Текст книги "Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2. Том 10"

109

Кончилось волжское судоплаванье. И месяца не пробегали по вольной воде.

Не стало нагляда, отчёта и разумных рук. Кого прогнали, кого потеснили, кто сам ушёл.

Вы же, питерские, хлеба ждёте? И вы же всё развалили… При новых порядках четыре баржи с хлебом потонуло разом под Самарой, правда в шторм, на каждой по 500 тысяч пудов зерна.

В Самаре же погрузили 170 тысяч пудов в гнилую баржу – и тоже потонула… (А в газетах: «от неизвестной причины».)

Пароход «Кавказа и Меркурия» налетел на устои симбирского моста.

Шагает Польщиков по нижегородским пристаням – залиты водой. А на баржах смешали муку с овсом – такого Волга ещё не помнит.

В этом году какая уж ярмарка? – не будет.

А в Астрахани? Рыбопромышленники всю войну сдавали рыбу для армии. После революции у них отобрали промысловую полицию (как всякую полицию – на фронт!), население кинулось ловить рыбу в запретных водах, где кому вздумается, тогда подрядные ловцы расторгли договора. Тем временем губернский комитет установил твёрдые цены, по которым рыботорговцы обязаны принимать от любых ловцов. И промыслы завалены уловами этой весны, и ещё везут и везут, рабочие не успевают солить и сушить, но за отказ принимать – уголовное наказание, а за порчу рыбы – пятикратный штраф.

А рыба – гниёт.

Ещё бедствие – с пассажирскими пароходами: солдаты захватывают и палубы, и классные помещения, набиваются свыше всяких норм, и не только сами не покупают билетов, но не дают получать деньги и с пассажиров, и ещё не дают грузить товары ни в люки, ни на палубы – это «безпокоит» их, а сами портят судовое имущество, воруют вещи у пассажиров, хамят капитанам и велят останавливаться у своих деревень, где никогда не останавливались, и опасно.

Так что же там, в Петербурге, – правительство России или кто? Кому это – мы жертвовали вот недавно? заём покупали?

И то всё – уже проглочено. (И – куда? кому? на что?) А теперь уже вопят: ввести «налог свободы»: отбирать товары, дома, фабрики.

Пароходы.

А вон – Сибирь заявила, хочет автономии.

Может, завтра и Волга?

А война – висит, никуда не делась.

Составили комитет судовладельцев и послали петицию – кому же? – Чхеидзе! сила в Совете: что рабочие предъявляют требования невыполнимые, речной флот обречён на бездействие, не сумеет подать Петрограду топлива и хлеба, ответственность за последствия возлагаем на вас.

Никакого ответа.

При крупном повороте корабля есть такая команда: «Одерживай!» – «Есть одерживать!» Это значит: после крутого забора руля, допустим влево, рулевой тут же, не дожидаясь, полегоньку начинает крутить штурвал направо. Корабль ещё довернёт, куда поворачивает по инерции, – и тогда: «Так держать!» А если не одерживать – пароход будет кружиться на месте или идти по ломаной.

Вот так и в политике. Эти два месяца – никто не одерживал.

И если на московском мартовском промышленном съезде называли старый Петербург «ханской ставкой», – что теперь сказать про новый Петроград?

А когда-то ведь из Нижнего – и спасали Россию.

А теперь в торговых кругах отмахиваются: ничего не спасти, всё пропало, ликвидировать дела да капитал переводить за границу.

Но русский купец – так не может!! Сам Польщиков ни за что не шагнёт так – капитал за границу.

Не-ет, разучились мы, братцы, стенкой стоять.

Надо ехать в Москву, в Китай-город, к молодому Сергею Третьякову, советоваться. Ещё год назад Сергей Николаевич «штурмовал правительство». На мартовском съезде избрали его заместителем Рябушинского в оргкомитете. А сейчас вот – отказался ехать на новый торгово-промышленный съезд в Петрограде: там собираются мародёры тыла.

Но – правительство? Шесть недель назад мы дали им безпринудительное подчинение, полное доверие, поддержку, заём, ограничение прибыли, – а взамен получили? – развал, приказы без ума, или никаких.

Или – опять нам в оппозицию? Спасать Россию помимо правительства, – так кому ж это по силам? Не по силе и наших денег.

Куда ж это всё раскачивается, если – не рухнуть?

А если рухнет – то что уцелеет и от всего твоего имущества? Всё – в тлен?

