Текст книги "Дорога к храму"

Кот,
(притча)

Жил-был кот. Жил он на краю деревни в добротном доме с садом и огородом. Хозяйство держал, курей, гусей, кроликов; в хлеву поросята хрюкали. Держал для охраны двух собак. В строгости держал: Дина, сука, увидев хозяина, – в струнку тянулась, ела его глазами, стараясь уловить любое его движение; Бим же, кобель, – тот неистово лаял при виде кота, выражая свою преданность и любовь всему кошачьему племени. Собаки жили в большом просторном вольере.

Для управления хозяйством кот держал старика со старухой. Дед дрова рубил, воду носил, выполняя всю тяжелую работу по дому; старуха же кормила всех, за порядком следила. Кот, в точности следуя поговорке: «как сыр в масле катался», толстый был, ухоженный, но ленивый. Обойдя с утра свои владения, проверив всё ли в порядке, он мог потом весь день лежать на завалинке и жмуриться на солнышке. Мышей ловить считал ниже своего достоинства; проголодавшись, шёл в дом. Бабка, завидев его, суетилась, чтоб накормить мясом да сметаной, а как иначе, – хозяин ведь!

Однажды кот по неосторожности сорвался с навеса в вольер к собакам…

На лай собак, и дикий рёв кота прибежал дед разнимать драку. Вырвав кота из когтей обезумевших охранников, изодранного всего в кровь, принёс его в дом бабке. Омыв ему раны и перебинтовав до ушей, положили на подстилку в углу.

Призадумался кот о своей прежней жизни, о своем поведении. Поразмыслил еще раз: «Кто всё-таки в доме хозяин? И почему Дина ела его глазами, а Бим, при виде его, всегда с лаем бросался на сетку, которой был окружён вольер?

«…Нет, все-же я, наверное, не главный здесь!» – подумал кот.

С той поры расхотелось ему быть хозяином.

«Лучше уж буду ловить мышей, – подумал он, – а дед пусть управляет хозяйством», – так, наконец, рассудил он.

И с той поры всё встало на свои места, и от кота появилась польза.

* * *

Рассказ-быль

До Верхотурья добирались долго, несколько часов на автобусах. Их любезно предоставило церкви местное градообразующее предприятие. На собрании прихожан, одного из многих в то время поднимаемых из руин храма, кто-то предложил поехать в Верхотурье – место исторически богатое своими духовными корнями. В эту паломническую поездку собирались давно, и наконец, – собрались. Прибыли первым делом, в мужской святониколаевский монастырь, отслужили здесь молебен, приложились к мощам святого праведного Симеона, а затем поехали дальше, в село Меркушино, где чудесным образом были обретены эти мощи. Приехав на место, еще издалека увидели восстанавливаемый храм. Здесь, на этом же месте, был изначально и похоронен этот угодник Божий. Повсюду велись работы: строительные леса снаружи, а вошли внутрь, там тоже, – леса под самый купол. Ближе к восточной стене – ход вниз, где, как объяснили, имелся колодец со святой водой. Нам кратко поведали историю обретения мощей святого праведного Симеона Верхотурского: «Погост, где обнаружились мощи, был расположен на покатом склоне возле речки. Однажды жители села обнаружили, что из одной могилы виднеется угол гроба. Чья это могила, – в то время уже никто не знал; люди просто углубили её, а гроб закопали. Через несколько лет всё повторилось, и опять пришлось гроб закапывать. Когда и в третий раз могилка открылась, жители села обратились за разъяснением в ближайший монастырь. Были отслужены молебны, после чего Господь нескольким монахам открыл, что здесь захоронен праведный человек по имени Симеон. Мощи были изъяты из могилы и доставлены крестным ходом в Верхотурский мужской монастырь. Много чудес и славных исцелений от различных болезней случилось по молитвам этого святого уральского праведника. С тех пор народ почитает его под именем праведного Симеона Верхотурского».

