Текст книги "Двести лет вместе. Часть первая"

Напор был больше, чем основанная в Херсонской губернии Попечительная контора для евреев-переселенцев готова была принять: не успевали строить дома, рыть колодцы, устройству мешали и степные расстояния, и недостаток мастеров, врачей и ветеринаров. Правительство «не скупилось ни на деньги, ни на разумные распоряжения, ни на симпатии к переселенцам», но губернатор Ришелье в 1807 просил ограничить темп вселения до 200–300 семей в год, и только тех принимать неограниченно, кто хочет переселяться за свой счёт. «В случае неурожая придётся кормить этот народ несколько лет сряду». (Беднейшие поселенцы получали ежедневные кормовые.) – Однако губернаторы Западного края стали произвольно отпускать просящихся вне партий – и был потерян точный учёт, сколько же переселенцев пошло. Это вызывало их бедствия в пути, нищету, болезни и смерти[217]217
  В. Н. Никитин*,с. 14, 15, 17, 19, 24, 50.


[Закрыть]. А некоторые – просто исчезали по пути.

Степные расстояния (где сто, а где и до трёхсот вёрст от колонии до конторы) и неготовность администрации к точному учёту и правильному распределению приводили к тому, что одни поселенцы получали больше, другие меньше; жаловались на неполучение кормовых и ссудных. Малочисленные смотрители колоний не успевали доглядывать. (Смотрителям выплачивалось жалкое содержание, они часто не имели своих лошадей и обходили земли пешком.) Были поселенцы, кто и после двух лет на новом месте не имели ни хозяйства, ни посевов, ни хлеба. Из таких бедующих – отпускали кто куда хочет. Поступали «просьбы евреев об исключении их из земледельческого звания», тогда увольняли из поселенцев в их прежнее состояние мещан, но «из уволенных и пятая доля не вернулась назад, а пустилась в праздношатательство». (А вместе с отчисленными пропадали и выданные им ссуды.) Некоторые поселенцы «то появлялись в колониях, то исчезали без спроса и безследно», некоторые слонялись по ближайшим городам – «торговать по старой привычке»[218]218
  В. Н. Никитин, с. 26, 28, 41, 43–44, 47, 50, 52, 62–63, 142.


[Закрыть].

Многие донесения конторы и инспекторов отражают, как новые поселенцы вели хозяйство. К поселенцам, «не знающим, как что начать и кончать», наняты для обучения их – государственные крестьяне; так, распашку «производят большею частью наймом русских». Усвоена привычка: «исправлять недостатки наёмными рабочими». Засевают лишь незначительную часть отведенной земли и используют для посева не лучшие семена, а некоторые, хотя и получили особые семена на посев, вообще не пашут землю и не сеют, или впустую теряют семена при посеве и теряют при уборке. По неопытности ломают инструмент, а то и прямо продают земледельческие орудия. Не умеют пастушествовать. «Режут скот на пищу, а после жалуются на неимение скота», другие – продают полученный скот и на него покупают хлеб. Не заготовляют кизяков, и избы стали сыры от недостатка топлива; а домов, приходящих в упадок, не поправляют. Не сажают огородов. Соломой, заготовленной кормить скот, топят избы. По неумению жать, косить и молотить поселенцы не могут и наняться на работу в соседние селения, их не берут. От нечистого содержания жилищ – болезни. Они «отнюдь не ожидали, что их самих будут принуждать непременно заниматься сельскими работами», очевидно, они понимали – хлебопашество наёмными рабочими, а когда скот размножится – торговать и по ярмаркам. Поселенцы и дальше «всё надеются на вспоможение казны». Жалуются, что «доведены до самого жалкого положения», – и это действительно так; что они – износились до лохмотьев, и это тоже так, – но, возражает инспекция: «не имели одежды по лености, ибо не держали овец, не сеяли льна [и] конопли», и женщины не пряли, не ткали. (Да, конечно, заключал своё донесение один из инспекторов, евреи не справлялись с хозяйством по «привычке к беззаботной жизни, малой старательности и неопытности к сельским работам». Однако считает справедливым прибавить: «к земледелию надобно подготовляться с юных лет; евреи, до 45 и 50 лет дожившие в изнеженной жизни, – не в силах скоро сделаться земледельцами»[219]219
  В. Н. Никитин*, с. 72.