По-русски, конечно, и так: засвистит судьба Соловьем-разбойником, погибать – так и погибать!

А – сын, дочь? жена?

Всегда, сколько помнил, жил Польщиков с ощущением своей силы: силы тела, силы соображения, знаний и силы денег. И вдруг вот, посреди расцвета, – застигнут ощущением, что сила утекает из него: пока ещё не мускульная, не кровяная, только имущественная. Но за хаосом в его имуществе, пароходах и конезаводстве – порушится и вся остальная. И не удержишь.

Сперва намечал ехать в Петроград на этот съезд, – отдыхал душой, что Зореньку повидает. А теперь – нет.

Даже в эти горькие недели нашёл время, написал ей два письма.

Другая бы пора – взял бы её на Волгу. Да вывел бы на палубу хозяйкой своего лучшего корабля. («Самодержца». Да пришлось переименовать…)

Но началась такая подвижка – такая подвижка всего – уже ощущал Польщиков недохват силы – на всё, на всё.

Стал – не хозяин своей жизни.

Тряска пойдёт – и эту девочку тоже он не удержит.

110

Революционному деятелю надо быть крайне и стремительно подвижным, чтобы повсюду-повсюду успеть, – от этого могут зависеть важные части революционной ситуации или даже вся она целиком. Именно такую подвижность – во всём участвовать самому – проявлял от первого дня революции и множество раз с тех пор Николай Дмитриевич Соколов, отчего и был любимец ИК, и любим советскими массами, и всюду звали его выступить, объяснить, направить. («Роковой человек» звали его в шутку.) Однако по игре революционной случайности он так и не занял никакого определённого видного поста, лишь оставался всеобщим соединительным звеном, и его посылали, а то он мчался и сам, на всякое прорывное место. Всегда первому узнавать сенсацию и принести её тем, кто в ней нуждается, – был его девиз. И это он помог направить работу Чрезвычайной Следственной Комиссии. Но именно из-за своей неуловимой подвижности он сперва не состоял ни в какой конкретной комиссии ИК – и только вот в середине апреля сформировали специальную Законодательную комиссию в составе одного Соколова, он и стал – Комиссия. Ну да он же был и первый юрист в ИК. Но нужно ли было проверить Военную комиссию, выяснить организацию транспортного дела, войти в правительственную комиссию морского судоустройства или принимать, принимать, принимать в Таврическом безчисленные военные депутации-делегации – на всё это был незаменимый Соколов!

Кажется – никак невозможно успеть? – даже и в автомобиле? У некоторых членов ИК появились прикреплённые к ним автомобили, у Соколова не было. Тогда он взял себе реквизированное придворное ландо с массивными вензелями и коронами на дверцах (их и не оторвать легко, и не надо), с парой кровных вороных, прекрасно съезженных нога в ногу, и осанистым седобородым кучером на высоких козлах, – и так ездил по Петрограду, особенно не минуя Невского, любя глазеть вдоль Невского, откинутый в сиденьи и в сиреневых лайковых перчатках сам.

В дни апрельского кризиса, когда Исполком, в отсутствие Соколова, назначил «семь диктаторов», – он, прочтя постановление, уверен был, что и он – один из семи диктаторов, что это просто опечатка – какой-то «Скалов», такого нету в ИК! А оказался какой-то солдат.

Сейчас мечтал (Керенский твёрдо обещал) в скором времени стать сенатором, высшая ступень для юриста.

Не было границ политическим интересам Соколова!

Копошились ли два месяца с рождением Совета крестьянских депутатов – Соколов не оставлял вниманием их трудную проблему и как мог мирил соперничающих инициаторов. И те и другие хотели помочь безпомощному крестьянству в непомерном труде создания своих Советов, рассеянных по лику России, но соревнование было: какая партия возглавит.

Затевали теперь и международную социалистическую конференцию в Стокгольме для установления всеобщего мира – Соколов просто измучивался, что он оттеснён от её организации, уж куда там поездка в Стокгольм. А редко в ком было такое цветение Интернационала, как в груди Соколова. Правда, не знал иностранных языков, но ловил каждую встречу с приехавшими Тома, Кашеном, Брантингом, Борбьергом – хоть поприсутствовать, а то через переводчика задать и вопрос.