После обретения мощей, на месте могилы из земли забил ключ. Местные жители решили на этом месте воздвигнуть храм. Так как место было на крутом склоне, ниже родника соорудили стену из камней в несколько метров высотой, а получившийся «карман» засыпали землёй. Получилась ровная площадка, на которой можно было начинать строительство. Но родник оказался ниже уровня земли, и чтобы пробиться на поверхность силы у него не хватало. Тогда выкопали яму подходящих размеров, выложили стены, сделали потолок. Получилась комната, в центре которой оказался колодец со святой водой. Сейчас над этой комнатой находился алтарь храма. В то время, когда состоялась паломническая поездка, алтарь ещё не был воссоздан, и после молебна, с благословения и при участии священнослужителей, паломникам был разрешён туда вход. Народу в ту поездку набралось много – около шестидесяти человек, и чтобы подойти к колодцу и взять водички пришлось долго стоять в очереди. Наливал воду один из паломников под присмотром священника. Среди паломников был и наш староста, один из организаторов поездки. Он стоял у входа в храм, где, ожидая своей очереди, находилась группа наших женщин; некоторые из них то и дело отходили в сторону и нагребали в целлофановые мешочки землю. Один из строителей поинтересовался: для чего они её берут? Ему объяснили, что верующие люди дома возле икон хранят предметы, привезенные с разных святых мест. Рабочий показал на кучу земли у стены храма, объяснив, что колодец был завален этой землёй, которая состояла в основном из песка. Тем самым, он как бы дал понять, что песочек этот в аккурат со святого места, – с самого ключа! Староста набрал полный мешочек этого песочка, одним из последних спустился к колодцу, ему налили водицы, после чего с молитвами паломники отправились в обратный путь. Старосту звали Александр. Он и не думал, что станет когда-то «важным человеком» в церкви. У него так сложилось, что женщины соседнего села и директор завода, на котором работал, решили выдвинуть его на это поприще. Он дал согласие и, получив благословение епископа, приступил к восстановлению храма. Завод выделял технику, стройматериалы, нужных специалистов, которых возглавлял бывший архитектор, на то время работавший прорабом на заводе пенсионер, которого все звали «Палыч». У него сложилась непростая жизнь: пятнадцатилетним пацаном попал в плен, был угнан на работы в фашистскую Германию. Послу войны закончил институт, работал на руководящих должностях, был атеистом. И вот, уже на пенсии, сподобился милости от Господа, что ему поручили восстанавливать Храм Божий.

Вскоре после поездки, Александр, вернувшись из Верхотурья, сказал этому самому прорабу Палычу, что привёз со святого места землицы и святой воды. Палыч к той поре уже приобщался к вере: он попросил поделиться с ним этими святынями. Александр с радостью наделил не только его, а еще и храмовых рабочих, себе оставив лишь небольшую горсть. На другой день ему предстояло ехать в командировку заказывать в литейной мастерской колокола для храма. А еще, через пару дней он уже спешил поделиться со всеми радостным известием, что через месяц колокола будут отлиты и их можно будет забирать! Но не успел староста выйти из машины, как на него набросился Палыч с непонятными упрёками:

– Что ты мне тут такое дал! Земля-то оказалась ненормальной! Ты мне дом чуть не сжег!

Наконец, он поведал о том, что произошло:

«Та земля, которую ты дал, оказалась влажной, и жена решила её подсушить на плите. Положив открытый мешочек с песком на стол, она повернулась к шкафу в поисках противня, на котором могла бы произвести сушку. Вдруг неожиданно раздался сильный хлопок, и от страха она осела на пол, с ужасом наблюдая, как из мешка в потолок бьет столб света. Он был необычайно ярким, казалось, что от него всё вокруг сейчас вспыхнет! Ее словно бы разбил паралич: перехватило дыхание, не было сил пошевелиться. Сколько это продолжалось, она не помнит, но страх перед пожаром заставил подползти к столу, приподняться, опираясь на табурет и… смахнуть мешок на пол. Земля рассыпалась по полу и свет пропал. Придя в себя, она собрала её веником в совок и высыпала в ведро. А вечером вместе с мусором вынесла и выбросила на помойку…»

Сразу после этого случая, она неожиданно заболела. В течение трёх дней к ней без конца вызывали «скорую» по поводу высокого давления. Александру пришлось для осмысления случившегося дать им почитать духовную литературу, где описывались подобные этому чудесные явления. Но она так и не смогла оправиться от болезни и через год умерла.