[Закрыть].) Расходы казны на поселенцев требовались вдвое и втрое намеченных, всё время испрашивались добавки. Ришелье утверждал, что жалобы «происходят от одних празднолюбивых, а не от добрых хозяев», хотя, отмечает другой доклад, «к вящему же их несчастию, они, с самого их поселения, „ни одного года не были ободрены порядочным урожаем“»[220]220
  В. Н. Никитин, с. 24, 37–40, 47–50, 53–54, 61, 65, 72–73, 97.


[Закрыть].

Из Петербурга так отзывались на «дошедшие до министерства многие факты… что евреи преднамеренно уклонялись от землепашества»: «Правительство пожертвовало для них казённым пособием с надеждою, чтобы были земледельцами не по одному названию, а на самом деле». «Некоторые из поселенцев, без побуждения их к трудолюбию, могут надолго остаться в убыток казне»[221]221
  В. Н. Никитин, с. 29, 37–38.


[Закрыть].

Наплыв еврейских переселенцев на казённый счёт в Новороссию, не управляемый и не о безпечиваемый успешностью строительства, был в 1810 временно приостановлен. А в 1811 Сенат восстановил право евреев содержать винные откупа в казённых селениях губерний черты оседлости, а когда это узналось в Новороссии, то «поколебало во многих желание остаться земледельцами и, не взирая на запрет выпускать их, – иные уходят без письменных видов и поступают в шинкари в помещичьи и казённые селения». – К 1812 открылось, что из вышедших уже на поселение 848 семейств осталось налицо 538, в отлучках 88 семейств (уходили на промысел в Херсон, Николаев, Одессу, даже в Польшу), а остальных – вовсе нет, исчезли. – Да весь этот опыт, само такое «водворение было совершенно новое, не только в России, но, кажется, во всей Европе»[222]222
  В. Н. Никитин, с. 29, 49, 67, 73, 89, 189.


[Закрыть].

Правительство находило теперь, что, «по узнанному их [евреев] отвращению к земледелию, по незнанию как за него приняться и по упущениям смотрителей», переселение это «произвело немалое расстройство и потому евреи могут быть признаны заслуживающими снисхождения». Но и: «как о безпечить возврат казённого долга с тех, коим бы дозволилось выключиться из земледельцев; как исправить, без обременения казны, недостатки тех, кои останутся земледельцами, и как облегчить участь сих людей, претерпевших многие бедствия и доведенных до крайности»?[223]223
  В. Н. Никитин*, с. 87–88.


[Закрыть] – Впрочем, у смотрителей был не только недостаток в числе, в средствах, и не только упущения – были и небрежение, отсутствие, опоздания в выдаче зерна или средств; равнодушно глядели, как евреи распродают имущество; а также и злоупотребляли: за мзду давали разрешение на долгую отлучку, и даже главных работников в семье, что вызывало сразу разрушение хозяйства.