А делегации с фронта всё ехали, ехали – от армий, от дивизий, от полков, от маленьких частей, кто как пошлёт, – и всё наваливались на Соколова да на Стеклова: скажите ясно – мы воюем или не воюем? за что мы должны в окопах сидеть? И нельзя отказаться, это важнейший стык политики: теснее сплавить их с рабочим классом и вбить клин между солдатами и офицерами.

А когда делегаций сгущается слишком много, они начинают в Таврическом заседать, образуется из них конференция. Так начали позавчера, и пошёл к ним объясняться кто же? – опять незаменимый Соколов. А для ответов нужен не только высокий уровень революционного сознания, но и простая находчивость. Допустимо ли братание с немцами? Какие меры принимаются против дезертиров? Нельзя подорвать Интернационал и революцию, но нельзя поссориться и с солдатами, тут балансируй. А какие меры контроля Совет проводит над высшим командным составом? Пока – слабые, но вот скоро посылаем комиссаров. И вдруг вопрос, это после петроградских волнений: «А что это такая за красная гвардия и почему её не разоружают? Гвардия должна быть на фронте, а не здесь. И многим солдатам из гарнизона не хватает винтовок – так пусть им передадут».

И Соколов – как наитием, сразу нашёлся, и ответил блестяще.

– Каждый свободный гражданин имеет право носить оружие. Так и Красная гвардия. Здесь нет ничего опасного, это только старый режим боялся вооружённого народа. Рабочие – заработали себе эти винтовки в дни революции, вышли безоружными против трёх тысяч протопоповских пулемётов, и отнять их теперь было бы оскорблением пролетариата.

И отклонили вопрос. Знал Соколов, что Ленин будет доволен. Соколов и сам был большевиком, до самой войны, а потом стал вне фракций, независимый. Он был даже очень против войны, но с войной надо балансировать осторожно. Вот, как ни странно, Исполнительный Комитет после апрельских бурных дней алогично сдвинулся в защиту продолжения войны. И фронтовые делегаты разно говорили.

С большевиками Соколов старался никак не рвать. Держал при себе помощником «Меча» Козловского, совсем ленинского человека. И Шляпникова поддерживал в ИК не раз. (Шляпников с ленинским приездом оттеснён совсем.) В апреле при нападках на Ленина – Соколов всегда голосовал за него.

Совещание фронтовых делегаций шло отлично! Приезжал охотно Некрасов, сегодня выступал Шингарёв. Теперь вызывали Гучкова и Милюкова, а те упирались, не шли, то больны, то заняты. Больны? – хорошо, мы не будем разъезжаться, хотя и кончился срок наших полномочий.

Тряханём министров!

Это по-пролетарски!

После апрельских убийств постановил ИК образовать собственную следственную комиссию и вести расследование независимо от правительственной. Как первый юрист – туда вошёл конечно и Соколов. И понимал, что и тут сослужит большевикам. Среди семи членов, правда, было пять меньшевиков, но они не решатся вредить, а один даже дал выгодные показания в прессе. А седьмой – большевик Красиков, союзник.

Но так необъятны силы Соколова – в любой момент готов и ещё в какую комиссию!

И вот нашлась ещё такая: избрать четырёх комиссаров для постоянного контроля над Главнокомандующим Петроградским Военным округом. И Соколов – попал туда! Но вошёл и поручик Станкевич. Этот – не наша кость, с этим будет трудно.

Но и Корнилов, тёмный хитрый генерал, за апрельские дни прижат неплохо, почти отняли у него распоряжение войсками.

Дожать его ещё.

Ой, много-много забот у Николая Соколова.

А – хочется стать сенатором!

111

Петроградские газеты начинали уже травить ожидаемый в Ставке офицерский съезд: не должно быть двух офицерских съездов, достаточно одного петроградского!

Они оба и назначены были на 7 мая, в один день. Но петроградский съезд проступал как липа: с численным превосходством тыловых военных чиновников, и даже, объявили, допускается, чтоб офицеры выбирали от себя на съезд депутата-солдата! – ещё что выдумайте! И порядок дня там ожидался политический, и чуть ли не сливаться с Советом рабочих депутатов.

Но почему же в Ставке не могут собраться делегаты от ста тысяч боевых офицеров Действующей Армии – и решить, что́ надо для блага родины?

Воротынцев выступит непременно. Хотя речей-речей и так уж чересчур. Повернуть события может только Сила. А съезд офицеров, изолированных, затравленных, разве может стать такой силой?

Но – что сумеешь высказать всем тем, если вот одного близкого Сергея Маркова, и с глазу на глаз, – никак не убедить?