А Храм вскоре полностью восстановили, назначили священника, который и крестил Палыча. Через несколько лет умер и Палыч, а звали его Евгений. Александр записал его имя себе в «помянник», и в своих молитвах «за упокой» регулярно поминает, испрашивая у Бога прощения грехов и даровании ему Царства Небесного.

Прелесть

Сергей спешил на встречу с давними друзьями, которых не видел много лет. Когда-то, лет тридцать назад, он вместе с ними снимал любительские фильмы, принимал участие в кинофестивалях, и эти фильмы иногда даже отмечались званиями лауреатов по тем или иным номинациям. Их руководитель, за спиной они его звали «Старик», также за свои фильмы отмечался высокими оценками жюри. Это был высокий, худой человек лет шестидесяти, и для молодых ребят, многим из которых в ту пору не было и тридцати, он и впрямь казался старцем, имеющим в их среде непререкаемый авторитет. В тот раз должна была состояться встреча, на которой планировалось увидеться со своим старым знакомым. Сергей ждал этой встречи: хотелось еще раз с ним увидеться, поговорить «за жизнь», вспомнить молодость…

Прошло много лет с той поры, как расстались они. Поменялась жизнь в стране, поменялись и судьбы людей, населяющих огромные просторы страны. Век двадцатый сменил двадцать первый с жестоким, хищным оскалом насилия и жажды наживы. В средствах массовой информации процветала жестокость, безудержная страсть к обогащению и лжи. Некогда мощное государство, на которое с опаской поглядывало зарубежное сообщество, пытавшееся за тысячелетнюю историю покорить народ, населяющий одну шестую часть земли, погружалось всё больше и больше в болото бездуховных ценностей. Но оставались посреди его цветущие островки – храмы божьи, где еще могли укрыться от мирской суеты и хаоса, и найти себе покой чистые и безмятежные души….

Сергей, на то время, далеко немолодой уже человек, несколько лет, как вышел на пенсию, помогал восстанавливать разрушенный храм в соседнем селе. Через несколько лет после того, как церкви «уделили внимание», ее вновь освятили. Был назначен священник и повеселевшие старушки потянулись на службы: страшно было уходить в мир иной без покаяния. Прежней власти было удобно руководить народом, не имеющим веры, – вот и рушили церкви, уничтожали духовенство, и было чему радоваться православному люду: у них появилась опять возможность молитвенного общения с Богом.

Для Сергея эти несколько лет труда оказались главными в жизни, вся его трудовая деятельность ничего не стоила по сравнению с этими годами участия в восстановительных работах. От этого он получал колоссальное удовлетворение, чего раньше никогда не испытывал. Он запоем читал духовную литературу, подкрепляя эти новые знания упражнениями в молитве, учился любить людей по заповедям Божьим.

«Пожалуй надо бы зайти, купить чего-нибудь к чаю», – подумал он, заходя в маленькую лавку, приютившуюся во дворе многоэтажного дома. В небольшом помещении, в несколько квадратных метров было чистенько и уютно. На душе у Сергея было тихо и спокойно; несмотря на летнюю жару в помещении было прохладно – работал кондиционер. Две женщины перед ним о чём-то в полголоса разговаривали, ожидая, когда продавец отпустит товар старенькой бабуле.

Хлопнула пружиной входная дверь, вошли два молодых, лет тридцати, парня. Бесцеремонно отодвинув бабку в сторону, протиснулись к прилавку:

– Дай-ка нам, тётка, две бутылки пива и блок сигарет, – сказал один из них, выкладывая деньги на пластмассовую тарелку, прикрученную к прилавку. У человека лицо было отмечено оспой, и за мгновение до этого, Сергей с сочувствием бросил на него свой взгляд. Но вдруг!

Перед глазами, словно молния сверкнула, весь мир погрузился во тьму, и ненависть захлестнула сердце:

– А что, меня здесь нет? – каким-то не своим, ледяным, зловещим тоном, прищурив глаза, спросил он. Внутри всё клокотало от ярости, он был почти готов порвать на части этих наглых, молодых людей… И словно ее не было: напрочь была забыта заповедь о любви к ближнему!

– А ну пошёл прочь!» – сквозь зубы процедил он, делая шаг к тому, что стоял у прилавка, Сергей не узнавал себя, он делал всё совсем не так, чему учился в эти годы.