В состоянии еврейских колоний и после 1810–1812 трудно усмотреть улучшения. «Орудия были растеряны, переломаны или заложены евреями», «волы опять были перерезаны, раскрадены и перепроданы», «засевали поля поздно» (выжидали тепла), сеяли «худыми семенами» и как можно ближе к своим домам, на одном и том же месте, не поднимали целины, а «иные сеяли по 5 и более лет сряду на выпаханных нивах» и в посеве не заменяли хлеба картофелем. И который год «урожай недостаточный» и даже снова «семян не собрали». (Но именно неурожаи поселенцам и благоприятствовали: они получат право на отлучку.) Не берегут и скота. Волов своих отдавали напрокат, с волами «нанимались… в извоз, изнуряли их, не кормили, или меняли и резали на пищу, потом объявляя, что пали», – а начальство или выдаст новых или отпустит на заработки. «Не заботились завести прочные скотские загоны, из которых уводить скот по ночам было бы трудно; в ночное время предавались безконечному сну; пастухами держали детей или ленивцев, плохо надзиравших за целостью стад», а в праздники и в субботы выгоняли и вовсе без пастухов (в субботу – и догонять воров нельзя). – И роптали на редких своих единоверцев, кто трудился и получал отменный урожай; таким могло достаться и старозаветное проклятие херем: что «покажут начальству способность евреев к земледелию, и их принудят им заниматься». Они же «не прилегали к земледелию… вознамерились скрытно слабо упражняться в хлебопашестве, дабы не переставаемыми их нуждами дать вид своей неспособности», они хотели вернуться «особливо к винной продаже, опять позволенной их единоверцам». – Скот, орудия и семена им покупали по нескольку раз, всё снова и снова давали ссуды на прокорм. «Весьма многие, получив ссуду и считаясь хозяевами, – являлись в селения только ко времени денежных раздач, а потом… уходили… с деньгами в окружные города и селения для промыслов», «наделенною… землёю торговали», пускались в бродяжничество, жили «в русских селеньях по нескольку месяцев, иногда и в нужнейшее рабочее время», «питались… обманами… крестьян». Отчётные таблицы неоднократно показывают, что в отлучке самовольной или по паспортам – половина семейств, и многие – без вести. (Вот – совершенно неустроенная Израилевка Херсонской губернии, «её поселенцы были своекоштные, считали себя вправе заниматься лёгкими промыслами, а поселились лишь для того, чтобы пользоваться льготами», из 32 семей жило на месте 13, эти сеяли только для вида, остальные «шинкарили в соседних уездах».)[224]224
  В. Н. Никитин*, с. 64, 78–81, 85, 92–97, 112, 116–117, 142–145.


[Закрыть]

Особо и снова отмечают многочисленные инспекции, что «отвращение еврейского женского пола от земледельческих работ особенно препятствовало… благосостоянию» еврейских поселенцев. «Еврейские женщины, начавшие было приучаться к полеводству, – уклонились потом от этого занятия». – «При замужестве евреек, – их родители заключали с будущими зятьями условия, чтобы не принуждали их ни к тяжёлым полевым работам, ни даже носить воду, обмазывать избы, а нанимали бы для этого работников; заготовляли бы им, для праздничных дней, „наряды, лисьи и заячьи шубы, запястья, головные уборы и даже жемчуг“. Условия эти заставляли молодых людей „удовлетворять прихотям их жён – разорением хозяйств“»; есть «у них вещи, к роскоши и мотовству служащие», шёлковые, серебряные и золотые, – тогда как у других поселенцев вовсе нет зимней одежды. Чрезмерно ранними женитьбами происходило «скорое и значительнейшее размножение евреев, нежели других поселенцев». А затем отделением молодых семьи становятся малочисленны и неспособны к работе. Сгущением же нескольких семей в немногих домах создаётся неопрятность быта и цинга. (А иные женщины выходят замуж за мещан – и так вовсе уходят с поселений.)[225]225
  В. Н. Никитин, с. 79, 92, 131, 142, 146–149.


[Закрыть]

Как доносила Попечительная контора, от евреев-поселенцев из разных колоний звучали повторные жалобы – и что степная земля «столь твёрдая, что её приходилось пахать четырьмя парами волов», и на неурожаи, и на недостаток воды, отсутствие топлива, плохой губительный климат, ведущий к болезням, на град, саранчу. Поступали и преувеличенные жалобы на смотрителей, которые при рассмотрении оказывались вздорными. Поселенцы о «малейших своих неудовольствиях безотлагательно жаловались», «всегда увеличивали свои претензии», но «когда были правы – получали, через контору, удовлетворение». Только не приходилось жаловаться на стеснения в богомолии и на заведенные в посёлках школы (на 8 колоний содержалось к 1829 г. 40 учителей)[226]226
  В. Н. Никитин*, с. 36, 106, 145.


[Закрыть].