– Я согласен, Сергей Леонидыч, выйти из войны одним – это некрасиво, это будет даже позорное пятно перед Европой. Но эти пятна в истории не навечно. И не такое забывалось. А что делать, если мы к этому уже всё равно скатились? Мы – в пропасти, уже летим.

– Но союзники не только морально этого не простят – они нас реально накажут.

– Прервут нам кредиты и техническое снабжение? Так мы и в войну от них не много получали. А нам и давно пора стоять на своих ногах. И на своих деньгах.

– Да прежде всего – интернируют наши бригады во Франции.

– Тоже не на век, подержат – потом отпустят. А нечего было их туда и посылать.

– А – если прямо пошлют на нас войска?

– Не раздвоиться им. А как пошлют? Через Архангельск?..

– Через Владивосток. Японцев и китайцев.

– Э-э-то вилами писано. А мы тут погибаем – страшней и быстрей.

Марков уже прежде отвергал по-главному, – но, быстрый, сметливый, вот невольно втягивался в обсуждение, покручивал генштабистский серебряный аксельбант на груди:

– Ну а если немец пойдёт на нас, оставленных, по всему фронту?

– Вы же видите: вот не идёт. Хотя нас сейчас только толкни, мы и покатимся. Да Германия как рада будет освободиться от Восточного фронта.

– И бросит все силы на запад. И тем непростительней нам перед союзниками.

– Ничего, у них теперь Америка.

– Ну, разберём варианты, – всё больше втягивался Марков. – Если союзники победят Германию без нас – они же нам всё равно не простят.

– Воевать против нас после войны? Не будут, их общество откажется.

– А если, благодаря нашему выходу, наоборот, Германия победит союзников? – то как она потом на нас обернётся? Какое иго нам навяжет? В рабов превратит.

– Германии победить Антанту с Америкой? За год – не успеет, а потом будет поздно: не выдержит, истощится. А мы за то время, может, уже оправимся, укрепимся, не такая будет армия, не такой тыл. Да хуже сегодняшнего – с нами ничего не может быть. Продолжать войну при сегодняшнем развале – мы теряем себя уже наверняка и полностью. Россию как таковую. Сейчас нам платить, – настаивал, переклонился к Маркову, – самим существованием России! разве вы не видите?? Нет, всякий выход – лучше. Есть поговорка: соломенный мир лучше железной драки.

Запомнил от того вагонного спутника, донца.

– Но – не для офицера! – жёстко видел Марков. – Не можем мы, не можем никак выйти из войны без огромных потерь.

– А народ, совершающий революцию, всегда страдает. Это неизбежно. Конечно, Государь мог выйти из войны без малейшей потери земли и без выплаты репараций. А сегодня – у нас нет такой сильной власти, чтобы выйти благополучно. А выйти не-об-ходимо!

Марков отрывисто расхаживал по кабинету, снова садился в своё кресло запрокинувшись. Думал. Его густые стриженные бобриком волосы не колебались при том никак.

– Недовоёванная война! – это что? Это значит – через несколько лет снова война. Значит, с порога – новая гонка вооружённых сил.

– В нашем сегодняшнем – этим уже не испугаешь. Хуже – не будет.

– А если Германия – да вдруг помирится с Англией и Францией – за счёт нас? За счёт нас – почему бы им не помириться? И – дели нас, бери кто хочешь, со всех сторон.

О-о-о-ох, только и мог выдохнуть Воротынцев.

И сабля остра – но и шея толста. Как, правда, всё предвидеть?

Но хоть бы и сто раз был прав Марков, а я бы не нашёл аргументов, – а всё равно из войны надо выходить, выходить, выходить. Как никогда опасно – но и нужно как никогда.

– Да Георгий Михалыч! Да в какую компанию вы попадаете и меня тянете? Вместе с Лениным?

Вместе с Лениным?.. Это – уже ставил перед собой Воротынцев. Ловушечное положение?

– Нет, не вместе! – напрягся. – Р а н ь ш е него!

Убедить Маркова? И скольких ещё потом? Сгорая:

– Да вот, вчерашний ваш отчёт о печати на фронте. «Окопная правда», «Солдатская правда», просто «Правда», и все лживые листовки, – они же льются! их же каждый день читают во всех дивизиях! Поймите: «Кончать войну!» – уже брошено! и этого не завернуть, не остановить! И это захватит солдат до конца, я знаю! Это – уже к прошлой осени созрело, только подожги! Потушить этого – уже нельзя. Но надо – перехватить! Выйти раньше самим – для спасения России! А Ленин – больше раздору, гражданская война, он так и зовёт открыто! Он ищет – для международного пролетариата, не остановится платить и кусками России.