В молодости он отбывал срок в лагерях, но это было так давно… ему казалось, что от «блатного» внутри уже ничего нет. Прошла целая жизнь, выросли дети, сейчас уже подрастают внуки, и казалось бы, ничего не могло сбить его с пути, на который он встал. И вот, – как будто и не было этих десятилетий жизни! В нём снова проснулся дурной, дикий зверь, который дремал внутри все эти годы. Он с ужасом чувствовал, что делает то, что, казалось ему, давно забыл. Бешенство клокотало где-то в глотке, было готово вырваться наружу крепким, отборным матом… Делая ещё один шаг к тому, который стоял у прилавка, Сергей опустил руку в карман. Это было ложное движение: в кармане у него ничего не было, но он прекрасно знал психологию этих наглецов – ведь по натуре они трусы! Второй у окна заметил это движение, заметил он и мелькнувшую татуировку у Сергея на запястье и, почувствовав вдруг опасность, схватил своего друга за рукав, резко потянул к выходу: «Игорёк, да тут пиво не свежее!» – и вытолкал своего друга на улицу, который, уловив в поведении старика угрозу и для себя, не очень-то сопротивлялся…

После такого гневного возбуждения Сергей был уже не в состоянии идти на встречу. Он никак не мог прийти в себя и долго бродил по городу, пытаясь осознать случившееся. Он чувствовал: произошло нечто важное для него, но объяснение этому событию найти не получалось. Понадобилось некоторое время, чтобы в голове всё сложилось и ему стала понятна суть, происшедшего в магазинчике.

Он увидел в случившемся Божий промысел. Сергей рассудил так: в тот день он шёл на встречу с давними своими друзьями… а нужна ли, в самом деле, была ему эта встреча?! Ведь друзья его продолжали жить по-прежнему, и жизнь продолжали измерять теми же мерками, что и в молодости. Что ожидало его на этой встрече? Анекдоты, выпивка, дым столбом от сигарет да бестолковые разговоры ни о чём. Он к тому времени уже не курил, потребности в выпивке особо не было, в разговорах «о жизни» ничего поучительного для себя не находил: так, – пустая трата времени и одна лишь болтовня, которая ничего полезного не дает!

То, что случилось там, в магазине, дало ему гораздо больше, заставив задуматься о себе и своих слабостях. Гнев, который так внезапно напал на него, затмив разум, показал всю его духовную немощь…

Он к тому времени считал себя человеком опытным, достаточно продвинутым в деле борьбы с искушениями, но в действительности оказалось: это далеко не так! Господь ясно показал, как гордость его и самонадеянность могли довести до беды, и Он же, по милости своей, от этой беды его избавил. Ему было крайне важно почувствовать свою духовную слабость, увидеть, как Бог допускает случаться подобным событиям, которыми вразумляет человека на жизненном пути.

«Надо идти в храм, – подумал Сергей.

Завтра у батюшки исповедь, пойду покаюсь»

– решил он.

Наступил вечер. Давно уже стихла дневная суета, Сергей затеплил лампадку, перекрестился, и потекли, потихоньку чуть слышимые, слова молитвы:

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй…»

Сергей готовился к исповеди.

Пес

На краю села жил дед. Да так долго жил, что схоронив всех родственников, остался под конец жизни один-одинёшенек. Хозяйство держать сил уже не было, дом покосился, даже упавший забор поправить не мог. Был кот, да и тот от старости помер.

Чтоб занять себя чем-то, стал дед на рыбалку ходить. Закинет уду, а если клёва нет, то сидит, дремлет на солнышке. Шёл как-то лесом к реке и послышался ему чей-то стон. Остановился, прислушался: «Нет, почудилось», – подумал он, и хотел было уже идти дальше, но справа, в кустах что-то вздохнуло, шевельнулось. Дед с опаской приблизился. В небольшой ямке под кустом, лежала собака. Кровь запеклась на её боках, веки, покрытые коростой, чуть подрагивали, язык вывалился из пасти. Рой мух тяжело гудел и, облепив раны терзал свою добычу, а она, бедняга, не в силах была от них отмахнуться.

Зачерпнул дед кепкой из лужи воды, полил ей на морду; она вздрогнула, приоткрыла чуть глаза, в которых отразилось страдание.