Однако, пишет Никитин, в той же самой степи, в те же самые годы, ту же самую целину, и под той же саранчой, осваивали и немецкие колонисты, и менониты, и болгары, – перебедствовали те же неурожайные годы, и те же болезни, – но всегда были и с хлебом, и со скотом, жили в прекрасных домах, со многими хозяйственными постройками, обильными огородами, и дома в зелени. (Разница особенно бросалась в глаза, когда отдельных немецких колонистов приглашали жить в еврейских колониях, чтоб они тут передавали опыт и показывали пример, – немецкие усадьбы выделялись с дальнего первого взгляда.) Были и соседние русские поселения, и у них – лучшие жатвы, чем у евреев. (Впрочем, иные – уже успели задолжать более зажиточным из евреев и отрабатывали тем на полевых работах.) Русские крестьяне, замечает Никитин в объяснение, «от тяготевшего над ними гнёта крепостного права… ко всему притерпелись и стоически сносили всякие невзгоды». И вот евреев-колонистов, при перенесенных ими потерях от разных невзгод, «степное приволье несколько выручило… оно отовсюду привлекало к себе беглых крепостных людей, которые платили оседлым колонистам: за преследование – грабежом, воровством скота и „красными петухами“, а за гостеприимство – прилежным, привычным физическим своим трудом. Земледельцы-евреи, как люди смышлёные и практичные, из самосохранения встречали бродяг ласкою и приветом, за что бродяги охотно помогали им пахать, сеять и жать»; а некоторые, чтобы лучше скрыться, даже присоединялись к еврейской религии. «Случаи эти обнаруживались» – и в 1820 правительство воспретило евреям принимать христиан в услужение[227]227
  В. Н. Никитин, с. xiii, 95, 109, 144, 505.


[Закрыть].

Между тем к 1817 году кончался срок 10‑летних податных льгот еврейским переселенцам, и теперь предстояло сравнять их в податях с государственными крестьянами. Началось движение – от поселенцев коллективными прошениями, но и среди чиновников: просить продлить льготы ещё на 15 лет. Тот же кн. Голицын, личный друг Александра I, министр просвещения и духовных дел, занимавшийся также и всеми вопросами о евреях, провёл решение: отсрочить евреям подати ещё на 5 лет, а уплаты долга за ссуды – на 30 лет. «К чести петербургских властей надо отметить, что и прежде никакие прошения евреев не оставлялись без внимания»[228]228
  В. Н. Никитин, с. 99–102, 105, 146.


[Закрыть].

Среди тех прошений от еврейских колонистов Никитин нашёл «чрезвычайно характерное, по своему содержанию, прошение»:

«Опытом доказано, что сколько хлебопашество необходимо для человечества, столько же оно почитается самым простым занятием, требующим более телесных сил, нежели изощрённости ума, и потому к этому занятию на всём земном шаре всегда отделялись такие только люди, кои, по простоте своей, не способны к важнейшим упражнениям, составляющим класс промышленников, или купцов; сим же последним, как требующим способностей и образования, как служащим главным предметом обогащения держав, – во все времена отдаваемо было предпочтение и особенное уважение перед хлебопашцами… Но клеветнические представления на евреев пред русским правительством предуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их по торговым оборотам, занятиях и заставили их перейти в звание носящих на себе имя чёрного народа – хлебопашцев. Выгнанные в 1807–1809 гг. из деревень более 200000 чел.» (и это большей частью – виноторговля) «принуждены были идти на поселение и на местах… не обитаемых». И потому просили: наименовать их снова «мещанами, с правом по паспортам безпрепятственно отлучаться куда кто пожелает»[229]229
  В. Н. Никитин*, с. 103–104.


[Закрыть].

Весьма отчётливые, осознанные формулировки.

С 1814 по 1823 хозяйства евреев вовсе не процвели. Статистические таблицы показывали, что на каждую ревизскую душу ими обрабатывалось меньше ⅔ десятины. А при «уклончивости их от тяжких работ» (в оценке смотрителей) они навёрстывали торговлей и промыслами[230]230
  В. Н. Никитин, с. 141.


[Закрыть].

Полвека спустя еврейский публицист И. Г. Оршанский объяснил: «Очень естественно, что евреи, переселявшиеся сюда для занятия земледелием, увидев пред собой такое широкое и необработанное поле промышленной деятельности, бросились на сродные и любезные им занятия, обещавшие более обильную жатву в городе, чем ту, на которую они могли рассчитывать в качестве земледельцев… Так зачем же требовать от них, чтоб они непременно занялись земледелием, которое наверно пойдёт у них плохо»? – «при сильно манящей его [еврея] кипучей деятельности зарождающихся городов»[231]231
  И. Оршанский. Евреи в России…, с. 170, 173–174.


[Закрыть].

