рукопись было достаточно, чтобы заключить: издавать такое нельзя. Но сюжет показался издателю любопытным, а собранный исторический материал – оригинальным и основательным, и он посоветовал автору-дебютанту обратиться к Дюма. Тот прошелся по тексту рукой мастера, и сюжет заиграл.

Когда же встал вопрос о соавторстве, издатель изложил Маке следующую ситуацию: роман за подписью Дюма принесет соавторам по три франка за строчку, а роман за подписями Дюма и Маке – вдесятеро меньше. В конце концов книга вышла за подписью одного Дюма, а Маке удовлетворился 1200 франками отступных (Дюма достались несколько десятков тысяч). Потом соавторы работали еще над десятками романов, включая лучшие – «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо».

Много позже Дюма-отец предложил аналогичную работу своему запутавшемуся в долгах 20-летнему сыну, тоже Александру и тоже будущему драматургу и писателю, пообещав платить ему 40—50 тыс. франков ежегодно. А в ответ на обвинения в прессе он предлагал критикам сравнить сохраненные первоначальные разработки помощников с опубликованным вариантом.