Он ещё раз сходил за водой, дал пить. Осторожно, придерживая рукой голову, промыл ей глаза. Собака, тяжело дыша, лежала на траве у ног старика. Он не знал, что ему делать. Через некоторое время, забыв про удочки, торопливо засеменил домой. Запыхавшись, выкатил со двора тележку, так же хромая своими больными ногами по тропинке, вернулся к собаке. Она была тяжёлая, он с трудом погрузил её на тележку. До дома он добирался долго, часто останавливался перевести дух, и всё посматривал: жива ли его находка.

Закатив тележку в сарай и накидав в угол соломы, осторожно переложил её на эту подстилку. Перемазанный в крови он, прихрамывая, суетился по двору, грел воду в чугунке, искал чистые тряпки, готовил какие-то, одному ему известные мази и присыпки. Омыв тёплой водой раны, вытерев насухо шерсть, обработав снадобьями раны, дед, присев рядом на чурбачок, задумчиво смотрел на собаку. Раны были глубокими. «Наверно с волками бился», – размышлял он. – Ну да ладно, к житью, так выживешь», – сказал вслух, отправляясь спать. Утром первым делом заглянул в сарай.

– Ну что, оклемалась?», – спросил он. Встав на колени, поправил повязки, убрал прилипшую к ноздрям солому. Собака в ответ, кося глазом на деда, попробовала вильнуть хвостом, но боль не дала ей это сделать, она только лизнула в благодарность ему руку. Через некоторое время раны стали затягиваться и дело потихоньку пошло на поправку. Пёс начал вставать, сначала робко, на шатающихся лапах ковылял несколько шагов и ложился, зализывая выступившую, из потревоженных ран, кровь. Со временем всё смелее и увереннее встречал своего спасителя по утрам, норовя выйти следом за ним из сарая.

«Рано, рано тебе ещё гулять, полежи день-другой», – незлобно ворчал дед, наливая в миску бульон. Прошло ещё несколько дней, и зайдя как-то в сарай, потрепал за холку вилявшего радостно пса.

– Ну, вот и всё, можно гулять, – открывая настежь дверь, сказал он выходя следом. Пёс за многие недели болезни первый раз оказался во дворе дома. Он неторопливо обходил двор, обнюхивая незнакомую территорию; задрав лапу, делал отметины, предупреждая всех, что отныне здесь есть грозный хозяин. Подходил к деду, заглядывал в глаза, лаял, как бы спрашивал, чем он может отблагодарить за своё спасение.

Шло время, собака набрала силу, обросла шерстью, и оказалась огромным, непонятной породы псом. Деревенские собаки, при его появлении как-то притихали, норовили прошмыгнуть мимо, но пёс на них внимания не обращал. Дед ожил, повеселел, у него появился друг; он рассказывал ему о своей судьбе, о том, как трудно приходилось жить, как терял родных и близких. Пёс сидел перед ним, наклонял голову набок, внимательно слушая, глаза его были полны внимания и сочувствия.

На рыбалке дед молчал, и пёс понимал, что здесь требуется тишина. Он садился сзади, клал морду на плечо деду, и даже если не было клёва, мог часами сидеть так, о чём-то изредка тяжело вздыхая под самое ухо. Деду нравилось это долгое их молчание. Возвращаясь, домой, пёс носился за бабочками, подняв хвост трубой, «клацал» зубами на слепней, норовивших укусить его в нос. Дед был счастлив; он бы и сам побегал со своим другом, но возраст и больные ноги не позволяли ему этого сделать. Улыбаясь в след носившемуся псу, он медленно брёл тропинкой домой…

* * *

Крик души
рассказ

Закутавшись в старый половик, утащенный в каком-то подъезде, Санька спал неглубоким в полглаза сном. Он не мог себе позволить спать безмятежным сном.