Привременным российским властям это представлялось иначе: евреи впоследствии «„могут сделаться полезными хлебопашцами“, тогда как „перечислившись в мещане, – они умножат собою число городских тунеядцев“»[232]232
  В. Н. Никитин, с. 114.


[Закрыть]. И вот, на 9 еврейских колоний было уже истрачено 300 тысяч рублей – огромная сумма при тогдашних копеечных ценах.

Вот в 1822 миновала и новая 5‑летняя отсрочка податей – но состояние еврейских хозяйств требовало дальнейших льгот и субсидий: отмечалось «самое бедственнейшее положение поселенцев» при «закоренелости их в тунеядстве, болезнях, смертности, неурожаях и незнании ими работ земледельческих»[233]233
  В. Н. Никитин*, с. 135.


[Закрыть].

А между тем – были весьма успешные урожаи 1816, 1817, 1822 годов, успешные также и для евреев. Да ведь постепенно в молодом еврейском поколении усваивались же земледельческие навыки. Увидев, что урожаи вообще всё-таки достижимы, поселенцы стали звать земляков из Белоруссии и Литвы, где прошла как раз полоса неурожаев, – и еврейские семьи оттуда стали напирать – и легальными просьбами, и самовольным отъездом, да главное: к 1824 грозило окончательное, до тех пор не происшедшее, выселение из сёл Западного края, а в 1821, как уже упомянуто, были приняты меры к пресечению еврейского винокурения в Черниговской губ., затем ещё в трёх. И губернаторы Западного края отпускали просящихся, не смечаясь с тем, сколько в Новороссии осталось ещё запасной земли, отведенной для евреев. Из Новороссии сообщали, что могут принять не больше 200 семей в год, – а уже двинулось 1800 семей (где-то рассеивались и поселялись также и по дороге). Теперь отказано было переселенцам в казённой помощи (хотя сохранялась ещё 10‑летняя льгота в податях), – однако и сами кагалы были заинтересованы отправить бедноту, чтоб уменьшить впредь собственные подати, – и отчасти снабжали переселенцев из средств общин. (Отсылали и больных, и старых, и с малым числом работоспособных многодетные семьи, каких вовсе не спрашивало земледелие; а когда власти потребовали письменного согласия отправляемых – то составлялись и листы ничего не значащих подписей[234]234
  В. Н. Никитин, с. 118.


[Закрыть].) Но из 435 семей, прибывших в район Екатеринослава к 1823, только две семьи могли водвориться собственным иждивением. А двигала ими «безконечная надежда евреев на казённую помощь, которою легко было отвлечь от труда новоприбывших». Из Белоруссии в течение 1822 прибыло в Новороссию 1016 семей, колонии быстро наполнялись временно приютившимися поселенцами; от чрезмерной тесноты и нечистоты возникали болезни[235]235
  В. Н. Никитин*, с. 110, 120–129, 132, 144, 471.


[Закрыть].

И в 1823 Александр I запретил переселение евреев. А в 1824 и 1825 – новые неурожаи, и еврейских поселенцев снова подкрепляли ссудами (но, чтобы не разжигать надежд, маскировали от самих поселенцев: якобы самовольная выдача от смотрителя или плата за какую-то работу). И – снова выдавали паспорта, идти в город. О начале уплаты податей, даже поселившимися 18 лет назад, – и речи не могло быть[236]236
  В. Н. Никитин, с. 138, 156.


[Закрыть].

* * *

И одновременно же с этим, в 1823, «последовал высочайший указ… чтобы в Белорусских губерниях евреи прекратили к 1824 г. винные промыслы и содержание аренд и почт, а к 1825» переселились бы окончательно «в города и местечки». И вот – переселение началось. И к январю 1824 переселили «около двадцати тысяч». К тому Государь потребовал «обратить внимание на „способы промышленности и прокормления“» евреев при этом переселении, «дабы они, оставаясь без пристанища, не подверглись в сём положении тягостнейшим нуждам в своём пропитании»[237]237
  Ю. Гессен, Т. 1, с. 205–206.


[Закрыть]. – Но, хотя был при том создан комитет из четырёх министров («министерский комитет» – уже 4‑й по еврейскому вопросу), – не возвиделся в том успех ни по средствам казны, ни по оборотливости администрации, ни – по социальной структуре еврейского общества, перестроить которое извне было задачей непосильной.