Марков осваивался. Не оттолкнулся.

Воротынцев горячо смотрел в быстрые умные его глаза. Да! – он был идеален для ядра сопротивления.

И глазами – ещё напор! Призыв.

– Но – какими силами додержать фронт?

– А вот – какими? Я думал. Думал. Отдельных здоровых частей – кавалерийских ещё можно набрать. И казачьих. А пехоту – надо отделять здоровую часть от больной. Надо найти форму перестроя, извлекать сохранившихся воинов из нынешних частей. Как вот сейчас – национальные части отделяются – стянуть и нам здоровое, боевое в отдельные кулаки. Каждый такой один батальон будет стоить сегодняшней расхлябанной дивизии. Они – и удержат узловые места фронта, если надо.

Марков щурился:

– На ходу войны – и строить другую армию?

– Да Гурко же вот отстроил за зиму сорок новых дивизий. Да он и сейчас взялся бы, я уверен. У него эти мысли, может, уже и есть.

Марков – захватывался. Но, сплетя пальцы на колене, сдерживал себя:

– А советы депутатов? Сразу пронюхают. И не допустят!

– Но у нас и выбора нет. И сроков нет, – отсекал Воротынцев.

Марков встречно остро смотрел:

– Ну что ж, давайте – вдвоём поговорим с Деникиным. А если его убедим, то будем проситься на доклад к Алексееву.

– Не-ет, – выдохнул Воротынцев. – Алексеев – не тот человек. Он – никогда не решится поперёк правительства. А лучше… Лучше вы добудьте у Деникина мне командировку к Гучкову! Я – стрелой к нему слетаю. И если – может быть – да проснётся прежний Гучков!? – так он и поймёт, и примет. Он – способен принять! Он – умеет резко поворачивать! А там – убедит он правительство или разгонит – ему и карты в руки.

__________________

А дома – нет, так и не стало покоя. Что-нибудь непременно случится каждый раз.

Не помогло его решение. Не помогли уверения.

То опять начнёт вычитывать его старые письма к ней, да не с листиков, а прямо наизусть.

Ну разве помнишь свои письма прежних лет? Узнаёшь: а, да, это могло быть, как будто моё. А как будто и не моё. Такие шёлковые ласковости – неужели это я мог писать?

Никак бы теперь не повторил. Никак.

А читалось всё это – в укор: как тогда было хорошо – и как теперь плохо. И как она теперь безвыходно несчастна.

– Линочка, ну что за странное у тебя наслаждение: всё время быть недовольной и жаловаться? Всё время я сдавлен, как бы только перед тобой не провиниться.

– А ты – не провинивайся! – придвигалась и вглядывалась пытливо, глаза в глаза, с пламенем неизрасходованным. – А ты не провинивайся! С чего всё началось?

Началось, началось, но право же – кончили, всё.

– Пойми, я не могу каждый день входить в дом, ожидая навала мрака.

– А ты не подумал, как же могу я в этот мрак не входить, а жить в нём двадцать четыре часа? И должна встречать тебя жизнерадостной улыбкой?

– Но мы же с тобой условились, поняли: всё – миновало. Голова без того напряжена, кругом беда. Нельзя же так друг друга подбивать.

А её подхватывало, как осенний листок над костром, кружило, несло, подпаляло ещё:

– Вот именно, не подбивать друг друга! А зачем же ты меня подбил??

Документы – 19

26 апреля

ИЗ ГЕРМАНСКОЙ СТАВКИ – В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Генерал Людендорф протелеграфировал Восточному Главнокомандующему:

Русское предложение вести переговоры со Стекловым принимается. Базу переговоров составят директивы от 16 апр. «Тайная операция». Кроме того надо обсудить: поставку русского зерна Германии по дешёвой цене; отмену конфискации немецких имуществ в России… Надо облегчить русским отказ от территорий в Литве и Курляндии: ссылкой на требования денежного возмещения за более чем миллионный излишек военнопленных в наших руках; подчёркиванием нашего намерения считаться с национальными претензиями литовцев и курляндцев в способе их присоединения к Германии.

Вопрос об общей мирной конференции подниматься не должен. Германия и Россия быстрей договорятся одни.