Давно перестали хлопать двери квартир, угомонился, наконец, патефон, нудно повторявший одну и ту же мелодию: «Валенки, валенки, ох, не подшиты – стареньки…» Наступало то дивное время тишины, когда можно было расслабиться от напряжения, которое не отпускало его в течение дня. Если бы еще не сосущее чувство голода, то лучшего ему было и не надо. Это было время, которое он с нетерпением ждал. Ждал, когда будет можно незаметно прошмыгнуть в какой-нибудь подвал и расположиться на ночлег. Места ночёвок были осмотрены ещё днём, продуманы и изучены пути отхода на случай появления посторонних. Перед тем как покинуть свое убежище он обязательно оставлял «маячок», известный ему одному, и если в следующий раз, приходя сюда, он замечал, что кто-то его нарушил, то немедленно уходил в другое место, которое на такой случай было заранее осмотрено и подготовлено.

В этом подвале он ночевал часто, здесь было тепло и сухо. Убежище это было недалеко от дома, где он жил, где жили его друзья, а главное: маячки часто оставались не потревоженными, что говорило о том, что здесь без него никто не побывал.

День уступил место ночи, все звуки постепенно утихли, и только треньканье запоздалых трамваев да шуршание по углам мышей нарушали тишину. Рано утром он намеревался проникнуть в одну из столовых и умыкнуть там буханку хлеба. Дело для него привычное, и всегда ему удавалось сделать, оставаясь для работников столовой незамеченным. Затаившись так, чтоб в поле его зрения находилась служебная дверь, выжидал, когда разъедутся продуктовые машины, и работники займутся своими делами, а Нинка уборщица, вынеся отходы, как всегда, не запрёт за собой дверь. Проскользнув следом за ней в коридор, прячась за какими-то ящиками, коробками, дурно пахнущими бочками, пробирался к хлеборезке, хватал булку хлеба, и тем же путём давал дёру.

Удача улыбалась ему, когда, приходя к кому-нибудь из друзей доводилось поесть нормальной, домашней еды. Но это, – если «сильно повезет», так как родители категорически запрещали своим чадам общение с ним, наставляя, что «со шпаной водиться не надо». Санька на это не обижался. Дома он чувствовал себя чужим. Отец драл его нещадно за малейшие провинности. Драл за всё: за двойки, за разбитый нос, за то, что разбили нос ему. Эта непредсказуемость давила и угнетала его, и он уже просто «на всякий случай», чувствуя угрозу избиения, уходил из дома. Это происходило довольно часто, а отец ходил по дворам, разыскивал Саньку по подвалам и чердакам, спрашивая у ребятни: «где и кто его видел?», но пацаны старались товарища не выдавать, зная крутой нрав его родителя.

Время от времени из-за своих приключений он попадал в милицию, где, размазывая слёзы по грязным щекам, жаловался на своего тирана-родителя, но его снова силой приводили домой, и просили отца «на этот раз не наказывать своего сына». Отец, который учил сына не лгать, гладил Саньку по голове и говорил: «Да вы что! Он и так намучился, сейчас мы его отмоем, накормим, и всё будет хорошо, правда, Санька?», – и ласково прижимал его к себе. Но только закрывалась за милицией дверь, как настроение отца круто менялось. Избивая сына, он терял рассудок, извергая из глотки рык и проклятия, топтал беззащитного парня сапогами, выбивал ему зубы, а потом заставлял говорить, что выбил их себе сам, упав с лестницы. Во время побоев Санька кричал, верещал что есть мочи, просил о пощаде, умолял не причинять ему боли: «Папочка, родненький, миленький, прости, мне больно, я больше не буду!» – но всё было тщетно, отец бил до тех пор, пока не уставал сам, или пока парень не терял сознание. Сначала он кричал, потом всё погружалось в некий туман, и он уже только поскуливал как маленькая собачка. Рык отца он уже не слышал, только словно из тумана возникало искажённое бешенством лицо, оно брызгало слюной, что-то кричало, но сознание уже плохо воспринимало происходящее.

После таких избиений он долго приходил в себя. Через несколько дней немного утихала боль, но не проходила совсем, она продолжала таиться где-то внутри, и не понять было: то ли тело болит, то ли ещё что….

Проходило время и всё повторялось. Происходило «нечто», что заставляло уходить опять из дома. Этим нечто мог быть утерянный ключ от квартиры, порванные брюки, либо просто не мытая посуда. Несколько дней назад, он в школе, дурачась с ребятами, уронил с подоконника и разбил горшок с цветком. Для него это была катастрофа. Вердикт классного руководителя был неумолимо суров: «Без родителей в школу не являться!»