И в этом, как во многом прежде, мы видим императора Александра I в ненастоятельности порывов и недостатке последовательной воли (как и в его бездействии к зреющим тайным обществам, готовящим свержение трона). Но никак не надо приписывать его решения недостатку благожелательности к евреям. Напротив, он искренно был прислушлив к нуждам их, даже в войну 1812–1814 при главной квартире армии держал еврейских депутатов – Зунделя Зонненберга и Лейзера Диллона, которые и «предстательствовали за евреев». (Диллон, впрочем, вскоре был привлечён к суду за присвоение четверти миллиона рублей казённых денег и вымогательство у помещиков. А Зонненберг, напротив, долго сохранял близость к Государю.) В Петербурге ряд лет по повелению Александра (1814) действовала постоянная еврейская депутация, для которой производился среди евреев сбор денег, ибо «предстояли большие секретные расходы в правительственных учреждениях». Депутаты ходатайствовали дозволить евреям повсеместно по России «торговлю, откуп и курение вина», «даровать льготу в податях», «простить недоимки», снять ограничения в числе евреев – членов магистратов, – Государь выслушивал благосклонно и обещал – однако это не было проведено[238]238
  Ю. Гессен, Т. 1, с. 176–181; ЕЭ, Т. 7, с. 103–104.


[Закрыть].

В 1817 от лондонского миссионерского общества приезжал в Россию адвокат Льюис Вей, поборник равноправия евреев, со специальной целью ознакомиться с положением евреев в России, имел беседу с Александром I, представил ему записку. «Проникнутый убеждением, что евреи представляют собою царственную нацию, Вей говорил, что все христианские народы, как получившие спасение через евреев, должны оказывать им величайшие почести и благодеяния». – Такая аргументация была весьма внятна Александру I в его последний период жизни, с мистическим настроением. Он и его правительство испытывали опасение «прикоснуться неосторожной рукой к религиозным предписаниям» евреев. Александр весьма уважал древний народ Ветхого Завета, его религию, сочувствовал его нынешнему положению. Но отсюда утопически искал: как этот народ мирно перевести в Новый Завет. – Для того при участии императора в 1817 же году было учреждено «Общество израильских христиан», то есть евреев, обратившихся в христианство (не обязательно в православие); они получали ряд весомых преимуществ: могли повсюду в России свободно «торговать и заниматься ремёслами, не записываясь в гильдии и цехи; освобождались со всем потомством навсегда от гражданской и военной службы». – Однако «Общество» это не испытало притока обращённых евреев и провалилось[239]239
  Ю. Гессен, Т. 1, с. 180, 192–194.


[Закрыть].

При благожелательности Александра I к евреям – он с тем большей уверенностью останавливал возникавшие обвинения против них в ритуальных убийствах. (Обвинения эти вообще не были известны никогда в России до раздела Польши, передались оттуда. В самой Польше они возникли с XVI века – и тоже передались туда из Европы, где впервые возникли в Англии, в 1144, затем повторялись в XII–XIII веках в Испании, Франции, Англии, Германии. С ними боролись и папы, и короли, но обвинения не прекращались и в XIV–XV веках.) Первый такой процесс в России был в Сенно, под Витебском, в 1799, и обвиняемые были освобождены за недостаточностью улик. Гродненский же (1816) был не только прекращён «по высочайшему повелению», но побудил министра духовных дел Голицына разослать всем губернским властям приказ: впредь не обвинять евреев «в умерщвлении христианских детей „без всяких улик, по единому предрассудку“»[240]240
  КЕЭ, Т. 4, с. 582–586; Ю. Гессен, Т. 1, с. 183.


[Закрыть]. – В 1822–23 возникло ещё одно такое дело в Велиже, тоже Витебской губернии. Но витебский суд в 1824 постановил: евреев, «на коих вообще показанием многого числа христиан гадательно возводилось подозрение в убийстве сего мальчика, будто для достания крови его, оставить без всякого подозрения»[241]241
  Ю. Гессен*, Т. 1, с. 211–212.


[Закрыть].