Он не появился нигде: ни дома, ни в школе.

… Внезапно он услышал, как резко скрипнула входная дверь в клеть, где Санька устроил себе убежище. Скрип этот полоснул по сердцу, словно ножом. Сон слетел с него, как кепка с головы, когда отец давал ему «подзатыльник».

Птицей встрепенулась мысль: «Проспал!» Бешено заколотилось сердце в груди, он услышал приближающиеся шаги и понял: ни убежать, ни скрыться уже не успеет. Пути к отступлению не было, он прозевал момент, когда открылась дверь в подвал.

Как много раз Санька открывал и закрывал её, чтоб запомнить скрип, но в этот раз прозевал! Здесь в подвале, разделенном на клети, были дровяники, в которых жители хранили картофель, соления и другие припасы, и он всегда успевал где-нибудь спрятаться, когда слышал, что кто-то заходил в подвал. Но на этот раз он этот момент проспал!

Отец шёл по проходу, как всегда, что-то бубня себе под нос. Санька вскочил, ноги от страха подкашивались. Прижавшись спиной к стене, судорожно ощупывая ее руками, пытался найти нишу либо выступ, где можно было бы как-то укрыться, но ничего не было… Он с ужасом для себя ощутил – это конец! Родитель давно обещал прибить его там, где найдёт. Свет фонаря неожиданно появился из-за угла, полоснул по глазам, и обшаривая лучом стены, стал приближаться.

Внезапно весь мир для Саньки превратился в одну сплошную, необъятную и страшную пучину зла, где не было надежды на спасение, и в эти мгновения у маленького страдальца появились первые седые волоски. Он увидит это после, но тогда всё его существо трепетало от неописуемого страха: оно стонало, оно скулило, оно жаждало жить!

Душа молча кричала, плакала, она молила о пощаде. К кому взывала она? Кто мог услышать её в этом глухом подвале? Отец стоял в двух шагах от сына, резкие черты лица родителя, подсвеченные снизу светом от фонаря, казались необычайно страшными.

Вопль о жажде жизни продолжал еще рваться изнутри, но вдруг… каким-то краем сознания он почувствовал возле себя некую перемену: происходило что-то не то…. Луч света продолжал обшаривать темные углы, высвечивать трубы бойлера, старые ящики, несколько раз скользнул по лицу, но не остановился на нем, не запнулся, как это бывает, когда находишь то, что ищешь… Не находилось здесь ничего, что могло бы заинтересовать отца. Не было для него тут сына!

Давно уже затихли шаги, проскрипела входная дверь, но Санька долго ещё не мог прийти в себя от пережитого. Он стоял, прижавшись к стене, его все еще била нервная дрожь, мысли разбегались и ему тогда так и не удалось осознать до конца все происшедшее…

___

Понимание пришло много позже. Прошло несколько десятков лет, и уже на краю жизни он, наконец, понял, что произошло той страшной ночью в подвале.

«… Что ни будете просить в молитве, верьте, что получите, и будет вам…»

Прочитав как-то эти строки в Евангелии, ему вдруг стало понятно: «А ведь тогда в подвале, сам того не сознавая, сотворил свою первую в жизни молитву!»

Вот так, хотя и запоздало, была открыта ему загадка, что не давала ему покоя в течение всей жизни. Сейчас уже он знал, что Бог всегда и везде слышит любого человека: его мысли и слова. И тогда, в детстве, – тоже. И не важно, что в то время он не был ещё крещён, и совершенно не имел понятий ни о вере, ни о молитве.

Отчаянный его вопль был принят, он не утонул в пучине зла. Крик души ребенка вырвался из нее и, долетев до самого неба… претворился в молитву. Детская душа безошибочно знала Того, кто мог бы ее услышать, – и была услышана! Господь закрыл тогда своё чадо от взора зверя-родителя, который в дикой ярости через много лет убил-таки человека, не уступившего ему в чём-то…

Ну а нынешний Санька, убелённый сединами старик, в настоящее время ходит в церковь и молится о благополучии детей, внуков, знакомых и вовсе незнакомых ему людей. Молится он и о своём родителе, которого давно уже простил, о даровании ему покаяния и прощения грехов.