Однако, процарствовав четверть века, Александр I так никогда и не сосредоточился найти и осуществить последовательное и целебное для всех сторон решение еврейского вопроса в России.

Как же быть, что делать с этим обособленным, всё ещё не приращённым к России и всё растущим численно народом? – задумывался и оппонент императора декабрист Пестель, ища решения для будущей России, которую намеревался возглавлять. И в «Русской Правде» он предложил два выхода. Либо – реально слить евреев с христианским населением России: «Паче же всего надлежит иметь целью устранение вредного для христиан влияния тесной связи, евреями между собою содержимой или противу христиан направленной и от всех прочих граждан их совершенно отделяющей… Учёнейших раввинов и умнейших евреев созвать, выслушать их представления и потом мероприятия распорядить… Ежели Россия не выгоняет евреев, то тем более не должны они ставить себя в неприязненное отношение к христианам». Второй же выход «состоит в содействии евреям к учреждению особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии. Для сего нужно назначить сборный пункт для еврейского народа и дать несколько войск им в подкрепление». (Очень недалеко до будущей сионистской идеи?) Все русские и польские евреи вместе составят свыше двух миллионов. «Таковому числу людей, ищущих отечество, не трудно будет преодолеть все препоны, какие турки могут им противопоставить, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Азиатскую и там, заняв достаточные места и земли, устроить особенное еврейское государство». Однако, трезво оговаривается Пестель: «Сие исполинское предприятие требует особенных обстоятельств и истинно гениальной предприимчивости»[242]242
  П. И. Пестель. Русская Правда, с. 52–53.


[Закрыть].

Другой декабрист, Никита Муравьёв, в своём проекте конституции оговаривал, что «евреи могут пользоваться правами граждан в местах, ныне ими заселенных, но свобода им селиться в других местах будет зависеть от особых постановлений Верховного народного веча»[243]243
  Ю. Гессен*, Т. 2, 1927, с. 18.


[Закрыть].

Между тем внутренняя кагальная организация еврейского населения в России многими способами и усилиями сопротивлялась вторжению государственной власти и всяких внешних веяний. И – как на это взглянуть. С точки зрения ортодоксально-религиозной, как объясняют некоторые еврейские авторы: пребывание в рассеяньи есть историческое наказание Израиля за прошлые грехи. И надо пережить это рассеянье так, чтобы заслужить от Господа прощение и возврат в Палестину. А для этого – надо неукоснительно жить по Закону и никак не смешиваться с окружающими народами, в этом и испытание.

А для либерального еврейского историка начала XX века: «Господствовавший класс, не способный на созидательную работу, чуждый духу эпохи, направил свою энергию на то, чтобы оградить окаменелую религиозно-национальную жизнь от ударов времени – извне и извнутри». Кагал сурово подавлял даже самые слабые голоса протеста. «Культурно-просветительная реформа, намеченная Положением 1804 года, сводилась к тому, чтобы внешне несколько сгладить религиозно-национальную отчуждённость евреев, не прибегая к принуждению и даже „щадя самые предрассудки“ их»; «эти постановления сильно встревожили кагал… в них гнездилась угроза для его господства над народом», а особенно чувствительным для кагала изо всех пунктов Положения было «запрещение предавать ослушников херему»; да строже того: «чтобы держать народ в рабском подчинении веками сложившемуся общественному укладу, нельзя было допустить даже перемены одежды»[244]244
  Ю. Гессен, Т. 1, с. 169–170.


[Закрыть]. Но нельзя отрицать, что кагалы имели и разумные для еврейской жизни регулирующие права, как, например, правило хазаки – дозволять или запрещать отдельным членам общины брать данную аренду, избирать данное занятие, чем пресекалась чрезмерная внутриеврейская конкуренция[245]245
  Ю. Гессен, Т. 1, с. 51; ЕЭ, Т. 15, с. 491.


[Закрыть]. «Не нарушай межи ближнего твоего» (Втор. 19: 14).

В 1808 неизвестный еврей анонимно (опасаясь расправы от кагала) передал министру внутренних дел записку «Некоторые замечания касательно благоустройства евреев». В ней он писал: «Многие не почитают священными безчисленные обряды и правила… отвлекающие внимание от всего полезного, отдающие народ в рабство предрассудкам, отнимающие по своей многочисленности большу́ю часть времени, лишающие евреев „удобности быть хорошими гражданами“». Он указывал, что «раввины, в своих интересах, опутали жизнь сетью постановлений», в их руках сосредоточились и духовная, и законодательная, и полицейская власти, и вот «именно изучение Талмуда и исполнение обрядов, как единственное средство отличиться и приобрести благосостояние, стали „главнейшей мечтою стремлений евреев“»; и хотя Положением «правительство и ограничило права раввинов и кагалов, но „дух в народе остался прежний“». Автор записки считал «раввинов и кагал виновниками народного невежества и нищеты»[246]246
  Ю. Гессен*, Т. 1, с. 171–173.


[Закрыть].

Другой еврейский общественный деятель, Гиллер Маркевич, выходец из Пруссии, писал, что члены виленского кагала при содействии местной администрации подвергали суровым преследованиям каждого, кто раскрывал их противозаконные действия; лишённые теперь права херема, они своих разоблачителей держали «„долгое время в тюрьме… Буде же кто… находил способ из тюрьмы… писать вышнему правительству, того уже посредством служителей отправляли без дальних околичностей на тот свет“; когда ж подобные преступления обнаруживались, члены кагала тратили крупные денежные суммы, чтобы затушить дело». И Ю. И. Гессен считает, что это сообщение «не голословное, справедливо в той или иной степени и по отношению к другим кагалам»[247]247
  Ю. Гессен*, Т. 2, с. 11–13.


[Закрыть]. Примеры прямых убийств по велению кагала мы находим и у других еврейских историков.

А оттого что кагалы, в противостоянии мерам правительства, более всего опирались на религиозный смысл своих действий, «кагально-раввинский союз, стремясь удержать в своих руках власть над массой, заверял правительство… будто всякое деяние еврея подчинено тому или иному религиозному требованию; роль религии преувеличивалась», – от этого «в бюрократических кругах господствовал взгляд на евреев не как на членов различных социальных групп, а как на крепко спаянную… единицу», отчего и пороки и проступки отдельных евреев объяснялись не частными в каждом случае причинами, а «якобы противонравственною основою еврейского вероучения»[248]248
  Ю. Гессен, Т. 2, с. 195.


[Закрыть].

«Кагально-раввинский союз не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Тяжёлою завесою распростёр он над массою свою власть… Власть кагала расширилась, несмотря на то, что права кагальных старшин и раввинов были урезаны» Положением 1804. «Утрата была компенсирована тем, что кагал приобрёл, – правда, только в известной мере, – ту роль представительного учреждения, которою он пользовался в Польше. Усилением своего значения кагал был обязан институту депутатов». Такая депутация от еврейских общин западных губерний и для постоянного обсуждения с правительством вопросов еврейской жизни была избрана в 1807 и периодически действовала 18 лет. Депутаты прежде всего старались вернуть раввинам право херема; они «заявили, что лишение раввинов права карать ослушников противно тому „духовному уважению“, которое евреи „по закону обязаны иметь к раввинам“». Депутатам удалось внушить членам Комитета (сенатора Попова, 1809), что власть раввинов и есть опора российской правительственной власти. «Члены Комитета не устояли перед угрозой, что, выйдя из повиновения раввинам, евреи впадут в „разврат“», и Комитет «готов был сохранить в неприкосновенности весь этот архаический строй, лишь бы избегнуть ужасных последствий, о которых говорили депутаты… Комитет не уяснил себе, кого депутаты считали „преступниками духовного закона“; не подозревал, что таковыми являлись и те, кто стремился к образованию»; «депутаты направили усилия к тому, чтобы укрепить власть кагала, остановить в самом начале культурное движение»[249]249
  Ю. Гессен, Т. 2, с. 173–175.


[Закрыть]. Добились депутаты и отмены введенных ранее ограничений и мер против традиционной еврейской средневековой одежды, так резко отграничивавшей евреев от всего окружающего мира. Даже и в Риге «закон о употреблении евреями немецкого платья нигде не исполнялся», – и закон был отложен самим Государем – до будущего нового законодательства[250]250
  Ю. Гессен*, Т. 2, с. 191–192.


[Закрыть].